Горелое озеро

Кладовка

Квартира была огромная. Целых три комнаты. Светлая, солнечная, с лоджией, но главное, конечно, с кладовкой, с ее волшебным запахом шерстяных вещей и засушенной липы.

Под драповыми пальто с меховыми воротниками был целый мир. Кровать из подушек, самодельные картины и тайники с кладами. Вещи в тусклом свете становились важными и таинственными, почти живыми. Берешь, бывало, ириски «Кис-кис» или «Золотой ключик», задергиваешь занавеску и попадаешь в маленькое, спрятанное от всех царство. А еще тайком можно протащить чай и бутерброд с маслом и вареньем. И уж верх блаженства – спрятаться с тающим между двумя мягкими вафлями пломбиром на большом блюдце с золотой каемкой.

Как странно, что взрослым этот мир был совсем неинтересен. Топали за занавеской, ходили туда-сюда, разговаривали на скучные темы, обсуждали все время кого-то и не понимали, что рядом такое волшебное место. Хотя нет, иногда их тоже было любопытно послушать. Они же не всегда помнили, что ты сидишь рядом, ну и рассказывали всякие истории про соседей, родственников или даже про тебя.

Кладовка была рядом с кухней. Кухня, кстати, тоже была удивительным местом. Бабушка проводила там много времени. И даже когда покидала ее, то чаще всего придавала ей уют. Главной ее гордостью были анютины глазки, вышитые гладью на белой накрахмаленной скатерти и чехлах для стульев. Настя больше нигде не видела таких чехлов. Стулья в них казались роскошными тронами. Но не дай бог коснешься их жирными руками или прольешь компот!

А какой величественный пузатый буфет с кипенно-белыми шторками стоял в кухне! Были в нем пахучие приправы, и баночки вишневого варенья с косточкой, и мятные пряники, и даже конфеты грильяж в хрустальной вазочке. Жалко только, что нельзя было его открывать без разрешения.

На буфете обычно лежала газета с телепрограммой. Мультики и передачи про зверей обведены ручкой. Смотреть черно-белый телевизор можно только полчаса в день. И столько же играть в волка, который ловит яйца. Но это не обидно – на улице всегда полно дел. Настя обычно приезжала к бабушке на летние каникулы. Иногда на Новый год. И тогда запах готовящегося летом варенья сменялся на свежий аромат мироточащей хвои. Девочку ждали праздничные хлопоты, подарки и лыжи – скучать было некогда.

Однажды волшебство кладовки рассеялось. И самым важным местом стала собственная маленькая комната, в которую раньше Настю было не загнать. Плотно закрыв за собой дверь, девочка что-то писала в дневнике торопливым почерком, а если в коридоре слышались чьи-то шаги – быстро прятала тетрадь под матрас. Под ним же лежали письма семиклассника Дениса, в которых он рассказывал, какая Настя крутая и клевая. В одном из писем даже был пучок засушенных васильков.

Когда Настя ходила с бабушкой на рынок или гуляла с подружками и случайно встречала Дениса, сердце начинало бешено колотиться. В животе становилось и жарко и холодно одновременно, а уголки губ невольно дергались. Однажды Денис схватил Настю за руку, и по всему телу прошел электрический разряд.

А потом Настя окончила школу. И приехала в маленький городок на каникулы уже со своим московским молодым человеком. Бабушка стелила внучке кровать в своей комнате и старалась надолго не уходить из дома даже днем. Но на речке было полно безлюдных мест под раскидистыми ивами, да и подружек у Насти было много, чьи родители проводили дневное время на работе.

Затем был институт, поиски себя, удачные и неудачные романы, замужество и рождение ребенка. И примерно раз в месяц – звонок бабушке: «Да, все хорошо, не болею, работаю, малыш заговорил, пошел в детский сад, конечно, я обязательно приеду, как будет время, береги себя, целую».

Но времени не находилось. Настина мама чаще всего ездила в городок одна. Когда возвращалась, рассказывала, что бабушка слабеет, на улицу выходит редко, огород заброшен, дважды в неделю приходит женщина из соцзащиты. Переезжать бабушка не хотела. Говорила, что будет доживать на своей земле и лежать среди своих могил. Настя вздыхала, давала маме денег на сиделку для бабушки и продолжала заниматься своими делами.

В конце весны бабушка ушла. Настя на похороны не попала, была в командировке.

Она приехала на сороковой день вместе с мужем. Зашла в церковь, заказала панихиду, поставила свечи, убралась на могиле и с тяжелым сердцем поднялась в квартиру разбирать вещи.

Ключ плохо проворачивался в замке, муж долго дергал туда-сюда старенькую дверь с облупившимся дерматином. Наконец дверь поддалась. В лицо ударило старостью и безысходностью. Смесь кислого запаха въевшейся мочи, спиртовых настоек и ветхих вещей. Настя пошла на кухню. Балетки с чмокающим звуком прилипали к полу. Рука потянулась к выключателю и брезгливо отдернулась, коснувшись шершавого налета. За стеклами растрескавшегося буфета стояла банка варенья с белой плесенью под крышкой. Рядом лежал окаменелый батон. На полках буфета – бесконечные пузырьки и таблетки. Вокруг стола, покрытого прорезанной ножом клеенкой, сиротливо стояли голые стулья. Без чехлов. Без анютиных глазок.

Настя отправилась в гостиную разбирать книги. На фоне разоренного старостью дома они выглядели стойкими хранителями времени. Слегка потертые, но благородные и строгие, они стояли, плотно прижавшись друг к другу. Лермонтов, Куприн, Гоголь, Толстые. Настя вспомнила, как бабушка гордо отвечала на вопрос про любимого писателя: «А я увлекаюсь Толстыми. Всеми тремя».

Насте было жалко оставлять эти книги в заброшенном доме. Бабушка дорожила своими подписками. У нее были связи в центральном книжном, и несколько раз в год она торжественно разбирала полки, чтобы поставить туда новых обитателей. Но дома у Насти стоял всего один книжный шкаф, и он был уже заполнен. Места для нового шкафа тоже не было. Девушка с грустью положила в спортивную сумку несколько особенно дорогих томиков и направилась к серванту.

Ручки были противно липкими. Стекла, в которых когда-то отражались разноцветные блики хрусталя, помутнели. Искрящиеся после предновогодних уборок наборы фужеров потеряли свой праздничный вид. И, кажется, не все были чистыми. Возможно, бабушка уже плохо видела, а может быть, у нее просто не было сил их намывать. Настя хотела забрать миниатюрный кофейный сервиз с мелкими фиалками. Подарок бабушкиного двоюродного брата из Риги. Но из шести почти кукольных чашек осталось только четыре. И у одной из них была отбита ручка.

Прежде чем разобрать вещи в кладовке, Настя вышла на балкон. Достала тонкую сигарету и долго курила; сощурившись, смотрела на застывшее навеки колесо обозрения в заброшенном парке. Пепел падал на подол юбки, но Настя его не стряхивала. Муж молча стоял рядом.

На свисающих клочьях обоев кладовки серебрилась паутина. Да это была и не кладовка даже, а какое-то отверстие в стене, заваленное ненужными вещами: садовая лейка, табуретка с отломанной ножкой, тазик для стирки белья, съеденные молью вещи.

В машине ехали в тишине. Антон погладил Настю по плечу, она отдернула руку и отвернулась к окну.

– Настя, ну не молчи. Тебе жалко бабушку? Ты переживаешь, что редко ее навещала? Но ведь мы столько раз ее звали, готовы были даже снять ей квартиру. Не кори себя. Зря вообще мы поехали.

Настя долго молчала, потом сглотнула и тихо сказала:

– Нет, не зря, совсем не зря. Конечно, мне очень стыдно и больно, что я так мало смогла ей дать, когда она в этом нуждалась, но дело даже не в этом. Я просто поняла, чего в жизни никак нельзя допустить.

– Я не очень понял, о чем ты. Чего допустить?

– Допустить вот этого разрушения. Личности, воспоминаний, иллюзий даже. Понимаешь, я вот жила и знала, что у меня в детстве был волшебный мир. Загадочный, накрахмаленный, с запахом свежих пирогов и варенья. А теперь у меня нет этого мира. Ничего нет. Сырость, отвращение, эти жуткие запахи. Понимаешь, мы должны сделать все на свете, чтобы не стать такими для своих детей, для своих внуков. Для себя самих. Не допустить вот этой ужасающей беспомощности. Ты меня понимаешь, ну хоть немного?

Настя плакала. Антон припарковался на обочине и полез в рюкзак.

– Посмотри, я это в кладовке нашел. Мне почему-то показалось, что это из твоего детства, вряд ли сильно изменился этот предмет. Да и мелкому, наверное, понравится.

Это была деревянная поделка: колобок на лесной полянке в окружении гигантских грибов и зайца с резиновыми ушами. Колобок широко улыбался. Как и двадцать лет назад. В том волшебном мире, который растаял.