Громовые степи

I

Дорога пылила под копытами лошади, ободьями колес. Донская степь. Начало августа. Солнце обливает землю горячими лучами. Вокруг тишина, только слышны скрип повозки да глухой стук копыт. Едут четверо призывников на медицинскую комиссию. Скоро в армию.

Сергей Бодров, высокий, стройный парень, сгорбившись, сидит возле заднего колеса. Его серые выразительные глаза из-под приподнятых бровей с интересом глядят на окружающий мир. Степные просторы! Сколько раз в году они меняют свою окраску. Сразу после весенней распутицы степь выглядит безжизненно-серой — царство сухостоя. Но пройдет немного времени — и картина меняется. Незаметно как-то появляется на земле красочный ковер разнотравья: сине-фиолетовый шалфей, темно-красная румянка, пурпурный козелец, голубовато-серенький колокольчик, розовые головки клевера, желтые лютики.

Ранней весной загорается алым пламенем на солнечной стороне косогоров и полянах лазоревый цветок.

Теперь ничего этого нет. Степь серая от Польши, набирает силу шарообразный лапник, скоро он превратится в перекати-поле, будет носиться взад-вперед по воле ветра. Но неярких цветов вдоль дороги еще полным-полно. Эх, степь родная! Покидать тебя не хочется. Как это люди живут в больших городах, лесу, горах. Взгляду нет простора. А тут видны дали, горизонт!

— Смотри, скопец чёй-то заметил, — толкнул Сергея локтем сосед Мишка. Свесив ноги и положив ладони на колени, сидел он, всматриваясь в небесную синеву.

Птица, часто-часто махая крыльями, зависнув на одном месте, вдруг камнем ринулась вниз, почти у самой земли резко замедлила падение, подалась вперед, и уже затрепыхал, забился какой-то зверек в ее хищных лапах.

— Вроде суслик, — вновь нарушил молчание Мишка, — загляделся на что-то, больно уж они любопытные.

Да, в степи не укроешься от зорких глаз, она не любит ротозея!

— запел ни с того ни с сего лупоглазый Егорка. Это ему военкоматский конюх доверил Желтуху — немолодую норовистую кобылу. Но песню не подхватили.

— Нет, ребята, — задумчиво сказал Сергей, поправляя зачесанный набок русый чуб, — эта песня хороша, только не казачья. Зачинай, Егорка, другую.

Поехал казак во чужбину далекую На своем добром коне вороном, — полилась торжественно-печальная мелодия в тишине.

Желтуха неожиданно встала как вкопанная. Ребята соскочили с повозки, оглядели лошадь, колеса, сбрую. Все в порядке.

— Это она от удивления, — сделал вывод Егорка, когда кобыла без понукания опять не спеша пошла по дороге.

Вновь заговорил Мишка:

— Раньше-то как было: все знали, где им служить, да и конь свой рядом, вокруг знакомые, хуторские. Вот и мы были бы вместе. А теперь — кто куда, в разные стороны.

— Не вороши старину, — подал голос молчавший до сего времени парень с выгоревшими светлыми волосами. Неулыбчиво и отрешенно глядит он в одну точку горизонта. — Что прошло, того уж не вернешь. Надо покориться судьбе.

— Чё ни говори, а хотелось бы попасть в кавалерию, — мечтательно произнес кучер. — Красота-то какая, когда казак на коне! Давайте лучше песню сыграем, чем гадать и мечтать. На комиссии определят, кому и где служить. Пошел ты к ядрене Матрене со своей песней. Желтуха, зараза, то и дело норовит остановиться, когда мы затягиваем песню, а нам еще ехать да ехать, — незлобиво огрызнулся светловолосый.

— Читал я в газете «Сталинский клич», — сказал Сергей, — к концу этого, 1940, года у нас появится много таких танков, каких еще нет в мире. Вот бы куда попасть — в танкисты!

— Чё ты там будешь делать? Танкист должен быть невысоким, таким, как я или Егорка, а ты вон какая дылда, небось больше ста восьмидесяти сантиметров, а танкист не должен быть выше ста семидесяти. Не возьмут тебя туда, попомни мое слово. Могу даже поспорить на что хочешь, — поддразнивал Мишка.

— Еще как возьмут!

Мишка повернулся к Сергею и тихо спросил:

— Правда, что ты с Зинкой поругался? — его простодушное лицо выражало неподдельный интерес.

— Кто тебе сказал? — искренне удивился Сергей.

— Люська моя, — Мишка улыбнулся и поднял указательный палец вверх, — по секрету.

— Да нет. Просто одна неприятность получилась.

И парень рассказал, как два дня назад он провожал Зину домой. Около «разлучного» столба, где они всегда расставались, он поцеловал девушку. Стояли, слегка обнявшись, и не заметили, как подошла ее мать. Она врач, была где-то по своим делам. Мать этак хитренько улыбнулась, не говоря ни слова, взяла густо закрасневшуюся дочь за руку и увела в дом. «После этого мы еще не встречались», — с грустью закончил Сергей.

К военкомату подъехали к полудню. Ждать вызова на комиссию пришлось долго. Благо, у дощатого забора хорошая тень, там и расположились на жухлой траве. Что такое медкомиссия и как ее проходят, никто не знал. Прибывшие из других хуторов ребята тоже ничего толком сказать не могли. Жалоб на здоровье никто не высказывал, какие могут быть вопросы!

Заволновались, когда с крыльца военкомата объявили, чтобы призывники с хутора Черкасского шли по одному к врачам.

Процедура эта Сергею не понравилась сразу. Сначала потребовали раздеться догола и лишь потом стали измерять рост, взвешивать; затем заставили сжимать в кулаке какую-то штуковину, которая определяла силу, дуть в трубку, чтобы из одного цилиндра вылезал другой.

«Не дело это, — думал Сергей, — ходить по кабинетам в голом виде при чужих людях». Но покорно следовал от одного врачебного стола к другому. Слава богу, всюду были одни мужчины. Долго нигде не задерживали: со здоровьем все в полном порядке. Оставался последний закрытый кабинет самого райвоенкома. Около двери скопились нагишом парни. Слышались приглушенные голоса, шутки, смешки. Молодость!

Настала очередь Сергея. Он несмело вошел и аккуратно встал на прохладный пол босыми ногами. Прямо перед собой он увидел мать Зины Клавдию Сергеевну. В следующее мгновение пронзила мысль: назад в коридор! Но ослабевшие вдруг ноги не подчинились. Он так и остался стоять перед комиссией во весь рост — с широко открытыми глазами, безвольно опущенными руками и неприятным ощущением враз вспотевшего тела.

— Подойдите ближе, Бодров, — услышал Сергей женский голос. С усилием передвигая несгибающиеся ноги, он сделал робкий шажок, вновь остановился.

Сергей плохо слышал вопросы комиссии, отвечал невпопад. На вопрос: увлекается ли он спортом, — ответил, что играет на гитаре. Его неискушенная, гордая и прямая натура не могла смириться с такой «бессовестностью».

— Ладно, Бодров, — сказал военком, улыбнувшись, — одевайся и зайди в третью часть.

В кабинете сидели за столом трое незнакомых в штатском. На красной ситцевой скатерти не было ни единой бумажки. Тот, что посередине, с острым носом и почти квадратным подбородком, молчал. Двое других без остановки и поочередно бесстрастными голосами начали задавать самые неожиданные вопросы. Они, казалось, сверлили глазами призывника.

— Отец служил в Красной Армии?

— Только во время войны с Финляндией. Был на фронте.

— В качестве кого?

— Шофера.

— Почему раньше не служил?

— Казаки не призывались тогда на службу.

— Сколько будет, если умножить пятнадцать на десять?

— Сто пятьдесят.

— Мать работает?

— Домохозяйка.

— Сколько классов окончил?

— Девять.

— Чем занимаешься?

— Работаю экспедитором на нефтебазе.

— Где хочешь служить?

— В танковых войсках.

— Почему именно там?

— Люблю технику.

Вопросов было много: о семье, родственниках, друзьях. Но сложных не было. Потом они разом прекратились. Но тот, остроносый, гулким басом заключил:

— Будешь служить в войсках НКВД. Но этим делиться нельзя ни с родными, ни близкими, даже с Зиной, — говоривший ядовито улыбнулся одними тонкими губами, увидев растерянность на лице парня. И продолжил: — Для всех ты — танкист. У тебя есть что сказать? — Его насупленные брови резко взметнулись вверх.

— Нет.

— Свободен.

Так за один божий день судьбе было угодно изменить всю будущую жизнь Сергея. Недовольный определением в войска НКВД, вконец измученный стыдом перед матерью Зины и неясностью предстоящей службы, насупившись, ехал он домой, тупо взирая на мелькавшие спицы колес. На вопрос попутчиков, в какой род войск его направляют, четко ответил: «В танкисты». Г оворил он потом так всем, кто об этом спрашивал. На душе было противно от вранья, но Сергей уродился в отца и деда, а они были дисциплинированными людьми. Пугали таинственность предстоящей службы, чувство незащищенности перед грядущим. «Надо ж так влипнуть!»

С НКВД у Сергея было связано лишь одно воспоминание. Два года назад видел, как сотрудники районного отделения НКВД водили в здание суда «врагов народа». Их было человек двенадцать-четырнадцать. Главный врач районной ветеринарной службы Морозов являлся дальним родственником. Парень знал эту семью, бывал в гостях, а тут — на тебе, «враг народа», и даже главарь. Сергей видел арестованных лишь один раз. Впереди шел Морозов, за ним попарно понуро брели остальные, глядя себе под ноги. Стыдоба-то какая перед родными и знакомыми! Конвойные с наганами сопровождали группу. Тут были тщедушный, прихрамывающий конюх с хутора Рогали, пастух с руками молотобойца из Батурино. Оказывается, то в одном, то в другом месте они заражали ящуром колхозный скот по указанию Морозова. Конюх, кроме того, преднамеренно воткнул в хомут кусок проволоки, сильно поранил лошадь председателя колхоза и сорвал его своевременное прибытие в райком партии на совещание. Замыкал тогда колонну обреченных невысокий, худощавый дядя Никифор, председатель сельсовета Горшовки. Собирался он на охоту, заряжал ружье в своем кабинете, произошел случайно выстрел, одна дробинка попала в портрет Сталина, даже не в само изображение, а в раму.

Суд над «врагами народа» вершила приехавшая из областного центра «тройка». Хмуро смотрели они на подсудимых, заранее предрешая их судьбу. Без вины виноватые были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. После суда осужденных поместили под сцену клуба. Там они сидели до глубокой ночи. Эти люди тогда не были расстреляны «в течение двадцати четырех часов», как предусматривал приговор, а отправлены с проходящим пассажирским поездом в Сталинград. Больше о них никто ничего не слышал. Такими же таинственными и пугающими Сергею представлялись войска НКВД.

Семья Бодровых жила в Батурино, районном центре, так по наименованию железнодорожной станции назывался хутор Черкасский.

Сергей ждал повестку из военкомата, и все же она оказалась неожиданной. Был летний жаркий день. Горячий сухой ветер «афганец», как именовался он в народе, второй день непрерывно дул с юго-востока. Его жаркое дыхание иссушало землю, корежило траву. Листья на деревьях темнели, сворачивались в трубочки и вяли. Небо заволоклось серым дрожащим маревом, сквозь которое нестерпимо жгло солнце. Спасением была вода.

Пруд в центре Батурино большой, глубокий. Крупные деревья вплотную подступают к берегу. Под их густой зеленью и располагаются отдыхающие. Пацанам хорошо везде. Сколько раз за день в воду и обратно — не сосчитать. Девчонки — те группками держатся поодаль, но ни одна ребячья затея не обходится без их комментариев.

Сергей не работал уже около недели. Со сверстниками бултыхался в теплой ласковой воде, безмятежно отдавался покою.

Когда он под вечер пришел домой, на пороге его ждала мать. Она молча протянула ему повестку из военкомата и со слезами на глазах ушла в комнату. Если несколько минут назад, прыгая «ласточкой» с обрыва, призывник чувствовал себя мальчишкой, теперь эта небольшая бумажка, предписывающая послезавтра явиться в военкомат для отправки в армию, заставила взглянуть на себя по-иному. Не осознавая еще в полной мере наступившую перемену в своей жизни, Сергей по-взрослому стал успокаивать мать. Возвратился отец из магазина. Он поставил в угол корзину с торчащими в разные стороны горлышками бутылок, подошел к сыну, взял в свои ладони его лицо, поцеловал в глаза и дрогнувшим голосом сказал:

— Вот, дите мое, пришел и твой черед. Только недавно меня провожали в армию, теперь тебя надо готовить к отправке. Жисть такая! Одни проводы. Главный тебе наказ: вернуться домой живым и здоровым. Мы тебя будем ждать каждый день.

За ужином отец налил три стопки водки. Это было впервые — признание сына совершеннолетним человеком. Мать хотела вмешаться в такую уравниловку, но отец отмахнулся от нее:

— Не мешай нам, дай выпить с сыном на равных. Он теперь уже не мальчик, служивый, можно сказать. Так я говорю, сынок?

— Верно, — поспешно согласился Сергей.

— Ну, с богом.

Поглядывая украдкой на висевшие за спиной отца ходики, стрелки которых неумолимо приближали встречу с Зиной, «служивый» совершенно не был настроен на долгие разговоры с родителями. Надо спешить. Если опоздает, чего с ним никогда не случалось, придется потом долго оправдываться. Она не простит ни минуты опоздания, что бы ни произошло, хотя сама в этом деле не отличалась аккуратностью.

— Ты, я вижу, сынок, спешишь, — мать положила ему руку на плечо, — понимаем. Иди погуляй с друзьями. Завтра соберутся родственники и тебе надо быть дома.

Сестренка Лида фыркнула по поводу «друзей» и вышла во двор. Мать пыталась остановить ее, но она сказала, что хочет посидеть на крылечке.

Лида остановила за руку проходившего мимо Сергея и тихонечко шепнула:

— Мы с Зинкой случайно оказались вместе в магазине, сегодня она идет в клуб на танцы. Духовой оркестр приезжает от военных.

Он часто удивлялся Лидкиным способностям не болтать много, как это обычно делают девчонки, а сказать самое важное в нужный момент. А ведь всего-то десять лет! Вот и теперь исчерпывающая информация родному брату.

— Без тебя знаю.

— Ничего ты не знаешь, — обиделась девочка невниманию брата, — подумаешь — взрослый. Уедешь, не буду тебе писать письма.

— Ты смотри не вздумай всерьез сердиться, — Сергей положил руки на плечи сестренки, — пиши суть, я пойму.

— Ладно уж.

Танцы были в самом разгаре, когда Сергей пришел к клубу. На небольшой сцене, сверкая медью, играл оркестр из летнего военного лагеря. Событие для Батурино довольно редкое, поэтому в фойе клуба и около двери бурлили голоса, народу было не пробиться. Из раскрытых настежь окон лились приятные звуки вальса «На сопках Маньчжурии». Сергей стоял с друзьями у входа, слушал музыку. Ему не хотелось идти в зал. Вальс был торжественно-печальным, вполне созвучным настроению. Теплый летний вечер, музыка духового оркестра, друзья, милая сердцу обстановка — все это до щемящей боли в груди, до слез вдруг реально воплотилось в понятие «Родина».

Зина кружила в танце с высоким симпатичным парнем из десятого класса. В приталенной голубой кофточке и черной юбке, она резко выделялась в общей массе танцующих. Темные, всегда туго заплетенные, откинутые назад красивые косы девушки, его любимые косы, сейчас покорно лежали на руке партнера. Эта их беззащитность больно отдалась в сердце. Захотелось взять Зину за руку и увести от музыки, от людей. В это время объявили о начале соревнования: «Кто — кого». Ударили медные тарелки, протяжно, на одной ноте, протрубил бас, затем полились звуки польки. Зина с тем же юношей включились в танец. Оркестр начал вести мелодию в медленном темпе, затем постепенно стал убыстрять его. Вскоре лишь несколько человек выдерживали бешеный ритм в образовавшемся танцевальном круге, еще немного и осталась только симпатичная разгоряченная пара.

— Зина, — громко позвал Сергей.

— А, Сережа? — я сейчас.

Она отвела взгляд от лица партнера, и до конца танца, казалось, для нее ничего не существовало, кроме музыки. Присутствующие дружно аплодировали победителям, хотя оркестр все еще продолжал играть.

Сергей не разделял общего ликования по поводу веселых танцев, делал даже попытки уйти домой, но всякий раз останавливал себя. Ведь это их последний вечер. Ему нужно было сказать о многом и услышать в ответ что-то важное, наверное, самое нужное.

Последнее свиданье с Зиной! Он много раз представлял себе, как пройдет этот вечер. Думалось, что они будут говорить друг другу какие-то красивые слова, она будет ласковой и обязательно поцелует его. Он сжимал до побеления пальцев и разжимал свои тяжелые кулаки, которых побаивались многие сверстники.

Будущий красноармеец не ушел, дождался, когда вышел из клуба тот парень, двинулся вслед за ним. Услышав за собою шаги, он остановился. Сергей, не говоря ни слова, без размаху ударил его в ухо. Оглушенный танцор робко постоял мгновенье, покачиваясь, затем бросился бежать.

«Получилось как-то по-глупому», — отозвалось в сознании.

Подошла Зина.

— Зачем ты его так?

— Для ясности.

— Ну конечно! Характер у тебя мягкий, а бываешь порой злым.

— Не от меня зависит.

— Сережа, не обижайся. Я просто потанцевала, и все. Тебя ведь не было, а одной скучно.

Она провела тонкими пальчиками по его лицу, взяла ладонь, погладила запястье, прижалась к нему губами.

— Успокойся. Чего тут такого?

На этот дурацкий вопрос Сергей не нашелся с ответом.

Взявшись за руки, они молча шли по залитой лунным светом тропинке клубного садика, вышли на поросшую полынью поляну. Сменившая дневной зной прохлада, отступившие деревья с их тенями, окружавшая тишина поднимали настроение. Хотелось сказать что-то важное, но нужных слов не находилось.

— Ты знаешь, что это наш последний вечер?

— Знаю. Мне разрешили сегодня прийти домой попозже.

Остановились. Сергей обнял девушку, она не отстранилась, как это нередко бывало.

— Посмотри, как красиво, — Зина показала на их тени, вокруг верхней части которых ярким ореолом светилась полынь, — у святых так бывает.

Молодые люди долго любовались игрой лунного света. Сходились, расходились — белое сияние сопровождало их.

Мягким тихим голосом она сказала просто, по-будничному:

— Сережа, милый. Я буду тебя ждать. А ты не говори ничего, я и гак знаю. Я буду приходить сюда, вспоминать, как нам хорошо было здесь вдвоем.

Ее глаза смотрели ласково и преданно. Сергей привлек к себе девушку и поцеловал. Неожиданно она обхватила руками его шею, приподнялась на цыпочки и впервые поцеловала в губы.

— Смотри, веночки вокруг наших голов вновь соединились, — указала Зина на тени. — Пусть это будет нашим знаком.

Последний раз они так шли к разлучному столбу, голова к голове.

Сергею потом много раз снился светлый нимб вокруг головы Зины.