Хищники

63

Внедорожник трясся по дороге, состоящей из грязи и снега. Уже больше часа по обеим сторонам дороги тянулись нескончаемые ряды деревьев.

— Как там ваши люди? — поинтересовалась Энн.

— Очень устали. Им осточертело питаться сухим пайком, ходить грязными, спать в холоде и сырости, быть постоянно в напряжении. Хотя я предполагаю, что все это не идет ни в какое сравнение с положением тех, кто каждый день находится на передовой. Они понимают это и не жалуются.

На самом деле Фревен знал, что подчиненные страдали, но не признавались. Смерть Ларссона и Конрада, после гибели Клаувица, Форрела и Бейкера, усугубила страх в их душах и подорвала моральный дух.

У всех были потерянные лица. Самый молодой из них, Маттерс, наиболее уязвимый из всех, старался не показывать своего уныния. Донован, который находился в команде всего семь месяцев, начал постепенно втягиваться, он обладал собственными методами, показал себя довольно эффективным, способным все делать хорошо. И наконец Монро, которого Фревен давно раскусил: тот, опустив голову, бросался вперед, чтобы справиться со своей солдатской тоской. Все они собрались вместе, хорошо дополняя друг друга, мучились сомнениями, каждый с убежденностью исправлял оплошности другого. Поэтому они образовали спаянную группу. Раненые люди, отделенные от других войной, под его началом создали здесь свою семью. Семью, которую теперь разрушал один человек.

Энн молчала. Хотя с момента отъезда большую часть пути они разговаривали.

— Вы никогда не спрашивали обо мне, — наконец проговорила она.

— Я уверен, что вам уже известны связанные со мной слухи, — сказал он. — Если только для того, чтобы услышать в ответ глупости, что в этом толку? У меня мог быть доступ к вашему военному досье, и еще я предпочитаю, чтобы люди сами говорили непосредственно со мной.

— У вас все происходит по наитию, так ведь? Это как-то неразумно.

— Не совсем так… Я больше верю взглядам, жестам, интонациям, чем россказням и написанным рапортам, вот и все.

Они опять замолчали, слушая рокот мотора. И снова первой молчание нарушила Энн.

— Вот уже почти два года, когда это возможно, я слежу за всеми расследованиями, проводимыми ВП, — призналась она, не отводя глаз от дороги. — Будучи медсестрой, это не так трудно, всегда можно улучить момент, достаточно быть внимательной. И… я просила некоторых моих коллег предупредить меня, как только высадится ВП. Вы представляете себе, какую репутацию я заработала себе этим…

Фревен оставался бесстрастным, сосредоточившись на ведении машины.

— Короче, — прибавила она, — так в ту ночь я оказалась с вами и отправилась осматривать тело на «Чайке».

Энн вытащила из своего вещмешка пальто, завернулась в него, а затем продолжила:

— Это как раз то, что вас интригует, вы хотите узнать, почему, не так ли? Почему медсестра до такой степени интересуется убийством, почему она с такой легкостью вникает в расследование, почему она так хорошо знает душу преступника?

У нее вырвался сухой нервный смех.

— А если я скажу вам, что это во мне с самого детства, вы мне поверите? Конечно, я это поняла в течение последних двух лет, однако это уже было во мне, когда потребовалось это использовать.

— Почему в течение последних двух лет? Что же произошло?

Энн не ответила. Она подняла плечи, сделала глубокий вдох и сказала:

— В моей семье отец был всемогущим богом. Мы без рассуждений делали все, что он хотел. Он общался с нами только посредством приказов и наказывал того, кто ему не подчинялся. Не буду вдаваться в детали, но я уверена, что вы представили себе эту картину. Эмоциональную атмосферу, в которой я росла, определяли страх и жестокость. Чтобы выбраться из всего этого, чтобы компенсировать унижение, у вас должен быть сильный характер, это я могу утверждать с уверенностью. Либо вы выплывете в этой жизни, либо утонете. И в некотором смысле… у меня создалось впечатление, что я знаю, о чем вы говорите, когда создаете портреты убийц. Эти люди выросли в обстановке, которая их постоянно травмировала. Иногда возникает чувство, что я многое пережила вместе с ними, только мне удалось выкарабкаться из такой жизни, вот и все.

Она сглотнула, а Фревен быстро на нее взглянул. Она не выглядела настолько уверенной в себе, насколько уверенным был ее тон.

— Вы знаете, некоторое время назад в ходу было слово «психопат». Его использовали так, будто речь шла о новом Граале. Ища возможность избавить нас от страхов, психология, психоанализ, все эти научные дисциплины ссылались на детские и религиозные страхи. Но ведь мы созданы страхом, страх — это один из основных факторов развития нашего вида. Начиная с первобытных времен мы жили в страхе перед хищниками, и если теперь больше не спим ночью в лесу, тем не менее мы по-прежнему привязаны к своим страхам, как люди держатся за перила, спускаясь с лестницы, — а нас хотят избавить от этих перил? Но не так-то легко стереть коллективную память!

— Вы думаете, что психопаты воплощают собой новую форму страха?

— Я думаю так, поскольку нам объяснили, что не существует чудовищ под кроватью или на чердаке, что наше бессознательное — есть источник наших переживаний, а место иррационального, безрассудного страха — затемнено, без учета потребностей нашего вида.

— Страх как человеческая потребность? — удивился Фревен.

— Да, перила, защищающие наш вид. Без страха человек стал бы неуправляемым, весь человеческий род впал бы в безумие, постепенно было бы утрачено умение владеть собой, в привычку вошли бы самые мерзкие первобытные инстинкты, потому что страх управляет нашими побуждениями и нашими способностями их контролировать. Именно страх позволяет также нашему доминирующему и самому сильному виду существовать в виде сообществ. Страх перед внешними хищниками на заре цивилизации заставлял нас помогать друг другу. А если он исчезнет, человек вернется к своему основному инстинкту — удовлетворять свои желания. Еда, секс, завоевание территории и тому подобное — ничего, кроме эгоистических интересов, когда другой в лучшем случае партнер — согласитесь вы или нет, — а в худшем — соперник в борьбе за обладание имеющимися запасами. Если нет страха — наступает длительный хаос.

— И вы думаете, что теперешний горячий интерес к наукам о поведении происходит именно из этого?

— Убеждена. Мы заменили чудовище с чердака психопатом. Это человеческая необходимость, и точка. Мы больше не боимся засыпать ночью, не заглянув под кровать. Но теперь надо найти другую причину для страха. И тут появляется психопат. Потому что он — это одновременно и вы, и я, человеческое существо с обычной внешностью, но которое способно на невероятные злодеяния. Хуже того, оно совершает их абсолютно сознательно, ради удовольствия, по необходимости. И тогда в некотором смысле психопат — это тоже чудовище. Существо, живущее между двух миров, нашим и его собственным, который неведом нам, — миром крови.

Фревен понимал, куда она клонит, и он вошел в игру, выступив адвокатом дьявола:

— А не будет ли опасным для общества тот механизм, который не заставляет нас бояться опасности, исходящий изнутри? Нет ли риска в том, что мы сделаемся слишком недоверчивыми по отношению друг к другу, и это ослабит социальные связи, создающие нашу цивилизацию?

— Ну, это слишком извращенная форма такого страха. А если вместо того, чтобы сплачивать нас, он начнет нас разделять?

— Вы не слишком оптимистично смотрите на состояние общества.

Быстрым жестом она указала на лес:

— Эта война делает вас оптимистом? Мы — другие, мы — существа развитые, цивилизованные! Столько лет эволюции, открытий, научных исследований того, кто мы есть, но тем не менее мы решаем наши проблемы посредством таких варварских войн? Даже в наши дни? И сколько же лет будет продолжаться такое дикарское поведение? Через пятьдесят лет мы все еще будем вести войны? А через триста лет? А через тысячу? Мы будем существовать в этом же ритме? Я думаю, что очень поучительно, Крэг, то, что мы видим сами: первая игра, в которую начинают играть дети, это игра в войну. Они учатся убивать друг друга. Это все в нас, хотите вы этого или нет, человек — это хищник. Самый ужасный из всех.

Она перевела дыхание и тихо добавила зловещим голосом:

— Все это деструктивное поведение не могло бы сохраниться при таком духовном и моральном порабощении в течение стольких лет эволюции. Но, если оно живет по мере того, как у человека предков намного больше, чем у всех видов животных на земле, несмотря на ограничения, способствующие развитию цивилизации, тогда надо реально смотреть на вещи. Все сводится к очевидному. Эти психопаты, такие люди, как убийца, которого мы ищем, находятся среди нас не случайно. И не надо этого отрицать. Они несут сообщение.

Энн с грустью смотрела на белый горизонт.

— Это сообщение о том, что в мире господствует вид, который может сохраниться только благодаря способности удерживать свое звериное превосходство. А чтобы и дальше царствовать на земле, нам надо оставаться чудовищами.

— Если я правильно понял, вы утверждаете, что страх благоприятен для человека, что мы должны отдавать себе отчет в своей звериной сущности и что осознание этого приводит нас к… неприятию самих себя как личностей. Надежды, так необходимые для нашего развития, станут очень мрачными; как не перестать любить себя и бороться за выживание вида, когда выясняется, что он представляет собой нечто чудовищное? Боюсь, что при такой динамике произойдет возврат к первичному — к доведенному до крайности индивидуализму и к получению личных удовольствий при снижении способности к сопереживанию… Это же характерно для действий убийц, которые нас преследуют? — мрачно заключил Фревен.

— Почему бы и нет? Они показывают то, что нас ждет. С самого начала этой войны я оглядываюсь вокруг себя и делаю странные выводы. На самом деле прежде я бы сказала: здравые. Все люди в той или иной степени подвержены неврозам, это очевидно. Все мы несовершенны для того, чтобы выжить в несовершенном мире. С помощью войн люди справляются с такими сильными эмоциональными напряжениями, при которых их неврозы постепенно берут верх над их воспитанностью и цивилизованностью. Войны — это ускорители эволюции инстинктивного поведения. И все, что я вижу каждый день, вполне согласуется с моими убеждениями.

Фревен молчал. В том, что она говорила, он узнавал свои собственные рассуждения. Она открыла глаза, вот и все. Это страстная увлеченность, которая ждет только впечатлений от текущей жизни, Энн тщательно анализирует и так сильно раскачивает ее, что она меняет свое направление. Его пальцы сильно сжали руль автомобиля. Но это не все. Она сказала: мы все подвержены неврозам, а ее сила состоит в умении использовать свои. Она не случайно затеяла этот разговор по поводу своего жестокого отца, это было как бы резание по живому.

— А если человечество придет к тому, чтобы делать, как вы? — спросил он. — Найти в себе силы противостоять собственным травмам детства, чтобы из них черпать энергию?

Энн повернулась, чтобы посмотреть в лицо Фревену.

— Этого недостаточно, — холодно возразила она. — Использовать свои темные стороны, чтобы они стали светлыми, говорить на тайном языке чудовищ — все это еще не значит, что ты освобождаешься из потемок своей души.

— Тогда что? Значит, мы обречены, такова мораль вашего анализа?

Энн провела рукой по лбу.

— Найдем того, кто убил Ларссона и Конрада, — устало проговорила она. — Может быть, тогда и найдем ответ.

Фревен отвел взгляд от дороги, чтобы посмотреть на молодую женщину. Она завлекла его в эту беседу, чтобы не говорить о себе самой, о своем трагическом детстве, догадался он. Она совсем не сказала о том, что же произошло два года назад такого, что побудило ее осознать свое влечение к расследованию преступлений. Фревен понял, что она никогда не расскажет об этом. Это ее тайна.

В ее волнении он увидел то, что предчувствовал с самого начала: она окуналась в расследование не для того, чтобы больше узнать об убийцах или даже о человеке вообще. Она это делала для себя. Чтобы знать, кто она.

Она надеялась, что, изучая бездны души убийцы, сможет осветить глубины собственной души. Какими бы глубокими они ни были. Какими бы ни были первопричины.

И тогда Фревен понял, почему они так близки. Он это чувствовал, но никогда не выражал словами.

Они преследовали одно и то же создание.

Их человеческую природу.