Горелое озеро

Глава двадцатая

На кухне засвистел чайник. Эдуард только собирался встать с кресла, но грузная Галина Сергеевна его опередила.

– Вот еще, в гостях будешь хозяйством заниматься!

– Да, дядь Вить, тебе с Галиной Сергеевной и вправду повезло, – улыбнулся Эдуард, – я такого порядка давно у тебя не видел. Ну после смерти тети Нади, конечно, – поправился он быстро.

– Да, Галя – золото! А с врачом-то она как быстро среагировала! – восхищенно цокнул языком Виктор Николаевич. – Тут бы любой растерялся! Но у меня, хоть все и обошлось, все равно сердце о Димке болит. Вчера с корвалолом не мог до двух ночи уснуть. Все думал, удастся ли тест сделать по первому образцу?

– Сама об этом постоянно думаю… – В комнате появилась Галина Сергеевна. – Я все-таки с непривычки могла не то что-то сделать. Да и бедный Николай Михалыч, то есть Дмитрий Николаич, все время я с этими именами путаюсь, сопротивлялся. Я как-то мазнула еле-еле по щеке, но телефон, дура, не сфокусировала. Уже когда первую палочку-то в пакетик положила и в карман убрала, решила еще раз все сделать. Я и телефон как надо настроила, и потерла изнутри щеку хорошо, а тут этот ирод великий на порог заявился. Думаю, это Лешка, охранник, его позвал. Неспроста ведь. Петрович по вечерам обходы не делает. Ну я ж сразу поняла, что кирдык и мне, и брату Витиному крышка, если Петрович все поймет. В общем, позади Москва, как говорится, отступать некуда. Я телефон-то незаметно меж грудей пихнула. Счастье, что спиной к двери стояла и что мать-природа меня щедро одарила. – Галина Сергеевна кокетливо улыбнулась Виктору Николаевичу и продолжила: – Ну так вот, палочка ватная, та, которой я получше мазок взяла, куда-то на кровать упала, а я давай делать вид, что штаны на несчастного больного надеваю. Ну и халат свой поправляю. На самом деле я телефон глубже пихала, а Петрович подумал, что грудь прячу. Ох, давай он на меня орать, что, дескать, мне самой в дурке лечиться надо, нимфой или еще чем-то похожим назвал. Я даже удивилась, что как-то литературно даже. И говорит: если хоть раз меня за этим делом застукает еще или услышит от кого, что я непристойно себя веду, ноги моей в больнице больше не будет. Я давай извиняться, плакать, а сама думаю: «Чтоб я с тобой, душегубцем, работала еще! Вот как вскроются все твои злодеяния, увидим, кто плакать по-настоящему будет!» Кстати, а зачем он над людьми-то издевается, Эдик, а?

– Ох, Галина Сергеевна, если бы я знал! Следствие, я думаю, разберется; главное – чтобы отца вытащить удалось побыстрее. Я сегодня звонил в лабораторию, обещают завтра уже результаты выдать. И еще. Я с отцом Игорем успел встретиться переговорить. Это мой однокашник, он до того, как священником стал, в органах лет пятнадцать проработал. Хоть обычно он не разговаривает на темы, связанные с его прошлой специальностью, мне удалось его расшевелить, и он мне много ценных советов дал. И чего я раньше ему о своих подозрениях не рассказал?! Ну что уж сейчас говорить… Теперь каждый час на счету. Вы, Галина Сергеевна, лучше на такси сегодня домой езжайте. Не буду вас подвозить, чтобы лишнего внимания не привлекать. А то, возможно, этот доктор уже и за вами следить начал. Я еще вот что подумал… Ой, извините, дочка звонит.

Эдуард нажал на кнопку «ответ» и осекся после первого же слова. Дядя Витя и Галина Сергеевна взволнованно переглядывались, пытаясь понять, что произошло. Губы и брови Эдуарда дрожали. Пытаясь совладать с голосом, он несколько раз нервно сглотнул, прежде чем смог выдавить из себя:

– Еду, дочка, еду.

Пытаясь завершить вызов, он промахнулся мимо красной трубочки на экране и, засунув в карман еще включенный телефон, поднял блестящие от невольных слез глаза на дядю и чуть слышно сказал:

– Она в сознание пришла. Врачи говорят, что жить будет. Вы меня извините, я все, поехал.

Галина Сергеевна закрыла за Эдуардом дверь и сказала со вздохом:

– Даже куртку не застегнул – на мороз помчался. Вот и смотри сам, Витюша, правду ведь говорят: чем баба дурнее, тем мужик больше любит. За порядочной женщиной так никто не побежит.

– Мда… – протянул Виктор Николаевич, – забыть давно пора ему эту вертихвостку. Ничего у них не выйдет, вот увидишь. В одну воду, Галя, два раза не войдешь. У тебя, кстати, телефон где-то звонит.

– Ах, точно, смотри-ка, из сумки не вытащила. Надо же, три пропущенных от Натальи, она санитаркой у нас в больнице работает, наверное, опять подменить попросит. Ох, как же мне эта работа надоела-то! Але, Наташ, слушаю. Нет, не знаю никаких новостей. Я ж два дня выходная. Завтра только выхожу. Да как же это? Господи, да не может быть, Наташа! Как же он? Это точно, да?

Галина Сергеевна медленно положила телефон в сумку, обернулась и чуть слышно прошептала:

– Витюша, ты сядь только, мой миленький, ты… Господи, как сказать-то это… Брат твой умер. В морг увезли. Убил-таки его ирод проклятый…

Виктор Николаевич послушно сел на диван и как будто застыл. Его невидящий взгляд уперся в стенку. Галина Сергеевна, закрыв рот руками, присела рядом, стараясь понять, как правильно нужно себя вести. Ей казалось, что в эти медленно текущие секунды решается все ее будущее. Ведь только-только в ее жизни все наладилось: появился порядочный и добрый мужчина и, главное, надежда на счастливую старость. Вдовец, без детей, без внуков, без вредных привычек, именно такой, с которым она мечтала провести остаток своей уже недолгой и безрадостной жизни. И ведь именно она, Галина Сергеевна, могла стать той героиней, которая спасла бы Витиного брата из плена сумасшедшего врача. А теперь, когда все так быстро и так трагически закончилось? Кому и зачем она нужна? Что же делать? Рыдать в голос, показывая свое сочувствие и горе? Но ведь это не может смотреться естественно? И скорее всего, его покойная интеллигентная жена никогда бы так не сделала. Наверное, она бы как-то успокаивала мужа всеми этими длинными красивыми словами… Приняла бы, как в сериалах, скорбный вид и проникновенно выражала свои соболезнования… Но Галина Сергеевна так совсем не умела. И на мгновение представив свою одинокую старость в маленьком домике, посреди бескрайнего соснового леса, она стиснула в отчаянии зубы и тихо по-собачьи заскулила. По ее щекам потекли беззвучные горькие слезы.

– Радость ты моя ненаглядная, – Галина Сергеевна почувствовала на своем плече Витину руку, – какое же у тебя сердце золотое! Что бы я без тебя делал?!

Не веря своему счастью, Галина Сергеевна плотно прижалась к Виктору Николаевичу и, не справившись с переполнявшими ее чувствами, все-таки разрыдалась в голос. И только она одна знала, что это были самые счастливые слезы в ее жизни.

– Ты только Эдику, Галечка, не говори ничего пока. Это его совсем добьет. Димку все равно не вернуть, пусть парень хоть выдохнет немного, бедолага. И так тяжко ему.

– Ой! – пискнула Галина Сергеевна. – Ты сейчас как сказал? Димку? А мне ж Наташка про Николая Михайловича говорила. Эта путаница с именами проклятая, будь она неладна! Вить, ты погоди горевать-то пока. А вдруг это не брат твой умер, а тот, другой, охранник, которого Эдику нашему врач показывал? У нас же в больнице по документам два Николая Михайловича лежат!

Эдуарду удалось договориться с врачом о постоянном пропуске в реанимацию для Марины. Девочка могла ежедневно несколько часов находиться рядом с матерью. Койка Алины располагалась у окна и была отделена от кроватей других пациентов перегородкой. Марина вела себя очень тихо, и те, кто имел несчастье попасть в ту же палату, часто даже не догадывались о ее присутствии.

В тот момент, когда Алина пришла в себя, Марина была рядом. Девочка сидела на маленькой табуретке с потрескавшимся дерматином и читала псалтырь. Книгу Марине подарила пожилая прихожанка, которая с нежностью и заботой относилась к любому ребенку или подростку, посещавшему церковь.

Псалтырь был на церковнославянском, и до аварии Марина открывала его очень редко, а в последние полгода – ни разу. Но после случившегося эта книга неожиданно стала ее утешением. Марина практически не понимала смысла написанного, но эти длинные непонятные слова успокаивали, как будто она читала сказку, где были аспиды, ангелы, василиски, львы, но главное – был Утешитель. И была в этих сложных и древних словах надежда. Ведь почти во всех сказках добро побеждает зло.

Марина почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она подняла глаза и встретилась с теплым и уставшим взглядом матери. Казалось, что Алина пришла в себя уже давно и все это время нежно смотрела на дочь, даже не пытаясь пошевелиться.

– Мама, мамочка!.. – глухо вскрикнула Марина, вскочив с табуретки.

Она схватила обеими руками прохладную узкую кисть Алины и почувствовала легкое шевеление тонких пальцев. Говорить Алина почти не могла. Тело почти не слушалось. Каждое движение вспоминалось с огромным трудом.

Спешно пришедший врач очень обрадовался пробуждению Алины, но сразу сказал, что ускорять ни в коем случае ничего не нужно. Более того, в ближайшее время, по его мнению, был возможен небольшой регресс. Алина была очень слаба, и врач настоятельно рекомендовал не тревожить ее травмирующими воспоминаниями, но несмотря на этот запрет, девочка не могла заставить себя молчать. Она бесконечно что-то говорила, плакала, смеялась и крепко держала мать за руку, как будто боялась, что та может бесследно исчезнуть.

Первым словом, которое прошептала Алина, было «Люблю», обращенное к дочери. Женщина пыталась спросить что-то еще, но Марине никак не удавалось прочесть по ее чуть шевелящимся губам. Тогда она сама стала задавать вопросы о том, что было бы интересно услышать матери, а Алина в ответ только кивала головой или чуть заметно наклоняла голову влево в случае отказа. Когда Марина стала рассказывать маме о школе, то она с удивлением обнаружила, что глаза Алины вновь сомкнулись. Мама заснула. Сил у Алины было совсем немного.

В машине по пути домой Марина сбивчиво рассказывала отцу о том, как мама пришла в себя и как им удалось пообщаться.

– Пап, – девочка исподлобья посмотрела на отца, – а ты сам к маме пойдешь?

– Могу зайти, если мама захочет, когда у нее сил побольше будет, – ответил Эдуард, продолжая пристально смотреть на дорогу.

– А ты знаешь, – осторожно продолжила Марина, – ты только не обижайся, пап… Я ведь с этим Максимом общалась иногда, пока мама была без сознания.

– Ну ты, наверное, по делу общалась. Он же врач. Нечего извиняться. – Эдуард чуть заметно пожал плечами.

– Я не про это, пап. Просто понимаешь, я сегодня маму спросила, хочет ли она видеть Максима, надо ли мне ему звонить. А она только головой покачала. Это значит, что не хочет.

Отец резко затормозил и с силой ударил руками по рулю. Машина вильнула по дорожной полосе, но быстро выровняла ход.

– Марина! – почти закричал он. – Остановись!!! Неужели тебе мало того, что произошло? Успокойся ты наконец! И запомни: неважно, будет ли у мамы Максим, Петр, еще кто-то, ничего уже никогда не получится вернуть назад! Понимаешь ты или нет? Никогда! Это так же очевидно, как то, что после лета – осень, а после дня – ночь! Запомни это в конце концов!

Марина втянула голову в плечи и до дома не произнесла ни слова.