Громовые степи

VIII

Зина работала на почте телефонисткой. Все ее мечты о поступлении в институт похоронила война. Отец ушел на фронт уже в конце июня, мать пребывала в постоянной тревоге, что ее тоже могут мобилизовать в армию, как будет жить дочь одна? Зинкино сердце начало раздваиваться. Когда она дежурила на телефонной станции, без конца соединяла и разъединяла бронзовыми штекерами абонентов, думать о своих чувствах времени не было совершенно. Но как только оставалась одна дома, невеселые мысли не давали покоя. Сергей в армии, на фронте, что с ним будет, и когда вернется, случится ли это вообще? Иван Степанович рядом. В армию его не возьмут, на медкомиссии обнаружили какую-то болячку, о чем он и не подозревал. С женой у него жизнь не ладится, зверь, говорит, а не женщина. Может быть, и так. В последнее время математика уже не вспоминается. Просто приходит Иван Степанович домой, говорит о войне, о жизненных заботах. Появляется накоротке в ночное дежурство: посидит у окна, покурит, посмотрит на ее работу и уходит. А вчера, уходя, взял ее руки в свои ладони, они у него большие, теплые. Вроде бы нехорошо это, хотя признаться, приятно все-таки. Вообщето с ним интересно проходит время, много он знает, остроумно рассказывает всякие небылицы. Очки ему идут, умный такой вид придают. Когда близко стоит, надо лицо поднимать, чтобы на него смотреть, тоже приятно. Весь такой большой, могучий. «Фу, что-то все Иван да Иван. Где сейчас Сережа? Что с ним? Письмо-треугольник от него получила, написал мало, и не понятно, где он и что делает».

Вечером Зина пошла за водой. У колодца, надо же, опять встретила Лиду. Сестра Сергея очень сухо поздоровалась, но рассказала, что приехала тетя Тося Московина с дочкой, они беженцы. Говорят, что видели брата и он даже помог им быстрее добраться сюда. Сергей вроде бы возмужал, похудел, он старший сержант и командир взвода.

На этом и расстались, не попрощавшись.

Зина долго вспоминала слова Лиды, представляла себе, каким стал Сергей. «Возмужал! Он и так был сильным. Вот было бы хорошо увидеть его».

На следующее утро, идя на работу, Зина встретила Вадима. «Такой же высокий, симпатичный и складно сложенный», — подумала она. Он рассказал о брате то, о чем она уже знала от Лиды, и лишь уточнил, что у Сергея есть немецкая автомашина и мотоцикл, на котором он ездит сам.

Вадим рано закончил учебу. После пятого класса не захотел больше ходить в школу. Горшовка, где он жил у бабушки и деда, была милее Батурино. Но сюда он ходил повидаться с родными: восемь километров — не расстояние для молодых ног.

В Горшовке насчитывалось свыше пятидесяти дворов различного достатка. До революции 1917 года их было гораздо больше. Но Гражданская война и особенно раскулачивание сломали жизненный хребет казаков. Горшовку раньше называли Веселым хутором. И на самом деле люди здесь живут трудолюбивые и жизнерадостные: без роздыху в работе, веселые и хлебосольные. В хуторе дома и хаты обмазаны глиной и побелены, дворы огорожены плетнями или, на худой конец, ограничены канавами. Вид издали веселый, потому и называли так. В 1914 году по первому призыву Горшовка выставила свою казачью сотню на фронт, а когда началась Великая Отечественная война, поголовная мобилизация казаков не набрала и половины этого.

В начале войны хутор опустел, притих. В колхозе работали лишь женщины да молодая поросль. Стариков, и тех было мало, все на женщинах держалось. Вадим выполнял всякую работу, на какую пошлет бригадир: был погонщиком быков на косилке, отвозил зерно от комбайна, скирдовал солому и сено. Но больше всего времени он проводил с дедом на пасеке. Тут работы непочатый край — более пятидесяти ульев. Особо ему нравилась работа по откачке меда. И даже не сам процесс, это обычное дело, а то внимание хуторян, которое окружало их с дедом. У забора собиралась половина населения Горшовки полюбопытствовать и полакомиться. Срезались восковые крышечки сотов с рамок с тонким слоем меда, складывалась эта масса в большую чашку и выставлялась на угощение всем присутствующим. Каждый брал сколько мог изжевать.

Сегодня вечером Вадим хотел позвонить Зинке. В правлении колхоза Горшовка имелся телефон, давнишний, со ibohkom, как у будильника. Он еще не знал толком, о чем будет говорить. Хотелось напомнить о брате, послушать, что скажет она. Но к вечеру вдруг приехал отец с известием: Вадима вызывают в военкомат.

Процедура работы с призывниками была такой же, как и до войны, но требования медицинской комиссии значительно упростились. В заключение военком спросил Вадима, знает ли он, в каких войсках служит его брат.

— Вроде в танковых.

— Он в войсках НКВД.

Вадим не знал, что это такое, и счел нужным промолчать.

— Вы тоже будете служить в войсках НКВД.

— Вместе с братом? — обрадовался он.

— Как повезет. Ждите повестку.

— А скоро?

— Как только понадобитесь, так сразу и сообщим.

Ждать пришлось недолго. Уже в конце июля Вадима Бодрова призвали в армию. Наказов и слез было больше, чем при проводах Сергея. Война! Главное пожелание и просьба — вернуться домой живым.

Пассажирским поездом в составе команды сталинградцев он доехал до Поворино, где требовалась пересадка на Тамбов. Железнодорожный узел был забит воинскими эшелонами, эвакуированными, беженцами, мобилизованными и призывниками. Что-либо выяснить, определиться, сориентироваться в этой суматохе — дело безнадежное.

Команда призывников в составе девяти человек долго находилась в пристанционном садике. Отлучился Вадим по нужде всего-то на несколько минут, а когда возвратился, его товарищей на месте не оказалось. Спросил у находившихся поблизости граждан, в какую сторону ушли призывники, но никто толком сказать что-либо не мог. Бросился вдогонку отходящему пассажирскому поезду. «На Тамбов?» — «Да вроде…» Прошел все вагоны, команды нет. Проводник сказал, что поезд идет на Балашов, а на Тамбов — это в противоположную сторону. На первой же остановке побежал к дежурному по вокзалу.

— Надо бы тебя на гауптвахту, да нет ее у меня. Сиди тут и не рыпайся. Любой патруль сочтет тебя дезертиром.

Немного повезло. С одной из команд призывников Вадим был отправлен в Тамбов. Два дня на поезде, затем на попутной автомашине, пешком — добрался наконец до пункта назначения. Голодный, обессиленный, грязный, явился он к дежурному по полку и сразу же был переправлен на гауптвахту. Здесь Вадим был с радостью встречен лежавшим на голых нарах красноармейцем.

— Димка Кутузин из-под Сталинграда, — представился он, — казачьего роду.

Высокий, глаза чуть навыкате, уверенно и смело поздоровался за руку.

— Дед у меня казак, — продолжил он, — отец сын казачий, а я хвост собачий. А ты кто?

— Такой же казак.

— Это здорово, казаки в войсках НКВД! Со мною из Сталинграда приехало сюда десять.

— Со мною почти столько же. А почему не Кутузов?

— Мы и были таковыми, но в хуторе нас всех называли «фельдмаршалами». Отец взял и сменил фамилию.

— Ну и зря. У донских казаков все фамилии оканчиваются на «ов». Это у мужиков на «ин».

— Не скажи. Казаки — это военизированное сословие русской нации. Казак отличается от других русских состоянием духа, а не фамилией.

На гауптвахте Димка оказался по незнанию армейских порядков. Он выписался из санчасти полка после того, как отлежал три дня с высокой температурой. Захотелось посмотреть Тамбов, в городском саду повстречался с патрулем.

Вадим рассказал о себе, своих приключениях.

Димка демонстрировал умение пускать кольца табачного дыма изо рта. Получалось это у него красиво. Умудрялся даже одним кольцом попасть в середину другого. А еще он пел на одной ноте:

Вадиму монотонная мелодия не понравилась. Любая казачья песня звучит лучше. А слова хорошие.

Всю ночь беспокойно в полусне пролежали на одних парах валетом, да еще натощак.

Наутро за арестованными пришел командир роты и на звал их разгильдяями. Вадим сообразил, что это плохо, хотя раньше слышать такого не приходилось. Мешка с продуктами и личными вещами, которыми щедро снабдили то родители, в подразделении не оказалось. Остался, сказали сослуживцы, в Поворино.

Так нескладно началась служба младшего Бодрова в конвойном полку НКВД. Но это обстоятельство обернулось одновременно удачей: появился надежный и верный товарищ в лице Дмитрия Кутузина.

Курс молодого бойца, сокращенный по срокам обучения, давался без особого напряжения. Боевая учеба с раннею утра до позднего вечера с перерывами лишь для приема пищи да один час личного времени, сон — вот и сутки прочь. И так ежедневно: выполнение боевых стрельб, строевых приемов с оружием и без него. Много времени отводится караульной службе: наизусть необходимо знать обязанности часового, порядок применения оружия на посту, при отражении нападения на охраняемый объект. Тщательно отрабатываются вопросы тактики преследования преступника различными способами, ведения поиска, сближения с оказывающим вооруженное сопротивление противником, действия бойца в обороне и наступательном бою.

К концу третьей недели началась специальная подготовка: охрана и конвоирование заключенных. Сложность в освоении курса возникла с первых же дней. Сама деятельность конвойных войск, множество специальных терминов были для Вадима и его товарищей по службе совершенно непонятными. Каких-либо записей делать не разрешалось. Весь материал необходимо было запоминать.

«Два ка» — казака, значит, как окрестили неразлучных Вадима и Дмитрия сослуживцы, много свободного времени отдавали усвоению азов конвойной науки. Все новое, все интересно.