Гладиатор

Глава 34. Муромец, свидание и неожиданная встреча

— Ты же убил Муромца на Арене, — припоминает Хейзел, усаживаясь в кресло. С громким «чпоком» он откупоривает флакон с красной жидкостью и выпивает ее.

— Видимо, Эдриан его воскресил, — задумчиво наблюдает за Смоуком Мастер. — Вряд ли теперь он человек. Нежить, не иначе.

— Страшно представить, — Хейзел приподнимает свою одежду, оголяя торс с зияющей раной. — Ты же его, вроде как, прямо на куски разрубил.

Элеонор сморщила носик и тут же обратила на себя внимание волка.

— Поможешь мне, киска? — он протягивает ей флакон с черной жидкостью. — Это будет адски больно, и я вряд ли смогу лить это себе на рану.

Элеонор неуверенно подходит к креслу и берет флакон.

— Если не очконёшь и не перестанешь лить в тот момент, когда я громко заору, то покажу тебе свою коллекцию арбалетов. А её только Майки видел. И то не полностью.

И пациент с медсестрой обмениваются странными улыбками.

Я вдруг начинаю понимать, что между ними, как говорится, промелькнула искра.

И снова испытываю ревность. Понимаю, что у меня есть Эбби, и нужно сосредоточиться на ней… но… черт побери! Это же моя мисс Флауэрс! Моя Элеонор!

Кусаю губы и замечаю Мастера, печально наблюдающего за процессом исцеления.

Я понимаю, что он сейчас, должно быть, чувствует, но даже не представляю, что должен ему сказать.

— И… этот Муромец, — интересуется Элеонор, откупоривая флакон, — и правда настолько хорошо?

— Чертовски хорош, — будто издеваясь, говорит Хейзелсмоук. — Раньше он был просто машиной для убийств. Хренова гора мускул. Он мог голой рукой любой дом разрушить. Когда против него должен был выйти Майки, ставки были практически один к одному. К счастью, Майки нас не подвел, и мы разбогатели. Правда, он и сам чуть там концы не отдал, но…

И тут Хейзел кричит. Громко. Со злостью сжимая свою одежду, он пытается не трястись, чтобы не мешать Элеонор. Кстати говоря, она не прекратила лить эту черную жидкость, когда он громко закричал.

А еще… домой я вернулся один.

***

— Муромец?! — вскрикивает Анна, как только слышит за завтраком произнесенное мной имя. — Илья Муромец?!

Я удивленно кошусь на нее.

— Ты что, знаешь его?

— Да! У нас в России его знает каждый школьник!

Она широко улыбается, а затем, видимо, что-то осознает.

— Хотя… если он будет сражаться против нас… то есть, против вас с Бруно… то дело дрянь.

— Значит, — тихо произносит Мария, — Эдриан появился там, и забрал Эльзу с собой?

— Ага, — произношу я, уминая бутерброд с синей икрой, которая, кроме как по цвету, мало чем отличается от нашей красной.

— Завидуешь, да, Карденас? — ехидно улыбается Корделия Престон.

— Скорее удивлена тому факту, что он забрал Эльзу, но не пришел за мной, — честно говорит она. — Теперь я все равно стала для него бесполезной, так зачем держать меня рядом с вами?

— Мне… вот что интересно, — Эбби наклоняется вперед, и ее роскошное декольте чуть ли не вываливается на стол, — ты трахалась с Маркусом, ждала, когда она кончит, а затем убегала к горшку, чтобы слить из себя его сперму, которую затем, словно контрабанду, отдавала своему дружку?

Мария улыбается.

— Чаще всего да, — глядя прямо в глаза Эбби, заявляет она, — но иногда он и в рот мне кончал.

— Фу! — громко звякнув вилкой, Корделия оттолкнула от себя тарелку с кашей. — Ты мне, сука, аппетит испортила!

Бруно, тяжело вздохнув, останавливает свой взгляд на месте, где раньше сидела Элеонор.

Я тоже отмечаю тот факт, что ночевать она так и не пришла. Видимо, показ Хейзела ограничился не только арбалетами…

— Мастер и правда будет драться с этим… Эдрианом? — спрашивает Морфи, когда мы встречаемся взглядами.

— Да…

— Думаешь, он победит?

— Прикалываешься?! — Кармен громко смеется. — Думаешь, Эдриан стал бы вызывать их на бой, если бы думал, что проиграет?! У моего кардинала все ходы просчитаны до самого конца партии! Включая все возможные варианты…

— Заткнись, Перейра, — просит Бруно. Он очень редко обращался к ней по третьему имени. — Выходит, Мастер и Хейзелсмоук…

— Сдохнут! — громко заявляет Кармен. — И будет некому учить вас, детишек!

И снова смеется.

Не сдержавшись, ухмыляюсь и я.

Мария, перестав ржать, но продолжая улыбаться, смотрит на меня.

— А ты то чего лыбишься? — довольно спрашивает она.

— Да я вот подумал… раз уж тебя твой Эдриан не выкупил еще… и не освободил, видать, против Муромца ты с нами вместе пойдешь, — и я с удовольствием наблюдаю, как плавно исчезает с ее прекрасного лица эта мерзкая ухмылка. — Видать… и тебя ждет та же участь.

***

После воистину адской тренировки (Мастер дал нам с Бруно просраться, после чего нас чуть ли не по кусочкам собирал какой-то старикан) мы с Эбигейл решили все же воплотить в жизнь то, что стараниями Кармен в прошлый раз накрылось медным тазом.

— Я тебя… прям возненавидела, — признается она, когда мы проходим мимо журчащего фонтана. — Поверить не могла, что ты со мной так поступил.

— Да я себя и сам возненавидел, — отвечаю я откровенностью на откровенность.

— Но теперь ведь такого не случится, да?

В ее голосе звучит надежда. И я хотел бы заверить ее в том, что никогда больше даже не взгляну в сторону другой девушки, но разве я могу? Могу быть уверенном в том, что больше никому Кардинал не даст этот чертов флакон, и я не потеряю рассудок? Смогу ли удержаться, если такое случится вновь?

Конечно, Кармен и заверила меня в том, что больше ему мой эякулят не требуется… но разве ей можно верить? Точно не после всего произошедшего.

— Не могу знать, что случится в будущем… — медленно говорю я, крепче сжимая ее руку, — но ты ведь будешь в следующий раз рядом, чтобы вправить мне мозги? Или… хотя бы прищепку на нос нацепить.

Она смеется. Звонко и мило. И от этого смеха на душе становится тепло.

Она тоже в каком-то смысле использовала меня. Не сейчас… но в школе. Там я нужен был ей лишь для того, чтобы решать контрольные по математике, и она ловко мной манипулировала. Лишь дурак бы не заметил, как к каждой контрольной ее наряд меняется на самый вызывающий.

Но разве теперь это важно?

Какое значение имеет то, что было на уроках математики, в мире, в котором даже сама учительница этого злосчастного предмета теперь шпилится неизвестно где с самым что ни на есть настоящим оборотнем?

Я с грустью вспоминаю Джимми.

Мне его не хватает.

— Аня рассказала мне про этого Муромца, — сглотнув, вдруг выдает Эбби, как-то резко сменив тему. — Она говорит, что он типа их национального героя. Как у греков были Геракл, Тесей и Ахиллес, так у русских это три богатыря. Но их имена я забыла… она говорила, но я забыла.

— Хочешь сказать, тут еще трое есть? — я сглатываю. — И что, этот Муромец был самый слабый из них?

Эбби тяжело вздыхает.

— Как я поняла, он как раз-таки был самым сильным.

Разговор прерывается из-за неизвестно откуда взявшегося карлика в шутовской одежде. Он протягивает нам свою банку с медяками, собранную благодаря таким же, как мы, прохожим.

Он звонко звенит этой мелочью, как бы намекая, что нам тоже следует пополнить эту копилочку.

Так как на Эбигейл нужно было произвести хорошее впечатление, я сую руку в карман, и достаю оттуда несколько медяков. Не пересчитывая, бросаю их ему в банку, за что получаю низкий поклон. Затем карлик тут же бросается к своей следующей «жертве», которой становится такой же парень, как я — ведущий по аллее свою леди.

— Милчеловек! — раздается откуда-то слева, но я не сразу понимаю, что это обращено ко мне. — Милчеловек!

— Это он тебе? — лишь после того, как Эбби обращает мое внимание на бородатого мужичка у пруда, я понимаю, что да — это он мне.

— Милчеловек! Может, прокатить желаете даму сердца своего по «Тоннелю влюбленных»?!

Я хочу отказаться, но замечаю взгляд своей спутницы. Она молчит, но я вижу, что она явно заинтересована. И потому, тяжело вздохнув, я направляюсь к пришвартованной лодке, возле которой ждет этот самый мужичок с длинной палкой, напоминающей весло, но им, очевидно, не являющейся.

***

Как выяснилось, этой палкой мужичок отталкивает лодку от дна реки и направляет ее. Несет нас, в принципе, течение, но эта палка вносит и свою немаловажную лепту.

— Хорошая вы пара, милгоспода, — говорит мужичок, когда мы вплываем в некую пещеру. — Так и горит любовь в глазах!

Держу пари, этот мужик всем своим клиентам одно и то же говорит.

— Правда? — с улыбкой девять на двенадцать покупается на реплику мужичка Эбби.

— Правда-правда, — подмигивает он ей одним глазом. — Я такие пары сразу вижу! Я вот, знаете, еще когда в самый-самый первый раз вас увидел… сразу знал, что парой будете!

Я снова улыбаюсь.

— Когда это ты нас видел, мужик?

— Ну так это, как его… — мужик чешет свою тыковку, видимо, понимая, что чет не то сказал… но я ошибаюсь — он говорил лишь то, что нужно. — В автобус вы когда ко мне впервые сели, я еще тогда взгляды ваши и видел! Через зеркало-то!

Наши с Эбби лица стали плоскими практически в одну и ту же секунду. Прям синхронно. И так же одновременно мы произносим:

— В автобус?!

Сказанная в унисон фраза заставляет мужичка улыбнуться.

И теперь я узнаю лицо, спрятанное под пышным усами и длиннющей бородой.

— Эл? — догадывается Эбби. — Эл?!!

Она кричит и чуть было не вскакивает с места, чтобы броситься обнимать этого хиппи-водилу, но я успеваю перехватить этот порыв.

— Ты жив?! — не унимается она.

— Да, чувиха, — говорит он уже своим, чертовски известным всем нам голосом. — Эт я! Курнёте?

Он срывает бороду, бросает ее в воду, достает из кармана свою хипповую шапочку и надевает на голову, срывая деревенскую шляпу. Сразу же откуда не возьмись появляются и его дреды, а в вытянутой по направлению к Эбби руке зажат косячок.

— О нет, Эл, спасибо, — она хихикает. — Я после того раза, когда ты дал нам свою травку, и мы с девчонками ее в туалете выкурили…

Она осекается, вспоминая, что рядом нахожусь я.

— Так вот за что тебя тогда от учебы на два дня отстранили? — теперь я знаю, о какой шалости говорила Элеонор, бывшая тогда для меня мисс Флауэрс. Правда, под словом «шалость» я тогда представил, что она с Жеральдин и Розалинд устроила лесбийскую оргию в уборной. Корделии хватило мозгов не курить этот косяк.

— Ну… — она заливается краской и улыбается.

— Ладно, ребзя, я ненадолго тут, — обращается к нам Эл и достает из другого кармана портсигар. Золотой. С выгравированном на крышке символом конопли. — Возьми, бро.

Я беру. Открываю.

Семь сигарет. Вернее, семь косяков. Но скрученные не обычной белой бумагой, а разноцветной. Каждая из семи сигарет была своего уникального цвета: красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя и фиолетовая.

— Цвета радуги?! — быстрее меня догадывается Эбби. — Да ты креативщик!

— А то! — подмигивает он ей. — В общем, это, Марк, — твоя палочка-выручалочка. Если будет очень худо — закуривай один из них. Вот спички, — их он отдает Эбби. — Дал бы зажигалочку, но местное население не поймет. Их и спички-то до усрачки напугают, а уж зажигалка… короче, если дело совсем уж дрянь — закуривай косяк. Тут же расклад на столе изменится. Правда… не ожидай, что будет это прям в твою пользу… но в бою против Муромца иначе ты с Арены живым не выйдешь.

Я грустно смотрю на эти косяки.

Сглатываю подступивший к горлу комок.

— Почему ты… не дал их раньше?

Я не вижу, как реагирует на эту фразу Эл, так как смотрю на содержимое портсигара.

— Мы потеряли весь наш класс… и Джимми. Он же был тебе другом.

И теперь я поднимаю глаза.

Эл не улыбается, что бывало редко.

— Я не мог, Маркус, — серьезно говорит он. — Я делаю лишь то, что мне дозволено.

— И ты тоже исполняешь приказы?

— Не приказы, нет, — он опускает свой взгляд и смотрит на водную гладь. — Я лишь не переступаю черту. Когда мне запрещают делать что-либо, я этого не делаю. Но могу делать все, что угодно, кроме. Главное — не переступать черту. Когда был объявлен бой твоей команды против Муромца… запрет на нашу встречу был снят. Равно как снят и запрет на то, что я отдам тебе этот портсигар.

Он смотрит на меня. И, кажется, его глаза блестят.

— Я любил Джимми, чувак. Он был клевый, — он кивает. — И этот портсигар… я его еще в вашем мире приготовил, чтобы отдать вам. Джимми, если быть откровенным. Но стоило нам переместиться, как я получил запрет на это.

Он сглатывает.

— И я все это время носил его здесь, — он касается рукой своей груди, — возле самого сердца.

Я сглатываю.

— Прости, — тихо произношу, понимая, что обидел Эла, а он просто хочет помочь. Я понимаю, что совершенно не знаю законов этого мира, и глупо было сваливать вину за смерть Джимми на него.

— Но, — вдруг вступает в разговор Эбби, — почему же сейчас… сняли этот запрет?

И Эл вновь начинает улыбаться, будто никакого грустного разговора и не бывало.

— Кое-кто нарушил правила. Внес в былой порядок щепотку хаоса. А если где-то появляется намек на шалость… — он кивает, улыбаясь еще шире, так широко, насколько он только может, становясь похожим на эдакого Джокера из комиксов про Бэтмена, — мой покровитель просто обязан обратить ее в безумное безобразие!

Я пытаюсь переварить только что услышанное.

— Представьте себе трубу. И дикий напор внутри нее! И если бы не болты, коих миллионы, напор бы к чертовой матери снес любую дамбу! Но болты держатся крепко, и вроде бы все в порядке… но вдруг кто-то шутки ради, или попросту потому, что он зазнавшийся идиот, решает чутка подкрутить один из болтов. Одно малюсенькое движеньице… — он показывает это двумя пальцами — указательным и убольшим, — и БАМ!!! Болт выбрасывает диким напором на хрен, а затем и всю хренову трубу разносит к чертовой матери, как взорвавшийся от натуги пердак!

Последние слова он прямо выкрикивает. От резкого «Бам!» Эбби даже испуганно вцепляется в мою руку. Мы оба сидим, затаив дыхание и продолжая слушать харизматичного оратора.

— А потому — вот вам еще одно правило, — говорит Эл.

— Еще одно? — пытаюсь вспомнить я, были ли еще правила.

Но хиппи игнорирует этот вопрос, продолжая:

— …никогда не расшатывайте болт, не имея понятия о хрупкости конструкции. А этот мир… невыносимо хрупок, — пару раз он моргает, затем выбрасывает по направлению ко мне руку, и его указательный палец оттопыривается, указывая на мой нос. — Так что не трогайте болты!