Город отравленных душ

3. Отпрыск

Игорь Честнухин кроме «Муму» ничего в жизни не прочитал. И это чтение в глубоком детстве ничего кроме отвращения у него не вызвало. Читать его заставил отец. Предварительно отхлестал ремнем, а рука у отца была твердая, шоферская. Читал двенадцатилетний Игорь плохо, путался, сбивался и отец нещадно за это хлестал его ремнем. Неделю читал «Муму» и неделю был от души бит. С тех пор мальчик возненавидел книги, отца и учительницу, которая нажаловалась родителям на его тупость и леность. С тех пор он более не держал в руках книг, с тех пор он не любил людей, которые читали книги. И, несмотря на всякие перипетии судьбы, он добился многого в жизни. Именно теперь настало время таких деловых, смелых, как он людей.

Карьеру свою Честнухин стал лепить во время службы в армии. Призвали его из Приморья на Чукотку. Служил в небольшой пограничной части. Вначале пристроился каптенармусом. Тихо, сытно, тепло. Ни тревог, ни занятий на плацу, ни беготни с автоматом по тундре. Остался на сверхсрочную службу. Получил звание старшины, занимался по хозяйственной части. Но вскоре заставу расформировали. Честнухина чуть не посадили, приторговывал амуницией, тушенкой, мылом и прочим барахлом, которое не додавал солдатам. Простили, не стали мараться, не стали пятно на заставу возводить. Пристроился в милиции. Вначале конвоировал осужденных до места отбывания наказания. На Чукотке до сих пор своей тюрьмы нет, вот и возят преступников самолетами в Магадан, или в Хабаровск. Конвоировать преступников, не очень-то пыльная работа, но платили мало, а содрать с зека нечего. Дорос до начальника КПЗ (камера предварительного заключения). Тут сразу новые возможности открылись. Сидящим в КПЗ, в основном это были подростки, учинившие драку или своровавшие что-то, жалостливые родители приносили передачки, разумеется, и задабривали его, начальника, мелкими подарками. Но Честнухину нужно было много денег. Цену человека он определял одним — количеством у него денег. Попытался заработать на горе других. Провернул несколько дел, — за хорошее вознаграждение, вывел из под следствия несколько человек. Потом опять не повезло. Приехал новый следователь и завел уже на Честнухина уголовное дело, связанное с дачей взятки. Пришлось перебираться из провинциального поселка в главный город Чукотки. Пошёл работать в органы. Дежурил. Работать, как следует, уже отвык. Опаздывал на дежурство, пару раз прозевал тревогу — обчистили склад. Не сложилось и тут с работой — турнули, как не справившегося со службой. И всё-таки ему опять повезло. И теперь-то он своего не упустит.

Честнухин вспоминал и думал о своих новых возможностях, ведя УАЗик по городским улицам. Солнце только зашло, небо на западе туго — пурпурное, безоблачное. Это предвещало теплую погоду. Уличные фонари еще не зажглись. Проложенная турецкими строителями по центральной улице бетонка, была идеально ровной. Машина будто летела, сама стремилась набрать всё большую и большую скорость. Он притормаживал, не потому, что боялся кого-то сбить, просто жива в памяти недавняя авария. Месяц назад, за городом, он не справился с машиной и перевернулся. УАЗик — всмятку, сам Честнухин отделался легкими ушибами. Машину списали, даже никакого дела не завели. До этого, зимой, он спалил «Газель». Разогревал двигатель и не досмотрел. Бывает. «Газель» тоже списали. Начальник Бугров его прикрывал надежно. Впрочем, и он, Честнухин, прикрывал начальника. Тот практически находился в постоянном запое, редко выходил на работу, любил время проводить с девушками, к тому же не брезговал залезать в государственный карман.

С главной улицы Честнухин свернул по направлению к микрорайону энергетиков. Ещё сбавил скорость машины, набрал по мобильнику номер. Ответил веселый женский голос. Честнухин сразу понял, что отвечающая крепко выпивши.

— Я на подъезде! Вурдакову не звонила? — в тоне начальственность, крепость.

— Звонила, сказали, что он на катере куда-то уплыл.

— Ладно, подъеду обговорим.

Честнухин отключил телефон. Ещё раз свернул, проехал по проулку и остановился у подъезда пятиэтажки, броско выкрашенной в оранжевый, тёмно-голубой и белый цвета.

Стал подниматься на четвертый этаж. У Честнухина были короткие, тонкие ноги, слегка кривоватые — переболел в детстве рахитом. Чуть выпирал живот, лицо круглое, глуповатое, а глаза маленькие, быстро бегающие.

Он выглядел значительно старше своих лет. И это его самого удивляло. Вроде ничем не болел, питался отменно, правда, одно время выпивал крепко, но кто нынче не пьет. Он не хотел стареть, он желал всегда быть в центре внимания женского пола.

На звонок металлическая дверь быстро открылась. Ирина была в цветастом длинном халате, с распущенными темными волосами. Карие глаза ее хмельно и весело поблескивали.

— Я к тебе еще и по делу, — с порога заявил Честнухин. — Это дело, нужное для тебя и для меня. Предстоит дельце провернуть.

Они прошли в залу. Двухкомнатная квартира богато обставлена современной мебелью, и просто шикарно отремонтирована. Теперь это называют евроремонтом.

Честнухин развалился в мягком, большом кресле, закинул ногу на ногу, достал из кармана сигареты, задымил. Ему нравилась собственная расслабленность, уют и чистота в квартире.

Ирина принесла с кухни водку в графине, на тарелке лимон, сыр и ветчину.

Честнухин оживился. Ему захотелось выпить.

— Так какое предложенье, — сделав небольшой глоток водки, спросила Ирина.

— Погоди, не торопись.

Он проглотил водку, закусил лимоном. Лимон был странным на вкус и цвет. И запах от него исходил вовсе не лимонный.

— Надо рыбу толкануть Вурдакову или еще кому-нибудь. Пять бочонков, это тысяч на сто деревянных. Глупо терять такие деньги. Я ж просил тебя влезь в доверье к этому торгашу.

— Пыталась. Полный облом. Он другой схвачен.

— Ну, разве я когда-нибудь тебе плохое советовал. Пригрела турка на три месяца, евроремонт, мебель в квартире. Я ж его отыскал, я его тебе присоветовал. Могла бы и побольше с него потянуть, поторопилась с расставанием.

— Он мне надоел, как проказа.

— От больших денег не болеют.

Он еще выпил несколько рюмок. Она испугалась, что он напьется и останется у нее на ночь. Он не чистоплотен телесно, от него всегда дурно пахло.

— Ты на машине, не переборщишь?

— Не бойся, бывшего мента, настоящие менты не берут — солидарность.

Он чувствовал себя раскрепощенно, похохатывал, потягивал сигарету, думал о большом, что непременно должно придти в его жизнь.

— А вдруг начальник вызовет? — не унималась Ирина.

— Он уже в отрубе. Этот слюнтяй ноги мне должен целовать. Его бы окружение давно схавало. Но я их во время разогнал. Премии ему накрутил. Он же тупица. Они у меня на этом вонючем радио и вонючем телевидении все по струнке ходят. Я их всех в кулаке держу. Они, все суки, друг за дружкой следят и мне докладывают. Я для них самое настоящее КПЗ сделал. Дерьмо это журналистское только болтать и может. Они пашут, а мы деньги хорошие получаем, водочку пьем и девок облагораживаем. В наше время рабы должны быть.

Он самодовольно рассмеялся. Он сам себе казался мудрым, истинным хозяином жизни и положения.

— Ага, а теперь о нашем дельце. Хватит тебе в этом музее пыль глотать. Копейки получаешь. Мне нужен свой человек в отделе контроля. Будешь хорошую зарплату иметь.

— А что делать? — заинтересованно переспросила Ирина.

— Да ничего. Я потом всё расскажу.

— Я в технике ни бум-бум. А тут, говоришь, контроль нужен.

— Да и хорошо, что ни бум-бум. Я везде дур расставил у власти. Радио возглавляет бывшая секретарша, девять классов образования, телевидением командует тоже вывшая потаскушка, у этой вообще семь классов за спиной. Я даже главным бухгалтером сделал бывшую кассиршу. Она дворником раньше работала. И ничего, рулюют. И меня как бога слушаются. Что ни скажу — всё делают. Чуть-чуть зарплату им увеличил — дуры счастливы, но теперь они же за всё и отвечать будут. Не положено ставить на руководящие посты безграмотных, но мне всё положено.

— А если проверка, — не унималась Ирина. Она с испугом смотрела на Честнухина и поражалась той бездне, которая открывалась в его внутреннем мире.

— Была проверка. Ну и что? Из Магадана прилетала дура. Сунул ей клык гравированный, трехлитровую банки икры — дело с концом, всё стало чисто. Все ревизоры продажные. Тут шанс не упустить. На контроле старая дура сидит. Честная, в Москве училась. Чуть что акт, нарушение вещания. Ну задолбала! Нет актов и нет срывов. Я ее всё равно сживу со света. Уже инфаркт схватила не долго протянет.

— Я боюсь, что не справлюсь. Теперь ваше радио и телевидение такую чушь несут, что вся Чукотка над этим смеется.

Он вдруг рванулся с места, кинулся на женщину, рывком повалил ее на диван, схватил цепко двумя руками за горло и придавил так, что та захрипела в отчаянии.

— Стерва! Перечить мне! Критиковать! Да я в КПЗ почки отбивал крутым парням, они потом всю жизнь ссали кровью! Да я хребтины ломал подследственным, что не слушались меня. Тебя, гниду, в порошок сотру!

Она стала задыхаться, у нее потемнело в глазах. Он во время отпустил ее горло. Сел на место, налил водки, выпил и, как ни в чём, весело сказал.

— Какой-то у тебя лимон странный. Пурпурного цвета, просвечивается и напоминает вкус арбуза. Где такой купила?

Она молчала, и со страхом смотрела на него.

— Ну че, дуреха, раскисла! Раздевайся, мне полностью раскрепоститься нужно.

Она не мигая смотрела на него. Он был ей отвратителен, противен, но она боялась его. Она покорно стала расстегивать свой цветастый, импортный, подаренный турком, халатик. А в мыслях крутилась только одно: «Чтобы ты подох, гад! Чтобы тебя раздавила машина! Будь ты навсегда проклят!»