Город Оренбург: Материалы к истории и топографии города

XXXII.

Весь первый квартал по Николаевской улице от собора до Шапошниковской богадельни принадлежал инженерному ведомству — здесь было здание и для канцелярии, и для цейхгаузов, и для складов, и для военно-судной роты. Такое скопление инженерных построек весьма понятно, если мы примем во внимание, что в Оренбурге сосредоточивалось инженерное управление всем Оренбургским краем, отсюда исходили все распоряжения по строительной части. А их, принимая во внимание недавнее присоединение края, постоянное раздвигание наших юго-восточных границ, постройка все новых и новых крепостей — должно было быть очень много.

И, действительно, инженерная деятельность была кипучей, хотя и не могла назваться вполне успешною и плодотворною, чему отчасти виною служил постоянный недостаток в инженерах. Тщетно военные губернаторы взывали в Петербург, прося увеличить штат или хотя временно командировать несколько офицеров — высшее инженерное начальство было глухо к просьбам, постоянно отвечало отказом, а иногда, как например при графе Сухтелене — даже иронизировало, что-де военный губернатор сумеет, конечно, вполне продуктивно распорядиться с имеющимся у него штатом инженеров.

А постройки велись громадные; укажем хотя на некоторые: так во времена графа Сухтелена был устроен Верхнеуральский торговый тракт, некоторые мосты этого тракта сохранились и до наших дней и поражают своею прочностью: при графе Перовском выстроены почти все наиболее значительные здания Оренбурга — нынешняя казенная палата, караван-сарай, постройки госпиталя и пр.

Часть инженерных построек перешла в ведомство юстиции. Судебная реформа коснулась Оренбурга не сразу, правда, мировые учреждения были введены тотчас после их опубликования, но остальная часть реформы долгое время признавалась для города Оренбурга и Оренбургского края нежелательной и в Оренбурге вплоть до 1895 года действовала старая уголовная судебная палата.

А какой радостью было встречено в 1879 году введение мирового суда. Тогда Оренбургский листок был только что зародившимся органом печати и чутко откликался на все начинания. И он так приветствовал открытие мировых судей и съезда: «преимущества нового судебного порядка таковы, что вносят благодетельные начала в общежитие, помимо воли и желания применителей закона. Достоинства нового суда — гласность, равноправность и свобода убеждений суда — действительно ставят реформу суда краеугольным камнем народного благоденствия. Всякое гласное действие, не скрывающееся в уголки канцелярских тайн и бумажного производства уже по самому способу своего продления заключает в себе гарантию добросовестности, правильности и честности. Равноправность всех перед судом служит несомненным подспорьем в воспитательном отношении общества, поднимая нравственное значение общечеловеческого достоинства личности. Свободное применение судьями убеждений своей совести заключает в себе животворящую силу современного судебного порядка; это внутреннее убеждение может быть применено к несметным перепетиям правовых проявлений; оно не связывается и не стесняется узкою рамкою формальных впредь установленных доказательств, не могущих при всем старании законодательства обхватить все отдельные фазисы обыденной жизни»[120]. Эти слова высказывались по поводу совершившегося 13 февраля 1879 года открытия мирового съезда! — Увы! ему не пришлось праздновать своего двадцатипятилетнего юбилея — мировые судьи заменены городскими и земскими начальниками, а мировой съезд — уездным съездом.

Второй раз свой праздник местная юриспруденция справляла 18 июня 1894 года, когда министр юстиции открыл в Оренбурге действия окружного суда.

Серенькая обыденная действительность, захолустная провинциальная жизнь не давала почвы для громких процессов. Если и свершались «громкие деяния» — то их герои были слишком высокие по общественному положения и не подлежали общественному суду. Поэтому особо выдающих дел в практике Оренбургского суда почти что не было. Правда, в 1880 г. сильное любопытство было возбуждено делом преданию суду одного из местных частных поверенных по обвинению в подлоге духовного завещания — дело известное под именем «дело из-за хвостика». Суть его в нескольких словах в следующем: 28 октября 1878 г. умирает в Верхнеуральске миллионщик местный купец П. П. Рытов, после которого осталось духовное завещание. Это духовное завещание между прочим было подписано свидетелем священником Агишевым, а в тексте завещания этот же Агишев упомянут наследополучателем суммы в 500 р. Духовное завещание таким образом должно было быть признано недействительным. Но с ним произошла метаморфоза — оказалось, что в тексте завещания стоит фамилия не Агишев, а Агищев. Изменился только хвостик у ш — в этом случае завещание должно было быть утверждено, но возник вопрос о подделке буквы щ — и в результате суд, причем защитником выступил знаменитый адвокат Александров, защитник Веры Засулич[121]. Много говора возбуждало дело о подложных векселях отставного полковника, домовладельца, гласного думы, неутомимого предпринимателя, пострадавшего за свои предприятия: он вел обширное хлебное дело, затем увлекся сельскою культурою, имел в Оренбурге не только табачные плантации, но и табачную фабрику, стоившую ему разорения; далее он увлекся открытием минеральных богатств в киргизской степи, где он служил илецким уездным воинским начальником; сначала его внимание занял каменный (бурый) уголь, а затем медные руды, открытые почти что рядом с углем. Перспектива обольстительной возможности доставить безлесному краю дешевое минеральное топливо и выплавлять медь на месте добычи увлекла предпринимателя до такой степени, что он усадил в свое дело все свое состояние и успел заинтересовать даже некоторых капиталистов как местных, так и московских. При всем том постоянные неудачи, неумелое сооружение плавильных печей и затянувшийся процесс ожидаемых барышей мало по малу отогнал охотников помогать предприятию своими капиталами и когда предпринимателю пришлось опять орудовать на свой собственный страх, то состояния не хватило, понадобился кредит, а в заключение уже трудно было найти к векселю благонадежный бланк и вот учитываются «фиктивные» векселя; первое время они учитываются исправно, но настал критический момент — струна лопнула, предприниматель не уплатил по векселям и обнаружилось, что векселя фиктивные или подложные[122].

Местное купечество поволновалось в 1881 году, когда почти одновременно разбиралось два дела — по одному крупный коммерсант, сельский хозяин, видный общественный деятель обвинялся в краже 400 руб., а другое дело несостоятельность Оренбурго-азиатской старинной фирмы. Обстоятельства первого дела очень несложны: купец должен был заплатить конкурсному управлению 544 руб 25 коп.; он и отправился на дачу к куратору и председателю конкурсного управления и, поторговавшись обычно, отсчитывает 400 руб. Председатель кладет деньги на стол и идет в дачу написать расписку, а деньги лежат на столе на балконе. Не желая ли, чтобы деньги разнесло ветром или считая их до получения квитанции еще своими деньгами, купец взял деньги в руку и за разговорами не помнил, как эти деньги он положил в карман пальто; получив квитанцию, напившись чаю у куратора, он уехал и увез и росписку и деньги. За ним учинили погоню и он отдал деньги. Но через день после этого обстоятельства куратор понес в общественный банк вексель к учету, а купец, как исполнявший обязанности директора банка, отказался учесть. Тогда его обвинили в краже, но суд оправдал. Впрочем этот местный деятель в конце концов пошел на поселение[123]. Прогремело в 1888 году дело Горской, обвиняемой в истязаниях и убийстве из за ревности своей племянницы, была в 1883 году значительная кража 348,400 руб. из оренбургской конторы Московского Торгового Банка, было несколько банкротств и растрат — вот и все преступления, которые приходилось рассматривать Оренбургскому суду. Мы не приводили имен героев вышеуказанных преступлений — оренбуржцам они и так известны, а между тем большинство из этих печальных героев сошли с земной арены — а о мертвых, говорит латинская пословица... Миновать же молчанием эти дела мы не могли, как как все-таки они до известной степени характеризуют Оренбургскую жизнь, — это, правда, тень в общей картине, но без тени и свет не так ярко выдается.

За окружным судом по обе стороны Николаевской улицы идут постройки инженерного ведомства, которые и примыкают к двухэтажному — довольно изящной архитектуры, в дорическом стиле, с колоннами — зданию Шапошниковской богадельни. Эта богадельня городская, свой нынешний вид она приняла сравнительно недавно, после пожара 1879 года, до него здание хотя занимало по линии фасада то же пространство, но было одноэтажное. В пожаре 1879 г. здание это довольно сильно пострадало и городская дума, рассматривала вопрос о возобновлении городских зданий, порешила надстроить второй этаж над зданием богадельни и увеличить штат призреваемых. История Шапошниковской богадельни следующая[124]:

16 декабря 1808 года коллежский ассессор, кавалер и городской голова Филипп Шапошников при прошении доставил в Уфимский приказ общественного призрения 10 т. руб. ассигнациями на предмет построения в городе Оренбурге богадельни с тем, чтобы процентами с этой суммы содержались 26 человек богадельщиков, но так как сумма 10 т руб. не вполне, была достаточна, то для увеличения оной, по распоряжению бывшего Оренбургского военного губернатора князя Волконского с разрешения министра полиции графа Вязьмитинова определено сумму 10 т руб. обращать в ссуду желающим, предложив им сверх взимаемых 6 процентов, дать добровольно больший процент в виде благотворительного пожертвования на благоугодное дело — открытие богадельни. На этих условиях охотников занять деньги не оказалось и сумма до 1815 года отдавались из шести процентов, так что к 1815 г. составилось 15864 руб. 77 коп. Так как на проценты с этой суммы содержать 25 богадельщиков все еще не представлялось возможным, тем более, что по рассчету, взятому за 1813 год, содержание каждого богаделыцика обходилось в год 84 руб. ассигнациями, то Шапошников, как инициатор дела. выстроил для богадельни каменный дом и в продолжении слишком пяти лет, с 1813 по 1818 год, содержал богадельню на свой счет, не пользуясь процентами с фондового капитала. В 1818 г. ко времени отказа Шапошникова от содержания на свой счет богадельни капитал от находившихся процентов возрос до 17533 руб. 24 коп., по ценам того времени каждый богадельщик обходился в год по 61 руб 65 коп., на что требовалось ежегодно 2320 руб. 85 коп., не считая одежды, которая должна была ежегодно обходиться в 1375 р. 88 коп.; в виду этого по представлении о сем министру полиции последовало распоряжение сдать богадельню на содержание Оренбургскому магистрату и ежели оный примет возложенную на него обязанность, то выдать ему в распоряжение всю капитальную сумму, хранящуюся в Уфимском приказе общественного призрения, 17533 руб. 24 коп.

В 1818 году 27 октября Оренбургское купеческое и мещанское общество, по приглашению городского головы Набатова, заслушало распоряжение министра полиции и изъявило желание принять богадельню, а недостающее количество денег на содержание ее пополнять добровольным окладом от торгующего в Оренбурге сословия. Приговор этот подписан коллежским ассессором Ф. Шапошниковым, купцом А. Авдеевым, Галием Ишмуратовым с прочими и мещанами Ефимом Мякиньковым, Василием Деевым с прочими, в числе 27 лиц.

В пользу богадельни поступали также и пожертвованные деньги из разных мест, и из кружки, выставленной при богадельне, всего до тысячи рублей. По отчетности 1819 г. прихода было 3854 р. 50 коп., столько же показано и расхода. Далее, в последующие года сумма, пожертвованная Шапошниковым увеличивалась, а с тем вместе и приказ общественного призрения увеличивал высылку процентов, так что улучшалось и положение богадельни, о ней речь ниже, за последнее трехлетие выразилось:

в 1902 году . . 10224 р. 62 к.

в 1903 » . . . . .11611 р. 57 к.

в 1904 » . . . . .10994 р. 34 к.

Основной капитал Шапошниковской богадельни возрос до 51334 руб., из них 32334 руб. от имени Оренбургского купеческого и мещанского общества, а остальные 19 тысяч пожертвованные частными лицами г.г. Ладыгиным (5000 руб.), Сафроновой (6000 руб.) и другими. В богадельне в настоящее время имеется 140 кроватей, но на них значится не менее 500 кандидаток, поэтому весьма естественно, что кандидатам приходится ждать по несколько лет и многие из них так и умирают где нибудь по углам, не дождавшись очереди приема в богадельню.

С 25 октября 1887 года в ведении города состоит богадельня потомственных почетных граждан братьев, Деевых, которые устроили эту богадельню на 25 человек мужчин и передали в ведение города с капиталом 10 т. руб. и имуществом недвижимым, заключающимся в каменном одноэтажном доме оцененном в 13010 руб. 13 коп. Богадельня помещается против Покровской церкви.

К 1906 г. капитал богадельни возрос до 15650 р.

Наконец 5 августа 1896 года в ведение города поступила третья богадельня для женщин, названная Ивановскою, в честь местных купцов С. Иванова и М. Ивановой, пожертвовавших капитал и дом для этой богадельни. При приемке от душеприказчиков Ивановых здания под богадельню произошла обычная в нашей русской действительности история — комиссия не хотела принимать дом, так как возникли сомнения, соблюдена ли вполне воля жертвователей. Об этом доложили думе, были жаркие прения и в конце концов вспомнили пословицу — даренному коню в зубы не смотрят и успокоились. Эта богадельня обеспечена капиталом в 25300 руб.

Итак, в городе существуют три богадельни, но не смотря на это — общественное призрение — одно из больных мест городского управления.

В праздники на папертях Оренбургских церквей масса нищих, а в особенные дни, когда местными купцами, хранящими старые заветы раздается «милостынька», к домам этих местных филантропов нет по улице ни проезда, ни прохода. Улица сплошь занята громадной толпой жаждущих и страждущих. Из всех углов, со всех закоулков города выползает в эти дни такая беднота, такая старость и такие увеченные и больные, что сердце обливается кровью, когда приходится на нее взглянуть. В обычные дни этой бедноты так не заметно, она расползается по громадному все таки размерами городу, — и для этой бедноты городское управление пока, действительно, ровно ничего не делало. Правда у нас существует «бесплатный городской ночлежный дом», но он ютится в таком безобразном помещении, что является лишь очагом заразы — эпидемия тифа начиналась почти всегда с ночлежного дома, да и притом эта ночлежка по своим размерам более чем ничтожна, но она набивается, особенно зимою, по ночам так, что непривычный человек не может взойти в нее. Спят и на нарах, и под нарами, и на полу — словом занимается каждый кусочек, на котором как нибудь да можно приютиться. Все про это знают, но никто не хочет обратить внимания. Правда в 1896 году к нам приезжал[125] барон О. О. Буксгевден, прочитал нам реферат о домах трудолюбия, дамы-филантропки слушали бюрократические измышления русского барона, было высказано много хороших слов о домах трудолюбия — и в конце концов все осталось по старому — тот же несчастный дом трудолюбия на десять старух и стариков, которые плетут корзинки да делают рогожи.

Весьма понятно, что вопрос общественного призрения можно разрешить лишь учреждением участковых попечительств, лишь призвав горожан к деятельности, возможно оказать действительную помощь, а при всех остальных стремлениях будет, как мы и говорили выше, лишь одна жалкая, никому ненужная филантропия.