Графоманка

Глава 43

Глава 43

В моём саду, ланфрен-ланфраТри соловья и воронОни беду, ланфрен-ланфраЛюбви пророчат хором

Ланфрен-ланфра, лан-тати-таСвети, прощальная звездаЛюбовь последняя чистаЛети в мой сад, голубка

В кульминациях драм стреляют ружья, проливается яд или кровь, герои падают замертво. У Новодворской тоже хлынула. Носом. Как уже бывало в моменты высокого нервного напряжения. Лера зажала ноздри пальцами и запрокинула голову назад. Теперь она вообще ничего вокруг видеть не могла. Взгляд упёрся в дощатый козырёк крыльца. Впереди раздавалось дыхание рыжего спецпреда, прерываемое мокрым чавканием пёсьей пасти.

- Сгинь, чудовище! - прогундосила Лера, отползая от него к двери и попробовала разглядеть потустороннее шевеление на лестнице.

- Не обижай Чубайса. Он со всей душой к тебе… Скучал.

Вот и всё. Либо Новодворская, действительно спятила, либо этот мужик, одетый и заросший, как лесник и правда...

Лера стекла на пол. Уронила затылок на доски. С этого положения рассмотреть его можно было получше.

Из-под шапки советского школьника щерилась бородатая рожа - сказывалось отсутствие в аду барбершопов. От его шерстяного свитера крупной вязки пахло ёлкой и оружейным маслом. Военные штаны не первой свежести, грубые бертцы - всё, как Лера любит... Всё, как видела в далеких снах.

- Ну, чего разволновалась? - спокойно спросил лесник папиным голосом и сверкнул своим швейцарским жемчугом из-за густой щетины.

Лера выставила вперёд ладошку, когда поняла, что он намеревается к ней присоединиться.

- Нет… постой! Я не уверена, что ты не плод моего воображения.

- Знала б ты, девочка, как я тебя понимаю. Мне тоже весь последний месяц казалось, что я тебя придумал.

Сердце опять взлетело, ударилось в грудную клетку, отрикошетило в назальные сосуды. Ещё одна подобная фраза и она умрет от потери крови.

- Но ты собаку видишь? - спросил Граф.

Лера чуть приподняла голову и убедилась, что да, она видит эту неприятную морду, которая, судя по сытому выражению, только что слопала, как минимум, лошадь.- Да... - Неуверенно кивнула.

- Вот! А раз мы оба его видим, значит, мы существуем. По крайней мере друг для друга. Уверяю, Чубайс - настоящий, не привидение, он из плоти и крови. Стало быть, мы тоже. Хочешь докажу?

Он поднял ее с пола бережно, как раненую лань. Вокруг все завертелось, закрутилось. Проем двери. Стены. Потолок. Балки. Запахло деревом и мужчиной. Который донёс Леру до чего-то горизонтального и аккуратно опустил, как перышко, на мягкое.

Не разрыдаться бы. Драма достойна двух премий «Хатико», ну, и одной экранизации, как минимум.

Глеб исчез и вернулся в спальню через минуту с чем-то холодным, завернутым в полотенце. Оказание медицинской помощи осуществлялось в тишине, нарушаемой только графьим сосредоточенным сопением и цоканьем собачьих лап по деревянному полу. Чубайс недовольно фыркал, принюхиваясь к запаху двуного, неожиданно занявшего всё внимание хозяина.

Кровь перестала идти носом. Сердце немного угомонилось. Лера попробовала считать Миссисипи. Но Граф перебил на третьей, убрал лед с переносицы, приподнял, усадил, взбив за спиной у Леры подушки. Сам встал с кровати и принялся по-хозяйски шариться у неё в рюкзаке. Лера не успела даже рот открыть, чтобы выразить протест самоуправству. Сиятельство уверенно извлёк какой-то свёрток и несколько пачек сигарет. Чему-то обнаруженному довольно ухмыльнулся.

- О, бутерброды! - Граф вонзился зубами в хлеб с сыром и колбасой и активно зашевелил мохнатой челюстью. Настроение у него было отличное. Аппетит - тоже.

- Это что же, Аполлоныч всё знал? Он с тобой на связи, что ли? - осмелилась спросить Лера.

- На очень секретной, если что, - Граф подмигнул весело и куснул крупно бутер. - Будешь?

Лера сглотнула.

- Нет, спасибо. Как-то аппетита нет.

- А у меня просто зверский…

Лера смотрела, как он невозмутимо ест и начинала что-то подозревать, но сил не было, чтобы развить логическую цепочку дальше. Одно было понятно - Аполлоныч с удовольствием над ней поглумился. Браво!

- Я тебе оставил, - сказал он, дожевав, и сорвал мембрану с пачки сигарет, извлечённых из ее рюкзака, закурил. С наслаждением выдул дым в потолок.

- Я не помню, чтобы мне заказывали доставку сигарет беглому олигарху, - Лера вытерла нос предоставленными салфетками и решилась, наконец, на прямой взгляд.

Заматерел. Как будто, вырос. Словно, не месяц прошёл, а год. В глазах появилась какая-то спокойная уверенность. В том, как он курил, жадно затягиваясь и выдыхая, желания жить было больше, чем в любом самом упоротом зожнике.

Но он, вдруг, замер. Помрачнел. Завис над тлеющей сигаретой. Несколько раз сжал челюсти.

- Ты так долго шла… - наконец, вымучил Граф и уставился на Леру тем самым своим острым прищуром, которым можно было вырезать по сердцу, ажурно, как ножичком.

- Три главы, примерно. Это около двадцати страниц. Час и одиннадцать минут. Глеб. - Пульс снова зачастил, сбился, стало трудно дышать. Все слова, что она репетировала на всякий случай, в надежде встретить его здесь живым, разложились на атомы.

- Это очень долго. Я хотел ещё на дороге тебя догнать. Да потом подумал, что ты можешь испугаться и рвануть обратно, а в сумке твоей важные документы. Довели тебя с Чубайсом до крыльца. Хорошо, что ты уже у двери раскисла, а то пришлось бы тебя опять на себе тащить.

Лера встрепенулась. Посмотрела на часы. Ещё раз убедилась, что кровь больше не идёт, поднялась.

- Ты чего подскочила? Куда?

- Спасибо, Граф, - Лера разлепила сухие губы, - за гостеприимство, за коагуляцию, мне пора. Я пришла убедиться, что я не сумасшедшая, хотя у меня до сих пор есть большие сомнения. И хотела бы забрать свою тетрадь, будьте так любезны, вернуть, - проговорила кое-как, обращаясь, скорее к растянутому свитеру в дырках, чем к его содержимому. - У меня всего пятьдесят минут, чтобы дойти до поляны.

Снова стало невозможно смотреть в его глубокую серую туманность - можно сгинуть. В таких омутах и пропадают невинности почем зря.

Граф сделал два шага на неё, давая понять, что Лерина тирада на него впечатления не произвела.

- Уходил из квартиры на Сахарова, как на казнь, - он подошёл так близко, что нос Новодворской упёрся Графу в то место, где у людей бывает сердце. Сжал ручищами до хруста. Заговорил в макушку. - Тяжело было, пиздец, до кровавых пузырей перед глазами. А ты спала так спокойно, такая красивая, теплая, нежная. Сначала я решил, что не имею права держать тебя. Что должен вернуть тебя туда, где тебе место. В Москву. Птице нужно небо. В последний момент, как в тумане, прицепил на связку ключ. Я даже не знаю, от чего он и откуда взялся. У меня просто была какая-то тупая надежда, что ты все поймёшь так, как мне надо. Ну, а не поймёшь - значит не судьба. И если рискнёшь приехать, значит… я тебя уже не отпущу.

Глаза жгло так, что ресницы тлели. А он продолжал, добавляя слов в топку:

- Я так устал от этих игр. А здесь в этом вакууме, понял, как мне не хватает тебя. Я не знал, что мне делать, честно. Ждать, не ждать? С каждым днём время уходило. А ты всё не шла. Иногда думал: ну и хорошо, так будет лучше, она всё равно… дурная на всю голову, неприручаемая. Нормальные бабы шмотками, там, интересуются, цацками. А эта - книгами…

Он сильнее впечатал в себя, выжал все-таки слёзы из неё себе в свитер, пахнущий костром и стабильностью. Пальцы настойчивее забродили по плечам, шее и затылку. Вычерчивали мягкие круги, успокаивали и волновали одновременно, как морской прибой на закате. Хотелось ответить тем же. Обнять, запустить руки под доспехи, почувствовать его жар, согреть ладони, но Лера не могла пошевелиться. Только запах вдыхала и убеждала себя, что мертвецы пахнут иначе, а у приведений вообще запаха нет.

- Не женщина, а вулкан, - ворчал Граф ей в волосы и пыхтел. - изверглась в мою жизнь, лавой своей в душу мне скатилась и бурлишь. Хоть бы на этот месяц меня в покое оставила. Но нет. Все мысли о тебе. Почему я прощал тебе все выходки? Сидел. Думал. Потом понял: люблю эту сучку, вот и весь секрет. Поэтому и отпускать не хотел. Без тебя гораздо хуже, чем с тобой, Новодворская. И теперь я уверен, что это взаимно. Я все, что угодно готов сделать, чтобы ты осталась со мной...

Он замолчал. Тишина вибрировала. Понятно было, что он ждёт от неё ответа на неозвученный вопрос или на вырвавшееся признание. А что она могла сказать? Никаких конкретных предложений пока не поступало…

Остаться? Где? Здесь? Похоронить себя заживо в снегах и елях? Ну, хорошо, снег - не проблема и не навсегда. Весной и летом в горах красиво, свежий воздух, опять же, грибы, ягоды. Будем считать, что это такая ирония судьбы - недаром же ее называли Йети. Без социума прожить, наверное, тоже можно. Вот без интернета - куда сложнее. И без объектов общепита в пешей доступности. В остальном, приспособиться можно.

Но это просто сюр какой-то! Новодворская всерьёз обдумывает перспективу добровольного отшельничества? Жесть! Неужели, железная Лера влюбилась? Видимо, да. Потому что уйти будет гораздо сложнее, чем решиться прожить всю жизнь на натуральном хозяйстве… Ну, всю - не всю, а пока быт и скука не проглотят чувства.

Она уже даже видела плюсы. Вдруг война или вирус какой, зомбоапокалипсис… А здесь спокойно, никто об избушке не знает. Никто их не найдёт.

Такое было ощущение, что все Лерины ангелы-хранители вознамерились сделать как лучше, но не догадались договориться меж собой. Как лебедь, рак и щука, тянули, тянули ее судьбу каждый в свою сторону, в итоге, Новодворская оказалась в руках у мужчины, который всё сделал по-своему.

Он живой. Все нормально. Она - не чёрная вдова, никаких поводов для угрызений совести! Можно идти обратно, жить своей жизнью дальше. Но руки не отпускали. Держали крепко. Намертво. Навсегда. И Лере не хотелось… просыпаться. Она боялась пошевелиться и спугнуть этот сон - очередного болезненного пробуждения в ледяной пустоте она не переживёт.

Все это вихрем кружилось в голове, пока он раздевал ее. Лера открыла глаза. Граф улыбался, как улыбаются солнцу после долгой душевной болезни. Как улыбаются письму после ста лет одиночества без права переписки. Стало жарко и холодно одновременно. Затрясло. Ноги подогнулись, как у пьяной. Она рухнула спиной на постель. Штаны, ботинки, термобелье и не термо… все уже было на полу. Как кошка, вцепилась в графий свитер до треска, потянула на себя, к своим распахнутым бёдрам. Губами к губам. Застонала, едва сдерживаясь, чтобы не закричать о том, как хотела его поцелуев. Грубых и ласковых, влажных и жгучих. Как хотела укусов в мочку, огненной дороги от уха до груди. Острого на сосках. Как ждала объятий до остановки сердца и его голого, до удушья тяжёлого на себе.

- Глеб убери собаку, пожалуйста! - выдохнула Лера ему в губы и рефлекторно подняла бёдра, почувствовав горячую плоть у входа.

- Пусть смотрит! Я целый месяц был свидетелем его интимных отношений с валенком и терпел.

Граф не вошел. Не проник. Он ворвался. Замер, упав ей на грудь. Вырычал литературное слово собачей терминологии, которое должно было объяснить Чубайсу, кем Лера является для хозяина. И Лера задохнулась. Потому, что Граф сразу дал понять, что она - не валенок. Очень глубоко. Очень резко. До конца дал понять. Несколько раз, чтобы дошло. На всю катушку. Заключив в правой руке ее шею, выдувая ей в рот свою слюну под напором шипящих и свистящих звуков. Потом так же резко остановился, когда ей до взрыва оставалась одна стотысячная момента. Хотелось кричать от досады и царапаться. Она собиралась кончить. До грома в костях. До молний в мягких тканях. Обломал. Пусть хоть одно движение сделает! Садист...

Но он вышел.

- Ты останешься со мной?

«Что?! Он это сейчас хочет обсуждать?»

Когда у неё всё течёт и пульсирует? Разве она, вообще, способна сейчас думать.

- Вернись в меня… - чтобы Новодворская такое сказала?

- Нет.

«Нет?!»

- Сначала скажи. Ты останешься?

Он коснулся огня. Ласково, едва-едва. Но этого достаточно было. Лера не выдержала и пустила руку вниз.

Не успела, Глеб перехватил за запястье.

- Нет, Лера, без самодеятельности. Ты кончишь, после того, как скажешь мне. Да.

- Это не честно, Глеб. Это шантаж.

- Да. Да, Лера… да… да…

Мучительно медленно вошел. И смотрел при этом все время в глаза. Ждал. Знал прекрасно, что на такой скорости и с такой безжалостной нежностью ей не добраться до финиша. Да он и сам уже, кажется, был на грани терпения. Все волоски встали дыбом над мелкими каплями пота. Кожа под ними расцвела симптомами гипертонии. Мышцы налились. Вены на лбу вздулись... Как бы чего не случилось. Как-никак - возраст, не шишнадцать лет.

Лера охнула, потому что Граф одним резким толчком напомнил, что ждёт ответа.

«Ещё так, пожалуйста!»

Она стиснула зубы, заметалась, ногтями вонзаясь в его плечи, зубами в его губу.

- Пожалуйста! - прошептала Лера.

- Скажи, - шёпотом потребовал Глеб.

- Да… - одними губами.

- Не слышу! - в ухо.

- Да! - крикнула, услышала в ответ одобрительный лай собаки.

- Чубайс свидетель.

Вцепился в губы, руками в бёдра. Разорвал поцелуй. Вжался лбом в Лерин лоб. И протаранил почти до боли. Медленно прокатился до конца назад. Снова пропорол. Размазал собой их влагу. Вжался. Зарычал.

«Ещё так, пожалуйста!»

Это вторжение было самым важным. Самым нужным даже. Все последующие толчки просто сливались с ее вспышками пока не растворились в одной общей, влажной, горячей волне.

- Гр… Гл… Глеб, - Лера отодрала от нёба присохший язык, - я никогда не стану членом клуба таежных «прим». Я не умею готовить. Я никогда не выращу ничего, кроме плесени…

Она подняла над его грудью голову. Он уже пятнадцать минут молчал, привалившись к спинке кровати. Между пальцами тлела сигарета, глаза были прикрыты, но он не спал. И хорошо, а то Лера уже хотела устроить первый семейный скандал по поводу курения в постели.

- Зачем? - спросил заторможенно Глеб и затушил сигарету.

- Что зачем?

- Зачем выращивать плесень? - уставился на неё осоловело.

Лера теперь только поняла, почему все такого невысокого мнения о мужских когнитивных способностях сразу после коитуса.

Она хлопнула себя ладошкой по лбу и села, подтянув к подбородку край простыни.

- Глеб, я не приспособлена к жизни в местности, где я не могу получить пиццу в три ночи и узнать все важные новости из соцсетей. Ну, ладно. Готовить я научусь. Я теорию знаю. Для практики тут времени - хоть отбавляй. Стирать, слава Богу, не в проруби и то хорошо. Но здесь нужна хозяйка. У которой палка плодоносит. Я же в этом смысле - пустоцвет.

- Я ничё не понимаю, Новодворская. Какая палка, какой пустоцвет? Ты чё несёшь?

- Ты выпытал у меня согласие здесь остаться, - пояснила Лера. - Я просто предупреждаю тебя, что ты сильно во мне ошибаешься. Просто потом начнутся претензии и все такое… Глеб! Ты здесь взвоешь со мной через неделю. Я тоже, впрочем… Я хочу, чтобы ты заранее знал, с кем связываешься.

- Это я уже давно знаю. При чём здесь палка, при чём здесь плесень. И при чём здесь «здесь», вообще?

Лера по очереди хлопнула сначала левым, потом сразу правым веком.

- Ты о чем?

Граф поднял руку, пропахшими сигаретным тлением пальцами, заправил прядь волос Лере за ухо. Усмехнулся.

- Мы здесь до конца недели, максимум. Потом всё накроется толстым слоем снега и доставка креветок, мраморных стейков и Чиваса сильно затруднится.

Граф помог вернуть ей челюсть на место и оскалился довольно.

- А говоря «мы»… что ты хочешь мне сообщить?

И Граф сообщил. Согласно генеральному плану, отсюда через границу с Казахстаном по левым паспортам. Казахи куплены с потрохами. Там частный самолёт уже крутит винтами. Они сначала летят на кое-какие острова, там Глеб решает кое-какие финансовые вопросы, а Лера греется на солнышке и тратит бабки. Потом недельки две в Сардинии. И потом на туманный, туманный Альбион, в самую столицу Великобритании на улицу Гросвенор-кресент. Там у Графа припасена и уже года три дожидается квартирка. Небольшая. Всего триста квадратов, но в два уровня и с собственным теннисным кортом в комплекте. А ещё парочки небольших инвестиционных компаний и нескольких сигар-баров для души. Миша-Копилка, царствие ему небесное, поспособствовал.

- Ты с ума сошёл? Нет! - возмутилась Лера и Чубайс заворчал в ответ. Непонятно было, он согласен с Лерой или возражает.

- Что значит «нет»? - спокойно спросил Глеб.

- Нет - это нет. Я на это не подписывалась. Я согласилась остаться здесь, не внося континентальных изменений в место оседлости.

Граф принял горизонтальное положение, сосредоточился на какой-то мысли, о чем свидетельствовали сведенные домиком брови и волны на лбу.

- То есть ты согласна на шалаш в лесу? А на дворец - нет? Больная!

- Ты ввёл меня в заблуждение!

Лера чувствовала, что заводится. Надо было остановиться, сделать глубокий вдох и посчитать Миссисипи. Хотя бы до пяти. Но…

- Ты плохо знаешь, с кем имеешь дело. Я так не играю, сиятельство…

А мы с тобой две искорки тепла,

Кружившие по разным зодиакам,

Не спрашиваю, как меня нашла

Твоя душа, уставшая от мрака.

Наверно, свыше кто-то так решил,

Чтоб нам с тобою друг о друга греться,

Одно тепло на две больных души,

Один огонь на два озябших сердца.

Смотри, в полях метель свистит опять,

И в этой бездне холода и ночи

Нам так легко друг друга потерять,

И так легко пропасть поодиночке.

А мы с тобой два пленника тревог,

И нам спасенье - маленькая дверца,

Где светит нам неяркий огонек,

Всего один на два озябших сердца...