Горелое озеро

Глава девятнадцатая

Несмотря на обещание, данное дяде Вите, Эдуард ему так и не позвонил. Ни через неделю, ни через две. В истории телефонных звонков Эдуарда были вызовы медикам или тем людям, которые могли этих медиков порекомендовать. На консультации именитых светил Эдуард не жалел денег совершенно. Однако эти консультации были скорее для самоуспокоения. Пользы они не приносили. Но бездеятельное ожидание было еще мучительнее. Ответ врачей был одинаков и безнадежен: организму нужно время. Он борется.

Боролись все. Алина, впавшая после аварии в кому, боролась за жизнь. Эдуард боролся с беспомощностью и страхами, как вырастить детей без Алины. Сережа – с тоской по маме, которая «уехала в дальнюю поездку и вернется только после Нового года». Но тяжелее всех было Марине. Она боролась с отчаянием и чувством вины. Девочка бесконечное число раз мысленно просила прощения у матери, проклинала себя за черствость и клялась, что обязательно переедет в Москву, если только мама поправится. Втайне от отца она даже звонила Максиму и просила его помочь перевезти маму в столицу к лучшим специалистам. Максим откликнулся сразу. Он договорился с врачами местной больницы о визите и консультации московских коллег. Но пользы это тоже не принесло. Вердикт совпадал с мнением местных медиков: лечение верное, транспортировка может повредить, лучше подождать момента, когда больная придет в сознание.

С каждым днем надежда на это становилась все призрачнее. Алина таяла. В те редкие дни, когда Марину вместе с отцом пропускали в отделение реанимации, ощущение безнадежности становилось только сильнее. Алина каждый раз казалась им еще более бледной и безжизненной. Марина плакала, гладила мамину руку и что-то беззвучно шептала. Эдуард молча стоял рядом и всматривался в лицо бывшей жены, стараясь увидеть хотя бы малейшие признаки улучшения.

Как только новость о трагедии с Алиной дошла до Инги Петровны, она сразу же приехала из Киева к сыну и внукам. С ней было гораздо легче. Особенно детям. Она во многом заменила Сереже Алину и почти смогла утешить измученную угрызениями совести внучку. Эдуард благодаря присутствию матери переключился на работу и немного отвлекся от терзавших его мыслей.

Несколько раз в неделю, в основном по вечерам, он ездил в монастырь. И монахини, и прихожане знали о случившемся, но старались не тревожить Эдуарда и не задавать ему лишних вопросов. По сосредоточенному выражению его лица все и так было понятно.

После очередной вечерней службы, когда все прихожане разошлись, а Эдуард задержался у иконы Пантелеймона целителя, к мужчине подошла настоятельница.

– Эдуард, вы простите меня, я только на минуту. Мне вот из Италии, из Бари, миро привезли от мощей святителя Николая Чудотворца. Возьмите, пожалуйста, Бог даст, поможет. Я, правда, перелила немного мира в другую баночку и Николке нашему отдала. Это ведь его покровитель небесный. Дай Бог, и его на ноги святитель поставит.

– Спасибо, матушка, – слабо улыбнулся Эдуард, – а что с Николкой случилось? Я его уже давно здесь не видел.

– Болеет он, – с грустью ответила настоятельница. – Перетрудился, наверное, осенью. Все ходил бедный под дождем туда-сюда. Вот нервные болезни опять и проснулись. Мы с сестрами ездили его в больницу проведывать, он даже не узнал нас, болезный. Исхудал весь, смотрит в стену, височки выбриты. Его ведь доктора током лечат. Господи, благослови руки врачующих! – Настоятельница подняла свои грустные светло-голубые глаза к распятию, перекрестилась и, поклонившись, вышла из храма.

Внутри Эдуарда все похолодело. Последние недели он думал только об Алине и детях, отгоняя от себя все мысли об отце, дяде и наглой Галине Сергеевне. Про Николку он и вовсе ни разу не вспомнил. А оказывается, из-за его, Эдуарда, нерасторопности ситуация стала еще хуже. Паренек в опасности. Что происходит с отцом, вообще непонятно. Следователь, которому Эдуард решился рассказать о своих подозрениях еще за месяц до аварии, только отмахнулся и обещал провести проверку психбольницы только в том случае, если появятся более весомые доказательства, чем свидетельства дошкольника и недееспособного подростка. Скорее всего, благодушный и вежливый с виду главврач почувствовал опасность и старается замести следы. И с отцом за это время могло случиться все что угодно.

Сразу из монастыря Эдуард поехал к Галине Сергеевне. «Идиот нерешительный! – клял он себя, разгоняя машину. – Что я ей сейчас скажу? Может, ее дядька послал уже давно, а я тут со своими просьбами. И о чем я буду ее просить? Соскоб для определения ДНК взять? Она сразу поймет, что тут дело нечистое. Сказками про альфонса не обойдешься. Придумывать очередные бредни о том, что этот Николай Михайлович не только обокрал мать, но еще и прижил соседке или родственнице ребенка? И теперь нужно срочно установить отцовство? Боже, бред! Какой же я идиот! Сказать ей правду, что это мой отец? Да она в жизни не поверит. Тем более я ей уже пургу какую-то нагнал… Может быть, позвонить дяде Вите? Блин, да я ему даже про Алину ничего не говорил. Все равно времени нет уже на маневры. Надо действовать открыто. Идиотская идея с дядей была! Ладно, наплевать, что она подумает! Она баба меркантильная. Надо пообещать ей денег, дать прямо сегодня задаток, сделает все без разговоров. А уж с дядькой я потом разберусь как-нибудь».

Отчаяние, абсолютное одиночество, предательский страх совершить роковую ошибку – все навалилось на Эдуарда одновременно. Он не верил ни в приметы, ни в знаки, ни в предчувствия, ни даже в интуицию, но почему-то именно сейчас ему казалось, что он наконец-то нашел правильный путь. И скоро все решится.

Когда он подъехал к дому Галины Сергеевны, набухшая сизая туча разразилась снегопадом. Крупные тающие в воздухе хлопья валили тяжелыми сгустками на мокрую землю. И без того пасмурный день стал почти сумеречным.

В окошке кухни горел свет. Эдуард обрадовался, что застал Галину Сергеевну дома, и нажал на кнопку звонка. Прошло секунд тридцать, и Эдуард позвонил еще раз, уже настойчивее. Галина Сергеевна не выходила. Он дернул калитку. Она была заперта изнутри. Эдуард встал на цыпочки и дотянулся кончиками пальцев до щеколды на обратной стороне калитки. Деревянная дверь распахнулась. Он подошел к крыльцу, поднялся по ступенькам и замер. Из домика раздавались приглушенные стоны. «Это что еще такое?! Что там с ней происходит?» Эдуард резко рванул на себя незапертую дверь и ворвался в комнату. На кровати из-под большого вздымающегося розового тела Галины Сергеевны торчали худощавые ноги дяди Вити. Галина Сергеевна услышала шум в прихожей и обернулась. Дядя Витя сдавленно крякнул и схватил лежащее на полу одеяло.

Эдуард прохрипел невнятное «Простите» и, густо покраснев, выскочил на улицу. Он уже собирался нажать на газ, когда краем глаза заметил Галину Сергеевну, выбежавшую в легком халате и тапочках на заснеженное крыльцо. Она что-то кричала и призывно махала рукой. Эдуард, сжав зубы, нехотя вышел из машины и направился к крыльцу.

– Ну что ты как не родной! Проходи давай, раз приехал. Чего глаза прячешь? Мы же все взрослые люди тут. Ты этим, что ли, не занимался никогда? А детишки у тебя откуда, аист принес? Не дури давай! Ладно, раз проходить не хочешь, то Витю моего в машине подожди. Мне все равно через полчаса на смену в больницу идти. А ему в город в такой снегопад как без машины добираться? Я тебе еще и пирожков для детей соберу. И лечо тоже дам из перцев. Ты такое лечо отродясь не ел! Только банки потом верни, не забудь.

Галина Сергеевна скрылась за дверью, а Эдуард остался ждать в машине, нервно куря одну сигарету за другой. Скоро из-за калитки появился понурый дядя Витя с большими авоськами в руках. Эдуард, не глядя на дядю, быстро пожал ему руку и положил сумки в багажник. Ехали молча. Эдуард включил радио и делал вид, что внимательно слушает новости.

Первым молчание прервал дядя Витя:

– Эдик, Галя права: ну что мы как дети? Неудобно, конечно, вышло, но мало ли каких ситуаций не бывает?!

Эдуард поспешно кивнул, но все равно продолжал молчать, не находя подходящих слов.

А дядя Витя смущенно продолжил:

– Ты знаешь, я бы сам никогда не поверил, что такое еще в моей жизни случиться может. В морду бы дал, если бы мне про такое совсем недавно рассказали бы. А теперь… Знаешь, Эдь, спасибо тебе за Галю. Очень она хорошая женщина. Норов крутой, это да, и хамовата немного, но вообще она, знаешь, большой души человек. И мне как-то неловко очень, что я с ней вроде как не по своей воле встречаться начал. Меня эта мысль несколько недель гложет. Получается, что я ею пользуюсь как будто, а она такого отношения к себе совершенно не заслуживает. Да и у меня чувства к ней, признаться, появились. В общем, давай я ей сам расскажу, что это ты меня вначале попросил с ней… ну, как бы это… пообщаться, а потом, когда она на меня весь свой гнев выплеснет, то ты нам обоим и расскажешь все по-честному, что там у тебя за дело, с отцом связанное. Только, пожалуйста, расскажи все прямо и без намеков. Это ведь теперь не только меня, но и Гали касается.

Холодный декабрьский день быстро растаял в снежных сумерках темного неба. Высокие сосны со скрипом качались около приземистых желто-зеленых корпусов больницы. Галина Сергеевна закончила свою работу и, взяв вместе с памперсами стопку чистого белья, направилась в сторону серого одноэтажного здания, расположенного за хозяйственным блоком.

– Мать, ты чего так поздно? Уборка же утром была?.. – пробасил охранник, откладывая журнал с наполовину разгаданным сканвордом.

Галина Сергеевна кивнула на чистые памперсы:

– Да мне санитар еще часа два назад сказал, что в третьей палате Михалыч обгадился. Убраться надо, а работы невпроворот, времени не было. Да и вряд ли мне за расторопность больше заплатят. И так за копейки здесь с дерьмом вожусь!

– Это, Сергевна, ты права, точнее и не скажешь. Маята одна. Проходи давай. И домой топай, а то по ночам в такую погоду стремно по лесам шастать.

– Ох, Леш, кому я нужна, кляча старая? Болячкам только… – вздохнула Галина Сергеевна и открыла дверь палаты.

Включив свет, она подошла к кровати и ласково потрепала лежавшего на ней мужчину по плечу:

– Вставай, родной, закончатся скоро твои муки, бедолага. Ты ротик открой, вот так, молодец, не бойся. Когда ж я тебе, голубе, плохо-то делала? А ты и вправду на Витюшу моего похож, страдалец бедный. Ага, вот так, сейчас я телефончиком засниму. Умничка моя, и еще давай разок, а то плохо видно как-то.

– Галина Сергеевна! Вы что себе позволяете?

Санитарка обернулась к входной двери. На пороге, крепко сжав кулаки, стоял пышнобородый главврач Петр Петрович.