Город отравленных душ

35. Новое тайное совещание

Собрать Тайный Совет в срочном порядке подтолкнул Лазатину чрезвычайный случай. Произошёл он не в самом Анадыре, а на окраине округа, вернее его начале — в поселке Уэлен. По раскопкам, археологи — люди премудрые, знающие древностям толк, определили, что люди в этом месте, на стыке двух океанов Ледовитого и Тихого) и континентов (Азии и Америки), поселились более двух с половиной тысяч лет назад. Возможно, что произошедший в наши дни, невообразимый случай — это единственный в своем роде за минувшие века. Так в крайнем случае, считала сама Лазатина, бывший педагог-историк, педагог-биолог, а ныне руководитель библиотечного коллектива.

Как и в предыдущий раз собрались в читальном зале детской библиотеки. Юных читателей в здании уже не было. До закрытия библиотеки оставалось минут пятнадцать, но заведующая распорядилась, чтобы входную дверь изнутри заперли на засов. Боялась и провокаций и вторжения в здание нежелательных людей.

Стол накрыт голубой бумажной скатертью, на блюдцах конфеты, печенье. Хозяйка, заведующая библиотекой Лазатина усадила пришедших за стол, и сразу, «взяла быка за рога» (любимое выражение присутствовавшего на заседании художника), сказала:

— Спасибо, что пришли. Я хочу сообщить о чрезвычайном происшествии в селе Уэлен. Мною это письмо получено из Уэлена. Его подписали 150 человек. Перескажу это письмо. Письмо я размножила и потом вручу каждому. Из-за травли со стороны главы администрации села покончила с собой директор Уэленской школы. Главу администрации села Уэлен привезли из Омска, назначили волевым решением, незаконно сместив избранного всеми жителями Уэлена бывшего главу администрации. Этот, вновь прибывший, презрительно стал называть всех чукчей «тупыми туземцами». Много выпивал, думал только об одном, как побольше хапнуть денег. Типичная ныне картина. — лицо у Лазатиной порозовело, она сама будто подтянулась, стало более высокой и более решительной. — И он решил поставить директором сельской школы своего знакомого. Он педагог, но не имеет высшего образования, опыта работы, вообще… такой возмутительный факт. Может ему собутыльник понадобился. Этот Кузьмин — это фамилия ничтожного главы сельской администрации, стал просто третировать директора школы, а ее фамилия Татро.

— Это Валентина Викторовна? — переспросил художник Мерунов.

— Да!

— Я ее портрет в прошлом году написал. Она заняла второе место на конкурсе «Учитель года» Красивая, молодая женщина. — восхищенно, слегка приподнявшись, точно готовясь к прыжку, сказал художник.

— Подождите, Михаил Евсеевич, о красоте этой женщине потом., и о портрете потом. Он приходил в кабинет директора школы, этот отвратительный Кузьмин, закрывал дверь на ключ и требовал, чтобы Татро написала заявление об уходе с директорского поста. Ни каких причин. Мол, освободи место для другого. И так из дня в день. И угрозы и оскорбления… Мол, не уйдешь добровольно, силой заставим, средств школе давать не будем, помогать ни чем не будем и так далее и всякое такое. Довёл, женщина не выдержала и покончила с собой… Самое возмутительное, но Кузьмина и не трогают Говорят теперь, что Татро была пьяница. Год назад в числе победителей такого ответственного конкурса, а теперь… Какая ложь!

Лазатина неожиданно замолчала, лицо ее побелело, точно его обсыпали снегом или мукой. Она медленно села и жалобно, как обиженная первоклассница прошептала:

— У меня сильно, под сердцем в боку кольнуло.

В наступившей тишине раздался спокойный, рассудочный голос Вершковой:

— Идёт повсеместная травля. Меня тоже вызвали в городскую администрацию и сказали, чтобы подыскивала ново место работы.

— А что за причина? — всё так же шепотом спросила Лазатина, печально взглянув на Вершкову.

— Банальная — нужно уступить место прибывшему из Омска специалисту. А этот специалист жена начальника отдела в окружной администрации. Они повсеместно своих людей внедряют. Хоть бы работали хорошо! — взмолилась Вершкова. — Воруют безбожно. Сместили директора Детского Дома творчества, которая двадцать лет проработала на этом посту, поставили, тоже специалиста из Омска и что… Разворовал всё за полгода. Сам в Москве, какие-то заказы, куда-то перечислял средства, распродал всё имущество дворца… Скрылся…

— Мы не одолеем эту напасть, эту заразу, в одиночку. Надо с народом брататься. — произнес художник Мерунов и уставился немигающим взглядом в чашку с чаем.

— На Чукотку прибывают жадные до власти и денег внуки Троцких, Парбусовых, — всего революционного отребья, которое развалило Россию тогда, развалит ее и теперь. Это я вам, как историк говорю, — сказала Лазатина.

В тишине слышно было, как напряженно и взволнованно дышит Вершкова, как угрюмо пыхтит Мерунов, как с умиротворенным испугом втягивает в себя воздух верующая Тотке.

— Прежде была диктатура КПСС, теперь диктатура денег. А эта диктатура посильнее партийной, потому что она бессмертна. — убежденно, протяжно, точно читала молитву произнесла Тотке. — Надо покориться. А плод — это явление природы, может Бога, чтобы мы двигались к совестливости и душевной чистоте. И каждый сам за это в ответе.

— Открытая толстовщина, — отрезала мрачно и тихо Лазатина.

— А я на всё происходящее тоже смотрю глазами проигравшего, вступил в разговор художник. А против лома, как известно, нет приема. А тут лом олигарха, причем, валютный.

— А я вот что из всего происходящего вынесла, — после вдумчивого молчания, спокойно оглядев всех присутствующих сказала Вершкова. Глаза ее были ясными, взор светлым и наполненным страстной верой. — Плод подарил мне настоящую любовь, а это великое счастье уже само по себе. Да, меня незаконно, незаслуженно снимают… Я только что твердо решила, что останусь работать в своем садике даже нянечкой. Да, я их переживу. Вечного ничего нет. Он уже в Лондон смылся. Олигарх наш. Он уйдет и все они, как короста со здорового тела нашей Чукотки слезут, сгинут, убегут отсюда. Вот тогда и закон и справедливость восторжествуют. Терпеть и работать нужно.

— Опять открытая толстовщина. Бьют по щеке, подставляй безропотно другую. А как бороться я и сама не знаю. — Лазатина налила в чашку горячего чая и стала небольшими глотками пить его. Её от волнения мучила жажда. Она ощущала в себе жар пустыни, будто она вдыхала пыльный горячий, воздух далекой жаркой древней земли, по дорогам которой, взметывая пыль, тащились арбы с человеческими пороками.

Несколько минут за столом все сидели молча.

И в эту минуту всеобщий мир, космический и земной, вселенский и микромир человека, вступи в новую полосу своего вечно изменяющегося состояния. Замедлились часы покоя и вселенской надежности, заспешили часы катаклизмов, природных цунами, землетрясений, угрожающих жизни человеку и всему живому явлений.

Но никто не мог знать этого.

Всё свершится позже, погибнуть сотни тысяч, миллионы людей.

— Беды в мире ничему нас не учат, сказала верующая Тотке. — А терпеть надо и жить честно, надо. Если не мы, так кто ж так будет жить.

— Я тут с вами на полной вашей стороне, — произнес художник вновь встряхнув своей седой львиной гривой волос на голове. — Мы, как пример, и другие к нам примкнут. Честных-то людей больше. Эти фу, ветерок неудач и их не будет. Как у одуванчика семена разлетятся. Насчёт плода, я так вымолвлю. Я видел его, держал в ладонях, пытался изобразить на холсте, но суть его почему-то исчезает, не поддается моему таланту. Но буду дерзать, может и сподоблюсь, может и получится что-то.

На том и разошлись, даже не наметив очередной встречи.