Горелое озеро

Глава восьмая

Николай Михайлович был нелюдимым и замкнутым. Все время в своих мыслях. Высокий, плотный, слегка сутулый, он молча гулял по территории больницы и не обращал ни на кого внимания. О его возрасте было трудно догадаться: где-то от пятидесяти пяти до семидесяти. Он почти ни с кем не разговаривал, на вопросы отвечал вежливо, но односложно. Единственным развлечением, которое он разделял с персоналом больницы и пациентами, были шахматы. Играл Николай Михайлович вдумчиво и с интересом. Казалось, именно в эти редкие часы он отпускал свою внутреннюю боль и оживлялся.

Для мужчин он был потенциально интересным собеседником, но разговорить его никак не получалось. Женщины в возрасте на него засматривались. Особенно не так давно овдовевшая санитарка Галя с добрыми карими глазами под отечными веками. Шестой размер ее груди терялся на фоне еще более выдающегося живота. Шансов у одинокой Гали было немного: Николай Михайлович только кратко благодарил ее за свежее белье или дополнительную порцию кефира. К ее сетованиям на тоскливую и безнадежную жизнь относился лишь с вежливым сочувствием.

Одним из немногих, с кем Николай Михайлович регулярно общался, был Петр Петрович, главный врач больницы. Николай Михайлович чувствовал к себе по-настоящему неравнодушное отношение доктора и даже переживал, что подводит его тем, что никак не может полностью восстановиться. Петр Петрович был необычайно заботливым: внимательно прислушивался ко всем жалобам пациента, подробно обсуждал с ним новые симптомы и обострение старых. Он незамедлительно купировал острые состояния и просил медсестер и нянечек сообщать ему даже о незначительных изменениях самочувствия Николая Михайловича. Безусловно, такая забота не могла не трогать.

Еще одним человеком, с которым Николай Михайлович иногда разговаривал, был подросток Николка. У него были большие, тоскливые, чуть выпуклые глаза, длинный ровный нос и неестественно прямая осанка. Николаю Михайловичу он напоминал грустного Буратино. Всегда идеально вежливый, Николка был готов прийти на помощь любому, кто бы его об этом ни попросил. Обычно парень проводил в больнице двое-трое суток подряд, а затем куда-то пропадал на неделю. Иногда, правда, мог остаться в больнице дней на десять, но в это время с ним было почти бесполезно разговаривать. Его взгляд был почти безжизненным, а речь – путаной и обрывистой.

Персонал Николку очень любил, хотя молодые медсестрички часто над ним подшучивали и вгоняли в краску. Казалось, у Николки было полное отсутствие брезгливости. Он безропотно помогал ухаживать за лежачими больными, выносил судна, мыл престарелых пациентов, очень проворно и тщательно убирался в затхлых палатах. Николка был сиротой, точнее, отказником, но сам он свято верил в то, что его родители трагически умерли.

Николай Михайлович жалел парня и старался ему по возможности помочь. Он рассказывал мальчику про животных и птиц, про города и природные достопримечательности. Долго проработав дальнобойщиком, Николай Михайлович накопил немало интересных историй и воспоминаний. Он ярко и живо описывал хибинские ледники с горящим над ним северным сиянием, голубую толщу льда Байкала, дымящиеся камчатские сопки. Пейзажи всплывали в голове Николая Михайловича в мелких подробностях. Он чувствовал даже запахи тех мест, которые освоил много лет назад, но вот бесконечные дороги, которые исколесил взад и вперед, почти не вспоминались. Наоборот, плывущие перед глазами засыпанные снегом ели или пестрые октябрьские клены виделись ему как будто из окна поезда с накрахмаленной белой шторкой.

– Ну, Николаш, отдал свой религиозный долг? – с улыбкой спросил Николай Михайлович, увидев своего знакомого. – Все углы перекрещены, все яйца освящены? – Николай Михайлович был атеистом, но понимал, что вера во многом помогает его юному другу справляться с житейскими трудностями. Да и сарказма Николка в силу своего детского восприятия мира заметить не мог, поэтому Николай Иванович частенько позволял себе подтрунивать над парнем.

– Во славу Божию праздник прошел замечательно! – радостно встрепенулся Николка. – Я вам тут и куличика принес, и яичек. Пасочку вот сама матушка-настоятельница делала. Разрешила мне сюда забрать – раздать всем убогим и юродивым.

Николай Михайлович лишь усмехнулся и не стал спрашивать, к какой категории его самого причисляет молодой простодушный друг.

– Колокола звонили, аж в ушах гудело! – взволнованно продолжал Николка. – А народу в этот раз было не сосчитать! Вот ведь как в храм-то все потянулись по милости Божией! Батюшка столько исповедовал в этот раз, что еле на крестный ход успел. А ведь у нас чуть все не пропало вообще. Цветочница наша, Люда, на сносях оказалась, и уж мочи у нее не было храм украшать. Представляете, цветы привезли, а украшать некому. Ох, как наша Катерина Владимировна-то сокрушалась, но у Бога ведь на все решения находятся. Ангелы нам в храм очень девочку хорошую послали. Она в цветах разбирается, помогала букеты собирать и образы украшать. Матушка ее потом пособить приехала – до ночи работали, еле успели все сделать. И утром женщина эта красивая, мама девочкина, еще на несколько часов приезжала. Одна, правда, без дочки… А я так надеялся девочку опять увидеть. Всю ночь думал, как мы под звон колоколов вокруг храма ходить будем. А она не пришла. Эх, Николай Михайлович, какая она красивая и хорошая. Юбку только она очень короткую носит, не для храма… А глаза у нее темные, крупные, Мариной зовут. У нее еще волосы красивые, жалко только, что она их в розовый цвет красит, не по Божьему закону это. А матушка ее, Алина Игоревна, знаете какая хорошая женщина? Высокая такая, добрая, мне ласковые слова говорила… Только почему-то волосы дочери разрешает портить. Я свою матушку не помню совсем, но мне кажется, что она такая же красивая и умная, как Алина Игоревна, была. Наверное, она мне сказки хорошие читала, куличики песочные со мной лепила, спать меня укладывала. А папка, наверное, по дому что-то делать меня учил. Мне вот вспоминается, что мы с ним табуреточку мастерили.

Николка все продолжал говорить и не замечал, что его собеседник с силой массирует виски, как будто стараясь смягчить резкую головную боль. Но боль, по-видимому, становилась все сильнее. Николай Михайлович положил руку на плечо Николке и тихо сказал:

– Дружок, кажется, у меня приступ начинается. Мне бы полежать. Потом поговорим.

– Ох ты батюшки, болезнь окаянная, будь она неладна, как крутит! Давайте я вас провожу до палаты и пасочку принесу? Вы бы молились все-таки, Николай Михайлович! Господь милостив, смирит недуги и управит все. Вы добрый человек, а хорошим людям Боженька всегда помогает.

Но Николай Михайлович только махнул рукой и быстро направился в сторону корпуса.

Дмитрий Николаевич взволнованно ворвался в дверь кабинета с высокими потолками и деревянными панелями на стенах.

– Прошу вас, доктор, поговорите со мной прямо сейчас. Мне совестно вас отвлекать все время, но поверьте, это очень важно. Мне кажется, что произошла огромная ошибка. И вы только зря со мной мучились столько времени.

– Боже мой, да успокойтесь вы, сейчас со всем разберемся! Присаживайтесь, только постарайтесь дышать ровно. Не хватало нам еще нового сердечного приступа. Вам категорически запрещено так волноваться! – Невысокий, чуть полноватый врач усадил своего посетителя в кресло и дал ему в руки бутылку с водой. – Я вас внимательно слушаю. Что произошло? – вежливо улыбаясь из-под седеющих пышных усов, спросил он.

– Понимаете, теперь я, кажется, точно все вспомнил, вы только меня послушайте… – и Дмитрий Николаевич стал поспешно и отчасти сумбурно рассказывать об озарившей его идее.

Собеседник не перебивал. Только временами кивал головой и беспокойно ковырял ногтем обложку больничного журнала.

– …И вот кто-то хотел меня ограбить или даже убить, – взволнованно говорил Дмитрий Николаевич, – но этого, к моему счастью, не случилось, и я каким-то чудом попал к вам. Я понимаю, что вы и так потратили на меня огромное количество времени. Но теперь я во всем уверен! Прошу вас, помогите мне. Давайте вместе туда поедем, и я докажу вам правдивость своих слов.

– Но, милый мой, мы же много раз делали попытки найти ваш дом, – с искренним сожалением в голосе начал собеседник, – мы исколесили весь район! И все без толку. Я, конечно, готов помогать вам и дальше, но поверьте, вы только понапрасну подрываете и без того очень слабое здоровье. Ваше сердце работает из последних сил. Скажите, а вы, кстати, не пропускали прием лекарств? Я как раз сам хотел к вам зайти сегодня, чтобы поговорить об ухудшающейся динамике. Внутренние органы работают на грани. А этого не должно быть, учитывая проводимую нами терапию.

– Боже мой, доктор! Да какие органы?!! Разве это жизнь?! Вы меня не слушаете даже, – с отчаянием в голосе проговорил Дмитрий Николаевич, – мне все равно, сколько я проживу! Я готов отдать все свои годы за пару дней дома. Я вас умоляю, поверьте мне! Я давно стал замечать, что эти сердечные таблетки плохо влияют на мою память. Я даже решил провести небольшой эксперимент и перестал их принимать. Мне трудно вспомнить, сколько я их не пью, наверное, пару недель. И вот произошло чудо: моя память стала возвращаться! И сегодня я окончательно смог в этом убедиться.

Лицо доктора изменилось.

– Вы совсем не жалеете себя. Просто самоубийца. Хорошо, я, безусловно, опять вам поверю и соглашусь на ваши авантюрные идеи. Завтра мы обязательно предпримем с вами еще одну попытку и поедем туда, куда вы скажете. Но только умоляю вас, не плюйте на свое здоровье! Клянусь вам, вы не переживете еще одного инфаркта. Позвольте вашу руку. Вот так, молодец. Хорошо-хорошо. Сейчас один укольчик для стабилизации сердечного ритма.

Дмитрий Николаевич полулежал на высоких подушках. Перед глазами вспыхивали разноцветные пятна. Сильно мутило. Врач все еще был рядом. Он ставил капельницу и что-то объяснял вкрадчивым голосом. Слова смешивались и гудели в голове. Удавалось выхватить только «зачем вы», «вам вредно», «без таблеток нельзя». Но эти слова не имели никакого смысла и ничего не значили для Дмитрия Николаевича. Ему было просто плохо. И совсем не было сил. Он искал внука: Сережа пропал. Его забрали, куда-то увезли, а он сам все еще здесь и почти не может шевелиться. Непонятно где, непонятно зачем… Надо выйти. Сережа… Он ведь совсем маленький, он не найдет дорогу сам! Где он? Это все как понарошку, как игра, из которой не выбраться. Дмитрий Николаевич попытался встать и сильно дернул рукой. Как сквозь туман, он ощутил легкую боль, потом по руке потекло что-то теплое. Врач громко и отрывисто крикнул. Дмитрий Николаевич почувствовал, что на него навалились чьи-то тяжелые руки. А потом он вновь провалился в густую обволакивающую темноту.