Горелое озеро

Тепло холодных рук

Если когда-нибудь создадут музей госслужащих, то Верховцеву – начальницу Департамента строительства капитальных объектов – можно будет представлять эталоном трансформации постсоветского чиновничества.

Четкое каре густых светлых волос сменило претенциозную лаковую укладку начала двухтысячных. Массивная оправа очков создала дополнительную преграду между внимательными серыми глазами Верховцевой и ее собеседниками. А нюдовая помада визуально уменьшила удачно сделанный, но уже выходящий из моды силикон. Кожа у чиновницы была ухоженной и ровной, а свежая блефаропластика в сочетании с уколами красоты делала выражение ее лица еще решительнее.

Согласно паспорту, возраст Верховцевой неумолимо приближался к торжественно-траурной для женщины-руководителя цифре 60. Однако внешность начальницы это категорически опровергала. Министры, которые редко держались на своих постах больше одного срока, были уверены, что имеют дело с умной и опытной женщиной сорока пяти лет.

Естественно, никого переубеждать Верховцева не стремилась. Она понимала, что старая гвардия повсеместно сдает позиции и молодые амбициозные выпускники менеджерских факультетов нахраписто дышат в спину. При очередном обновлении сайта департамента чиновница поручила секретарше убрать из своей биографии строки о продвижении по комсомольской линии и активной партийной деятельности. Сведений о многолетнем успешном опыте и реализованных проектах, по мнению чиновницы, было вполне достаточно.

Как и другие наиболее успешные представители ее вида, Верховцева обладала бешеной работоспособностью, железными нервами и умением добиваться поставленной цели при любых обстоятельствах. Подчиненным казалось, что нерешаемых производственных вопросов для Верховцевой не существовало. Причина была простой: натренированный нюх безошибочно подсказывал ей те задачи, от которых нужно отказаться еще до того момента, как их исполнение будет закреплено в соответствующем распоряжении.

Рабочий день Верховцевой начинался в 7.30 утра, когда к ее подъезду подъезжал немногословный и пунктуальный водитель. В 8.00 Верховцева уже пила крепкий кофе и слушала краткие доклады своих замов. Подчиненные, за редким исключением, свою начальницу ненавидели. Замов Верховцева перетряхивала регулярно. Закреплялись только те, кто мог строго соблюдать трудовую дисциплину и стойко переносить колкие замечания руководительницы.

Не случайно между собой сотрудники называли департамент Верховцевой соковыжималкой. За долгое время чиновница выработала свою систему координат, в которую ее подчиненные должны были неукоснительно вписаться. Минимум сорок часов своей жизни сотрудники еженедельно обязаны были отдавать работе. И те, кто видел в своем трудовом контракте только цифры заработной платы и название должности, никогда не задерживались в департаменте надолго. Абсолютно все пункты трудового контракта, по мнению Верховцевой, должны были непременно выполняться. Кроме того, начальница никому не прощала подковерных интриг. Стройка и реконструкция – весьма лакомые и хорошо финансируемые отрасли. Чиновница не была ни святошей, ни моралисткой и хорошо знала, как именно тратятся выделяемые деньги. Но при этом ни одна финансовая манипуляция не должна была осуществляться без ее ведома, а все курируемые ею работы требовалось выполнять качественно и своевременно. Невнимательность и безответственность Верховцеву чрезвычайно раздражали. Чем усерднее сотрудник относился к поставленным перед ним задачам, тем больше ценила его начальница. Кстати, премии и дополнительные отпуска в департаменте Верховцевой редкостью не были. Но их требовалось заслужить.

Удивительно, но именно эта жесткая линейность принимаемых решений и возмущала сотрудников больше всего. Казалось, что в начальнице нет ни чувств, ни эмоций. Ничего человеческого, что можно было бы обсудить в курилке. Старожилы рассказывали, что Верховцева будто бы замужем и у нее даже есть взрослый сын. Однако в просторном кабинете на рабочем столе из натурального дерева не было ни одной рамочки с фотографиями родственников. Только видеотелефон, блокнот-ежедневник и двадцатисемидюймовый монитор Apple.

А вот на стене рамочка была. С портретом блондина средних лет, с редеющими волосами и мелкими чертами лица. На фоне трехцветного государственного флага. Когда блондина сменил шатен и секретарша услужливо предложила поменять фотографию, Верховцева только улыбнулась уголком губ и заметила, что, по ее мнению, в бесполезной работе нет смысла – эта перестановка ненадолго. Через несколько лет, когда блондин торжественно инаугурировался снова, секретарша с трепетом рассказывала знакомым о пророческом даре своей руководительницы.

На удивление теплые отношения у Верховцевой установились с главным бухгалтером. Алина Сергеевна была женщиной скрупулезной, но в то же время добродушной и понимающей. Когда ее подчиненные робко интересовались, как можно дружить с такой мегерой, как Верховцева, Алина Сергеевна только отмахивалась: ничего вы не понимаете, нормальная она женщина, толковая. Таких еще поискать надо.

Почти каждое утро Ирины Леонидовны начиналось со слез. Как и большинство людей в возрасте, она вставала рано и первым делом проверяла телефон в надежде получить весточку от сына или горячо любимой внучки. Но чаще всего ее надежды не оправдывались. От родных не было ни писем, ни СМС. А так хотелось… Особенно от Элизабет, стройной девочки-подростка двенадцати лет с крупными внимательными, как у бабушки, глазами и тонкими музыкальными пальцами. Внучка великодушно позволяла бабушке называть себя Лизой – для остальных, включая родителей, она была Бетти. С Ириной Леонидовной Лиза разговаривала только на русском, хотя с родителями предпочитала общаться на английском.

Иностранный язык, кстати, Ирине Леонидовне удалось выучить вполне неплохо, причем без погружения в англоговорящую среду. Но, увы, в Штаты русскую бабушку приглашали нечасто. За десять лет эмиграции сына Ирина Леонидовна была в Америке шесть раз. Еще несколько раз сын с семьей прилетал в Россию. В основном по делам. Встреча с матерью для него была просто одним из пунктов программы пребывания в Москве. Причем пунктом достаточно формальным, а для его супруги Насти – и вовсе обременительным. Останавливались родственники, несмотря на все уговоры Ирины Леонидовны, в гостинице. И только любимая Лиза в эти редкие приезды жила у бабушки. К приезду внучки Ирина Леонидовна готовилась по нескольку месяцев. Те дни, когда Лиза была рядом, становились для одинокой женщины настоящим праздником. Она каждый раз старалась чем-то удивить и обрадовать свою драгоценную девочку. Вместе с Лизой они ходили в зоопарк, в музеи, в похорошевшие отреставрированные парки и скверы, кормили летом лебедей на Патриарших прудах недалеко от дома, а зимой катались на катке на Красной площади.

В надежде чаще видеть Володю и Лизу Ирина Леонидовна пыталась растопить холодное сердце невестки. Но нет. Настя только язвительно улыбалась, даже не пытаясь скрыть свои мысли: «Не занималась единственным сыном, упустила его, оставив на бабок-нянек… А теперь возомнила себя образцовой воспитательницей? Нет уж, если бабушке так недостает детишек, пусть в детдоме берет. В России детей немерено, на любой вкус можно выбрать!»

Настя в общении со свекровью была жесткой и прямолинейной. И каждый раз давала понять Ирине Леонидовне, что благополучная жизнь Володи – исключительно ее, Настина, заслуга. Мать горько вздыхала и изредка виновато кивала. Да, упустила Володю… Много работала, старалась вместе с мужем, как раньше говорили, выбиться в люди. Но ведь это все для Володиного же счастья, как ей казалось. Она не заметила, как сын начал пить, и пить серьезно. Только в твердых Настиных руках он наконец образумился. Избавился от вредных привычек, стал хорошим семьянином и успешным программистом. Но мать забыл. Как будто ее и не было. Так, позвонит пару раз в месяц из вежливости, денег предложит. Как будто Ирина Леонидовна в них нуждается! Унизительно это и горько. Но что поделаешь?!

Когда-то Ирина Леонидовна искренне любила свой дом, но после смерти мужа квартира стала для нее пустой и неуютной. При жизни Олега Дмитриевича женщина гордилась своим чувством вкуса и умением быстро и точно улавливать современные тенденции. После завершения ремонта радовалась, как удачно ей удалось совместить скандинавский стиль интерьера с не выходящей из моды классикой. Четкие линии и холодные серебристо-серые оттенки Ирина Леонидовна смягчила вальяжным диваном и деревянной мебелью со вставками из натуральной кожи. При этом в интерьере не было мимимишных безделушек, которые так любят шведские домохозяйки. Разноцветные подушки, меховые коврики, ароматизированные свечки и светильники в виде зверюшек Ирина Леонидовна считала «пылесборниками» и проявлением мещанства. Но теперь в ночные часы, когда надежда заснуть без снотворного исчезала, Ирина Леонидовна проходила через свою красивую и современную гостиную, и гул шагов отзывался в ней ощущением абсолютного, космического одиночества. А отражение в огромном, в пол, зеркале казалось ей безжизненным и неестественным. И только перед старым сервантом из красного дерева, совершенно не вписывавшимся в интерьер, она иногда останавливалась с грустной и нежной улыбкой. Этот сервант ей достался еще от свекрови, и именно в нем покойный Олег Дмитриевич хранил свои многочисленные грамоты и награды. Выбросить сервант у Ирины Леонидовны рука так и не поднялась, несмотря на все уговоры дизайнера и пренебрежительное фырканье невестки.

Спорить с Верховцевой остерегались даже маститые представители противоположного пола, которые в девяностые годы полузаконными путями развивали строительный бизнес, а теперь стали руководителями подведомственных учреждений. Начальница, много лет инспектирующая стройки, отвечала жестко. И не всегда в тех выражениях, которые приличествуют светской даме. Подчиненным и помощникам в общении с Верховцевой приходилось еще сложнее. Они нервно сглатывали, если понимали, что оплошали, – впереди их ждало личное объяснение с начальницей.

Так случилось и на этот раз, когда сотрудницы из отдела планирования поняли, что напутали с расписанием Верховцевой.

– Я не пойду. Вот что хотите делайте – не пойду. Меня мать сюда еле-еле устроила. Она мне голову оторвет, если меня выгонят. – Настя испуганно смотрела на своих коллег, ожидая решения.

– Ладно, – Люда решительно встала из-за компьютера, – я ей сама скажу. Но, блин, последний раз чужой зад прикрываю.

– Извините, пожалуйста, – глубоко вздохнув, начала Люда, входя в кабинет начальницы, – мы тут, я имею в виду мой отдел, допустили ошибку с таймингом. Сегодня министр собирал совещание по вводу в эксплуатацию объекта культурного наследия на Кропоткинской. А мы по ошибке на завтра вам митинг поставили.

Верховцева, чуть сощурившись, посмотрела на стоявшую у двери по стойке «смирно» Люду.

– Тайминг и митинг? – негромко переспросила начальница. – То есть помимо собранности и внимательности у вас еще хромает русский язык? Я думаю, вам, Люда, было бы неплохо взять за свой счет отпуск и пройти курсы по повышению грамотности. А заодно и по эффективной организации рабочего процесса. А пока давайте пройдемся по моему расписанию на будущий месяц. Я бы хотела удостовериться, что вы ничего больше не перепутали.

Через четверть часа Люда вышла с белым лицом и плотно сжатыми челюстями. За короткий промежуток времени Верховцева заметила еще три мероприятия, участие в которых Люда самонадеянно посчитала для начальницы необязательным.

– Совсем плохо? – одними губами спросила секретарша Карина.

– Нормально, KPI порезала за квартал! – с плохо скрываемым бешенством ответила Люда.

Верховцева следила не только за своими карьерными успехами. Она прекрасно понимала, что старые и больные никому не нужны. По уходу за собственным здоровьем у нее был выработан четкий план: бассейн и кардиотренировки два раза в неделю, массаж через день, косметология дважды в месяц и полноценное обследование раз в полгода. Желающих занять место Верховцевой в департаменте было предостаточно. А помогать в этом непростом деле бывалая начальница никому не хотела.

Для поддержания спортивной формы Верховцева регулярно посещала пафосный фитнес-клуб, который находился рядом с департаментом. Обычно водитель отвозил Верховцеву в бассейн сразу после работы. Это было удобно. Бизнесмены в это время только разъезжались по деловым ужинам. Представители богемы предпочитали либо очень позднее время, либо выбирались в клуб к часу дня после позднего завтрака. Так что посетителей ранним вечером было немного. Выделенная дорожка в бассейне руководительнице была обеспечена.

Верховцева любила все делать основательно. Подобрала себе тренера с медицинским образованием, прошла с десяток индивидуальных тренировок и только потом стала плавать самостоятельно. Своим кролем она даже гордилась. Ей казалось, что у нее сложился спортивно-агрессивный стиль, которым можно похвастаться даже на соревнованиях. К выбору купальника она тоже подошла серьезно. Vogue подсказал ей, что в моду вошел анималистический принт, поэтому чиновница приобрела спортивный купальник в черно-белую полоску, разумно заметив при этом, что полосы помогут сделать силуэт стройнее.

После очередной тренировки Верховцева отправилась в душевую. Она любила занимать дальнюю кабинку напротив стены. Возраст брал свое, и фигура, несмотря на регулярные занятия фитнесом, идеальной уже не выглядела. Когда начальница вытирала волосы мягким клубным полотенцем, в соседнюю душевую забежали две щебечущие девицы.

– Слушай, а ты видела сегодня эту старую зебру? У меня вода все лицо заливает, когда она на соседней дорожке свои копыта раскидывает. Я понимаю, конечно, дети о бабке заботятся, денег на мажорный клуб отстегнули, но, блин, ей нужно в какой-нить социальный бассейн записаться и устраивать там тренировки с такими же старперами.

На пару секунд Верховцева задумалась, пытаясь вспомнить ту старую тетку, о которой говорили девушки. Выжимая в руках черно-белый купальник, она вдруг вздрогнула, осознав, о ком идет речь. Чиновница на мгновение застыла и до боли сжала зубы. Ей показалось, что ее внезапно ошпарили кипятком. Ее, положившую всю сознательную жизнь на выстраивание карьеры, ее, которую боялись даже министры, так гадко унизили какие-то соплюшки.

Верховцевой захотелось исчезнуть, испариться, лишь бы не сталкиваться с ними лицом к лицу в раздевалке, где те снова будут рассматривать ее тело, снисходительно переглядываясь. Притвориться, что ничего не слышала, побыстрее собраться и уйти? Нет, это недопустимо… Она была просто обязана нанести ответный удар. Верховцева выключила воду и прислушалась. Девушки обсуждали, куда поехать после бассейна: в кальянную или на выставку в модном «Гараже», где можно было встретить обеспеченных и интеллигентных мужчин.

Чуть подождав, когда девушки примут душ, Верховцева, обернувшись полотенцем, вышла из своей кабинки. Поравнявшись с ними, чиновница небрежно бросила:

– Лучше в кальянную. В вашем случае одна надежда – на сосательный рефлекс. Там попрактикуетесь.

Последний приезд сына с семьей Ирина Леонидовна помнила в мельчайших подробностях. У Насти умер отец. Несмотря на середину учебного года, невестка быстро собрала Лизу и успела прилететь на похороны в полном составе. Настя так искренне плакала, что Ирина Леонидовна от всей души завидовала усопшему. С горечью она понимала, что кроме Лизы и одной-единственной подруги по ней вряд ли кто-то прольет слезу.

После траурных процедур последовали организационно-имущественные, и Настя задержалась в Москве на полторы недели. Ирина Леонидовна была счастлива: она с любовью пекла Лизоньке блинчики, водила ее в театры, панда-парки и детские кафе.

За три дня до отъезда Лиза схватила ротавирус. Бабушка в панике отпаивала девочку соленым раствором регидрона, звонила каждые два часа знакомому педиатру и отчаянно надеялась, чтобы Лиза поправилась до вылета. Мысль о том, что Настя узнает о болезни внучки и больше не отдаст ее бабушке во время их редких приездов, не давала Ирине Леонидовне покоя.

Через полтора дня температура стала спадать. Приступы рвоты прекратились. Уставшая Лиза, задремывая, сквозь сон сказала бабушке:

– Ты все-таки хорошая бабушка. Это дед, наверное, сделал тебя немного плохой, но не до конца. Ты хорошая. А он очень плохой, потому что мог людей в тюрьму сажать.

– Лизонька, да как ты… да что ты…

Ирина Леонидовна задохнулась от возмущения. Она хотела раскричаться, рассказать, каким исключительным человеком был Лизин дед, но вместо этого просто положила руку на чуть теплый лоб девочки. Лиза уже спала. Рассказать историю своей жизни ребенку, который живет в другом мире, думает на другом языке и проводит все время с ненавидящей Ирину Леонидовну невесткой, казалось нелепой и бесполезной затеей. И тут Ирине Леонидовне вспомнился позапрошлый приезд сына. Вспомнился очень красочно и подробно.

Февральский закат был почти весенним. Быстрым, розовым, с легкими перьями полупрозрачных облаков во вновь поднявшемся после зимы небе. На улице еще было холодно. Колючий ветер задувал сквозь одежду и жег лицо. Снег крепким настом лежал на скованной морозом земле, но весна уже нанесла решающий удар. Трепетный закат был доказательством. ВДНХ – в ярмарочной суматохе. Из динамиков разносилось самозабвенное пение Лещенко. Повсюду шла шумная торговля и масленичные конкурсы. Вокруг монументальных павильонов бывших советских республик вплотную стояли палатки с китайскими товарами и открытые лотки с однодневными игрушками кислотных расцветок. Володя торговался с продавцом шапок-ушанок, которые он собирался подарить своим американским друзьям, а Настя покупала маленькой Лизе вторую порцию сладкой ваты. У Лизы из-под капюшона выбилась прядь золотистых волос, а нос и щека смешно перепачкались розовым сахаром. Девочка смеялась, и Настя звонко поцеловала ее в перемазанную щеку.

Ирина Леонидовна смотрела на свою семью и чувствовала лишь холодный ветер. Они были так близко и так далеко от нее. Они вместе, и они счастливы. Они семья. А она – нет. Она просто рядом. Ей просто позволили быть поблизости. Конечно, они сейчас пойдут обедать в кафе, и Настя дежурно спросит о здоровье и вновь порекомендует американские БАДы, сын поинтересуется работой, а внучка даже несколько раз обнимет. Но… это так мимолетно и так эфемерно, совсем как стремительный февральский закат. На самом деле никому, кроме Лизы, не интересно, как именно она здесь живет.

Ирина Леонидовна с горечью вспомнила мужа. Много лет подряд она рассказывала ему о том, что происходило с ней за день. Олег Дмитриевич знал о ее заслугах на работе и понимающе кивал, когда она с возмущением докладывала ему об ошибках и невнимательности своих коллег. Супругу было важно и интересно все, что ее волновало и что заставляло переживать. Олег Дмитриевич понимал, что его жена очень принципиальна и четко разделяет формальные и рабочие отношения. Но при этом он также знал, что она с готовностью помогает тем, кто попал в действительно сложную ситуацию. А помогала Ирина Леонидовна незаметно, почти всегда через других людей.

Пользуясь своими обширными связями, она находила контакты нужных специалистов, передавала сотрудникам, оказавшимся в беде, собственные деньги, маскируя их под материальную помощь от организации. Ирине Леонидовне очень не хотелось, чтобы те, кому она помогала, чувствовали себя обязанными. И низкопоклонство, и псевдодружба были ей глубоко противны. Ирина Леонидовна была замкнутым человеком. У нее было совсем немного близких друзей, и только с мужем она ощущала себя частью чего-то большого и значимого.

Олег Дмитриевич умер три года назад. После сорока лет безупречной работы в органах безопасности. После себя он оставил вечный озноб в сердце жены и кипу грамот и благодарностей в тот самом старомодном серванте из красного дерева. «”В тюрьму сажать…” Господи, как же глупы и несправедливы люди!..» – с горечью думала Ирина Леонидовна, дежуря у кровати выздоравливающей внучки.

После отъезда родственников потекли тягучие, почти одинаковые дни. С действительностью Ирину Леонидовну примиряли воспоминания и сны, в которых близкие были рядом. Женщина рассматривала на экране телефона редкие фотографии, которые присылала ей внучка, и засыпала, представляя их будущую встречу.

В то утро Ирина Леонидовна вздрогнула от резкого звука телефонного будильника. И хотя из-за плотных кофейных штор уже светило солнце, она выключила звук и с силой зажмурила глаза, попытавшись опять провалиться в только что растаявший сон. Он был необычным и абсолютно нереальным. Ей снилось, что Олег Дмитриевич вовсе не умер, а просто заболел и смог выкарабкаться из проклятой болезни живым. Он немного похудел, но от этого только помолодел. А она сама, послушавшись совета врачей, вышла на пенсию и переехала в Штаты вместе с мужем. Они купили двухэтажный дом фисташкового цвета с уютным палисадником за невысоким белоснежным штакетником. На лужайке перед домом прыгал коричнево-шоколадный бигль. И что самое удивительное, ей, привыкшей жить в мегаполисе, это нравилось. Смеющаяся Лиза махала бабушке рукой из-за двери желтого школьного автобуса. Внучка обещала скоро вернуться и опять провести уик-энд в гостях у бабушки с дедушкой. А потом так не к месту прозвенел будильник. И помешал Ирине Леонидовне вновь встретить свою Лизу. Она ведь обещала приехать и, значит, обязательно сдержит слово, ведь внучка точно такая же пунктуальная и обязательная, как сама Ирина Леонидовна.

С радостью почувствовала, что перед глазами все стало рябить: она вновь засыпала. Но сон оказался совсем другим: вместо фисташкового, залитого солнцем дома Ирина Леонидовна очутилась в длинном коридоре с серо-жемчужными стенами. Впереди выстроилась длинная очередь, но женщина почти не различала лиц тех, кто стоял вместе с ней. Очередь двигалась очень медленно, и Ирина Леонидовна точно знала, что она стоит за пожилой женщиной в розовом берете. Нужно было обязательно дойти до заветного светящегося впереди окна. Там выдавали визы. Если Ирина Леонидовна не успеет, то ей не дадут встретиться с Лизой. Вообще никогда. На стене, вдоль которой двигалась очередь, висели часы. Стрелки и цифры были сильно размыты, но отчетливо слышалось безжалостное тиканье. Ирина Леонидовна попыталась в панике сосчитать, успеет ли она пройти к окошку до закрытия, но у нее никак не получалось сфокусировать взгляд на часах. Перед глазами маячило только розовое пятно берета.

Проснулась Ирина Леонидовна в девять часов утра с щемящей тревогой в груди. Она резко вскочила с кровати и схватилась за телефон. На иконке, отображавшей личную почту, виднелось непрочитанное сообщение. Ирина Леонидовна поспешно надела очки и открыла письмо. Оно было от невестки. Сердце поднялось и забилось прямо в горле: Настя никогда не писала писем. Если невестке нужно было сказать что-то важное, она звонила. А на праздники писала краткие СМС.

«Ирина Леонидовна, добрый день.

Считаю своим долгом сообщить, что примерно через месяц Володя вернется жить в Москву. Наш бракоразводный процесс закончен. Осталось уладить несколько бытовых вопросов, и он отправится в Россию. Я не готова вам подробно рассказывать о причинах. Поверьте, они были достаточно серьезными. Скажу лишь о том, что касается вас напрямую, так как ваш сын планирует жить с вами в одной квартире. Володя вновь начал пить. Безусловно, под моим контролем он не доходит до скотского состояния, но динамика очевидна. Надеюсь, вы сможете его закодировать. Это важно, так как по счастливой случайности новый этап проекта, который он ведет уже больше двух лет, теперь будет реализовываться в Москве. Работа важна для Володи не только с финансовой точки зрения. Он увлечен тем, что делает, и если не сопьется, то у него будет возможность продолжать сотрудничать со своим работодателем удаленно и по другим проектам.

Естественно, мы с дочерью остаемся в Штатах. Вы можете периодически к нам приезжать, если захотите. Бетти по вам скучает. Мы также планируем приехать в Москву на Рождество. Если Володя будет вести себя адекватно, то Бетти сможет пожить у вас.

Понимаю, что, наверное, несколько озадачила вас, но вы сами знаете, что ваш сын не подарок и мне пришлось многим жертвовать ради его благополучия эти долгие годы».

Растерянная Ирина Леонидовна положила смартфон на стол и закрыла глаза руками, вновь почувствовав себя виноватой. С ней никто не советовался, никто ничего не обсуждал, просто поставили перед фактом, как будто она – пустое место. Родной сын ни слова не сказал матери о своих проблемах. И вместе с тем она чувствовала ледяной укол: «ваш сын не подарок», «пришлось многим жертвовать». Да, Настя опять не преминула заметить, что Володю упустили. И вот теперь все: семья разрушилась.

«Ладно, – Ирина Леонидовна задумчиво растирала виски кончиками наманикюренных пальцев, – зато Володя теперь будет рядом. Может быть, все еще и наладится. Самое главное, чтобы не пил. А там, может, и женится на какой-нибудь приличной женщине. В Москве дефицита в невестах нет. Только вот Лизонька… Как Лизу жалко!»

Секретарша Верховцевой Карина была признанной красавицей министерства. Мужчины на знаки внимания для нее не скупились. И демоническая слава ее начальницы только добавляла Карине козырей. Чтобы узнать о планах или настроении Верховцевой, служащие, которые в большинстве своем были мужчинами, пытались подольститься к Карине с мелкими подарками и комплиментами. Но именно по этой причине Карину недолюбливали девушки. Общались с ней вежливо, но прохладно.

Поэтому Карина удивилась, когда Люда из отдела планирования уже второй раз подряд пригласила ее выпить кофе. Раньше такого дружелюбия со стороны Люды не наблюдалось. Девушки болтали о модных трендах в макияже, когда Люда небрежно заметила:

– Что-то у косметолога нашей руководительницы в последнее время рука испортилась. Раньше кожа такой идеальной казалась, а сейчас даже синяки небольшие на скулах. Наверное, уколы плохо сделали. Да и мешки под глазами появились.

Карина заметила на себе вопросительный взгляд Люды и немного смутилась:

– Наверное… Я как-то не присматривалась.

Изменения в поведении и во внешности руководительницы были заметны не только Люде. Собранная и пунктуальная, Верховцева стала появляться в департаменте не раньше девяти часов. По возможности она отменяла утренние совещания и засиживалась в кабинете вечерами. Проницательный, чуть прищуренный взгляд стал рассеянным. Казалось, она смотрела внутрь себя. Абонемент в фитнес-клуб остался лежать в летней сумке, хотя октябрь уже подходил к концу. Теперь Верховцева не только обедала, но и ужинала в министерской столовой. Преданная Алина Сергеевна чаще всего оставалась рядом с подругой. И даже свою священную обязанность – забирать из садика маленького внука – она передоверила супругу.

Ирина Леонидовна жертвы не принимала и требовала от Алины Сергеевны уходить домой пораньше, но та упорно качала головой и просто сидела рядом. Слушала, если подруге хотелось выговориться, искренне и немного неуклюже ее утешала и мучительно придумывала, как найти выход из сложившейся ситуации.

В тот день за окном бушевал промозглый ноябрьский ветер. Качественные стеклопакеты не пропускали шум, но гнущиеся во все стороны тонкие ветви рябины во дворе министерства точно передавали картину осеннего ненастья.

На одном из объектов, за который отвечал департамент Верховцевой, обанкротился генеральный подрядчик. Информация об этом поступила вовремя: договор был заключен, но основные работы еще не начались. Кроме того, на столе у чиновницы лежало предложение о выкупе доли крупного частного застройщика. В данной ситуации Верховцевой было проще предложить соответствующему ведомству провести госторги по продаже и как можно скорее забыть о проблемном активе. Однако не все в министерстве были согласны с ее позицией. Непрерывные совещания длились с самого утра. Верховцева пропустила обед и чувствовала неприятное урчание в животе. Еще и давящая боль в голове, которая не снималась даже спазмалитиками. Наконец последнее совещание закончилось. Верховцева победила – она решительно поставила на документе свой росчерк: «Отказать. Дальнейшего развития не предусматривает» и передала объект в комиссию по кадастровой оценке.

Когда Ирина Леонидовна встала из-за стола, стрелки приближались к девяти часам. Она взялась за смартфон, чтобы вызвать водителя – еще час назад отпустила своего секретаря, – но с удивлением заметила, что в окне ее лучшей подруги, Алины Сергеевны, еще горел свет.

«Ах, ну да, отчетный период. Хотя все равно странно. Обычно Аля сдает все своевременно и без проблем», – подумала Верховцева и решила зайти за подругой, чтобы предложить подвезти ее до дома. Когда подошла к кабинету Алины Сергеевны, то услышала из-за двери знакомый оправдывающийся голос:

– Да ты пойми, не могу я ее бросить. И не говори так про нее, никакая она не стерва, а несчастная женщина. Да, именно несчастная. Ее пожалеть надо. Я ведь тебе уже рассказывала, какая у нее беда дома. Ну и что из того, что она сама виновата? Мы все не святые. Ваня, ну как ты не понимаешь, ей ведь даже словом перекинуться не с кем! Да ты что?! Какая от него помощь? Она его боится уже. А сегодня еще и на работе проблемы. Она, конечно, молодцом, держится, но я же вижу, как она на глазах превращается в старуху. Ты сам перекуси чем-нибудь, а я часам к одиннадцати приеду, как ее дождусь.

Верховцева застыла перед кабинетом и, затаив дыхание, слушала разговор Алины Сергеевны с мужем. В голове появился странный гул, и картинка перед глазами почему-то стала расплывчатой. Ей казалось, что она наблюдает какой-то жестокий и неправдоподобный спектакль со стороны. Это все неправда. Жизнь не могла так подло с ней обойтись. Она не старуха! И никто не смеет ее жалеть! Когда Аля положила трубку, Ирина Леонидовна развернулась и, стараясь не шуметь, направилась к лифту.

Володя был уже сильно нетрезв, когда она пришла с работы. Сын пил с бывшим одноклассником, но после его ухода продолжил пить в одиночку. Мать не пыталась с ним спорить – она понимала, что в таком состоянии он вообще не способен к диалогу. Она только просила его остановиться и лечь спать. Но Володя расходился все больше. Он орал, что его мать – продажная чинуша и бесчувственная тварь, которая трактором проходит по чужим жизням. Кричал, что страна навеки обречена сидеть в глубокой жопе, потому что все руководство – это тупые совковые пиявки, типа его мамаши, которые до гробовой доски будут высасывать из бюджета последние деньги.

– Даже не представляешь, как я все ненавижу! – заорал он и распахнул балконную дверь.

Мать бросилась к нему, испугавшись, что он решил покончить с собой, выпрыгнув с балкона, но Володя отбросил ее на диван, схватил с каминной полки ее памятные награды и грамоты и швырнул их вниз, на схваченную морозом ноябрьскую землю. Ирина Леонидовна почувствовала, что задыхается. Она резко поднялась с дивана и скрылась в своей комнате, щелкнув недавно врезанным дверным замком. До боли сжав кулаки, она пыталась заставить себя успокоиться. Но ничего не вышло. Крупные капли слез покатились по пылающим щекам. Она долго не могла заснуть и горько плакала, уткнувшись лицом в свою дорогую ортопедическую подушку.

Утро после пьяного дебоша сына было тяжелым. Ирина Леонидовна полусидя лежала на кровати, закрыв лицо руками. Она понимала, что нужно пересилить себя и дойти до кухни, чтобы достать из аптечки таблетку обезболивающего. «Вот дура, давно же собиралась перенести таблетки в спальню!» – с досадой ругала себя Ирина Леонидовна. Меньше всего ей хотелось покидать свою комнату. После случившегося она боялась заходить в гостиную. Ей был отвратителен тяжелый сладко-кислый запах перегара. Но еще больнее и обиднее было видеть сына, который, напиваясь, обычно не доходил до спальни и засыпал полураздетым или в кресле или на полу.

И вдруг она вспомнила про грамоты. И представила, как они валяются на газоне под окнами. Она жила в этом доме больше двадцати лет, ее знали и уважали все соседи, а тут… Ирина Леонидовна вскочила с кровати, полностью забыв о своей головной боли. Она схватила из гардеробной спортивные штаны, толстовку с капюшоном и поспешно направилась к входной двери, надеясь остаться незамеченной соседями. Володя действительно лежал на полу и громко храпел. Лицо Ирины Леонидовны дернулось, но она сдержалась и быстро прошла в прихожую. Через несколько секунд она уже спускалась по лестнице.

Выскочив на улицу, вздохнула с облегчением: ночью шел снегопад. Очертания рамочек с грамотами чуть проглядывались на припорошенной снегом земле. Ирина Леонидовна шмыгнула в палисадник и быстро собрала в пакет все выброшенные вещи. Поднимая последнюю коробочку с наградной медалью, заметила, что из соседнего подъезда, около которого собрались местные бабушки-старожилки, вынесли табуретки. Еще через несколько мгновений Ирина Леонидовна увидела блестящий черный автобус «Ритуал», стоящий на углу дома. Женщина замерла. Она была уверена, что похороны со сбором соседей и прощанием около дома безвозвратно канули в прошлое. Эта традиция была детским кошмаром маленькой Иры. Она прекрасно помнила, как еще девочкой, возвращаясь из школы, всегда поворачивала обратно, завидев траурную процессию у подъезда.

Из дверей автобуса вынесли гроб и поставили его на табуретки. Старушки стали перешептываться и всхлипывать. Ирина Леонидовна, повинуясь незнакомому манящему чувству, подошла поближе. В гробу лежала маленькая бабулька с поджатыми губами и очень строгим выражением лица. На голове вместо платка был почему-то нелепый розовый берет. Ирина Леонидовна узнала покойную. Она часто видела ее по утрам выгуливающей смешную хромающую дворняжку. Но берет… Она никогда не видела бабульку в этом головном уборе. Но тогда почему этот берет показался ей таким знакомым? И тут она вспомнила, где его видела. В том липком и тревожном сне, после которого получила письмо от Насти с новостью о Володином возвращении. Ирина Леонидовна развернулась и быстро пошла к своему подъезду.

В начале декабря сотрудники узнали, что Ирина Леонидовна Верховцева была экстренно госпитализирована с сердечным приступом. Наиболее любопытные старались выудить у Алины Сергеевны подробности, но она ничего не рассказывала. И каждый вечер после работы спешила к своей подруге в больницу. Только не в кардиологию, а в травматологию, где в одноместной ВИП-палате с сотрясением мозга и сломанной ключицей лежала осунувшаяся и безучастная Ирина Леонидовна.

Из больницы Верховцева на работу не вернулась. Написала заявление по собственному желанию. Предложение хотя бы на время переехать к Алине Сергеевне она категорически отвергла. «Это мой сын и мой крест. Мне одной все и нести», – сухо ответила бывшая чиновница на уговоры подруги.

Идея женить Володю оказалась провальной. Он все чаще и злее пил и все больше уходил в себя. В пьяном угаре он нередко поднимал руку на мать и кричал, что она сломала ему судьбу, заставляя его жить по своим правилам, не любила его жену, и даже не гнушался упреками в преждевременной смерти отца:

– Если бы не бегала, как коза, по своим стройкам, то не пропустила бы мимо ушей его жалобы! Он бы до сих пор живой был! Карьеристка, чинуша одержимая!

Подобные истории повторялись все чаще. Ирина Леонидовна несколько раз звонила Насте в Америку и умоляла ее помириться с Володей, но бывшая невестка была непреклонна: «Ваш сын – вы и разбирайтесь. Мне он уже чужой человек. Я свою лямку оттянула. Теперь ваша очередь. Наверстывайте упущенное».

Алина Сергеевна настойчиво убеждала Ирину Леонидовну разъехаться с сыном:

– Ты ведь можешь ему отдельную квартиру купить. Или сама переехать, если он выезжать не захочет. Ты же в тень превратилась, в старуху! А еще год назад тебе максимум сорок пять можно было дать. Ирочка, ты себя так загубишь. Ну послушай ты меня, пожалуйста.

– Аля, ты не понимаешь, – упрямо повторяла Ирина Леонидовна. – Он сопьется или умрет без меня с голоду. Он же ничего не умеет делать сам! Сначала его бабушка с ложки кормила, потом домработница ему все делала, потом Настя за ним смотрела. Он даже яичницу сам приготовить не может. Но ведь это моя вина, понимаешь? Моя. Я думала: зачем ему бабьи дела, он же мужик. Хотела, чтобы он только учился, искал себя, занимался творчеством, нашел работу, в которой мог бы реализоваться. А видишь, что получилось? Это моя ошибка, и я должна ее исправить…

Однажды Володя вернулся домой молчаливым и злым. Спиртным от него не пахло, но зрачки были сильно расширены. Ирина Леонидовна поняла, что без посторонней помощи вытянуть сына у нее уже не получится. Она взяла с журнального стола пухлую визитницу и скрылась у себя в комнате. Она слышала, как сын кому-то звонил и громко ругался. Ей показалось, что он говорил с Настей. Затем раздался удар и звон битого стекла. Ирина Леонидовна сначала подумала, что Володя разбил зеркало. Потом она вновь вспомнила про балкон и, испугавшись за сына, вышла из спальни. Володя стоял спиной у окна с окровавленной рукой. Услышав шаги матери, он резко обернулся и двумя точными короткими ударами повалил ее на пол.

В глазах потемнело, в ушах появился болезненный разрывающий голову гул. Когда Ирина Леонидовна пришла в себя, Володи рядом не было. Голова была очень тяжелой, но боли не чувствовалось. Внутри разливалось приятное густое тепло. Перед глазами все плыло, зрение не фокусировалось. «Ну ничего-ничего, – успокаивала себя Ирина Леонидовна, – крови нет, скорую вызывать не буду. Как отвратительно все это объяснять. Володя принял какую-то дурь. Его могут забрать… Поспать, поспать бы немного».

Она на ощупь доползла до спальни, но так и не смогла подняться и просто положила голову на покрывало, стоя на коленях перед кроватью. В голове становилось все жарче. Ирина Леонидовна закрыла глаза, и ей почудилось, что она лежит под теплым пушистым пледом, уткнувшись носом в чуть влажные от пота локоны маленькой Лизы. Внучка почему-то опять стала двухлетней малышкой и лежала рядом с бабушкой, чуть посапывая во сне. Ирина Леонидовна с наслаждением втягивала запах детских волос: сладкий, уютный и бесконечно родной.

Хоронили Ирину Леонидовну Верховцеву через неделю. Настя категорически не хотела лететь на похороны. По ее мнению, те обстоятельства, при которых умерла бабушка, были слишком травматичными для детской психики. Но в итоге она сдалась умоляющему взгляду зареванных глаз дочери и взяла ближайшие доступные билеты до Москвы. На похоронах Лиза плакала. Безутешно и горько. И отчаянно пыталась согреть закостенелые пальцы бабушки в своих теплых детских руках.