Горелое озеро

Зина

У покосившегося забора крупными бордовыми воланами цвела мальва. Из радиоточки деревянного барака доносилось хрустальное сопрано Шульженко. Худенькая девочка с темными косичками играла около кучи песка, поросшего крапивой. Девочка привыкла играть одна. Мать работала в колхозе без выходных. Старшие сестры учились, а после занятий помогали матери то в поле, то по дому. Рядом лежала набитая соломой тряпичная кукла Тата. На ней был красный платочек, а вместо глаз – облупившиеся бусины на запылившемся сером лице. Девочке хотелось маленькую фарфоровую куколку с туфельками и воздушным платьем. Но была только неуклюжая Тата, которая даже стоять не могла.

Острый прутик вонзился в упругий бутон одуванчика. Ловкие маленькие пальцы проворно расщепили стебель на четыре части. Выступил белый сок. Тонкие полосочки быстро закрутились. Получилась миниатюрная кудрявая головка. Теперь нужно было сделать платье. Девочка поднялась с земли, подошла к мальве и остановилась.

У забора стоял невысокий мужчина с изможденным лицом и пристально смотрел на девочку. Малышка испуганно сверкнула на него светло-карими глазами и, сорвав пышный бутон со стебля, быстро отошла от забора. Она села вполоборота, чтобы не упускать незнакомца из виду, и наколола трепещущий волан на низ прутика. Получилось бальное платье, но Зина уже не радовалась игре с самодельной царевной. Девочка искоса поглядывала на незнакомца. Он стоял неподвижно и смотрел на нее. Казалось, что на его темном, покрытом оспинами лице появилась странная полуулыбка.

Играть совсем расхотелось. Хотелось прижаться к маминой кофте в выцветшую синюю клетку и спрятаться от этого взгляда. Но дома никого не было. Мама с бабушкой на колхозных полях. Сестры в школе. Брат… брат не вернулся с войны. Как обидно: война кончилась, а Лавруши все нет и нет! Быстрее бы он пришел! Лавруша уже взрослый, совсем большой, и с ним не страшно.

– Девочка, – хрипло окликнул ее незнакомец, – а тебя Зиной зовут, да?

Малышка опять с опаской сверкнула глазами, но ничего не ответила. Только до боли сжала кулак. Ладонь окрасилась бордовым соком погибшего платья.

– Девочка, ты боишься меня, да? – с глухой болью произнес незнакомец. – Ты не бойся, пожалуйста. Скажи, милая, у тебя мамку Дарьей звать?

– А если и Дарьей, то что? Чего вам от нас надо?

– Деточка, – у незнакомца задрожал подбородок, – открой калитку. Это я, папа. Папа пришел.

Зина попятилась и прижалась тощими лопатками к входной двери. Ей стало очень страшно и холодно:

– Уходите отсюда! Уходите! Я милиционера сейчас позову!

Мужчина закрыл глаза и облокотился на скрипучую калитку. По впалым щекам текли беззвучные слезы. И тут с улицы раздался надрывный крик матери:

– Петруша! Петруша, родненький!

Почти пятнадцать лет лагерей. Беломорканал. Обжигающий до костей холод. Расстрелянные при попытке побега отец и дядя. Раскулаченная семья: жена, мать и трое маленьких детей, перевезенные за сотни километров и брошенные умирать в землянке. Сын, выросший без отца и навеки пропавший без вести под Сталинградом. Искалеченная, отобранная жизнь. И всего несколько месяцев счастливого покоя дома. В сорок три года изношенное сердце Петра Степановича Епифанцева остановилось. Но этих месяцев хватило, чтобы в сердце маленькой Зины отец остался навсегда.