Хо

ГЛАВА XXVI

Прошло не меньше десяти минут с того момента, как утихли все подозрительные звуки вне каюты. Коридорный свет более не мерцал. Стекло иллюминатора никто не царапал. Но затянувшаяся тишина была обманчивой. Геннадий чувствовал это, сидя под столиком, и напряжённо вглядываясь в светящийся промежуток щели под дверью. Его ноги давно затекли, спину ломило от неудобного положения, но он терпел. Страх был сильнее боли. Он не понимал, почему вдруг смолкли все эти страшные шумы. Может быть, он внезапно оглох на оба уха? А может, и не было никаких видений, никаких зловещих звуков, ничего подобного вообще не происходило, просто он сам начинает терять рассудок.

В дверь постучали. Три ровных удара, точно три пули, вонзились в его голову, заставив сильнее съёжиться, и облиться потом. Что делать? Спросить, «кто там?» Нет. Там никого не может быть. Не должно быть. Корабль пуст. Он сам его осматривал снизу доверху, и никого не обнаружил. Никого! Чёрт, да что же это такое?!!

Тук-тук-тук…

Стук повторился вновь. Теперь он совпадал с сердечным ритмом. Гена зажмурился, стиснув зубы, а когда открыл глаза, то не понял, что с ним произошло. Будто необъяснимая телепортация переместила его в пространстве и во времени, не дав опомниться.

Он стоял перед дверью, при этом, находясь вне каюты, и настойчиво в неё стучался. По коридору разливался мягкий свет. Тихо играла музыка. Бродили какие-то люди. Вокруг было чисто и красиво. Даже воздух казался свежее.

— Ну и чего ты сюда ломишься? — окликнул его сзади мужской голос.

— А чего она заперлась? — ворчливым женским голосом ответил Геннадий, сам того не желая.

— Ты на номер хотя бы посмотри, прежде чем бузить.

— Что с номером-то? — Гена поднял взгляд повыше, и уставился на цифру 54. -Ой.

— Вот тебе и «ой»! — рассмеялся мужчина. — Какая каюта? Пятьдесят четвёртая. А твоя — пятьдесят пятая. Ломишься к соседям, да ещё и ворчишь.

— Ох, голова моя садовая, — Осипов направился к следующей каюте. — Простите, перепутала.

Изменился не только его голос, но и рост, и манера ходьбы. Более того, увидев свою руку, капитан с величайшим удивлением отметил, что она принадлежит совершенно другому человеку. Он буквально вселился в чужое тело.

Тем временем, пассажирка распрощалась со своим провожатым, и вошла в незапертую каюту N55.

— Ну, наконец-то ты вернулась. Замучилась тебя ждать! — встретила её сидевшая в каюте девочка лет пятнадцати.

— Ой, можно подумать, я так долго отсутствовала.

— Конечно, долго. Я чуть не задремала.

— Иди! Иди-иди на свою дискотеку. Она ещё не началась, так что нечего пылить.

— Я не пылю, — девчонка бодрым шагом направилась к выходу. — Всё, я пошла.

— Дуй, — отмахнулся Гена. — Смотри там, осторожнее. Вернёшься — стучи громче. Я сейчас выпью лекарство, и спать лягу.

— Хорошо, — дочь порхнула за дверь.

Женщина, от лица которой Гена следил за событиями, заперла дверь каюты, вернулась к столику, и, открыв сумку, начала рыться в ней, перебирая какие-то тюбики и упаковки.

— Что за жизнь? Думала, что хотя бы на отдыхе нервы в порядок приведу, — бормотала она, копаясь в лекарствах. — Как бы ни так. И тут бессонница мучает. Без снотворного никак. Если бы не Олеська — выбрала бы путёвку в дом отдыха. Да где же этот… Вернёмся — надо будет опять к врачу обратиться. Может, стационар пропишет, курс лечения поэффективнее. А, вот.

Она извлекла тюбик со снотворным, и только лишь собралась открыть, как за окном каюты что-то прошуршало. Свет погас, но через секунду вспыхнул вновь.

— Кто там балуется? — так и не открыв тюбик, Гена выглянул в окно, но никого там не увидел.

Затем внимание пассажирки привлекли странные вопли, доносившиеся из коридора, и сопровождавшиеся топотом множества ног. Свет снова начал моргать. Послышались гулкие удары, и звук бьющегося стекла.

Тюбик со снотворным выпал из руки женщины, и покатился по полу. Она бросилась к двери, и трясущимися руками начала открывать замок, крича:

— Олеся! Олеся!!!

Дверь распахнулась, и ей в лицо брызнула горячая кровь.

От истошного крика пассажирки, Геннадий очнулся. Дёрнувшись, он машинально попытался вскочить на ноги, и сильно треснулся головой об столик, под которым сидел.

— Ты чего?! — спрыгнула к нему на пол перепуганная Ольга. — Ушибся?!

— Ч-чё-ёрт, — тихо выл Осипов, держась за голову. — Больно-то как.

— Ты зачем туда забился?

— Тихо, дура! — моментально вспомнив о недавней осаде, Генка закрыл Ольге рот ладонью, и прижал палец к своим губам, перейдя на змеиное шипение. — Тс-с-с-с. Ни звука.

— А что произошло? — таким же шёпотом спросила девушка, отстраняясь от его ладони.

— Здесь повсюду лазят какие-то мутанты. Я понятия не имею, откуда они появились. Наверное, у меня крыша поехала. Но они несколько минут назад пытались сюда ворваться. Ты ничего не слышишь?

— Нет.

— Я тоже. Притихли, сучары… Ты, наверное, мне не веришь, да? Думаешь, умом тронулся Генка? Но я же тебе поверил. Поверь и ты мне, пожалуйста. Я не могу смириться с мыслью, что всё это чудилось лишь мне одному.

— Верю, верю, успокойся. Я знаю, что они приходили сюда. С минуты на минуту они вернутся, и мы с тобой должны к этому подготовиться.

— Подготовимся. Как же. Будем тапочками от них отбиваться?

— Прекрати, Ген! Чего ты как маленький прямо! Дело приняло серьёзный оборот. До утра эти сумеречные существа в покое нас не оставят. Если будем бодрствовать — вряд ли продержимся.

— А если уснём, то спасёмся от них?

— Совершенно верно.

— Бред какой-то. То есть, ты предлагаешь мне лечь спать, зная, что вокруг творится такое? Что им мешает прикончить меня спящим?

— Ты пойми, эти монстры активны лишь в то время, когда мы их воспринимаем. Когда же мы не в состоянии их воспринимать, то становимся недосягаемыми для них. Пока мы соединены с нашими телами — у нас есть защита от мира сумерек. Сейчас эта защита барахлит, потому что кто-то пытается расслоить нас, полностью лишив данного иммунитета. Этот кто-то может влиять на наш разум, пока мы находимся в сознании. Но забытье автоматически вернёт нашу защитную оболочку в прежний режим. Тебе необходимо заснуть, и как можно скорее.

— А! К чёрту! Я согласен отключиться. Лишь бы больше не видеть, и не слышать всю эту жуть. Но как? Я не смогу заснуть.

— Не сможешь. Поэтому нам надо срочно найти какое-нибудь снотворное. Мы должны спешить. Эта передышка скоро закончится. Монстры почувствовали моё возвращение, и отстали от тебя на время, чтобы проанализировать ситуацию. Теперь они нападут с удвоенной силой.

— А как насчёт того лекарства, что ты принимала?

— У меня осталась только одна таблетка…

— Плохо. Ну что ж, давай поищем снотворное среди тех лекарств, что мы насобирали, когда пытались откачать Володьку.

— Где они?

— Сейчас! — шустро выпрыгнув из-под стола, Гена подбежал к шкафу, и взял с полки пакет с лекарствами. — Вот, давай поглядим, что тут есть.

Они начали спешно рыться в пакете, выуживая препараты один за другим, и бегло вчитываясь в аннотации. «Не то. Не то. Опять не то»… Тюбики и коробочки летели на пол друг за другом. «Это сердечное… И это сердечное. Это от давления. Это вообще от кашля»… Пакет пустел на глазах. По закону подлости, среди такой кучи разнообразных лекарств не обнаруживалось ни одного транквилизатора.

— Это тоже не то. Чёрт, — Ольга отшвырнула в сторону последний пузырёк, изъятый из пакета.

— Твою ма-ать! — капитан с размаху ударил кулаком в стенку шкафа. — Я бы сейчас даже цианистый калий выпил! Лучше сдохнуть, чем вновь увидеть этот кошмар! Всё, всё-ё… Нам хана. Приплыли.

— Возьми себя в руки! Вот уж от кого не ожидала паники, так это от тебя.

— Хорошо, о`кей, я держу себя в руках. Это была минутная слабость. Я спокоен как удав, — делая руками плавные жесты, ответил Осипов заплетающимся языком. — Я в норме. В норме. Давай подумаем, что делать.

— Думать тут нечего. Это далеко не все лекарства, что мы собрали на корабле. К тому же, мы не искали снотворное. Мы искали болеутоляющие, если помнишь.

— Предлагаешь отправляться на новые поиски?

— Выбора нет. Придётся. Прошерстить все каюты мы вряд ли успеем. Нужно вспомнить, где мы точно находили лекарства, и где они ещё остались…

— Погоди! Погоди… Наверху есть маленький лазарет. Большую часть этих лекарств я принёс оттуда. Там точно остались лекарства. Однозначно снотворное есть. Да если и нет, можно взять медицинского спирта, и нахреначиться им до беспамятства. Точно-точно…

— Лазарет? Отлично. Далеко до него идти?

— В общем, не очень. Подняться на верхнюю палубу, там — в сторону рубки, не доходя до капитанской каюты.

— Решено. Идём туда. На худой конец, если вернуться не успеем, заночуем прямо там.

— Пошли, — Осипов набрал в грудь побольше воздуха, подержал немного, и сделал продолжительный выдох.

Ольга подошла к двери, и приложила к ней ухо.

— Вроде тихо.

— Так, ну-ка, пропусти, — отодвинув её в сторонку, Гена прошёл вперёд, не выпуская ножа из рук. — Ох-х, ну, с богом.

Замок щёлкнул. Капитан не сразу открыл дверь. Помедлил немного, затем приоткрыл небольшую щёлочку, и одним глазом поглядел в неё. Ольга, затаив дыхание, ждала позади. Наконец, Геннадий повернулся к ней, и кивнул.

Дверь открылась настолько тихо, насколько это было возможно. Держа нож перед собой, Гена, с проворством ниндзя, выпрыгнул в коридор, и спешно осмотрелся по сторонам. Убедившись, что коридор пуст, он позвал за собой Ольгу.

— Ничего не понимаю. Куда всё подевалось? Такое впечатление, что ничего здесь и не происходило вовсе, — тихо произнёс капитан. — Здесь были чьи-то кости, кровь… А теперь…

— Знаю. Нам надо спешить, пока всё это вновь не появилось.

— Подожди. Я кое-что вспомнил.

— Вспомнил? Что?

— Фёдор… Точнее, монстр. Не знаю, как это назвать. Но я запомнил его слова. «Не концентрируй внимание». Что он этим хотел сказать?

— Хм. Похоже, что это подсказка. И весьма дельная.

— Но в чём её смысл?

— Это ключ к проникновению в сумеречный мир. Концентрация внимания. Когда ты внимательно всматриваешься в какую-то деталь, то становишься более уязвимым для сумерек. Блин, как я сама до этого не додумалась? Это всё равно, что смотреть в глаза Хо. Весь этот корабль… Ё-моё… В общем, так, старайся вообще ни на чём не концентрироваться. Что бы тебя не привлекло, что бы не заинтересовало. Не обращай внимания ни на что. Ежесекундно меняй точку обзора, смотри как бы вскользь, не сосредотачивайся. Это должно сработать.

— Понял. Надеюсь, это действительно поможет. Давай, я вперёд, а ты держись за мной. Поглядывай назад, на случай, если кто-то попытается напасть со спины.

Ольга утвердительно кивнула.

Крадучись, вдоль стенки, они направились вперёд по коридору. Не пройдя и половины пути до дверей, соединявших коридор с центральным холлом, капитан остановился, сделав знак «прислушаться». Оля не сразу поняла, что он услышал, и тогда Гена указал пальцем наверх. Прислушавшись повнимательнее, Ольга смогла различить тихие скребущиеся звуки, доносящиеся с потолка. По верхней палубе явно кто-то бегал.

— Не успели, — едва различимым шёпотом произнёс Осипов. — Началось.

— Так. Спокойно. Наверх нам путь закрыт. Выбора нет. Придётся проверять все каюты на этой палубе.

— Что, вот прямо так, все подряд осматривать будем? Да на это до фига времени уйдёт. Проще наверх прорываться… Хотя. П-подожди ка. Минуточку, — капитан вдруг задумался.

— У тебя появилась идея?

— Кажется, да. Я вспомнил ещё кое-что. Когда меня одолевали эти чёртовы призраки, я внезапно получил очень странное видение. Не знаю, с какой стати, но я вдруг стал видеть чужими глазами, и, ты знаешь, у меня сложилось впечатление, что в тот момент я заглянул в прошлое. Увидел его глазами одного из пассажиров этой посудины.

— Ну, и что? Что ты увидел?

— Я только сейчас осознал, что это была ещё одна подсказка! Я знаю, где раздобыть снотворное! Хорошо, что мы недалеко ушли. Пошли в пятьдесят пятую. Живо!

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Они вернулись обратно к каюте N55, потряхивая головами и вращая глазными яблоками, для рассеивания внимания. Свет ламп в коридоре сделался тусклее, и начал мелко мерцать. Времени почти не оставалось. Зайдя в каюту, Геннадий принялся осматривать пол.

— Так. Где-то здесь. Сейчас.

— Ге-ен, — окликнула его Ольга, с содроганием увидев, как одна из ламп в коридоре погасла.

— Дай мне минуту!

— У нас нет минуты, Ген. Пора возвращаться.

— Двадцать секунд! — взмолился капитан.

Витражная дверь в конце коридора начала вибрировать. Возня наверху стала громче. Откуда-то донеслось утробное рычание.

— Гена-а, — покусывала пальцы девушка.

— Где же ты, сука?!!! — Осипов бросался из угла в угол, пиная разбросанные вещи, и срывая покрывала с коек. — Где?!!

Дверь с морскими коньками начала сотрясаться сильнее. Хлопнув, погасла ещё одна лампа. С чавкающим шелестением, стены начали облазить. На них стали проступать кровавые разводы. На полу набухали тёмные кочки, постепенно принимающие форму изуродованных тел.

— Блин, Генка, всё! Время вышло! — благим матом заорала Вершинина.

— Понял!!! — голосом полоумного, воскликнул капитан, падая на колени.

В самый последний момент он разглядел неприметную складочку на половике. Рука нырнула под пыльный коврик, и пальцы судорожно вцепились в маленький цилиндрический предмет.

— Боже Всемогущий!!!

Вскочив на ноги, капитан опрометью ринулся прочь из каюты, на ходу заграбастав Ольгу. Вокруг них распускался адский вернисаж. Коридор всё явственнее обретал вид заброшенной бойни. Темнота сгущалась. Рёв и хрюканье невидимых тварей слышались всё отчётливее и ближе. Когда Геннадий распахнул дверь пятьдесят четвёртой, позади них послышался звон разбиваемого стекла, и грохот настежь распахиваемых створок. Втолкнув девушку в каюту, капитан запрыгнул следом за ней, и тут же запер дверь на замок. Сразу после этого, по коридору кто-то пронёсся, хрипя и причмокивая. Дождавшись, когда шум за дверью стихнет, Ольга с содроганием спросила:

— Неужели нашёл?

Тяжело дыша, Осипов показал ей белый тюбик.

— С чего ты взял, что это — снотворное. Дай-ка посмотреть, — она взяла лекарство. — «Нитразепам». Ну ка, ну ка… Так, что тут у нас в аннотации. Так-так. Противопоказания, дозировка… А, вот. Ну, надо же. Нам повезло. Пей сейчас же!

— Дай воды, — Генка забрал тюбик, и отсыпал себе несколько таблеток в пригоршню.

— С ума сошёл?! Куда столько?! Нельзя!

— Ну а сколько надо?

— Максимум три!

— Блин. Три, наверное, мало. Я, пожалуй, четыре выпью.

— Не рискуй с этим препаратом. Отравишься ещё, — Оля принесла ему остатки воды.

— Уж лучше отравиться, — проглотив таблетки, капитан запил их парой глотков воды.

— Так, теперь ложись, и засыпай.

— Погоди, — взяв из кучи разбросанных медикаментов упаковку ваты, Геннадий оторвал два кусочка, и, скомкав их, принялся заталкивать себе в уши. — Не хочу ничего слышать.

— Правильно, — Оля щёлкнула выключателем. — Свет тоже погасим. Лишнее привлечение внимания нам не нужно. Осталось полчаса продержаться.

— Сколько?! Почему так долго?!

— Так в аннотации сказано. Сон наступает через тридцать минут. Ты превысил дозу в два раза. Возможно, это поможет сократить время.

— Говорил же, надо больше таблеток выпить!

— Нечего! Не знаю, что тебя скорее угробит: Хо, или эти таблетки!

— Всё, хватит трепаться! — расстелив матрас, Гена завалился на него, прикрыв голову подушкой. — Нужно заснуть. К чёрту всё это.

— Ты уж постарайся. Эта ночь спокойной не будет, — приготовив «Иллюзиум», Ольга уселась на свою койку.

Шум усиливался, и девушка сильно волновалась, что её спутник не сможет заснуть. По стенам шуршали какие-то крупные насекомые. Непонятные существа бродили по коридору, принюхиваясь и урча. В окно заглянул чей-то огромный глаз, размером с иллюминатор. Поморгал, таращась в тёмную каюту, и исчез. Где-то за дверью, судя по звукам, сцепилась пара грузных тварей. Рыча и визжа, они набрасывались друг на друга, с грохотом ударяясь об стены.

С протяжным стоном, Геннадий плотнее сжал голову подушками. Время шло, сумеречные монстры неистовствовали всё сильнее, в бессильной злобе нападая друг на друга. Но почему-то не могли обнаружить добычу. Видимо, у выбранной ими каюты действительно существовала таинственная защита. Но даже этот неведомый щит слабел с каждой минутой, судя по тому, как близко твари подбирались к их двери.

Катая запотевшими пальцами последнюю пилюлю, Ольга то и дело поглядывала на Гену. Уснул? Не уснул? Нет, вроде, пока ещё не спит. Даже ударная доза снотворного не может справиться с перевозбуждённой психикой.

— Хо! Хо! Хо! — послышалось знакомое уханье.

«Ну, вот и дождались…» Монстры испуганно взвыли, и тут же бросились по коридору, с топотом промчавшись мимо их каюты. Где-то вдалеке раздался стук распахиваемой двери, за которым последовала суматошная возня. «Это что ещё за новости? Гена, да засыпай же ты, наконец!» Грохот распахиваемой двери повторился, но уже чуть ближе. Тогда Ольга всё поняла. Оно проверяет каюты, одну за другой. «Но почему? Неужели Хо неизвестно, в какой каюте они прячутся? А может это и не Хо вовсе?» Ещё один удар, и опять возня. «Точно. Проверяет каюты. Действует последовательно. Это значит, что минуты через три оно окажется здесь». Стук отворяемой двери прозвучал уже совеем близко. «Через две каюты от нас», — определила Вершинина. — «Гена! Прости меня!» В ответ на её мысли, Гена прерывисто всхрюкнул.

— Ге-ен, — как можно тише позвала его Ольга.

Тот не ответил.

«Уснул. Слава богу, уснул!» Грохнувшая дверь соседней, пятьдесят третьей каюты заставила её встрепенуться, и, наконец-то, задуматься о своём спасении. Пришла пора немедленно действовать. Проглотив «Иллюзиум», Оля запила его водой, оставшейся в бутылке, и принялась ждать действия. Тем временем, за стеной кто-то устроил настоящий погром, грохоча и топая. «А вдруг таблетка не подействует? Вдруг она не успеет?»

Забыв про то, что надо ложиться, Вершинина продолжала сидеть на койке, буквально окаменев от навалившегося страха. Через пару минут, погром пятьдесят третьей каюты завершился. Видимо в ней остался запах Бекаса и Лиды, что заставило сумеречного хищника копаться в ней чуть дольше, чем в остальных.

Но вот настала и их очередь. Кто-то страшный, с сопением остановился напротив их двери. Ольга увидела тени от его ног в светящейся щели на пороге, и замерла. Незваный гость дёрнул было ручку, но дверь не поддалась. Каюта была предусмотрительно заперта на замок. Яростно заревев, монстр с лязгом вонзил когти в дверную щель, и, срывая засовы, рванул несчастную дверь с такой силой, что механизм замка со скрежетом и треском рассыпался. Дверь отлетела в сторону, и Ольга увидела огромный чёрный силуэт на фоне прямоугольного светящегося проёма. Монстр тут же ворвался в каюту, поэтому разглядеть его девушка не успела. Она запомнила лишь неказистую, уродливую фигуру, имевшую отдалённое сходство с человеческой. Оскаленную пасть, и необычайно длинные руки. Последнее, что осталось в её памяти, была опускающаяся на её лицо огромная чёрная ладонь, с растопыренными, несоразмерно вытянутыми, и не по-человечески расставленными пальцами. Она даже не смогла закричать — настолько сковал её ужас.

Но рука так и не коснулась её. Пространство зашаталось, остановив время, и девушка полетела куда-то вперёд, просачиваясь сквозь страшные пальцы тёмного монстра, подобно воде. Свет дверного проёма рассыпался тысячами мелких светлячков, которые разлетелись в разные стороны, и закружили вокруг неё ровным сферическим хороводом.

— Женя, — позвала Ольга. — Ты где?

Но никто ей не отвечал.

— Ты слышишь меня? Я знаю, что слышишь. Ну же, не прячься.

Кто-то вздохнул в темноте. Светлячки погасли. Тьму расчертили зелёные линии, которые легли друг на друга, образовав сетку. После чего её квадратные ячейки начали поочерёдно переворачиваться, мозаично открывая фрагменты иллюзорного мира, пока полностью его не раскрыли.

Оля оказалась в самом обычном городе, не имевшем ничего общего ни с «городом кукол», ни с «городом-призраком», в которых ей довелось побывать ранее. Обычный среднестатистический город, с классическими российскими двориками, свечами пирамидальных тополей, и посредственными коробками панельных девятиэтажек, ощетинившихся антеннами. Людей и машин на улице было немного, но их присутствие уже как-то успокаивало Ольгу, особенно после знакомства с жуткими обитателями города-призрака. Местные жители выглядели так же обычно, как и их город. Одни из них спешили куда-то по своим делам, другие — спокойно прогуливались, непринуждённо беседуя друг с другом. Не смотря на прохладный ветерок, погода была довольно тёплой. Трава выглядела по-весеннему молодой, а меленькие цветочки казались на её полотне цветными крапинками.

Город располагался на берегу большой реки, и набережной ему служил пустынный дикий пляж. Окинув побережье взглядом, Ольга заметила одинокую фигуру, сидевшую на песке, неподалёку от воды. Сомнений не было. Это был Евгений. Перебравшись через высокий бордюрчик, девушка направилась в его сторону, и, подойдя к нему, села рядом.

— Привет. Значит, вот где ты прячешься.

— Привет, — буркнул в ответ Евгений. — И вовсе я не прячусь.

— Как дела?

— Нормально.

— Уверен, что нормально? По твоему виду не скажешь.

— А что тебе мой вид? Вид как вид. Я всегда такой. Унылый и пессимистичный.

— Ну, хватит. Что с тобой сегодня?

— Ничего.

Река спокойно шуршала волнами, облизывая гнилые борта затопленной на мелководье лодки с дырявым дном, покоившейся среди тощих седых тростинок прошлогоднего камыша. Мимо них по реке проплывал длинный нефтеналивной танкер, неторопливо замедляя свой ход перед воротами шлюза. Провожая его глазами, Ольга продолжила допытывать Евгения.

— Если не хочешь, можешь ничего мне не рассказывать. Наверное, я не вовремя пришла. Видишь ли… Возможно, это наша последняя встреча, поэтому…

— Последняя? Почему?

— Завтра мы уплываем с «Эвридики».

— Знаю. Но почему наша встреча — последняя?

— Я сказала, «возможно». Вернувшись в реальность, я буду держаться подальше от сумеречных иллюзий. Всё это, конечно, очень интересно, но в то же время уж слишком рискованно. А мне моя жизнь всё-таки дорога.

— Что ж, это твоё право, — Евгений встал, и отряхнул брюки. — Пройдёмся?

— Пошли.

Они покинули пляж, и, выйдя на улицу, пошагали куда глаза глядят. Впереди них шла пара молодых людей, держащихся за руки. Парень в зелёной куртке, и девушка в розовом платье, поверх которого было наброшено серенькое пальто.

— Как тебе эти двое? — Женя слегка толкнул Ольгу локтем.

— Симпатичная парочка, — ответила та. — А что?

— Они похожи на нас?

— Не знаю. Может быть. Почему ты спросил?

— Мне интересно твоё мнение относительно того, что ждёт эту пару в будущем? Как считаешь, они всю жизнь будут вместе?

— Ну, ты спросил. Откуда же мне знать?

— А ты включи фантазию.

— Хм-м. Ну, полагаю, что всё у них сложится хорошо.

Евгений хмыкнул.

— А вот и нет. Ты ошиблась. И полгода не пройдёт, как они расстанутся. И даже я, создатель этого мира, не смогу им помешать.

— Разве ты не всемогущ в этом мире?

— Я действительно могу создать всё, что угодно. Даже любовь. Но любовь эта будет ненастоящей. Придуманной. Неестественной.

— К чему ты клонишь?

— Скажи, кто я для тебя?

— Что за вопрос?

— Обычный вопрос.

— Нет, не обычный. Что на тебя вдруг нашло? Ты сегодня очень странный. Что с тобой случилось?

— Ты не ответила на мой вопрос.

— А мне кажется, что я тебе на него отвечала уже не раз.

— Я этого не помню.

— Плохо, что не помнишь.

— Мне интересно, кем ты меня считаешь? Наверное, каким-нибудь минорным занудой, да?

— На тебя временами действительно находит что-то подобное, это действительно есть. Но в целом всё нормально. Не понимаю, почему тебя это вдруг начало волновать. Неужели нет проблем посущественнее?

— Для меня сейчас главной проблемой является подозрение, что ты думаешь обо мне несколько иначе, чем говоришь.

— С чего ты взял?

— Я это чувствую. Вместо того, чтобы поддержать, ты стала от меня отворачиваться. Замкнулась. Начала меня игнорировать…

— У меня были на то причины.

— Причины? Но ты же могла просто сказать мне, что не желаешь со мной общаться? К чему был весь этот фарс? Чтобы заставить меня понервничать? Зачем ты так со мной?

— По-моему я тебе с самого начала говорила, что я не такая уж добренькая и хорошая, — выдержав паузу, ответила Ольга.

— Даже злым и плохим присуще элементарное уважение… Ты винишь меня в смерти Сергея, да?

— Хватит говорить ерунду.

— Тогда в чём дело?

— А дело в том, что мы опять толчём воду в ступе, выясняя отношения, вместо того, чтобы искать ключ к спасению. Что нам делать, чтобы обмануть Хо? Как найти тот самый временной зазор, в который нужно попасть, чтобы благополучно уплыть с «Эвридики»? Помоги мне, Женя. Никто кроме тебя мне не поможет.

— Я не знаю.

— Что?

— Я не знаю! Не знаю, что нужно делать. Я окончательно запутался. Я перестал понимать, суть происходящего. И главное, не понимаю, что я здесь делаю? Почему всё это происходит именно со мной? Чем больше я об этом думаю — тем сильнее меня одолевает мысль, что всё это было спланировано заранее. С какой стати такому безупречно-дисциплинированному существу, как Хо, было идти на нарушение Закона? За каким лешим оно изолировало именно этот корабль, и держит его до сих пор? Какой в этом смысл? Меня всё чаще терзают безумные догадки. А вдруг этот замысел был порождён кем-то свыше. Тем, для кого мы: я, ты, и даже Хо — всего лишь пешки, мелкие фигуры, которые этот могущественный игрок переставляет с места на место. Всё это — какой-то глобальный научный эксперимент. А мы на «Эвридике» — всего лишь лабораторные мыши под стеклянным колпаком. Да что там мы? Весь мир! Всё то, что мы наивно считаем «реальностью» — и есть одна большая лаборатория, в которой над нашим видом ставятся всевозможные опыты, о которых мы даже и не догадываемся. Мы — бактерии! Нас поочерёдно помещают то в одну питательную среду, то в другую, и смотрят, смотрят, что же мы будем делать? Станем развиваться, подохнем к чертям собачьим, или начнём жрать друг друга. На нас испытывают разнообразные среды обитания. Вероятно, Земля — это всего лишь опытный образец. Прототип биосферы. Экспериментальная модель. А может, это целый организм, населённый вирусами-людьми, на которых кто-то великий и непостижимый постоянно испытывает всё новые и новые антибиотики. Или же наоборот, антибиотики — это мы. Люди считают себя величайшими существами во Вселенной, являясь на деле микробами. Мы копошимся, возимся, пытаемся чего-то добиться, считаем себя умнее и выше богов. А этим самым богам плевать. Они делают своё дело. Они работают. Но не для нас, а для себя. И нам, ничтожествам, не изменить эту систему. Когда я задумываюсь об этом, мне становится дурно. Фатализм таких масштабов невыносим.

— Женя. Всё это лишь теория. Заметь, ничем не подкреплённая. Может быть, я и в самом деле бактерия, но, по-моему, даже такие крошечные созданья имеют право жить, и бороться за свою жизнь. Я не знаю, кем всё это запланировано, и, если честно, не желаю глубоко лезть в эти дебри. Меня интересует только реальная угроза. Эта реальная угроза исходит от Хо. Пусть ты так и не узнал, как его победить, но ты всё равно знаешь о нём больше чем я. Сейчас может помочь всё: любая мелочь, любая подробность. Расскажи мне о нём.

— Я рассказал тебе всё, что знаю, и о чём догадываюсь. К сожалению, по большей части, Хо так и осталось для меня тайной.

— Тогда расскажи об «Эвридике». Ты же был свидетелем трагедии, случившейся на ней. Ты всё видел.

— Да ничего я не видел! Всё, что творилось на корабле — не затронуло меня. Не знаю, почему. Наверное, благодаря Хо.

— Просто, расскажи всё, что знаешь. Уверена, что тайна этого корабля таит в себе необходимую разгадку.

— Вообще-то я хотел оградить тебя от лишних кошмаров. Но раз уж ты так просишь. Должен предупредить. Мне придётся показать тебе сцены, которые я заимствовал из памяти погибших пассажиров, и самого Хо. Это может шокировать тебя. Ты готова к этому?

— Я уже такого насмотрелась в течение проклятого «круиза», что готова к чему угодно. Лишь бы выпутаться из этих тенёт.

— Потом не говори, что я тебя не предупреждал…

— Можно только один вопрос?

— Конечно.

— Я знаю, что в результате попыток Хо слиться с твоим разумом, ты перенял некоторые его воспоминания и мысли. Ты об этом не раз говорил. Но как тебе удалось прочитать мысли пассажиров?

— Тут всё ещё проще, чем с Хо. Энергетическая оболочка «Эвридики» каким-то образом способна впитывать и хранить зрительные образы. Словно губка. Не знаю, почему. Видимо из-за того, что после расслоения она стала частью ноосферы, и в некоторой степени переняла её функции. Со временем, сохранившиеся в ней воспоминания гаснут, точно так же, как и в памяти живого организма. Но самые яркие из них остаются надолго, и время от времени вспыхивают, порождая видения. Помнишь рассказы твоих спутников, ставших сомнамбулами, о том, что они видели корабль глазами его пассажиров? Мы уже беседовали с тобой об этом, и я объяснял, почему так происходит. Это плохой знак. Подобные вспышки чужой памяти свидетельствуют о том, что сумерки начинают постепенно поглощать тебя.

— С Геной совсем недавно случилось подобное.

— Это не удивительно. Наступает его очередь.

— Я не собираюсь этого допускать. Давай, показывай свои страшилки. Я во что бы то ни стало, хочу разгадать загадку этого мерзкого корабля.

Печально вздохнув, Евгений сошёл с тротуара, и, подойдя к притулившемуся в сторонке небольшому строению, напрочь лишённому окон, открыл тяжёлую металлическую дверь с предупредительным знаком «Осторожно! Высокое напряжение!».

— Заходи.

— Что это? Подстанция? — иронично усмехнулась Ольга. — А меня там током не убьёт?

— Да заходи уже. Пока я не передумал, — Евгений был явно раздражён, и очевидно действовал вопреки своему желанию.

Оля шагнула в совершенно тёмное помещение, внутри которого сонно гудел невидимый трансформатор, и, обернувшись, спросила:

— А ты?

— Не бойся. Я всё время буду тебя сопровождать, — ответил Женя. — И комментировать происходящее. Так что…

Он немного помялся, и добавил:

— Главное, не забывай, что всё это — обычные воспоминания. Какими бы пугающими ни были эти образы, они не смогут тебе повредить физически. А вот на психику подействовать могут. Так что, не бери близко к сердцу. Всё, с богом.

Он запер за ней дверь, и закрыл замок.

— Эй! Подожди, а как же… — Ольга смолкла на половине фразы.

Включился свет, и она поняла, что находится в центральном зале «Эвридики». Играла музыка, работало информационное табло, зеленели пальмы в кадках. Вокруг бродили пассажиры.

— Это случилось примерно год тому назад, — зазвучал в голове голос Евгения. — «Эвридика» вышла в свой обычный рейс. Шёл второй день пути. Судно направлялось в Анапу. Ничто не предвещало беды. Ни пассажиры, ни экипаж, не могли предположить, что зло уже нацелилось на них, выбрав корабль своей мишенью. В тот вечер на море опустился сильный туман, из-за которого капитан распорядился снизить скорость. Всё это, безусловно, сыграло на руку Хо, у которого появилась отличная возможность реализовать свой дьявольский план. Предположительно, оно проникло на борт ещё в Сочи. Смотри, видишь этого грустного мальчика? Родители безуспешно пытаются его растормошить, развеселить, а он всё равно замкнут и неразговорчив. Это первый реципиент на «Эвридике». Именно он, предположительно, занёс на корабль Хо. С него всё началось.

— Первый? — удивлённо подумала Ольга.

— Да. Хо требовалась тщательная рекогносцировка, чтобы хорошенько осмотреться на корабле. Ему была нужна опорная точка. И оно её отыскало.

Ольга поднялась на красную палубу, где стала свидетельницей стычки хамоватого коротышки с парнем-кавказцем.

— Здесь-то всё и началось. Этот конфликт привлёк Хо не зря. Всё дело в переизбытке ненависти. Как кровь в воде привлекает акул, так ненависть привлекает Хо. Этот не вполне воспитанный бизнесмен, решивший отправиться в путешествие с двумя девицами лёгкого поведения, поневоле навлёк на себя напасть, став первой жертвой.

Словно по мановению волшебной палочки, Ольга перенеслась в люкс, и увидела, как одна из спутниц бизнесмена рисует что-то на зеркале губной помадой. Затем, переместившись в спальню, она увидела нетрезвого хозяина, развалившегося на кровати в неприличной позе.

— Они ненавидели его. И эта ненависть сделала своё чёрное дело.

В люксе вдруг мелькнул свет, что-то тихонько прошуршало за стеной, сцена сменилась, и перед глазами Ольги предстали страшные кадры. На кровати дёргалось тело бизнесмена, который лежал, растопырив руки и ноги в разные стороны, а Хо, склонившись над ним, сжимало его голову лапами, едва не упираясь своей страшной мордой в его перекошенное ужасом лицо.

Вскоре стало понятно, чего оно добивалось. Пальцы сумеречника начали просачиваться в уши жертвы. Хо буквально втекало в его голову с двух сторон. Из раздираемых ушных раковин, на подушку обильно струилась кровь. Всё тело мужчины при этом мелко содрогалось, словно его било током. В итоге, обе половины раздвоившегося Хо втянулись в уши несчастного. Тело бедняги тут же замерло, и безжизненно застыло.

Девушка, в чье сознание вселилась Ольга, внезапно вернула контроль над собственным телом. Вздрогнув, она нерешительно дотронулась до ноги лежащего господина, отскочила назад, и позвала подругу. В этот же момент, «оживший» пассажир схватил её за руку, и со всей силы дёрнул к себе. Сознание Ольги тут же переместилось в образ второй девушки, которая, ничего не подозревая, входила в спальню. Не успела она миновать порог, как рука, схватившая её подругу, моментально соскользнула с её запястья, и мёртвой плетью упала на простыню. А пассажирка так и замерла в неестественной позе, склонившись боком, точно манекен.

Застав свою застывшую спутницу у изголовья толстяка, распластанного на кровати, вошедшая поначалу опешила, а затем начала осторожно окликать обоих по именам. Услышав её голос, мужчина зашевелился, но каким-то странным образом, словно что-то ворочалось в его утробе. На животе появилась выпуклость, по форме напоминающая руку, толкающуюся изнутри. Затем четыре острых когтя прорвали брюшину, и чудовище в мгновение ока вырвалось наружу. Схватив парализованную девушку за голову обеими руками, Хо принялось с омерзительным хлюпаньем, поочерёдно высасывать её глаза.

Свидетельница этой жуткой расправы, справившись с шоком, попятилась назад, и, спотыкаясь, бросилась бежать. Но было уже поздно. Разбрасывая в разные стороны ошмётки кровавых потрохов, сумеречник одним прыжком нагнал её, и повалил на пол. Затем всё исчезло в темноте.

— Ненависть не доводит до добра, — продолжил комментировать Евгений. — Здесь она достигла такой мощной концентрации, что обрела зримую форму сгустка, который сохранился до вашего прибытия. Настолько сильной и убедительной она была.

— Я видела этот сгусток.

— Это всё благодаря структуре полуреального измерения, в котором мы оказались. В обыденной, полноценной реальности подобные вещи скрыты от наших глаз. Там они могут лишь ощущаться, да и то не каждым. А здесь, на «Эвридике», всё несколько иначе… Но не буду отвлекаться на пустопорожние объяснения. Лучше поведаю тебе о непосредственном процессе расслоения, и о том, чем этот самый процесс сопровождался. Я не уверен в стопроцентной точности своих выводов, но думаю, что они очень близки к истине. Ты обратила внимание на то, как мелькнул свет?

— Да, я это заметила. И ещё я слышала странный шорох.

— Молодец. Твоя внимательность тебя не подвела. Этот мимолётный момент, кажущийся на первый взгляд абсолютно не существенным, на самом же деле являлся свидетельством начала трагедии злополучного корабля. А ведь именно в этот момент, судно преодолело пограничную линию, отделявшую реальность от сумерек. Корабль прошёл сквозь фату, как нож сквозь занавеску. Звук, который ты услышала — это шуршание сумеречной фаты по обшивке, когда она обтекала «Эвридику» от носа до кормы, и сомкнулась позади неё. Ловушка сработала на манер рыбацкого садка. Рыба свободно попадает в него, но дальше путь для неё закрыт, и вернуться назад тоже, увы, невозможно. Сумеречный занавес сработал как фильтр-репликатор, расслаивающий судно, отделяющий одну его оболочку от другой. Физическая прошла насквозь, а энергетическая застряла в фате сумерек, словно в паутине. По инерции, двигаясь за своей материальной основой, «духовная» часть корабля лишь вдавливалась в фату, натягивая её на себя, словно рукав, пока, наконец, полностью в неё не облачилась. Когда этот процесс завершился, произошёл окончательный разрыв с физической материей. Но вот тут-то как раз, на мой взгляд, Хо и просчиталось. Эффект оказался непредсказуемым даже для него. Чтобы объяснение выглядело более наглядным, напомню тебе наш маленький опыт с протыкаемым шариком. Почему материальная основа шарика начала разрушаться? Потому, что её уже ничто не укрепляло. Лишившись драгоценной энергии, молекулярная структура стала ослабевать, образуя бесчисленное множество микроскопических дырочек по всей площади шара. Материя была уже не в состоянии удерживать запертый внутри неё воздух, и поэтому шар начал сдуваться на глазах. Но это — шар. Простейшая конструкция, не таящая в себе никаких сложных процессов. Ну, сдулся, ну превратился в бесформенный комочек. И всё. А теперь представь состояние целого корабля, сиюминутно лишившегося энергетической основы. Его оболочки, потеряв взаимодействие друг с другом, сразу отреагировали на такой перепад. Эта реакция выражалась у них по-разному. Например, на материальной оболочке корабля внезапно сгорела электропроводка. В результате возник пожар в одном из помещений. Радио вышло из строя. Когда корабль погрузился в темноту, и откуда-то повалил дым, началась паника. Экипаж с трудом унял волнующихся пассажиров, и организовал спешную эвакуацию. На воду спустили шлюпки, и несколько часов, пассажирам пришлось просидеть в них, пока на судне не были локализованы очаги возгорания, оказавшиеся не столь тяжёлыми, как предполагалось. Судну ничто не угрожало, поэтому пассажиров вернули на борт. Спустя какое-то время, техники восстановили часть электроснабжения, и наладили радиосвязь. «Эвридика» успешно добралась до порта…

— А я слышала, что через несколько дней после своего возвращения, она разрушилась до основания.

— Не удивительно. Это же тебе не воздушный шарик. Запас прочности-то совершенно другой.

— И все, кто были на борту, в последствии, умерли.

— Не все. Остался единственный живой очевидец тех событий, который каким-то чудом избежал расслоения, и остался внутри сумеречной ловушки. Я не знаю, почему это случилось именно со мной, но уже через пару дней мне пришлось серьёзно позавидовать попавшим под расслоение.

— Расскажи мне, как всё было.

— Как я уже говорил, ситуация вышла из-под контроля. Если материальная оболочка «Эвридики» отделалась незначительным пожаром, то её энергетическая форма пострадала значительно сильнее. В машинном отделении произошёл сильный взрыв, в результате которого корпус судна получил существенные повреждения. Лишь благодаря невероятным усилиям Хо, «Эвридика» тогда не затонула. Вместо того, чтобы наслаждаться пиршеством, ему пришлось срочно организовать восстановительные работы. Такая морока вряд ли входила в его планы. Но эта проблема была не самой страшной. В момент репликации, когда корабль преодолевал пространственный барьер, он создал гипотетическую щель в параллельное измерение. Да, да, в ту самую периферию, пограничную область между реальностью и сумерками. Пресловутое окошко было открыто меньше пяти минут, всё то время, пока продолжалась репликация, и закрылось вместе с её завершением. Но этого, казалось бы, короткого промежутка времени хватило, чтобы в образовавшийся разлом хлынули полчища сумеречных тварей из периферии. Вечно голодные, обезумевшие монстры набросились на беззащитный корабль, и даже Хо не сразу смогло им помешать. А может, и не желало. Я до сих пор не могу понять, было ли это вторжение им запланировано, или же нет. Действовали твари по своей инициативе, или же являлись всего лишь порождениями извращённой фантазии самого Хо. Но то, что сумеречнику пришлось тогда изрядно потратить свой энергетический запас, уже наводит на мысль о том, что ситуация им контролировалась не в полной мере.

— Подожди. Корабль находился в море. Ты говорил, что периферия — это аналог реальности, то есть если в реальном мире — суша, то и в периферийном мире — тоже суша. Если в реальности море, то и в периферийном мире — оно же. Откуда сухопутные твари возникли посреди моря?

— Даже отбросив предположение, что всех их могло создать Хо, можно легко найти объяснения их появлению. Периферия — мусорное измерение, наполненное отбросами обоих миров. Главная цель всех без исключения жителей этой малоприятной обители — выжить любой ценой. Для выживания, им требуется постоянно черпать откуда-то жизненную энергию. Если ты не съешь — съедят тебя. Именно поэтому, обитатели периферийного мира так тянутся поближе к реальности. Как акулы, следующие за кораблями, с которых так щедро выбрасывают всякие объедки. Люди в реальности очень часто «подкармливают» периферийных существ. Простейший пример. Раздавил таракана — значит, заставил его неизрасходованную энергию доживать в периферийном измерении. А там его уже поджидают чьи-то ненасытные утробы. Таким образом, люди живут, и не знают, что их жизненная активность привлекает кого-то незримого, неосязаемого… Какой вывод из этого следует? Правильно. Сумеречные твари не пробирались на корабль. Они уже были на корабле. А временное слияние двух миров лишь позволило им получить доступ к ранее недосягаемой добыче. Если раньше они влачились за людьми, подъедая за ними случайные отходы, то теперь им представилась уникальная возможность полакомиться самими людьми. Только и всего. Есть, правда, и второй вариант их появления. Я предполагаю, что периферийная материя сама по себе не имеет определённого облика, и начинает обретать форму лишь в сознании жертвы. То есть, периферийной сущности не требуется быть морской, или сухопутной. Она просто существует. А уже мы воспринимаем её по своему, так как нашему разуму необходимо создать облик непосредственного врага. Это вторая гипотеза. Ты можешь склониться к любой из них, но факт остаётся фактом. Корабль был атакован извне чуждыми существами, которые за одну ночь перебили большую часть людей. Память об этой Варфоломеевской ночи намертво впиталась в стены корабля, вместе с кровью несчастных жертв. Отголоски того страшного многоголосого ора до сих пор звучат в моих кошмарах.

Вспышка! И вот Ольга уже мечется по чередующимся коридорам и залам корабля, шарахаясь от кровавых сцен, встречающихся на каждом шагу. Она попала в самый центр адского пиршества, и безуспешно пыталась скрыться от окружившей её фантасмагории. Повсюду носились обезумевшие пассажиры, преследуемые какими-то безобразными существами. Некоторые пытались безуспешно отбиваться, или прятаться за дверями кают, но все их попытки спастись были тщетными. Паукообразные монстры спрыгивали с потолков на головы своим жертвам, из дверей выскальзывали переплетающиеся щупальца, которые хватали людей набегу. Чудовища появлялись буквально отовсюду, не давая возможности скрыться.

Вперёд, вперёд, по коридору! Бегущего перед ней человека молниеносно ухватило какое-то змееподобное существо с острыми зубами. С поразительной быстротой, оно выскользнуло из-за двери, и тут же утянуло беднягу в каюту. Бежать! Бежать не останавливаясь! Впереди дорогу перегородило чьё-то тело сплошь облепленное мелкими крылатыми букашками. Перепрыгнув его, она помчалась дальше. Сзади послышался вопль человека, бежавшего вместе с ней. Видимо преследователи настигли его. Значит, скоро доберутся и до неё. Конец коридора, поворот направо… О, нет! Прямо перед ней раскрылись серповидные жвалы какой-то колченогой, усатой твари, трепещущей длинными чешуйками. Поворот налево, кажется, свободен! Вперёд, вперёд, вперёд! Вот, впереди, группа кричащих и толкающихся людей, стремительно скрывается за дверями ресторана, и запирает их прямо у неё перед носом. Она яростно дёргает ручки, но дверь не поддаётся. Они не впустят её. Отчаянный крик, и резкое сотрясение от удара сзади. Кто-то хватает её, и тащит обратно по коридору. Ногти беспомощно скребут ковровую дорожку, и последнее, что она видит — это удаляющаяся спасительная дверь, за которую её не впустили…

Не в состоянии более выносить этот кошмар, Ольга встряхнулась, и тут же оказалась в объятьях темноты, наедине с голосом невидимого Евгения, и стуком бешено колотящегося сердца.

— Думаю, с тебя хватит, — произнёс невидимка.

— Подожди… Я выдержу. Я должна найти ответ.

— Ты вряд ли его здесь найдёшь.

— Он близко. Я чувствую.

— Бесполезное занятие. В этих обрывках памяти нет ответа на твой вопрос. В них только боль, отчаянье и смерть.

— Тогда покажи мне свои воспоминания. Всё, что ты видел сам, собственными глазами. Я хочу это увидеть.

— Больше всего в жизни мне хотелось забыть об этом. Но такое не забывается. Волны воспоминаний то и дело накатывают, принося со дна моей памяти этот отвратительный ил.

Ольга увидела просвет в темноте, присмотрелась, и поняла, что видит знакомые очертания запертой двери. Она вновь очутилась в каюте. Но тело всё ещё не подчинялось ей, значит чужое воспоминание продолжалось.

— Мой сосед по каюте был очень непоседлив и зануден. Я всячески пытался намекнуть ему, что хочу отдохнуть от суеты, немного побыть в тишине, привести в порядок свои мысли. И что мне совершенно не интересно то, о чём он мне рассказывает. Но он этого, увы, не понимал. Он всё трындел и трындел, как заводной. О своей собаке, о том, как его надули в магазине, о том, какие роскошные формы у пассажирки из соседней каюты, а то и вовсе начинал пересказывать мне сюжет фильма, который только что посмотрел в кинотеатре. В общем, он меня выводил. Я с трудом сдерживался, чтобы ему не нагрубить, и не знал, как убедить его заткнуться. Он даже во сне говорил. Такой был краснобай. Тем злополучным вечером, он решил вновь посетить кинотеатр, где, по злой иронии, должны были показать какой-то американский ужастик. Он мне про него все уши прожужжал до этого, и я всё никак не мог дождаться, когда же это кино начнётся, чтобы он наконец-то оставил меня в покое. К моменту возвращения моего соседа, я надеялся благополучно заснуть, чтобы больше не слышать его несмолкаемый трёп, хотя бы этим вечером. Я действительно больше его не услышал. Боже мой, кто мог подумать в тот час, что уже через неделю я бы всё отдал за то, чтобы вновь услышать эту назойливую болтовню… Но в тот вечер я ещё ни о чём не догадывался. Мой попутчик ушёл смотреть кино, и больше не вернулся. Когда за ним закрылась дверь, я выключил свет, лёг на свою койку, и, закрыв глаза, начал наслаждаться покоем. После нескончаемой возни и трескотни попутчика, наступившая тишина казалась особенно сладкой. Я и представить не мог, в какую пытку она превратится спустя несколько дней. В те минуты мной всё воспринималось иначе. На нижней палубе почти никого не осталось. Большинство молодых пассажиров отправилось в кинотеатр и на дискотеку, в то время как пожилые уже готовились ко сну. Поэтому ничто не мешало моему расслаблению. Приятная дремота быстро начала овладевать моим сознанием. Услышав, как что-то прошелестело за иллюминатором, я, разумеется, не обратил на это ни малейшего внимания. Но тут вдруг ужасная боль охватила всё моё существо. Это не передать словами. Словно что-то заживо раздирало меня на части. Или, как если бы душу из моего тела вытягивали калёными клещами. Ощущения были настолько мучительными, что я едва не потерял сознание.

Я не могу и не хочу, чтобы ты ощутила и малую толику того, что мне пришлось испытать в тот момент. Из-за стопроцентной человеческой сущности, моё тело сопротивлялось насильственному расслоению. Таким образом, мне удалось избежать экстериоризации. Этот защитный рефлекс позволил мне остаться неразделённым, породив, таким образом, один из необъяснимых сумеречных парадоксов. Вместо того чтобы остаться в реальности, я был перенесён за пределы сумеречной границы, и оказался заперт между двумя мирами, как пленник.

Когда боль утихла, я потянулся к светильнику, чтобы включить свет. Но никак не мог найти кнопку выключателя, из-за сильного расстройства координации. Меня мутило, голова кружилась, руки и ноги онемели. Я шарил одеревеневшими негнущимися пальцами по стене, абсолютно не понимая, что же со мной происходит, и с чем был связан этот страшный приступ. В этот момент раздался глухой удар, от которого корпус корабля заметно содрогнулся. Первой моей мыслью было подозрение, что мы столкнулись с другим кораблём. Дело нехитрое, в таком-то тумане. Так и не найдя выключателя, я попытался встать с койки, и тут же упал на корточки, так как совсем не мог держаться на ногах. Под койкой находился ящик со спасательным жилетом, который я тут же принялся извлекать. Как раз в этот момент прозвучал второй взрыв. Теперь уже стало понятно, что это был именно взрыв. Он прогремел совсем рядом с моей каютой, и встряхнул корпус так, что меня оглушило, отбросило в сторону, и ударило об стол. Треск переборок указывал на то, что второй взрыв был гораздо мощнее первого, и нанёс кораблю чудовищные повреждения. Более взрывы не повторялись. Сразу воцарилась какая-то странная тишина, возможно, по причине того, что я оглох. Потом запахло дымом. Я нащупал в темноте ящик, открыл его, вытащил жилет, после чего поднялся на ноги, и, шатаясь, кинулся к двери. Здесь меня ждал крайне неприятный сюрприз. Дверь не открывалась. Напрасно я дёргал её, налегая всем телом, прилагая максимальные усилия. Заклинило её намертво. Тогда я начал звать на помощь, и барабанить в дверь. Эти действия принесли лишь один положительный результат — я избавился от заложенности ушей, и наконец-то смог различать посторонние звуки. Сначала я услышал журчание воды, доносившееся откуда-то снизу, и понял, что корабль действительно получил пробоину. Тогда мной овладела паника, и я начал колотить в дверь всем, что только под руку попадалось. Время от времени, я делал передышки, настороженно прислушиваясь к звукам извне, но не слышал ничего обнадёживающего. Наверху отчётливо слышалось беспорядочное топанье многочисленных ног, и нечленораздельные вопли.

Я чётко различал озабоченные голоса пассажиров, столпившихся в коридоре зелёной палубы: «Что там случилось? Авария какая-то? Что взорвалось?» Потом вдруг закашлял репродуктор, и кто-то сорвавшимся голосом произнёс «Внимание! Говорит радиоузел теплохода «Эвридика». Уважаемые пассажиры! Убедительная просьба сохранять…» Тут связь оборвалась, из репродуктора послышались какие-то хрипы, и чьи-то отдалённые крики. Потом радио издало утробное рычание, и замолкло. Я был в полнейшей растерянности. Было непонятно, что же творится на корабле. Ясным оставалось одно. Надо спасаться! Но как, если я замурован в каюте? Не знаю, сколько времени я пребывал в этом исступлении, не теряя надежды, что меня услышат снаружи, и придут спасти, но времени явно прошло немало. Меня начали одолевать сомнения в характере повреждений корабля. Ведь за это время он уже должен был утонуть, ну или, хотя бы, дать ощутимый крен. А если учесть, что моя каюта находилась на самом нижнем ярусе, то вода уже должна была добраться до неё. Но ничего такого не было. Корабль продолжал оставаться наплаву. А журчание в трюме прекратилось. Его сменил странный треск и глухие удары. Значит кто-то его ремонтировал. Выходит, что пробоина была несущественной, и судну удалось сохранить плавучесть.

— Стюард! Объясните же, наконец, что случилось? — отчётливо произнёс мужской голос за моей дверью.

— Успокойтесь, господа, прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вас ведь знакомили с правилами техники безопасности? Зна-комили. Надеваем жилетики, и дружненько, дружненько… Поднимаемся наверх, — ответил дрожащий голос стюарда.

— Скажите же, в конце концов, что произошло? — нервно выкрикнула какая-то пассажирка. — Мы тонем, или что?

— Спокойно, женщина, не сейте панику. Никто не тонет. Но правила безопасности — есть правила безопасности. Если будем их соблюдать, то никто не пострадает, я вам обещаю.

Волнение пассажиров на палубе усиливалось. Рокотали ролики открываемых дверей, слышалась возня и шуршание. Люди спешно собирали самое необходимое, и облачались в жилеты.

— Эй! Я здесь! Я не могу открыть дверь! — продолжил биться я.

— Там кто-то в каюте заперт, — меня услышала какая-то женщина. — Стюард, надо помочь человеку.

— Разберёмся, уважаемая, разберёмся. Олег! Олег!!! Хорош там дурью маяться! Иди, проверь двадцать четвёртую. Там, кажется, застрял кто-то.

— Иду.

— Ну, слава богу, наконец-то! — я тут же обрёл небывалый прилив сил, продолжив кричать с удвоенным рвением. — Да! Я здесь! Помогите мне дверь открыть!

— Спокойно, спокойно, не кричите. Я Вас слышу, — ответил мне сердитый голос.

Потом кто-то безуспешно попытался открыть дверь, пыхтя, и бормоча ругательства.

— Что? Не получается?

— Вот, зараза. Тут перегородку выгнуло. Хреново дело. Ломать надо… В общем, поступим так. Вы только не паникуйте, ладно? Я сейчас схожу за инструментом, и Вас открою, договорились? Только без паники.

— Ладно, ладно. Вы, главное, меня тут не бросайте!

— Не переживайте. Я скоро.

Опустившись на пол, я прислонился спиной к двери, и слушал звуки, доносящиеся из коридора.

— Так, все собрались? — прозвучал голос стюарда. — Никого в каютах не осталось? Отлично. Всё. Теперь давайте за мной бодренько, бодренько. Не волнуйтесь. У нас не «Титаник», у нас шлюпок хватит на всех.

— Надеемся! — воскликнул какой-то мужик, и нервно засмеялся.

— Шлюпки? — прошептал я, и сердце моё защемило. — Значит всё-таки тонем.

— Мы не тонем! — словно услышал мой голос стюард. — Произошла непредвиденная авария, которая вынуждает нас обеспечить эвакуацию пассажиров. На всякий случай. После осмотра последствий аварии, если опасности для вашей жизни не обнаружится, вы все вернётесь на борт. Успокойтесь.

— Эй, подождите, подождите, — послышался новый голос. — Наверх пока нельзя.

— Почему?!

— Что значит, «нельзя»?!

— Мы не хотим создавать толчею.

— Ага! Сейчас все сядут в шлюпки, а мы тут проторчим, пока не утонем!

— Никто не утонет! Держите себя в руках.

— У меня там двое детей, на дискотеку пошли! Что там с ними?!

— На дискотеке никто не пострадал. Вообще никто не пострадал. Это обычное, дежурное требование предосторожности.

— А что тогда бухнуло так сильно? Это был взрыв? Какой-то теракт?

— Выясним! Всё выясним! Саныч! Ну-ка, можно тебя на пару слов? Успокойтесь, господа-товарищи, с вашими родственниками всё в порядке, и с вами тоже ничего не случится. Не создавайте паники, ради бога.

Шаги двух пар ног приблизились к моей каюте.

Воспоминания неожиданно оборвались. Евгению потребовалось взять небольшую паузу, чтобы упорядочить мысли.

— В ту минуту, когда двое членов экипажа подошли к моей двери, я грешным делом подумал, что сейчас они займутся моим вызволением, но они обо мне даже и не думали, — продолжил он. — Их заботы были связаны с чем-то совершенно другим. Я хотел напомнить о себе, но, подслушав их беседу, моментально примолк…

— Куда ты их собрался вести, идиот? — злым шёпотом произнёс один из говоривших.

— Как куда? Наверх. Всё по инструкции.

— Ты хоть соображаешь, что творишь? Разве не знаешь, что там сейчас происходит? Нельзя туда людей пускать, если не хотим дополнительных жертв.

— Так, всё, сколько можно здесь стоять? — не выдержал кто-то из пассажиров.

— Эй! Эй! Куда вы пошли? Нельзя?! Стойте!

Послышалась возня, шарканье подошв, стук, а затем чьи-то душераздирающие вопли.

— Запритесь в каютах! Немедленно! — срывающимся голосом прокричал стюард.

Что-то грохнулось на пол за дверью моей каюты. Я обернулся, и припал глазом к узёнькой дверной щёлке, но рассмотреть мне ничего не удавалось.

Тем временем, в коридоре разыгралась настоящая битва. Судя по раздающимся время от времени возгласам, было понятно, что пассажиры ведут неравный бой с какими-то ужасными существами.

— Мамочки, да что же это такое?!

— Берегитесь!

— Чьи это щупальца?!

— Они утащили моего мужа! Помогите же кто-нибудь!

— Что это за чудовища? Откуда они появились?!

— Рубите! Рубите его!

Сначала мне показалось, что все на корабле вдруг разом сошли с ума. Разум отказывался верить в то, что на судно могли проникнуть какие-то потусторонние твари. Да и сейчас это звучит как нонсенс. И лишь когда я услышал чьё-то хищное рычание, непохожее ни на один звериный голос, тогда мною окончательно овладел пронизывающий, первобытный ужас. Я забился в угол, подальше от двери, и напряжённо вслушивался в то, что творилось на корабле. Это было для меня страшным испытанием. Кошмарное ощущение, что я нахожусь в какой-то герметичной капсуле, пойманный ёю, и, одновременно с этим, защищённый от творящегося вокруг апокалипсиса. Несколько раз кто-то подходил к моей двери, звучно принюхивался, и царапал её снаружи. Меня чувствовали, но не могли достать. Но и нужды в этом не было, так как свободной добычи на корабле имелось предостаточно. Буквально через стенку от меня, в соседней каюте, тем временем, кого-то терзали. Я слышал мольбы о помощи, и предсмертные стоны. Но ничего не мог предпринять. Неведомые монстры расправились с пассажирами зелёной палубы довольно быстро. Минут через двадцать после их проникновения на нижний ярус, затихли последние человеческие крики. Потом слышалось лишь злобное хрюканье и вой адских существ, пожиравших свои жертвы, и дерущихся друг с другом за добычу. Столь быстрая победа была обусловлена изолированностью нижней палубы. Людям некуда было бежать. Все выходы наверх оказались заблокированы вторгающимися монстрами. И, тем не менее, как выяснилось позже, в тот вечер дьявольские отродья не смогли перебить на моей палубе абсолютно всех. Благодаря усилиям одного из выживших матросов, нескольким туристам удалось спрятаться в трюме. Таким образом, они прожили дольше остальных. В течение пяти последующих дней я слышал их голоса, доносящиеся снизу.

— Значит попытки сопротивляться не всегда были безуспешными? — спросила Ольга.

— Самые удачные из них, лишь откладывали страшный финал. Никто не продержался дольше меня. Рано или поздно, всех сопротивляющихся постигала одна и та же участь.

— Что было дальше? Продолжай.

— Переполненный ужасом, я сидел на своей койке, сгорбившись и дрожа, как осиновый лист, слушая шум непонятной канители, творящейся наверху. Потом я услышал, как заскрипели шлюпбалки, и мне стало понятно, что эвакуация всё-таки продолжается. Тут я вспомнил об иллюминаторах. Странно, но почему-то до этого момента мне не приходило в голову открыть их. Иллюминаторы достаточно широки, чтобы можно было выбраться через них наружу, но куда выбираться, если за бортом только море, а я понятия не имел, в какой стороне находится ближайший берег, и сколько нужно до него плыть. Однако, услышав скрежет талей, я вновь воспылал надеждой на спасение. Если спускают шлюпки, значит можно присоединиться к уцелевшим. Я моментально открыл иллюминатор, и, высунувшись из него, окинул взглядом борт «Эвридики». Туман сильно ограничивал видимость, но было видно, как сверху медленно спускаются спасательные шлюпки. Корабль стоял на месте как вкопанный. Волнение на море было минимальным, и поэтому единственную опасность для спускаемых шлюпок представляли сами пассажиры, которые, судя по всему, сильно паниковали. На верхней палубе творилось что-то жуткое: все кричали, топали, дёргали леерные ограждения. Кто-то прыгнул за борт, или же его вытолкнули. Я пытался разглядеть, куда упал этот человек, но на поверхности никто не показался. Потом где-то наверху разбилось окно, и его осколки градом посыпались в воду. Шлюпки заполнялись не полностью, так как люди сильно торопились, и спускали их раньше времени, не дожидаясь остальных пассажиров. Некоторые из тех, кто не успели занять место в шлюпках, спрыгивали в них с палубы, грозя оборвать тали. Очевидно, народу на прогулочной палубе столпилось слишком много. Уцелевшие продолжали прибывать, в то время как площадь палубы была ограничена, и не могла одновременно вместить такую толпу. Там образовалась давка. Люди буквально висели на леерах, которые, в конце концов, не выдержали, и оборвались. Точно горох, пассажиры посыпались вниз — в море. Некоторые пытались зацепиться за порванное заграждение, некоторые — за спускаемую шлюпку. В итоге, кормовые тали одной из шлюпок оторвались, и она, так и не спустившись до воды, встала на попа, буквально вытряхнув из себя людей, успевших занять в ней места. Неподалёку от моего иллюминатора, тем временем, спускалась другая шлюпка. Увидев её, я начал махать рукой, и закричал, — «пожалуйста, возьмите меня!» Какой-то парень, сидевший на носу, мельком взглянул на меня, и отмахнулся. Я попытался дотянуться до шлюпки, но она была слишком далеко. Тогда мне в голову пришла мысль, выпрыгнуть из иллюминатора в море, и вплавь добраться до шлюпки. Хорошо, что я вовремя остановился. Не успев до конца протиснуться через иллюминатор (жилет был очень широким, и зацеплялся за края), я увидел, как сверху, подобно чёрным лианам, бесшумно спускаются необычные отростки-щупальца, которые, нащупывая людей в шлюпках, тут же обвивали их, и утягивали наверх. Одно из этих щупалец заскользило по борту, возле моего иллюминатора, и я чудом увернулся от него, юркнув обратно в каюту. Спасительная шлюпка поспешно отходила от борта корабля, и страшные стебли уже не могли до неё дотянуться. С тоской и оцепенением я смотрел, как эти счастливцы отплывают от «Эвридики», ставшей в одночасье воплощением истинного кошмара. Но счастье их длилось недолго. Сначала, под водой что-то засветилось. Потом, на поверхности показался фонарик на длинном стебельке, похожий на перископ подводной лодки. Одинокая лампочка какое-то время освещала отплывающую шлюпку. Наконец, та остановилась, и я с содроганием увидел, что вокруг неё образовался водоворот, оказавшийся чудовищным жерлом огромной разверзшейся пасти. Эта пасть засасывала воду подобно гигантской сливной трубе в ванне, из которой выдернули пробку. Когда вся вода из-под лодки ушла, широченные челюсти с треском захлопнулись, буквально смяв шлюпку вместе с пассажирами. Когда подводный монстр ушёл обратно в глубину, на поверхности осталось плавать лишь несколько щепок, да чей-то окровавленный жилет. Спастись было негде. Не только корабль, но и всё море вокруг него кишело всевозможными смертоносными существами. Вторую шлюпку постигла такая же незавидная участь. Увидевшие это пассажиры третьей, удачно спущенной шлюпки, теперь уже пытались вернуться обратно на «Эвридику», хватаясь за оторванные леера, и карабкаясь наверх. Началось истинное сумасшествие. Те, кто оставались на палубе, пытались покинуть корабль, в то время как те, кому это удалось, напротив — желали вернуться обратно на него. В итоге, шлюпка так и стояла возле борта, пока в море не появилась новая тварь, напоминавшая смесь акулы и касатки, только без спинного плавника. Жуткая рыба не сразу атаковала шлюпку. Сначала она плавала взад-вперёд, возле самой поверхности, поднимая буруны своим тупым, кувалдообразным набалдашником на морде, похожим на гигантскую опухоль. Затем, вдруг, сделала широкий разворот, и пошла на таран. Округлая кувалда, венчавшая уродливую голову акулы-монстра, без труда пробила борт шлюпки, расколов её надвое. Но даже после этого, сохранив инерцию, она так сильно ударилась в борт корабля, что корпус «Эвридики» содрогнулся. Чудовище пережило это столкновение вполне благополучно. Оно спокойно сделало круг, и вновь направилось к тонущим обломкам шлюпки, среди которых барахтались пассажиры. Я видел, как эта рыба, длиной в четверть корабля, завалилась набок, выставив на поверхность свой круглый грудной плавник, и разинула пасть, устремившись к своей добыче. Она заглатывала людей целиком, с запрограммированной методичностью. А тем временем, из чёрных глубин моря поднимались новые инфернальные чудеса, в виде раскидистых спрутов, по форме напоминавших торчащие из воды исполинские кисти рук, с необычайно тонкими, длиннющими, извивающимися пальцами, на кончиках которых то и дело разевались клювастые рты. Они без труда хватали людей, карабкающихся по леерам. Некоторые «пальцы» плевались бесцветной жидкостью, которая при попадании на открытую поверхность, начинала шипеть и дымиться. С людей, обрызганных этим веществом, лохмотьями слазила кожа. Дико крича, они срывались с борта, и падали в море, но их прямо налету подхватывали жадные клювы пальцев-щупалец. Один из таких отростков завис перед моим иллюминатором. Клюв угрожающе раскрылся, и я не стал испытывать судьбу, задраив иллюминатор так быстро, как только смог. Тут же в стекло брызнула та самая шипящая гадость, от которой стёкла лишились прозрачности, и оба иллюминатора с той поры перестали открываться. Больше я не видел того, что творилось снаружи, и всё, что мне оставалось — это слушать.

И вот тут я услышал голос Хо. Его злобное уханье присоединилось к многоголосому ору хищников и их жертв. Но оно выделялось из общей какофонии. Оно было намного страшнее. Я лишь догадывался, что за кавардак разворачивался на верхних палубах корабля. Наверное, Хо вступило в схватку с зарвавшимися тварями, дабы показать, кто истинный хозяин на «Эвридике». Теперь уже всё чаще были слышны предсмертные крики сумеречных чудовищ, осмелившихся вступить в схватку с даркеном. Твари вылетали из окон, прошибая их собственными головами. Хо неистовствовало со страшной силой. От него нельзя было скрыться. И менее чем через час после триумфального появления, пальма первенства перешла к нему безоговорочно. Чудовища заметно притихли. Теперь расправу над уцелевшими пассажирами продолжило Хо. Оно действовало более изощрённо. Его не устраивало быстрое растерзание. Ему было необходимо компенсировать утраченное время сполна. Уж не знаю, какие экзекуции оно там придумывало, но крики его жертв были невыносимыми. Адская вакханалия продолжалась почти до рассвета. Но даже когда возня наверху прекратилась, я всё ещё слышал чьи-то стоны и плач.

В первый день после ночной резни на «Эвридике», уцелевшие пассажиры, спрятавшиеся в трюме, предприняли первую попытку выбраться из своего укрытия. Я слышал их голоса, доносившиеся снизу. Прильнув к полу, я слушал, как они осторожно договариваются о своих действиях. Как вооружаются чем попало. Как поднимаются наверх по лестнице, открывают тяжёлую дверь, и осторожно продвигаются по коридору. Им хватило ума отправить на разведку двоих. Эти двое ушли наверх, и не вернулись. Оставшиеся внизу ждали их минут сорок, после чего решили отправиться следом. Но тут, где-то наверху, раздался протяжный крик, заставивший остальную группу немедленно ретироваться обратно в трюм. А когда на море опустилась ночь, Хо вернулось, и продолжило своё пиршество. Опять на верхних палубах слышались вопли и стоны, от которых кровь застывала в жилах. Хо очень экономно расходовало свой пищевой запас, съедая по паре человек за ночь. Оставшимся оно сохраняло жизнь, до следующей трапезы. Видимо, бедняги были парализованы, или же находились в сомнамбулическом состоянии. Этим объясняется тот факт, что они даже не пытались спасаться бегством, и дожидались своей участи, как овцы на скотобойне.

Кстати говоря, Хо отлично знало о туристах, спрятавшихся в трюме, но даже не пыталось их достать. А всё потому, что оно прекрасно осознавало тот факт, что рано или поздно они выйдут оттуда сами, потому как без воды и пищи им долго не протянуть. Следовательно, ими будут предприниматься новые вылазки, с целью раздобыть необходимую провизию. Обращая внимание на такие моменты, я сразу отметил, что на арене появился не просто голодный плотоядный зверь, а существо, наделённое интеллектом, не уступавшим человеческому.

— Оно знало и про тебя?

— Вероятнее всего. Видимо, я был оставлен на десерт. Сначала оно разделалось с остатками пассажиров наверху. Затем, спустя пять суток, умирающие от голода и жажды узники трюма вновь предприняли отчаянную попытку выбраться наверх. Их участь была такой же страшной, как и у остальных. Хо не пощадило никого. Крики несчастных жертв стихли на десятый день, с момента, когда «Эвридика» была оккупирована сумеречной нечистью.

— Десять дней, — задумалась Ольга.

— Да. У тебя появилась какая-то догадка?

— Нет. Пожалуй, нет. Продолжай.

— После того, как затих голос последнего человека, на корабле воцарилась странная тишина. Как будто все монстры, включая Хо, насытившись, покинули его. В какой-то момент я начал в это верить. Но вскоре понял, что кошмар для меня ещё только начинается. Завершив свою кровавую оргию, Хо начало потихоньку подбираться ко мне. Сперва оно никак себя не проявляло. Скорее всего, вело обычное наблюдение. Запасы продуктов в моей каюте исчерпались уже на третий день. Благо, мой сосед-коробейник привык путешествовать с размахом, и набрал провизии, как будто для похода на Северный полюс. Ему-то еда уже не требовалась, а мне этот запас позволил продержаться до конца недели. Бутылка водки, обнаруженная в его багаже, весьма пригодилась для снятия нервного перенапряжения. Но потом закончились продукты и у моего соседа. Я уже приготовился к тому, что меня ожидает мучительная смерть от жажды, хотя, по правде говоря, всё ещё лелеял надежду на то, что меня спасут. И вот тут, проснувшись однажды утром, я обнаружил у себя на столе какой-то свёрток. Как он попал ко мне в каюту — было совершенно непонятно, но в нём оказалась какая-то нехитрая снедь, и бутыль минеральной воды. Вот таким образом, с этого дня меня начали подкармливать, как подопытного кролика. Хо делало это, разумеется, не по доброте душевной. Моя преждевременная смерть была не в его интересах. Я не мог убежать, не мог спрятаться, не мог даже умереть. А оно появлялось каждую ночь. Каждую проклятую ночь!!! Я и сейчас помню нашу первую встречу. Первый кошмар приснился мне через три дня после того, как я остался последним человеком на опустевшей «Эвридике». Тогда мне ещё не была известна природа этого сна, да я об этом и не задумывался, постаравшись забыть страшный сон, как неприятную бессмыслицу. Но на следующую ночь кошмар повторился. Вернее, он был уже другим, но суть его оставалась прежней. Что-то упорно пыталось вскрыть мой разум как консервную банку. Наводняло мысли самыми изощрёнными страхами. Издевалось… Кх…

— Тебе тяжело говорить об этом? Давай остановимся?

— В ту ночь я, во что бы то ни стало, решил поймать его с поличным. Оно должно было принести мне еду в очередной раз. Оно никогда не нарушало своей периодичности. Действовало как автомат. Я не смоневался, что в ту самую ночь оно должно было появиться! Должно было, чёрт побери! И я ждал. Жда-ал его! Лежал, и притворялся спящим. А сам вслушивался в каждый шорох, в каждый шелест. Мне было страшно. Так страшно, что ты и представить себе не можешь. Но я ждал. Я хотел увидеть его. И вот, что-то зашевелилось в темноте. Я приоткрыл глаза, и тут же заметил, как дверная ручка медленно поворачивается. Дверь, которая была намертво заблокирована, теперь открывалась. Она открывалась, представляешь?! Хо открывало её не полностью. Оно создавало щель, достаточную лишь для того, чтобы сквозь неё можно было протащить пакет с продуктами. Ему же самому не требовалось даже и такой щели. Ведь оно умело протекать сквозь любые, даже самые узкие отверстия, как вода. Навскидку, я сразу же определил, что мне не удастся протиснуться в эту щёлку. Однако, сознание упорно не желало с этим мириться. Мне хотелось только одного — вырваться из заточения. Это безумное желание было выше осмотрительности! Тогда я вскочил с кровати, и ринулся вперёд, очертя голову. Но тут… Мне на встречу…

— Женя.

— Я был ослеплён светом его глаз. Оно остановило меня, и отбросило назад, даже не прикоснувшись. Сразу мне не удалось его рассмотреть. Я видел только глаза. Только глаза.

— Женя, хватит!

— Я больше не хочу! Пожалуйста! Пожалуйста!!! Не надо!!!

— Остановись! Я приказываю! — закричала Ольга, не зная, что ещё противопоставить лавинообразно нараставшей истерике Евгения.

Мечущиеся потоки бредовых воспоминаний тут же прекратились, и растаяли в сумраке, который, в свою очередь, всосали в себя пористые серые стены замкнутого кубического помещения. В углу Ольга увидела сгорбившегося Женю, который сидел на полу, уткнувшись лбом в колени. Посреди пространственного куба возвышался вращающийся стол, чьи ножки не касались пола. Он освещался тусклой лампочкой, светившей под потолком.

— Эй. Ты как? — позвала приятеля Ольга.

— Нормально, — ответил тот себе в колени.

— Что-то непохоже.

Девушка подошла к столу, и принялась рассматривать предметы, произвольно разложенные на нём. Там были: Мотоциклетный шлем, белая роза, красный рак, рыбацкий поплавок, оловянная фигурка дракона, и ещё несколько разнообразных предметов, не имевших между собой никакой связи.

— Где мы?

— У сокровенных врат.

— Врат? Куда?

— В эндосферное подпространство. Мой последний аргумент.

— Эндосферное? Не мог бы ты выражаться попроще?

— Куда уж проще? «Экто» — снаружи, «эндо» — внутри. Эндосфера — внутреннее пространство. Чего тут непонятного? Врата ведут внутрь — в раку моей души.

— Может быть тебе всё это кажется столь простым, и само собой разумеющимся, но не забывай, что я впервые столкнулась со всей этой запредельщиной. Не делай из меня дуру, запутывая своими хитроумными формулировками. Какие ещё врата? Я не вижу здесь никаких врат.

— Не всякий может их увидеть. Тогда бы они не были сокровенными. Вот, смотри.

Подняв руку, Евгений начертил пальцем в воздухе какой-то символ, который засиял золотистыми сверкающими блёстками, и полетел по воздуху к противоположной стене. Достигнув стены, золотой иероглиф выплеснулся на неё, стекая вниз расползающимися огненными линиями, которые упорядоченно нарисовали светящуюся дверь.

— Па-бам, — пропел Евгений.

— Красиво. И что дальше? Врата появились. Хотя, если честно, то они больше похожи на обычную дверь. И она закрыта.

— Для того, чтобы открыть врата, нужен пароль. Это слово является образцом всего сущего.

Из стены, рядом с Ольгой выдвинулась длинная полка с подсвеченными ложбинками.

— Нужно выложить особые предметы в определённом порядке. Так, чтобы они слагали пароль. Предмет отождествляет суть. Суть — обозначается литерой. Из букв складывается слово, открывающее дверь.

— Мне некогда корпеть над головоломками.

— Знаю. Я скажу тебе последовательность. Выкладывай предметы строго по очереди. Итак. Очки символизируют познание. Буква «П». Поплавок символизирует азарт. Буква «А». Рак символизирует размеренность. Буква «Р». Клубок шерстяных ниток символизирует архаичность. Буква «А». Дракон символизирует древность. Буква «Д». Самолёт символизирует изобретательность. Буква «И». Шлем мотоциклиста символизирует гонку. Буква «Г». Роза символизирует манеры. Буква «М». И, наконец, монета, символизирует ассигнование. Буква «А».

— Получилось слово… «Парадигма»? — Ольга положила монету в последнее углубление на полке.

Евгений с улыбкой кивнул. Дверь вспыхнула, и бесшумно отворилась. Помещение тут же наполнилось свежим бодрящим воздухом.

— Что ты приготовил на этот раз? — спросила Ольга.

— Войди. И сама увидишь.

— Надеюсь, что сегодня никуда падать не придётся.

С этими словами она подошла к двери, и осторожно выглянула наружу. За дверью простиралось гладкое поле, покрытое фиолетовым песком. Над головой раскинулось бледно-голубое небо, лишённое облаков. Более в этом пустынном мире ничего не было. Напрасно Ольга ожидала подвоха, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на безупречно-чистом горизонте.

— Что это за место?

— Вместилище. Светоч начала и конца. Отсюда все выходят, и сюда же все возвращаются.

— Так значит, это — самое священное место? Но здесь же ничего нет.

— Почему нет? А как же я?

Оля обернулась, и вопросительно посмотрела на Евгения, который стоял позади неё, спрятав руки в карманы.

— Ты?

— Ну, да. Разве этого мало?

— Но, я думала…

— Думала увидеть здесь что-то необычное? Какой-то очередной иллюзорный мир? Нет-нет, солнце моё, в этот раз никаких иллюзий. Теперь всё будет только по существу. Я же сказал, что это — эндосфера. Внутренний мир. Он скрыт во мне, поэтому кажется, что его нет. Это запретная территория. Сюда нет доступа никому. Ты — первая получила такую привилегию.

— Отрадно. Но разве те иллюзорные миры не являлись воплощениями твоего внутреннего мира?

— Видишь ли, хоть иллюзии и являются в действительности порождениями внутреннего мира, но они созидаемы. Их конструируешь из отборных материалов, используя свои мысли, чувства, фантазии. Но они не являются духовным миром. Лишь его идеалистичной картинкой. Это как кино и жизнь. В фильмах все артисты предельно опрятны, и мастерски загримированы. Не люди, а ожившие иллюстрации. В жизни же всё иначе, и гораздо более прозаично. Без грима, пудры, косметики, шикарных париков, и потрясающих костюмов, все эти суперзвёзды выглядят неприметно и буднично, ничуть не лучше, чем рядовые обыватели. Но истина кроется не в кинематографическом исполнении, а в непосредственной жизни, со всей её бытовухой и несовершенством. Я старался показать тебе идеальные образы, лишённые каких-либо изъянов. Но это не правильно. Не честно по отношению к тебе. Именно поэтому я хочу быть предельно откровенен, и показать всё как есть. Это должно помочь нам избавиться от непониманий, чтобы получше узнать друг друга.

— А может не надо? Не сейчас?

— Сейчас, или никогда. Приготовься к новому открытию. Ты увидишь, что собой представляет обычная человеческая душа, без прикрас и поэтических эпитетов. Душа, как она есть.

— Ты уверен, что хочешь мне её показать?

— Да. Она открыта — входи.

— Знать бы ещё, куда…

Евгений прикоснулся пальцем к веку правого глаза.

— Сюда. Запрыгивай.

— Запрыгнуть? Куда? Тебе в глаз? — Ольга рассмеялась. — Шутишь?

— Какие уж тут шутки? Иного способа проникнуть в душу не существует. Глаз — это зеркало души.

— Но как? Как мне туда запрыгнуть?

— Просто подпрыгни. Оттолкнись от земли. Этого достаточно.

— Ну-у, хорошо. Надеюсь, что ты надо мной не издеваешься. Иначе…

— Просто подпрыгни, — терпеливо повторил Евгений.

Ольга сделала шажок назад. Глядя в глаза своему визави, она вздохнула, и подпрыгнула на месте. В тот же момент, словно невидимой рукой, её подхватила невероятная сила, и потащила наверх. Но, впрочем, наверх ли? Евгений начал увеличиваться в размерах, становясь поистине гигантским. Или же она, Ольга, становилась всё меньше и меньше, превращаясь в крохотную букашку.

Пространство переместилось на девяносто градусов. Теперь то, что было впереди — располагалось внизу. И Оля начала падать, повинуясь силе притяжения новой поверхности. Этой поверхностью теперь был Евгений, чьё поистине колоссальное лицо, подобно причудливому ландшафту, вырисовывалось далеко внизу замысловатым рельефом.

Летя в затяжном прыжке, девушка разглядывала с высоты своего необычайного падения широкую равнину щеки, раскинувшуюся у подножья внушительной горы-носа, с пещерами ноздрей. Но поразительнее всего выглядело неукротимо приближающееся, блестящее, моргающее озеро правого глаза, с обеих сторон обрамлённое тёмной чешуйчатой порослью ресниц.

На мгновение, Ольгой овладел страх: а вдруг веко захлопнется прямо перед ней, и она разобьётся об него? Но опасение оказалось напрасным. Глаз раскрылся на всю ширину, готовый впустить её в свою таинственную глубь. Приняв вертикальное положение, и зажмурив глаза, Вершинина выставила руки вперёд, и, с изяществом заправской ныряльщицы, рассекла ладонями выпуклую, отливающую перламутром поверхность глазного яблока. Хрустальная гладь разошлась в разные стороны ровными концентрическими волнами, пропуская проходящее сквозь роговицу тело Ольги, после чего сомкнулась над её ступнями с вязким всплеском.

Оказавшись внутри тёплой глазной оболочки, девушка открыла глаза, и увидела чудесную картину. Внизу, глубоко под ней, словно увеличенное линзой циклопических размеров, расстилалось цветастое глазное дно. Посреди него, объёмным полусферическим вулканом, вздувалась пятнистая серо-зелёная радужная оболочка, увенчанная зрачком-кратером. Она сильно контрастировала с белоснежным полем белка, окружавшим её со всех сторон. Белок напоминал гелиевое море с алеющей сеткой всплывших из молочной глубины кровеносных трубок-капилляров, мелко подрагивавших от пульсации. Сама же яркая радужная оболочка, ажурностью и пестротой напоминала цирковой купол.

Окружённая косыми пучками золотистых солнечных лучей, пронзавших глубину от самой поверхности, Ольга погружалась всё глубже и глубже, к самому дну. Чем дальше от поверхности — тем больше чудес появлялось вокруг. Вот, откуда ни возьмись, рядом вдруг появилась стайка самых настоящих коралловых рыбок, поражающих разнообразием цветов и оттенков. Сначала игривые рыбки брызнули от неё врассыпную, а затем, когда она проплыла мимо, бросились её догонять пышной многоцветной вереницей. Раскинув руки, Оля почувствовала, что может регулировать вращение вокруг своей оси, кистями, словно закрылками. Кроме всего прочего с её пальцев посыпались мерцающие блёстки, образовавшие позади неё два ровных шлейфа. Слегка наклонив ладони, она начала вращаться штопором, сплетая ленты серебристых следов в красивую сдвоенную спираль. Ощущения были невероятными. Внизу, вокруг чёрной окружности зрачка, вальяжно кружили сонные акулы-молоты. Когда Ольга приблизилась к ним, сопровождавшая её стайка цветных рыбёшек тут же отстала.

Диафрагма расширилась, пропуская её в себя. Акулы, как по команде, дёрнулись, и, остановив своё бесконечное кружение, скользнули в разные стороны. Вытянув руки, она влетела в аспидно-чёрный туннель зрачка. Преодолев кольцо диафрагмы, Вершинина вдруг почувствовала, что её тело, проходя через какую-то плотную перегородку, само по себе начинает последовательно переворачиваться. «Наверное, хрусталик», — догадалась она.

В задней камере глаза было темно и некомфортно. Сетчатка создавала ощущение давящей замкнутости, которая усиливалась благодаря студенистой гуще стекловидного тела, заполнявшего всю полость. Ольга продолжала лететь по ровной дороге, создаваемой проходившим через зрачок лучом света, и устремлялась всё дальше и дальше вглубь. Здесь уже не было ни рыбок, ни каких-либо других живых существ, от чего ей сразу стало немного неуютно, и даже страшновато. Лучевая трасса завершалась впереди непонятным жёлтым пятном, за которым ничего нельзя было разглядеть. Дистанция сокращалась очень стремительно, и вскоре Ольга, лишённая возможности сбавить скорость, влетела в этот яркий сгусток света.

Сначала жёлтое сияние словно ослепило её, но не прошло и пары мгновений, как сплошная, однотонная желтизна стала приобретать зримые очертания, словно фотография, погружённая в проявитель. Перед ней сформировался широкий туннель, выглядевший как длинная труба с ребристыми гофрированными стенами. Не сразу стало понятно, что здесь являлось источником освещения. И лишь взглянув на свои руки, Оля поняла — свечение исходит от неё самой. Причём, такое яркое, что его хватает на освещение значительного сегмента туннеля.

Она подлетела поближе к стенке, и увидела, что та сплошь испещрена ямками и царапинками. Красноватая поверхность была влажной и блестящей, отражающей падавший на неё свет. Сомнений не было, она находилась внутри живого организма. Окончательную уверенность в этом убеждении придавал факт наличия здесь ветвящихся венозных сосудов и капилляров, повсеместно оплетавших стену анатомическими узорами. Ольга протянула руку, желая дотронуться до стенки. Почувствовав приближение её пальцев, живая поверхность начала рефлекторно вздрагивать.

— Прошу тебя, не делай этого, — послышался голос Евгения. — Это очень тонкая и чувствительная оболочка. Прямо под ней проходит система нервных окончаний, которые призваны анализировать и передавать самые филигранные ощущения. Любое неосторожное касание вызывает боль.

— Прости, — отдёрнув руку, извинилась Вершинина. — Куда меня забросило?

— Ты внутри моей души. Это анимитер — её внешняя структура, отвечающая за взаимодействие духовной сущности с материальной основой. Грубо говоря, крепление души к телу. Благодаря анимитерам, душа получает ощущения от реакции на внешнюю среду. Эти тонкие каналы соединяют душу с мозгом и органами чувств. В данном процессе также задействована центральная нервная система. Этим обуславливается столь острая чуткость. Мы ежесекундно получаем волны восприятий, состоящие из всевозможных запахов, звуков, ощущений и вкусов. Восприятия переплетаются, образуя взаимосвязи, из которых возникает информация. Получение информации — это неотъемлемый процесс нашей жизни, и основа психогенезиса. Представь, что по этим тончайшим фибрам постоянно движется информационный поток. Он настолько густ и плотен, что ведение одновременной хронометрической расшифровки всех без исключения входящих данных, не под силу нашей ограниченной нейронной системе. Поэтому, сознание отбирает из этой непрекращающейся череды только то, что считает необходимым. А проще говоря, фильтрует информационный поток. То есть, методично улавливает приоритетные элементы, отсеивая заурядную шелуху. Главную роль в этой работе выполняют особые реснички-анализаторы. Ты как раз к ним приближаешься.

Следующий сегмент трубы был существенно заужен. Можно было дотянуться до противоположных стенок кончиками пальцев, если расставить руки в стороны. Ко всему прочему, этот узкий проём заполняли растущие из стен, студенистые отростки, напоминающие полипов. Они мерцали голубоватым светом, и мягко ощупывали Ольгу с головы до пят, вызывая лёгкую щекотку.

— Именно так анализируется входящий поток сведений. Здесь отделяются зёрна от плевел, и передаются дальше, уже как идентифицированные элементы, с установленной классификацией. И всё это для того, чтобы мы не только воспринимали бытие, но и могли его охарактеризовать, дать конкретное определение. Сейчас ты проходишь через анимитерные сегменты очень медленно. Это для того, чтобы ты успела здесь всё рассмотреть. Потоки же информации пролетают этот рубеж с молниеносной быстротой. За доли секунд. Но, не смотря на это, ресничкам-анализаторам удаётся отметить ярлыками практически каждый элемент.

— Практически? Но не каждый?

— Увы. Даже эта сверхтонкая система не совершенна. Более того, она напрямую зависит от натуры человека. У одних восприятия более глубокие и чуткие, у других — поверхностные и сухие. От человеческой чуткости также зависит и вот этот затейливый сегмент, взгляни.

Бахрома щекочущих ресничек закончилась, и анимитер вновь принял облик пустой ребристой трубы. Но теперь впереди обозначилось его окончание. Туннель неожиданно обрывался, завершаясь резко сужающимися стенками, оставлявшими в центре тупика небольшое круглое отверстие, сквозь которое Ольга вполне могла протиснуться. Кольцо оставленного прохода непроизвольно подрагивало, то сужаясь, то расширяясь. Словно чувствовало приближение крупного тела.

— Ты приближаешься к анимитерному сфинктеру. Это особый кольцевой клапан, разделяющий две анималитические камеры. Он выполняет очень ответственную функцию. Ограничивает пропускную способность анимитера.

— Ограничивает? Но зачем?

— Всё очень просто. Сознание не безгранично. И оно не способно воспринимать слишком большой объём информации. Попытка объять необъятное легко приводит к перенапряжению разума, что весьма часто влечёт за собой, в лучшем случае, нервный срыв, а в худшем — безумие. Когда мы сосредотачиваемся, и начинаем внимательно усваивать материал, анимитерный сфинктер расширяется. Когда мы рассеяны и невнимательны — он сужается. Эти расширения и сокращения у различных людей имеют различные пределы, чем обуславливается то, что кого-то одного мы считаем хватким и проницательным, а кого-то другого — тугодумом, или попросту тупицей. Аналогично проявляется и реакция. Кто-то сориентируется за пару секунд, а кто-то будет обдумывать часами. Всё это зависит от максимальных возможностей расширения или сужения этого удивительного клапана. К примеру, у резвых ловкачей, он даже в предельно сжатом состоянии оставляет зазор, достаточный для прохождения всей непосредственно необходимой информации. А вальяжным меланхоликам приходится черпать информацию несколькими этапами, пока их сознание не среагирует адекватно. К сожалению, это часто их губит. Засмотрелся на ворону, переходя железнодорожное полотно, не успел вовремя получить сигналы о потенциальной опасности, и вот тебе результат — попал под поезд. Однако, это не патология. Существуют способы увеличения пропускной способности анимитерного сфинктера. Естественный и искусственный. К естественному относится обычная тренировка сознания. Это более длительный и трудоёмкий процесс, зато абсолютно безопасный, и даже полезный. Искусственный способ — это расширение сознания посредством применения различных препаратов, в основном наркотических. Что окончательно губит реакцию, но зато позволяет заглянуть за грань обыденной реальности, преодолев природные ограничители. Так как эти восприятия не подвластны пониманию неподготовленного человеческого разума, рассудок позиционирует их на условном, примитивном уровне, в связи с чем, они проявляются в виде бессвязного бреда. Чтобы стало понятнее, представь примитивного туземца, никогда не слышавшего о цивилизации, и вдруг, на пару минут оказавшегося в центре Москвы. Что он запомнит? Что расскажет потом своим собратьям-туземцам, если ни разу не видел белого человека, многоэтажный дом, автомобиль, сверкающую рекламу, метро? Представляешь, что это будет за белиберда, и как к нему отнесутся соотечественники? То-то и оно. Проблема в другом. В том, что искусственное расширение сознания — сиречь сознательное причинение вреда самому себе. Происходит органическая и духовная деформация, которая серьёзно сказывается на психике. Человек начинает разрушаться изнутри, попросту деградировать. И в итоге, исчезает бесследно, поглощённый сумерками.

— Неужели людей побуждает на это подсознательная тяга к неизведанному?

— Их влекут новые ощущения. Когда невидимые шоры ограничителей приподнимаются, создаётся ложное чувство раскрепощения и свободы. Возникает иллюзорное чувство расслабления. Это всегда приятно. Особенно для тех, кто по природе своей замкнут, и скован комплексами. Вряд ли кто-то, кроме шаманов и жрецов, погружается в наркотический транс исключительно ради того, чтобы познакомиться с иными мирами. Вряд ли алкоголики так безбожно пьют, лишь ради того, чтобы постичь истинный смысл белой горячки. Люди попросту не отдают себе отчёт, и идут на поводу у собственных желаний. Вот и всё.

Пролетев сквозь вздрагивающее кольцо, путешественница оказалась в просторном вместилище, напоминавшем длинный грот, на стенах и потолке которого произрастали кристаллические образования, светящиеся разными цветами, словно лампочки на ёлочной гирлянде. Дна у грота не было. Вместо него, внизу простиралась клубящаяся темнота бездны.

— Что там, внизу? — спросила Оля.

— Туда опускается информационный осадок, состоящий из незначительных, кратковременных ощущений. Чтобы не перегружать память и сознание в целом, такие типовые восприятия, анализируясь и идентифицируясь, теряют свою значимость, и забываются нами, уходя в небытие. Ну, например, ты едешь на велосипеде, а впереди тебя лужа. Информация об этой луже тут же анализируется и обрабатывается, после чего, на основании полученных сведений, принимается решение: либо ты с брызгами форсируешь эту лужу, либо аккуратно объезжаешь её стороной. Но после того, как лужа останется позади тебя, сведенья о ней теряют всяческий смысл, и тут же забываются. Ну, примерно, вот для таких, подобных целей данный коллектор и работает.

— Значит, это вторая ступень информационной фильтрации, верно?

— Абсолютно. Поток сведений здесь, несомненно, гораздо более насыщен ценными сведеньями, а потому рецепторы в этой камере намного чувствительнее, чем в предыдущей. Светящиеся индикаторы вокруг тебя принимают определённый цвет, в зависимости от восприятий. Они, как сигнальщики на вершинах холмов, предупреждают город о надвигающейся опасности. Ведь если угроза застигнет неподготовленную душу врасплох, та может получить серьёзный ущерб.

— А там, внизу, очень глубоко?

— На самом деле, это — вообще не глубина. Чёрная дымка, застилающая дно камеры лишь создаёт иллюзию пропасти. Анализаторы, присваивающие входящим сведеньям определённые «ярлыки», утяжеляют временную информацию, заставляя её оседать на дно. Погружаясь в дымку, эти сведенья растворяются в полумраке небытия.

Оля тут же поднялась чуть повыше, стараясь держаться подальше от опасного донного покрова. Но впереди уже показался спасительный берег, к которому обрадованная девушка тут же устремилась. Чувство исходящего снизу дыхания мрачного забвения было не из приятных. Однако, чем ближе она приближалась к берегу, тем сильнее ей становилось не по себе. Какой-то неприятный запах исходил из очередной «живой пещеры». Пахло гнилью и грязной больничной палатой.

— Что это за запах?

— Прости, мне бы очень не хотелось показывать тебе следующий сегмент, но, увы, придётся. Видишь ли, вопреки расхожему мнению, душа — это часть живого организма. Поэтому… — Евгений умолк, очевидно подбирая нужные слова.

Теперь Ольга смогла разглядеть, что с берега густым, белесым, желеобразным потоком, в пропасть чёрной дымки непрерывно стекает какая-то отвратительная субстанция. Видимо, именно она источала столь мерзкое зловоние.

— Душе не чужды проявления, свойственные обычному живому органу.

— Что это такое? Течёт. Похоже на гной.

— Это и есть гной. Ты не знала, что человеческая душа способна гнить? О, ещё как способна.

— Но почему это происходит?

— Сейчас увидишь.

Она влетела в новую пещеру с живыми стенами. Ребристые своды освещались прозрачными раскачивающимися полипами, оснащёнными ярко люминесцирующими наконечниками-лампочками. Приблизившись к стене, Ольга содрогнулась. Вся стена была сплошь изрезана глубокими ранами, которые перемежались с рубцами уродливых шрамов. На стенах и потолке не было ни одного живого места. Свежие раны обильно кровоточили. Те, что были постарее, успели зарубцеваться, и покрыться коростами.

— Что причиняет такие повреждения?

— Негативные эмоции, ранящие душу. Эти раны возникают, когда мы воспринимаем что-либо слишком близко к сердцу. Их могут создавать другие люди, и их поступки. Но также, они могут возникать от собственных неудач и самобичевания. Когда мы находим утешение, получаем прощение, или обретаем покой, раны заживают. Но когда мы постоянно корим себя за те или иные проступки, бередя прежние болячки, наши душевные раны не затягиваются очень и очень долго. Впоследствии, на эти открытые участки могут попадать болезнетворные возбудители. В основном это навязчивые идеи, переросшие в психическое отклонение. И тогда происходит заражение участка, переходящее в воспалительный процесс, который крайне сложно самостоятельно обуздать. Происходит своеобразный душевный абсцесс, сильно влияющий на наше настроение и поведение. Ты видишь эти вздувшиеся нарывы? Это самые болезненные участки. Они мучают гораздо сильнее открытых ран.

Ольга приблизилась к одному из кроваво-красных бугров с побелевшей вершиной гнойника, но Евгений тут же её остановил.

— Держись от них подальше. Этот нарыв уже достаточно назрел, и вот-вот прорвётся. На данном этапе он вызывает боль даже от простого приближения к нему, поэтому…

— Поняла, поняла.

Окинув стену взглядом, девушка увидела пару вскрывшихся гнойников, из которых медленно вытекал тошнотворный гной. Сливаясь в одну сплошную реку, и перемешиваясь в ней с кровью, он тёк дальше единым мутным потоком.

— Весь гной постепенно утекает в зону небытия, и исчезает там бесследно. Это нормальный процесс оздоровления души. У среднестатистического душевно-здорового человека не всё так запущенно, как у меня. И количество гноящихся ран крайне незначительно. Но мне, как ты понимаешь, повезло меньше. Поэтому здесь такая помойка. Когда я выберусь с «Эвридики», и избавлюсь от влияния Хо, то здесь будет всё по-другому, — сообщил Евгений.

— Очень на это надеюсь.

— Вообще, бывают люди, у которых регенерация душевных тканей проистекает крайне быстро и практически незаметно. Стенки анималитических каналов у них чрезвычайно толстые. Это уменьшает чувственность, зато защищает их от подобных повреждений. Мы привыкли называть таких людей хладнокровными. Но, на самом деле, хладнокровие — вовсе не признак душевной неуязвимости. Частенько, люди не показывают другим, что получили моральный урон. Они делают вид, что всё хорошо, носят всё в себе, и переживают полученную травму наедине с собой. Такой подход чреват серьёзными последствиями. Пытаясь самостоятельно бороться с душевной болью, эти люди всё сильнее и сильнее вязнут в своей болезни. Они убеждены, что справляться с собственной проблемой нужно самостоятельно, не привлекая посторонних. На начальных этапах заболевания, этим убеждением действительно можно обойтись. Но когда начинается воспаление, одному с ним уже не справиться. Можно лишь усугубить процесс, но никак не избавиться от него. Главный аргумент предпочитающих носить всё в себе — это боязнь получить дополнительную боль при обсуждении данной темы с кем-то посторонним. Но ведь лечение всегда болезненно. Те, кто пытаются справиться с болью души самостоятельно, сначала всё больше замыкаются в себе, потом начинают искать помощь в посторонних, мнимых источниках спасения, будь то алкоголь, наркотики, маги, экстрасенсы, всяческие секты, и так далее. И получают мнимое, временное облегчение. На деле же, деградируют, ожесточаются, ограждаются от общества, и опускаются всё ниже и ниже, продолжая гнить всё сильнее и сильнее. Такую душу гной затапливает до потолка, и, в конце концов, она начинает заживо разлагаться.

— Ужасно… А существует ли лекарство от этого?

— Конечно. Простое и незамысловатое. Это общение. Обычное человеческое общение. Нас создали коллективными существами не случайно. Чем душа чувствительнее — тем она ранимее, это верно. Но даже самый духовно-слабый человек способен быстро исцелиться от душевной травмы, лишь пообщавшись с понимающими его собратьями. Общение настраивает на правильный регенерационный лад. Здоровые люди, трезво мыслящие, не терзаемые в данный момент аналогичной болячкой, способны адекватно настроить больного на нужную мыслительную волну, внушить ему веру, наделить необходимым целебным оптимизмом, и помочь выкарабкаться из болота болезненных переживаний. Есть даже те, кто занимаются подобным врачеванием профессионально: психиатры, психологи, психоаналитики, и, ко всему прочему, священнослужители, да-да. Хотя, исцелять чужую душу способны, безусловно, далеко не все. Тот, кто работает неискренне, по шаблонам и инструкциям — не способен помочь больному. Для этого нужно ощущать своё призвание, а не работать ради зарплат и вознаграждений.

Вообще, могу сказать точно, что, при желании, заниматься лечением чужой души способен практически каждый человек. В этом нет ничего хитрого. Достаточно выслушать больного, попытаться понять его, успокоить, и внушить ему свою уверенность в благополучном исходе дела. Этого достаточно, чтобы положить начало его исцелению. Разумеется, если наши действия носят искренний характер. Ведь при этом мы, незаметно для себя, передаём ему часть своей энергии, необходимой для восстановления. Именно поэтому мы так часто чувствуем некоторую подавленность, после общения с удручённым человеком. Но эти энергозатраты быстро компенсируются, и, как правило, «лекарь» испытывает удовлетворение оттого, что помог своему ближнему. Ведь сегодня помог ты, а завтра помогут тебе. На этом и должно строиться людское общение в идеале.

— Наша энергия — это наше лекарство. Правильно?

— Да. При получении душевной травмы, мы терпим чудовищный расход энергии. Поэтому приток чужой энергетики воздействует на нас благотворно. Энергия обеззараживает душевные раны, и ускоряет процесс их заживления. Она убыстряет назревание больных нарывов, вскрывает их, и промывает полости от остатков гноя, как чистая вода.

— Знать бы ещё, как не получать такие раны.

— От них никто не застрахован. Грубые высказывания, разочарования, тяжёлые утраты, и мрачные предчувствия — напоминают аморфные стеклянные глыбы, из которых в разные стороны торчат острые шипы и лезвия, коими они нещадно ранят беззащитные стенки нашей души, проходя через анималитические каналы. Разумеется, у нас есть защитная функция, позволяющая максимально игнорировать подобные информационные элементы, благодаря чему они фрагментируются на подлёте, и уже не представляют большой угрозы. Но если случается что-то действительно неприятное. То, что мы не в состоянии отринуть и пустить побоку. Тогда приходится терпеть. Терпеть, и бороться с последствиями.

— Признаюсь честно, я не ожидала увидеть подобное.

Евгений хмыкнул.

— Не думала, что душа может кровоточить и гноиться?

— Думала. Но не знала, что всё окажется столь натуралистично.

— Не спеши разочаровываться. Это ещё не вся душа. Лишь внешний контур.

— Боже, а это что такое? — Ольга в страхе шарахнулась от пульсирующей стены, из складок которой вдруг вылезло суставчатое подобие пальца с длинным серпообразным когтем.

Бесцельно царапнув пустоту, этот дьявольский палец, с чавкающим звуком, втянулся обратно в стену.

— Не бойся. Это так называемые «персты совести». Они вредят мне, но не тебе, поэтому можешь их не опасаться.

— Это что-то вроде паразитов?

— Ну, если можно назвать совесть «паразитом», то да, — Женя рассмеялся. — Вообще-то, эти природные раздражители были заложены в нас изначально. Они присущи только людям. И обитают в каждом из нас. Но в разных количествах. Чем их больше — тем самокритичнее человек. Они заставляют нас казниться, и корить себя за всяческие проступки. То, что ты видела — лишь верхушка айсберга. Большая же часть перста скрыта внутри, под стенкой анимитера. Там проходит мощная разветвлённая корневая система, подключённая к нервам, и соединяющаяся напрямую с отделом анализаторов. То есть, персты ловят всю необходимую информацию ещё на подходе, после чего впитывают её. Поглощение информации вызывает у них повышенную активность, которая проявляется в нещадном царапанье стенки. Иногда повреждения наносимые «перстами совести» настолько сильны, что начинают воспаляться, и превращаются в гнойник. Сам перст при этом погибает, а его разлагающееся тело становится ядром чудовищного абсцесса. Я пока ещё не смог до конца понять, почему наша совесть устроена именно так, и заочно окрестил устройство совести «принципом Демосфена». В честь древнегреческого оратора, который отучил себя непроизвольно дёргать плечом, подвесив над ним меч. Наверное, примерно так же действуют «персты совести». Как мечи Демосфена. Колют нас, когда мы совершаем что-то постыдное. Изводят жестоким царапаньем, пока мы не исправим свою ошибку. По моим наблюдениям, едва ли не половину душевных травм мы причиняем себе сами. А царапины совести болят гораздо дольше самых тяжёлых ран, полученных извне. Наверное, это своеобразный интегрированный способ автономного самовоспитания, и практического самоконтроля, который вживил в нас Создатель. Тот самый «короткий поводок», не позволяющий нам окончательно распоясаться. Единожды пострадав от мук совести, разумный человек впредь сто раз подумает, прежде чем совершить повторное нарушение. Но, повторюсь, далеко не у всех совесть столь надёжна. Видимо, потому, что в кукольных организмах процент «перстов совести» крайне низок, а экспансия кукол в человеческое общество неизменно приводит к гибридной реконструкции человеческих душ, заимствуя более «выгодную» кукольную структуру, с минимализированной системой естественных раздражителей. Вот почему нам частенько встречаются люди, которых совесть не мучает.

— Как всё странно.

— На самом деле нет никаких странностей. Всё закономерно. Кстати, ты вот-вот окажешься в потрясающем и очень опасном месте. Будь начеку. Ты входишь в анималитическую центрифугу. Здесь происходят самые интересные процессы. По сути, это последняя, самая сложная ступень информационной фильтрации, призванная защищать сердцевину от негативных факторов. Именно поэтому центрифуга очень опасна. Видишь ли, она работает обособленно, независимо от меня. Причиной является допущение человеческим разумом всевозможных просчётов. А в деле информационной фильтрации, как и в сапёрном деле, ошибки недопустимы. Поэтому центрифуга работает по собственным, известным только ей принципам. Ну, примерно, как наша сердечная мышца.

По мере продвижения, туннель, в котором летела Ольга, начинал неравномерно и ухабисто раздуваться, напоминая тем самым толстую кишку. Не смотря на то, что ручей нечистот на полу практически иссяк, повреждений на внутренних стенках наблюдалось ничуть не меньше, чем в предыдущем сегменте. Поверхность была покрыта страшными кроваво-красными язвами, с контурами белесых краёв, и повсеместно изрезана глубокими трещинами, от которых спускались засохшие кровоподтёки. Чем дальше она продвигалась — тем меньше этих отвратительных отметин встречалось на пути. Наконец, они и вовсе исчезли со стен.

Горизонтальный проход сузился, и вновь стал ровным. Далее он впадал в перпендикулярную цилиндрическую трубу, необычайно широкого диаметра. Эта титаническая ёмкость устремлялась куда-то наверх, подобно ракетной шахте. Её гладкие, точно отполированные стены, возле самого дна, были испещрены отверстиями анималитических каналов, виднеющимися по всей окружности. Из этих дыр, время от времени, вылетали бесформенные призрачные фантомы, переливающиеся перламутром. Сначала они замирали, словно в нерешительности, зависая около самого дна. Затем, вдруг, неожиданно приходили в движение, и начинали летать по кругу, точно цирковые лошади. После чего, невидимый вихрь подхватывал их, заставляя подниматься всё выше и выше, продолжая вращать в причудливом нестройном хороводе.

— Они все впадают сюда, — вздохнул Евгений. — Здесь они сходятся. Собираются воедино.

— Они?

Женя не ответил. Может быть, посчитав ответ очевидным, а может, в виду своей озабоченности чем-то иным, более важным, и требующим незамедлительного контроля.

— Здесь очень интересно. Но ты сказал, что это место опасно. В чём заключается опасность? — осторожно спросила Оля.

— Опасность скрыта не в самой центрифуге. Она поджидает прямо под ней. Видишь ли, центрифуга — это всего лишь промежуточное звено в блоке памяти, разделяющее верхний и нижний накопители. Под центрифугой расположен «колодец души» — очень, очень страшное место.

Ольга ощутила, как сила неведомого потока начала упорно выталкивать её наверх, гоня по спирали вдоль стен, как при подъёме по винтовой лестнице. Наперегонки с замысловато видоизменяющимися фантомами, она поднималась всё выше и выше, ощущая какие-то странные дуновения, долетающие до неё снизу, похожие на дыхание. Иногда, во время её приближения к стенам, в них вдруг открывались глаза, которые, любопытно помаргивая, следили за её полётом, а затем вновь смыкались, исчезая в гладкой поверхности стены.

Чем выше она поднималась, тем заметнее преображалась шахта. Теперь её красные стенки с ветвистыми узорами проступающих вен, казалось, шевелились и дышали, то расширяясь, то сужаясь. Появилось нечто похожее на позвоночный столб, с выпирающим хребтом позвонков, и соединяющимися кольцевыми рёбрами, которые обрамляли трубу по всей окружности, напоминая этажи. Между рёбер выступали мясистые бугры странных наростов.

— Жутковато. Такое впечатление, что меня съели, — вслух подумала Вершинина.

— Скоро это закончится. Ты вот-вот покинешь органическую область, — обнадёжил её Евгений. — Успеть бы только…

Внизу что-то зашипело. Со дна центрифуги потянулся подозрительный дымок, не рассеивающийся, а напротив — консолидирующийся, плотно сжимающийся, и вытягивающийся в виде щупалец.

— О, н-нет! — воскликнул Женя. — Нет! Ну почему именно сейчас?! Нет!

— Что?! Что?! — запаниковала Ольга.

Днище центрифуги пришло в движение, заколебалось волнами, и медленно разошлось прямо по центру в виде двенадцатиугольной диафрагмы, обнажив страшную черноту бездонного колодца. Послышался нарастающий свист, перемежающийся с шипением, и девушку потащило обратно — на дно живой трубы.

— Хватайся за зубы! — только и успел прокричать Евгений.

Соображать, что он имел в виду, было некогда. Прямо перед собой Ольга увидела разверзшийся в стене огромный рот, который кашлянул, отхаркнув какую-то красноватую слизь. Машинально выбросив руку вперёд, девушка ухватилась за зубы нижней челюсти, и повисла на них, как терзаемая ветром тряпица. Сияющие фантомы проносились мимо, затягиваемые круглым зевом колодца, и исчезали в нём безвозвратно. Ольга с трудом смогла подтянуть вторую руку, чтобы уцепиться за скользкие зубы чудовищного рта понадёжнее. «Если он сожмёт челюсти, то отхватит мне обе руки!» — в ужасе думала она. Однако, сгинуть в мрачном колодце было куда страшнее.

На её счастье, колодец работал недолго. Вскоре диафрагма начала сжиматься. По мере сужения колодезного отверстия, сила втягивания постепенно ослабевала, пока окончательно не прекратилась. Тело вновь стало невесомым, а вернувшийся спиралевидный поток игриво подхватил её за ноги, и начал увлекать за собой. Рот, на котором она висела, сдул её с губы, и закрылся, пропав в стене. Бросив осторожный взгляд вниз, Ольга увидела, как контуры диафрагмы дымятся, словно их облили кислотой.

— Слава богу. Повезло, — наконец смог прийти в себя Евгений.

— Что это было? Почему колодец открылся?

— Наверное, твоё появление всколыхнуло какие-то тёмные воспоминания, в результате чего они попытались вырваться из нижнего накопителя. Но центрифуга вовремя это предотвратила. Крышка колодца представляет из себя очень прочную мембрану, которая работает только на втягивание. Колодец действует как пылесос. Его задача — не допустить близко к ядру души всяческие негативные мысли и воспоминания. Всё то, что нам неприятно. Все элементы, которые приносят нам вред, но по тем или иным причинам не могут быть нейтрализованы. Как правило, такие элементы обладают чрезвычайно продолжительными периодами распада. Нередко они нейтрализуются в момент нашей смерти. Это то, что мы называем злым роком. То, что хотим забыть, но не можем. То, чего мы панически боимся, и мечтаем вычеркнуть из памяти. Кошмары, о которых нам страшно даже думать. Мучительные воспоминания. Всё самое неприятное и отвратительное, с чем нам приходилось сталкиваться. Оно оседает там — в хранилище нижнего накопителя. Это дно нашей души, на тёмную глубину которого не осмеливается опускаться даже наше собственное сознание. Обиталище вечной тоски и тревоги. Наши хронические комплексы, неудачи, унижения, фобии, разочарования, последствия стрессов. Пережитый стыд, боль, давление, неприятные эпизоды жизни. Всё это накапливается там, оседая на дне колодца души. Покоится там тихо-тихо, до поры, до времени. Но тишина обманчива. Порой, эта гремучая масса отрицательной энергии начинает закипать. Она бурлит и клокочет всё сильнее, подобно чудовищному паровому котлу. И если вовремя не взять себя в руки, и не успокоиться, то реакция может стать необратимой. Фонтаны этой грязи настолько упорные, что пересиливают даже обратную тягу центрифуги, выплёскиваются наружу, и загрязняют всё вокруг. Часть отрицательного материала заражает память в верхнем хранилище. Может даже добраться до центра души, и поразить сердцевину. Загрязнение памяти носит временный характер, и не опасно. А вот повреждение ядра — более тяжёлый недуг. К счастью, это случается редко. В основном, от подобного страдают анимитеры. Выбросы донного осадка захлёстывают их обильнее всего, и раздражают чувствительные рецепторы, что напрочь отбивает у человека способность думать о чём-нибудь другом. Он сходит с ума от нахлынувшей тоски, быстро перерастающей либо в истерику, либо в депрессию. Также, подобная интоксикация анимитерных путей вызывает бурный рост «перстов совести». Угрызения начинают расти в геометрической прогрессии… В общем, на локализацию этой проблемы впоследствии уходит немало энергии, и медицинских препаратов.

— Такое происходит всякий раз, когда «душевный мусоропровод» переполняется?

— Не только. Переполнением этого, как ты сказала, «мусоропровода», в основном страдают либо излишне мнительные, либо излишне замкнутые люди. Либо те, кому присущи оба этих качества. Мнительность, как правило, имеет свойство тщательно обрабатывать негатив, прежде чем отправить его на хранение. В итоге, негатива отсеивается мало. У спокойного, уравновешенного человека, со здоровой психикой, всегда существуют приоритеты по обработке негативных факторов: более значимая неприятность — обрабатывается детально, незначительная же — машинально берётся на заметку, после чего отметается. К примеру, ты попадаешь в аварию, и твой мобильный телефон выходит из строя. В этой ситуации, приоритет отдаётся более значимой неприятности — аварии, так как она требует гораздо больших затрат на восстановление. Потеря мобильника — не настолько тяжёлая утрата, по сравнению с разбитым автомобилем и полученными травмами. Поэтому человек, не склонный к излишней мнительности, бросит все силы на устранение своей основной проблемы, а второстепенную проблему отложит на потом, и не будет о ней переживать. При этом негативные факторы будут упорядоченно фрагментироваться в его душе, и разместятся в хранилище очень компактно. Мнительные же люди привыкли раздувать из мухи слона. Навалившиеся неприятности превращаются для них в одну сплошную беду, лишённую формы. Многое ими попросту домысливается и придумывается. В результате чего, негативная масса растёт, точно грозовая туча. И откладывается она также — большой чёрной глыбой. В результате, эти тяжёлые валуны очень быстро забивают всё хранилище, и переполняют его.

— А что может влиять на негативные всплески, кроме переполнения хранилища?

— Ну, например, ассоциации. Хранилище может быть полупустым, но если сознание определит какой-то информационный элемент, который так или иначе может быть связан с одним из негативных воспоминаний, то в нижнем хранилище начинается бурная реакция. Это происходит потому, что нашей природной системе безопасности, после того, как она «считала» тревожную метку, наложенную анализаторами, необходимо провести полную идентификацию элемента, чтобы быть готовой к профилактике нежелательных последствий. Нужно установить: на что похож данный элемент, какова степень его угрозы, какими последствиями он чреват, как их избежать, и как бороться с этими последствиями. Чтобы было понятнее, приведу ещё один простой пример. Ты обожгла палец, неудачно зажигая спичку. Боль от ожога отложилась в нижнем хранилище памяти. Спустя много лет, ты будешь разжигать костёр в лесу, и обязательно вспомнишь о своём первом ожоге. Пусть даже и мельком. А теперь представь, что твой первый неудачный опыт с огнём закончился не маленьким ожогом, а сильнейшим пожаром, погубившим твой дом. Догадываешься, какие чувства впоследствии будут у тебя неразрывно связываться с видом пламени, пусть и очень маленького?

В любое другое время чрезмерно дотошная лекция Евгения вызвала бы у Ольги утомление, и она бы обязательно напомнила ему, что не настолько глупа, и что ей не нужно объяснять всё по сто раз, как на уроке, закрепляя материал набившими оскомину примерами. Но в этот раз у неё не возникало желания перебивать его. Сам голос как будто бы завораживал, и казалось, что он исходит отовсюду. Звучал так вкрадчиво, мелодично. Его хотелось слушать и слушать, даже не смотря на то, что он говорил так много лишнего, и вполне мог бы ограничиться простыми лаконичными определениями.

— Вот, значит, как всё выходит. При любом напоминании о той или иной неприятности, может произойти отрицательный взрыв.

— Ну, смотря какие напоминания, и какие неприятности. Ожог от спички — это одно, а сгоревший дом — совершенно другое. У всех по-разному. Проблема в том, что даже я не знаю, что там — на самом дне нашей души. Наверное, потому, что и не хочу этого знать, если честно.

— И тебе никогда не было интересно узнать, что там сокрыто?

— Нет. Никогда. Одно я знаю точно, в этом тёмном подвале души обитает наш страх. Чудовище, которого мы боимся больше всего на свете. Большую часть времени оно безмятежно дремлет внутри нас. Но его покой является обманом. В любой момент он может принять облик любой нашей фобии, застав нас врасплох. Как правило, он не имеет чёткой формы и очертаний. Мы сами наделяем его обличием… Кто знает, может быть, наши ночные кошмары как раз и являются непроизвольными погружениями на дно колодца души, где мы видим жуткие, пугающие нас вещи.

— Для тебя таким чудовищем стало Хо?

— Да.

— Так вот где оно обитает.

— Как ни печально это признавать, но это действительно так. Оно там — внизу, в подвале. Безуспешно пытается вырваться оттуда, чтобы захватить всю душу целиком. Пока что мне удавалось его сдерживать. И хотя оно умудрялось несколько раз пробиваться через защиту центрифуги, я вовремя блокировал все его подступы к центру души. После этих неудачных попыток оно не решалось на новые вылазки, предпочтя внутренним атакам внешние. Силу человеческой души не сломить какой-то сумеречной твари.

— Значит, вот как оно проникает в наши души. Через их тёмные стороны. Всё правильно, ведь мы сами не решаемся копаться в своих тёмных воспоминаниях, предпочитая забыть их как можно скорее. Именно эта бесконтрольность и позволяет ему с лёгкостью овладеть нижними этажами души.

— Это правда. Знаешь, что первым делом предпринимает Хо, проникнув в подвал души? Оно пожирает наши страхи, после чего само становится нашим страхом. Благодаря поглощённым страхам, оно знает о нас всё — все наши слабые стороны, всё то, в чём даже мы сами не решаемся себе признаться. Дальнейшее проникновение остаётся делом техники. Мы сами открываем перед ним ворота своей души. Но способ спастись есть. Это полное абстрагирование, отвлечение, принудительная блокировка сознания. Чертовски сложная процедура, и получается далеко не сразу. Но работает безукоризненно. Результат ты видишь воочию.

— Одно дело знать, и совсем другое — применять.

— Тоже верно. В таком случае, могу дать только один совет. Необходимо обуздать свою ненависть. Это сильнейшая негативная эмоция, и самая страшная из всех. Ненависть порождает иллюзию всесилия и безнаказанности. Вне зависимости от того, заслуженная она, или нет. Чёрным факелом ненависть вырывается из подвала, и моментально погружает душу во тьму. Затапливает её до краёв мазутной поганью, заставляя человека зависнуть над пропастью бессознательности. Грозя неконтролируемым аффектом. А за лавиной ненависти, прячась в мутной черноте, из открытого подвала души неторопливо выплывает Хо. Ударная волна негатива открывает перед ним все двери к центру души, а темнота бурлящих отрицательных эмоций — надёжно прячет его до самого последнего момента, когда остановить его становится уже невозможно… Вот поэтому людям полезно держать себя в руках.

Ольга слушала Евгения, разглядывая мрачноватое внутреннее убранство центрифуги, видоизменяющееся по мере её подъёма. Подобие позвоночного столба завершилось непонятным ажурным наростом, от которого книзу тянулись длинные изогнутые отростки, похожие на кости. Часть этой диковинной конструкции была покрыта каким-то чёрным веществом. В местах расположения огромных грязных клякс виднелись шершавые углубления и дыры. Очевидно, мазутное вещество разъело костяной каркас.

— Старые следы активности Хо, — прочёл её мысли Евгений. — Не дотрагивайся до этой гадости. Она хоть и застыла, но всё ещё может быть опасной.

— Это можно как-то удалить?

— Не-а. Уж если Хо чего-то коснулось, эта печать останется навечно. Можно лишь постараться не допустить появления новых таких «чёрных меток».

— Жуть какая.

— Не бойся. Все опасности остались позади. Сейчас ты окажешься в очень загадочном месте. В промежуточной области, где органическая часть души переходит в неорганическую. На стыке материи и сознания.

Подняв голову, Оля увидела четыре странные долговязые фигуры, упирающиеся ступнями в костяные выросты ажурного каркаса. Их ноги и руки выглядели чрезвычайно тонкими и несоразмерно длинными, а спины врастали в стену. Тела живых статуй были напрочь лишены кожи. Головы, сплющенные с боков, напоминали золотые полумесяцы. Серпообразные черепа на треть погружались в стену затылочными участками. Глаза располагались по бокам, а кривые рты — внизу, разграничивали шею и нижний изгиб лицевого острия полумесяца. Заметив приближение Ольги, истуканы открыли глаза, и поочерёдно произнесли:

— Судьба.

— Свершится.

— Свершится судьба.

— Твоя.

Глаза всех четверых разом закрылись.

— Что это значит? — Ольга недоверчиво поглядывала на растущих из стены великанов снизу-вверх.

— Не обращай внимания. Это привратники. Материя, трансформировавшаяся случайным образом, под воздействием потока сознания. Сначала это были бесформенные наросты, представлявшие сложное хитросплетение органической структуры и биоэнергетических каналов. Но как только я попытался проанализировать их собственным сознанием, они тут же преобразились в таких вот идолов. Не бойся их.

Вращаясь по кругу, Вершинина рассматривала спящих гигантов. Трое из них выглядели абсолютно одинаково, четвёртый же был довольно сильно деформирован чёрной субстанцией. Ему до костей разъело левую руку, и значительно изуродовало половину туловища. Плоть была словно выжжена. Кости обуглены, искорёжены.

Когда девушка поднялась до уровня груди привратников, те разом протянули правые руки, ладонями навстречу друг другу. В перекрестии рук стало быстро аккумулироваться невидимое магнитное поле, чья сила притяжения тут же потянула Ольгу к себе. Влетев в некое подобие абсолютно прозрачной колбы, девушка застыла в ней, съёжившись в позе эмбриона. Разогнуться, да и просто пошевелиться было попросту невозможно. Незримое силовое поле сковывало её со всех сторон. Ей было совершенно не больно, да и продолжалось это заключение в энергетическом пузыре лишь считанные секунды. А потом начались настоящие чудеса. Вся четвёрка вдруг подняла руки, упершись ими в стену, по обе стороны от своих голов, после чего фигуры начали с хрустом прогибаться назад, словно пытались сделать мостики. И стены стали прогибаться вместе с ними. Вершина центрифуги начала распускаться, подобно бутону с четырьмя лепестками. Ольга почувствовала, что её кто-то тянет за руки и за ноги, но это ощущение, опять же, не было болезненным, а напротив, вызывало приятную истому, напоминающую чувство томного потягивания после пробуждения.

Пространство вокруг выворачивалось наизнанку, выпрастываясь само из себя. Вокруг засверкали то ли звёзды, то ли драгоценные камни. Пузырь энергии, захвативший Ольгу, лопнул, и тело девушки вновь обрело необычайную лёгкость.

— Привет, привет, — замигал рядом с ней яркий огонёк, вспыхивающий разными цветами. — Это я. Теперь ты можешь меня не только слышать, но и видеть.

— Женя? — Ольга поймала огонёк на ладошку, и улыбнулась. — Какой ты необычный.

— Я лишь кажусь тебе необычным. Ты ведь находишься внутри меня, поэтому сейчас я выступаю в виде сигнала, подаваемого моим сознанием. Лети за мной! Я покажу тебе кое-что уникальное! — огонёк порхнул с её ладони, и полетел через пространство, уверенно лавируя между звёзд-самоцветов.

Ольга оттолкнулась руками и ногами, так, как она привыкла делать во время плаванья, и полетела следом за ним. Огонёк Евгения постоянно терялся из виду среди множества цветных, сияющих частиц, но как только Оля останавливалась, ища его взглядом, он тут же откуда-то выскакивал, и снова манил за собой. Когда призрачные стразы пролетали совсем близко от её лица, ей чудилось, что это крошечные телеэкраны, на которых быстро транслируется какое-то изображение.

Но вот, наконец, Евгений вывел её на середину этой обширной россыпи, и она увидела, как в центре скопления, пульсируя, вращается внушительная золотая сфера, от которой в разные стороны тянутся тонкие и очень длинные хвосты-лопасти. Вкупе, это отдалённо напоминало размашистый пропеллер, раскручивающий вокруг себя мириады кристаллов-телевизоров.

— Сюда, сюда! — звал Евгений, летя к самому центру ослепительной золотой карусели.

— Это. Это похоже. На галактику, — восхитилась Оля.

Огонёк-проводник ответил весёлым смехом.

Девушка ожидала, что в середине светящегося завихрения находится нечто вроде портала, и ей даже в голову не могло прийти то, что ожидало её в момент соприкосновения с неизвестностью. Запоздалое осознание не поддавалось никаким логическим определениям. На самом деле это не она проникала в пульсирующую «галактику», а «галактика» проникала в неё. Жадно втягивалась каждым квадратным микроном её существа. С невероятной быстротой. Всё окружающее её пространство сжималось с чудовищным ускорением. Втянув в себя остатки пространства, подобие чёрной дыры, образовавшейся в области её солнечного сплетения, начало втягивать Ольгу саму в себя. Последнее, что она увидела — свои руки, которые, словно резиновые, вытягиваются куда-то вперёд, удаляясь на сотни, тысячи километров. Это сопровождалось протяжным звуком её крика, звучащего, казалось, где-то далеко-далеко…

— Внимание… — произнёс Евгений голосом робота. — До выхода из стазиса осталось три, две, одна…

Сначала, откуда-то из небытия прилетел звук её голоса. Потом она вновь увидела свои руки — совершенно нормальные, не вытянутые. Тут же, из-за спины у неё шустро вынырнул поблёскивающий огонёк Евгения.

— Как тебе? Необычно, правда? — весело заморгал он. — Привыкай. Здесь всё по-другому. Это место не подчиняется физическим законам. Иногда, чтобы войти — необходимо выйти. Или же самому стать дверью между двумя пространствами. Это невозможно описать словесными определениями. Но самое интересное ждёт тебя впереди. То, что ты приняла за галактику, называется «анималитическим гироскопом». Он выполняет функцию силового ротора, и создаёт тягу, обратно-пропорциональную «пылесосу» колодца души. Подъёмный вихревой поток в центрифуге — его заслуга. Душа не может существовать без этого вечного двигателя, который является её непоколебимым стержнем, опорой, гарантом равновесия. Именно он позволяет нам ориентироваться не только во внешней, но и во внутренней обстановке. Незыблемый компас души, работающий благодаря биению нашего сердца.

— Подумать только.

— И это ещё не всё. Равновесие, создаваемое энергетическими потоками, обеспечивает устойчивость для… В общем, ты сама сейчас всё увидишь. Свет!

Послышался щелчок, и загадочное голубое сияние осветило гигантскую чашу, над которой медленно парила Ольга. На дне безупречно-гладкого углубления, в самом центре, располагалась странная конструкция, включавшая в себя пирамиду, на острие которой быстро вращался массивный шар. Каждая грань пирамиды несла на себе загадочные пиктограммы. Скорость вращения шара было столь велика, что временами от него отлетали белесые потоки, которые раскручивались по непредсказуемым орбитам, а затем рассеивались лёгкой исчезающей дымкой.

— Рад представить тебе центр душевного равновесия. Я называю это великолепное сооружение «антенной», поскольку именно оно обеспечивает нашу постоянную связь с ноосферой. Постепенно развивая эту теорию, я практически сумел доказать факт человеческого единения с эфиро-торсионными полями. У меня есть предположение, что наша память — и есть часть ноосферы. В сообществе, мы образуем единое, целостное информационное пространство. И знаешь, что из этого может вытекать? То, что человечество обладает коллективным разумом! Только устроены мы так, чтобы считать себя уникальными. Индивидуализм необходим для эволюции, для развития…

— Надеюсь, что это только твои догадки. Лично мне не хочется чувствовать себя пчелой, или муравьём.

— Хех! Это мало кому хочется. Но вполне может так статься. Ты видишь этот вращающийся глобус? Он не падает исключительно благодаря системе равновесия. Это и есть центральный передатчик. Стоит ему отклониться хотя бы на йоту — и это заметно скажется на нашем поведении.

— А он всё-таки может отклоняться?

— Да. Смещение может быть вызвано, например, сильным сотрясением. Когда неудачно ударишься головой. Восстановить изначальный баланс после этого всё же возможно, хоть и крайне проблематично. Ведь это также может вылиться в полную перенастройку всей системы памяти, в результате которой порвётся связь со всеми твоими воспоминаниями. Восстановившемуся передатчику придётся настраиваться, скажем так, на новую частоту. В медицине это называется амнезией: полной, или частичной — всё зависит от тяжести случая.

— Потеря памяти возникает из-за банального разрыва ментальной связи с ноосферой?

— Теоретически — да.

— А как насчёт старческого склероза?

— Склероз возникает из-за нарушений мозгового кровоснабжения. Наш мозг — это процессор души, и для нормального функционирования его сложной нейронной системы требуется стабильный приток крови. С возрастом, кровоток постепенно нарушается, что приводит к дестабилизации в работе «антенны». Сфера начинает отклоняться, менять частоту вращения, одним словом — давать сбои. Люди же воспринимают это как рассеянность, забывчивость, потерю чувства места и времени. В памяти начинает твориться беспорядок и хаос. Короче говоря, старость — не радость.

— И это тоже теоретически?

— А что поделать? Я ведь не учёный. Поэтому делаю выводы, основываясь на увиденном, прочувствованном, пережитом. Ты, конечно же, можешь не признавать моих гипотез…

— О чём ты? Всё это очень интересно. А что касается научности, то человечество начинало изучать окружающий его мир именно по такому же принципу, опираясь на увиденное, прочувствованное, домысленное. Не все теории поначалу были верными, но со временем их исправили, переосмыслили, отшлифовали. В этом и заключена суть науки. И, заметь, слава всегда достаётся первопроходцу, даже не смотря на то, что он мог ошибаться. Здесь ты — первопроходец. От того, что я сегодня увидела, можно легко рехнуться умом, не говоря уже о попытках как-то всё это охарактеризовать, объяснить понятными словами.

— Мне помогло время. Время и наблюдения, — скромно ответил Евгений. — Ну что мы всё обо мне, да обо мне. Как будто другого момента нет. Полетели дальше! За мной.

Ольга взмыла над бесшумно вращающимся шаром, и помчалась наверх, в иную сферу. Словно невидимые шторы раскрылись перед ней, обнажив некую сложнейшую структуру, выглядевшую как сплошное переплетение прозрачных золотистых трубок, которые соединялись друг с другом под разными углами. В местах их соединений светились хрустальные шарики. По трубкам с неимоверной скоростью носились зримые сигналы. Когда они достигали соединительного шарика — тот вспыхивал, точно крошечная фотовспышка. Из-за обилия сигналов, вся эта гигантская перепутанная сеть сверкала и искрилась, как снег под луной. Её вид заворожил Ольгу.

— Ты в верхнем блоке памяти. Это его структура — каркас. Как видишь, система — сложнее некуда. Такова наша непосредственная память. Здесь представлена её внешняя сторона. Логический концентратор. Именно ему мы обязаны мучительными часами зубрёжки в школьные и студенческие годы. Каким-то совершенно невообразимым образом он отделяет агнцев от козлищ, не удосуживаясь при этом посоветоваться с нашим разумом. Если информация признаётся им как несущественная, то он будет упрямо отсеивать её, запихивая в кэш-отделение промежуточной памяти. Обычно это происходит когда информация не вызывает у нас чётких ассоциаций, и не возбуждает интереса. Насильственное впихивание такой информации в память при этом выглядит так же, как настойчивое тыканье пальцем в кнопку лифта, когда тот занят. Рано или поздно лифт приедет, но палец к тому моменту успеет порядком разболеться.

— Эти бегающие сигналы — твои мысли?

— Нет. Это их составляющие. Мысль — есть упорядоченная цепочка фрагментов. Удобоваримая для обработки сознанием. Здесь конструируются такие цепочки.

Они влетели в гущу беспорядочно пересекающихся линий-трубок, какое-то время летели всё глубже и глубже, петляя между ними. И чем дальше Ольга углублялась в этот абстрактный лабиринт, тем меньше она становилась. Трубки толстели на глазах, и расстояние между ними существенно увеличивалось. До той поры, пока впереди вдруг не показался вход в открытую трубку. Именно туда и юркнул Евгений, увлекая за собой Ольгу. Они помчались по стеклянному туннелю, сквозь прозрачные стены которого было видно, как по соседним линиям-переходам проносятся сигналы-призраки.

— Попрощайся с зоной логики, — предупредил Евгений. — Впереди тебя ждёт зона абстракции. Там всё постоянно меняется, причём настолько кардинально, что охарактеризовать эти трансформации фактически невозможно. Хотя, на мой взгляд, всему можно дать разумное объяснение.

— Я тоже так считаю… Но, что это? Что со мной опять происходит?

Ольга запоздало поняла, что её тело начинает вытягиваться, принимая неестественную веретенообразную форму. Словно пластилиновая, она вытягивалась всё сильнее и сильнее, после чего начала терять очертания, превращаясь в какую-то расплывчатую амёбу.

— Всё хорошо, — лукаво ответил Евгений.

Бесформенную Ольгу начало с плеском размазывать по стенам трубки, неся вперёд на огромной скорости. Бултыхаясь и смешиваясь сама с собой, она чувствовала, что превращается в воду. Теперь она могла видеть окружающий мир всей поверхностью своего жидкого тела, а не только глазами. Начавшееся было головокружение, прекратилось. Ей даже начала нравиться сумасшедшая гонка по трубе. Всё естество переполнялось блаженной усладой, дарованной лёгким и стремительным скольжением. За стеклянными стенками трубы виднелись хитросплетения великого множества подобных прозрачных труб, по которым мчались наперегонки с ней многочисленные потоки блестящей, отливавшей хромом субстанции, похожей на ртуть.

Ликующее упоение неожиданно прервалось, сменившись резким провалом в абсолютно чёрный туннель. Труба изогнулась продолговатым зигзагом, подбросив Ольгу сначала кверху, а потом, почти сразу же вниз, и, под большим напором, выбросив из себя в виде тугой струи — прямо в ванну, до краёв наполненную пеной. Вынырнув, она тут же приподнялась над густой пенной шапкой, словно Афродита, приобретя свою привычную человеческую форму.

Обеими руками девушка стёрла пену с лица, после чего открыла глаза. Умиротворённо журча, тёплая вода струилась из крана, падая среди пышных белых сугробов. Ванная комната поначалу выглядела расплывчатой и неестественной, но вскоре стала обретать чёткость своих очертаний. Ольга, по привычке, не глядя, потянулась рукой за полотенцем, и, с запоздалым удивлением, нащупала его там, где оно всегда висело. Догадавшись, она вздрогнула. Это же её ванная. Только что-то в ней определённо было чужим. Каким-то не таким, не повседневным. Словно кто-то попытался наспех смастерить её точную копию.

— Ты правильно мыслишь, — подтвердил голос Евгения. — Человеческое сознание не привыкло к восприятию ощущений, независимо от сопутствующих им визуальных образов. Потеряв ассоциативную основу, твой разум попытался воссоздать окружающую обстановку по лекалам памяти. Но так как он сейчас интегрирован в моё сознание, пользоваться ему приходится моей памятью, а не твоей. Поэтому твоя ванная и выглядит необычно. Ты видишь её такой, какой её помню я. Видишь её в моих воспоминаниях.

— Но она же совсем не похожа. Вот и зеркало совершенно другое, и шампуня у нас такого отродясь не было.

— Прошло немало времени после моего последнего визита. Да и не так уж часто я в неё захаживал.

— Ладно. Не важно, — Ольга поспешно вытерлась полотенцем, на ходу обнаружив, что оно превратилось в одежду. — Куда мне дальше идти.

— Здесь только одна дверь.

Сделав несколько коротких шажков, Ольга почувствовала, что её ноги становятся ватными. Стараясь двигаться как можно увереннее, и не шататься, она подошла к двери, открыла её, и… Ванная тут же исчезла. Вокруг замелькали какие-то мимолётные картинки, словно вокруг была сфера, заполненная изнутри множеством разнокалиберных видеомониторов. Присмотревшись, девушка поняла, что иллюзия имеет значительно более сложную структуру, нежели казалось на первый взгляд. Мониторы располагались не только по окружности сферы. Они были повсюду, нарушая все физические законы, заполняя сплошь всё пространство, наслаиваясь, и пересекая друг друга. Не смотря на подобный сумбур, хаотичность их образований абсолютно не создавала путаницу. Напротив — здесь чувствовалась явная систематичность и упорядоченность. Каждый образ можно было выделить и рассмотреть, даже если он находился в самом дальнем уголке… А существовало ли здесь вообще понятие «дальний уголок»?

— Блок зрительной памяти, — пояснил Евгений. — Здесь транслируются визуальные отображения всего когда-либо увиденного мной.

— Вообще всего?

— Да. Но используется лишь ничтожная доля отображений. Здесь, согласно общему принципу работы памяти, существует система приоритетности хранения. Самые яркие и чувственные восприятия сохраняются дольше всех остальных. Менее значимые — постепенно отводятся на задний план. До востребования. Все незначительные воспоминания складируются в отдельном блоке памяти, и архивируются. Поэтому, когда мы силимся вспомнить, как выглядела какая-то несущественная деталь из прошлого, то не всегда нам это удаётся в полной мере. А когда вспоминаем, то зрительный образ, как правило, отображается не вполне адекватно. Частенько с примесями посторонних деталей. Например, ты можешь быть уверенной в том, что такси, подвозившее тебя на прошлой неделе до дома, было жёлтой «Волгой», в то время как на самом деле, это была «Лада» белого цвета. Разум, по умолчанию, относит подобные зрительные отождествления к разряду «несущественных». Покопавшись в архиве памяти, можно докопаться и до истины, но, в основном, никому это не нужно.

Ольга переводила взгляд с одного экрана, на другой. Чаще всего ей на глаза попадались фрагменты полутёмной каюты, и других помещений «Эвридики». Время от времени, она, точно в видеозаписи, видела саму себя. Также, несколько раз перед ней промелькнуло лицо Сергея. Точно обрывки кинохроники, повествующей об их жизни на корабле, проносились перед её пытливым взором.

— Точнее, клипы, — опять вклинился в поток её размышлений вездесущий Женя. — Короткие проигрыши событий прошлого. Наша память — привередливый монтажёр, непрерывно режущий плёнку текущего визуального отображения. Выдёргивающий из неё самые значимые, по его мнению, моменты. Образы, слова, движения, жесты, поступки…

— Здесь, как вижу, и я отметилась.

— Разумеется. Память о тебе особенно ценна. Вот, посмотри.

Несколько крошечных мониторчиков сомкнулись в один большой экран, на котором Ольга увидела себя, но не в настоящем, а в прошлом. Такой, какая она была несколько лет назад. Изображение выглядело слегка смазанным и расплывчатым. Задний план размазывался гораздо сильнее. Видимо, это обуславливалось тем, что смотрящий сконцентрировал взор непосредственно на её лице.

При всём этом, Оля испытывала ряд весьма необычных ощущений. Ей казалось, что она одновременно смотрит на себя со стороны, и, при этом, присутствует там — по ту сторону экрана. Как будто она оказалась единовременно в двух разных пространственно-временных точках. Позади неё шелестел лес. Золотилось клонящееся к закату солнце. Звучал мелодичный птичий пересвист. Ольга из прошлого шевелила губами, но голоса слышно не было. С той поры утекло так много времени, что произнесённые фразы успели стереться, и кануть в лету. Осталось только изображение. Немного неровное, немного подёргивающееся, словно сотканное из лоскутков. Из разных кадров.

— Это, когда мы… — начала было Вершинина.

— Да. Когда ездили на залив. Помнишь, как было здорово? Я тогда не умел плавать, и едва не утонул. Но всё равно… Было так чудесно.

— Не спорю. Хорошая была поездка. И удивительное время.

— Удивительное.

— Как я понимаю, здесь транслируются твои обычные воспоминания. Ты вспоминаешь свой дом, своё детство, своих родителей, друзей, коллег по работе, и даже просто знакомых. Вспоминаешь меня такой, какой я была раньше, но…

— Но, что? — голос Евгения изменился.

Он задал вопрос, даже не смотря на то, что уже знал продолжение Ольгиной фразы.

— Почему ты не вспоминаешь о нём? Неужели у тебя не сохранилось ни единого воспоминания о…

— Хватит! — сорвался Женя. — Прошу тебя, только не об этом.

Экраны вокруг начали меркнуть один за другим. Большое изображение Ольги на центральном мониторе расплылось мутным розовым пятном.

— Ладно, ладно, извини, — Оля только сейчас поняла, что любопытство сыграло с ней злую шутку.

Всё это время Евгению удавалось какими-то чудовищными усилиями ограждать её от воспоминаний, связанных с Хо. Его разум умудрялся блокировать их, упорно абстрагируясь и отвлекаясь. Но теперь, когда она сама сделала запрос. Когда невольно затронула эту запретную ячейку памяти, сознание заработало уже рефлекторно, по собственным биологическим алгоритмам, не повинуясь приказам разума. На темнеющих экранах начало вырисовываться что-то чёрное и пугающее. Процесс был необратимым, и Евгений прекрасно понимал это.

— Быстрее! Уходи от сюда! — не скрывая растущей паники, воскликнул он.

Ольга бросилась прочь от большого экрана, но её со всех сторон окружали десятки мелких. Она металась во все стороны, но экраны были повсюду. Они затуманивались по одному, после чего, словно сговорившись, начинали демонстрировать степенно проявляющийся кошмар.

В какой-то момент, девушка увидела проблеск среди угрожающего мерцания обступавших её экранов. Рванувшись в том направлении, она пробилась сквозь чернеющие образы, плавающие в многомерном пространстве, и теперь уже явственно увидела совершенно белый экран, выглядевший на фоне остальных чуждым и инородным. Его размеры как раз позволяли Ольге втиснуться в него, как в окошко.

— Да, да! Туда! Скорее! — окончательно развеял её сомнения сорвавшийся на крик Евгений.

Последний решительный рывок вперёд, и она влетела прямо в белоснежный прямоугольник ослепившего её света. Повинуясь инерции, Ольга какое-то время продолжала скользить в пространстве, словно космонавт в невесомости. Потом скорость её полёта замедлилась, и она зависла на одном месте.

— Прости, это была моя ошибка. Я не хотела, — начала извиняться девушка, но Евгений её перебил.

— Ничего. Всё обошлось. Ситуация под контролем.

— Я должна была подумать, прежде чем задавать подобные вопросы.

— Всё в порядке. Это был закономерный вопрос. Я вовремя на него среагировал, и вывел тебя в безопасную зону. Не думай более об этом.

— Где это я?

К ней постепенно возвращалось зрение. Слепые пятна, словно шторки на обоих глазах, постепенно уменьшались в размерах, стираясь всё сильнее, с каждым очередным морганием век. Наконец, Ольга увидела нечто невообразимое, раскинувшееся вокруг, и являвшееся чем-то вроде сложнейшего лабиринта, состоявшего из серых блоков, несущих на себе замысловатую систему ячеек. Позволив ей как следует рассмотреть окружающую сюрреалистическую обстановку, Евгений внёс пояснения.

— Ты в центральном блоке памяти. Это что-то вроде библиотеки. Или архива. Видишь эти блоки? Они не просто висят в пространстве. Они могут двигаться, трансформироваться, соединяться и разъединяться. В каждой маленькой ячейке хранится какая-то информация. Вся долговременная память подразделяется на множество кластеров. Начиная от полностью автономных блоков, в которых хранятся сведенья об элементарных функциях: речь и язык, идентификация повседневных предметов обихода, привычные маршруты, образы близких людей, и тех, с кем приходится регулярно общаться, ну и так далее, тому подобное. И заканчивая удалёнными блоками, использование которых требует мыслительных запросов. Фамилии одноклассников, с которыми учился в первом классе, название санатория, в котором отдыхал лет десять назад, текст какой-нибудь старой песни, и прочее из того же разряда. Постоянное движение блоков, и их взаимодействие, обеспечивается регулярной подачей на них электропитания. Да-да, нашу память обслуживает самая настоящая биоэлектростанция.

— Дай, угадаю. Эту роль выполняют нейроны?

— Совершенно верно. Лишившись энергии, блок отключается, что вызывает частичную потерю памяти. Данные не могут храниться в неработающем блоке, и тут же стираются.

— Ошибаешься. Утерянную память можно восстановить. Очень часто люди, потерявшие память, всё вспоминают.

— Если информация стирается, то это не значит, что безвозвратно. Как я уже объяснял, люди, по сути своей, живые троллейбусы, дуги которых подключены к ноосфере Земли. Связь с эфиром информационного пространства обеспечивает резервное копирование полученных нами данных. Потеряв часть информации, разум начинает искать недостающие детали в ноосфере, и, обнаружив, восстанавливает. Не у каждого это получается, и не всегда в полной мере, но всё-таки это возможно. Гораздо хуже, когда у человека рвётся связь с ноосферой. Тогда он превращается в овощ.

— Природная база данных. Естественный суперкомпьютер. Поразительно.

— Что есть — то есть. Но не будем останавливаться. Чтобы проникнуть к центру души, нужно отыскать в этом хранилище нужный ключик. Эта задача под силу только одному человеку. Угадай, кому? — Евгений усмехнулся, и продолжил. — Давай, за мной!

Огонёк похожий на светлячка, помчался вперёд, выписывая всевозможные кульбиты. Ольга старалась его догнать, но эти старания давались ей с трудом, так как двигаться в необычном пространстве было делом непростым. Приходилось неуклюже барахтаться, и совершать нелепые рывки, точно мухе, угодившей в тазик с водой. Кубические блоки памяти лениво пролетали мимо неё, едва не задевая углами. Наконец, Евгений юркнул между двумя массивными панелями, и остановился около открывшейся камеры, призывно замерцав.

— Сюда. Сюда.

Ольгу немного занесло в сторону, но она успела ухватиться рукой за край выемки, и легко подтянулась. Кувыркнувшись в открытый проём, Вершинина провалилась в совершенно иное измерение, где события сменяли друг друга с поразительной быстротой и непредсказуемостью. Это было уже не стороннее созерцание экранов памяти, а непосредственное в ней участие. Ольга впервые заново переживала десятки разнообразных событий, произошедших не с ней. Но флэшбэки были такими отчётливыми, что её сознание начало сомневаться в том, что это происходило не в её жизни. Какие-то встречи, разговоры, лица. Всё это параллельно перемешивалось с кашей обрывистых размышлений, дополнительно сдабриваясь эмоциями и чувствами.

Потом воспоминания вдруг прекратились, и остались только чувства. Целый спектр чувств. Они вспыхивали, перетекали друг в друга, будоражили и возбуждали. Радость, мечта, стыд, нетерпение, обида, тоска, страх, надежда, неуверенность, и любовь, любовь, любовь. Последняя заглушала все остальные вспышки чувств. Она была неистовой, жадной, изматывающей, безумной — нетипичной в Ольгином понимании. Чуждая, иная любовь.

Получив словесное определение данного набора эмоций и ощущений, Ольга наверняка бы охарактеризовала это как угодно, но только не любовью. И лишь впитав их, изведав и ощутив, она смогла дать верную характеристику.

— «Неужели мужчины так испытывают любовь?» — невольно подумала она. — «Неужели мы такие разные?»

Как ни странно, Евгений, который был способен «подслушивать» её мысли, никак на это не отреагировал. Волна чувств и эмоций внезапно схлынула, оставив Ольгу наедине с абстрактными метаморфозами. Вокруг что-то клубилось, завихрялось, перемешивалось, словно она оказалась внутри разноцветного пластилинового комка, разминаемого невидимыми руками. После этой ассоциации, к ней пришло понимание того, что Евгений, оказывается, всё это время о чём-то ей говорил. Но его слова стали восприниматься только сейчас.

— …именно поэтому существует прослойка между непосредственной памятью и внутренним контуром души. Это наша защита, и, как ни парадоксально, ахиллесова пята. Эмоциональные всплески хоть и призваны рассеивать деструктивные потоки, но иногда, именно они становятся причиной тяжёлых психических травм… Ты меня слушаешь?

— Да. Конечно, — немного запоздало ответила Ольга. — Про эмоции я поняла. На себе испытала. Теперь я знаю, что ты чувствуешь. Спасибо тебе за это великое доверие.

— Подожди. Наше путешествие ещё не закончилось.

— Разве это не центр твоей души?

— А что ты видишь?

— Ну-у. Сложно сказать. Какую-то абстрактную хаотичность.

— Считаешь, что абстракция и хаос могут быть душевным центром?

— Почему бы и нет? Обычно люди представляют душу именно такой — непонятной, неопределённой, бесформенной. Никто не может внятно объяснить, как она выглядит. Все её чувствуют, но никто не может представить её облика. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что душа — есть непостижимая субстанция, не имеющая формы.

— Хм. Может быть ты и права. Может быть, у кого-то в душе действительно нет ничего, кроме хаоса и абстракции. Абстракции и хаоса…

— Но ты ведь к таким не относишься?

— Нет. Всё дело в том, что мы с тобой сейчас видим совершенно разные вещи. То, что мне понятно — ты понять не в состоянии. И дело не в ограниченности твоего ума, а в разных способах восприятий. Во внутреннем контуре всё строится исключительно на них. Вот почему существует поговорка «чужая душа — потёмки».

— Значит, я не смогу увидеть центр твоей души?

— Сможешь. Тебе нужно настроиться на мой поток восприятий. Для этого необходимо на время отвлечься от своих чувств. И пожить моими чувствами.

— Каким образом?

— Посредством своей памяти. Ты только что прочувствовала то, что чувствую я. О чём думаю, о чём переживаю, о чём мечтаю, к чему стремлюсь. Достаточно просто вспомнить это, и всё получится.

— Просто? Ну, кому как. Я, конечно, попробую, но не уверена…

Ольга призадумалась. Отмотав в памяти несколько минут назад, она попыталась заново осмыслить то, что пережила. Сначала воспоминания показались ей бессмысленным сумбуром, являвшимся не чем-то определённым, а напротив — целым массивом, состоящим из нагромождения переплетённых между собой чувств и эмоций. Она уже решила отказаться от этой затеи, когда вдруг её посетила мысль, что всё это ей отчасти знакомо. Подобная чехарда свойственна мыслям любого человека, в том числе и ей самой. Мысли имеют родственную природу. Только расположены они в ином порядке. Если сопоставить аналогии, и провести параллели, то очень даже можно обнаружить сходные структуры и свойства. Ум заработал в ином направлении, развивая эту любопытную теорию. И чем больше она об этом думала — тем понятнее становились чужие мысли. Словно включился невидимый синхронный переводчик.

Основываясь на полученных данных, Ольга поняла, что некие потоки мыслей имеют существенный приоритет. Как будто бы сами навязываются сознанию, демонстрируя свою значимость. Глупо было не ухватиться за них, и не позволить разуму углубиться в расшифровку их настойчивых мотивов. Вместе с входящим потоком закодированной информации, Оля получала растущее чувство чего-то необъяснимого. Словно открывала для себя мир с совершенного иного ракурса.

Первым ощущением, которое она смогла самостоятельно осознать, оказалось чувство трепетного подобострастия, по отношению к чему-то священному, непререкаемому и вожделенному. Недосягаемость этого безупречного идеала настолько завораживала и томила, что хотелось плакать… Или писать стихи. Хотелось слепо ползти к этому тёплому пятну света, среди непроглядной колючей темноты. Казалось, что его слабые лучи вот-вот согреют, обласкают, вселят покой и умиротворение в несчастную метущуюся душу.

Всё сильнее и сильнее Ольга проникалась сладостным безумием этого дурманящего преклонения перед заманчивым незнакомым кумиром. Холодная независимость, излучаемая его вожделенным образом, разбавлялась почти детской, трогательной незащищённостью. Словно наивный, крошечный котёнок, съежившийся посреди многолюдного тротуара, на котором его никто не замечает, и вот-вот кто-нибудь наступит, вот-вот кто-нибудь пнёт. Даже не специально. А лишь потому, что не заметили. Не разглядели. А что уж говорить про врагов. Про безжалостных бессердечных мерзавцев, которые не упустят возможности причинить зло беззащитному существу.

От этих сердобольных мыслей у Ольги сжалось сердце. Чувства переполняли её, подкатывая к горлу. «Какая прелесть. Какая она очаровательная… Хм. Она? А почему вдруг она? Почему не он?» Уверенность в том, что объект обожания был именно женского пола, явно не вызывал сомнений. «Какая она миленькая. Подумать только, сколько изящества и нежности вложила в неё природа. Само совершенство. Как сладостно замирает сердце, при одном лишь упоминании её чудесного имени… Имени?» В полнейшей растерянности Ольга открыла глаза. «Вот так дела. Хотя, чему удивляться? Это же его грёза. Его объект воздыхания. Образ, скорее фантастический, нежели реальный, мирской. В ней больше от сказочного эльфа, чем от человека. Вся эта воздушность, магнетическая притягательность, изысканность. Грех не влюбиться в саму себя. Какая я здесь хорошенькая. Самая лучшая на свете. Самая дорогая и любимая. Жизнь без меня теряет всяческий смысл. Стоп. Что за приступ маниакального нарциссизма?»

Вершинина вовремя ухватилась за ускользающую нить здравого смысла, вынырнув из сладострастного дурмана самолюбования. «Какая же злополучная напасть — эта любовь. Бедный Евгений действительно помешан на мне. Ему можно только посочувствовать… Но, что это? Неужели получилось?»

Сознание прояснялось, придавая неведомой сути определённые и понятные черты. Как если бы она вдруг начала видеть окружающую обстановку совершенно другими глазами. Всё чётче обозначался заветный ориентир. Шаткая тропа, похожая на подвесной мостик без перил. Воображаемый кумир отступил в сторону, и, лучезарно улыбаясь, сделал пригласительный жест. Клубящееся пространство расступалось, открывая путь, и пропуская дальше — к заветному центру. Было заметно, что происходящие вокруг колебания синхронны, и придерживаются чёткой закономерности. Более того, их ритмика сопровождается мелодией, доносящейся непонятно откуда. Музыка изумляла своей заурядностью. Это была обычная современная попса, навязшая в зубах, и основательно надоевшая. Но теперь она звучала как-то по-иному. Как-то в тему. С заразительной бодростью. Иногда слышался чей-то голос, напевающий слова песни в таком стиле, будто мурлыкал себе под нос.

— Это что ещё за караоке? — не удержалась от вопроса Ольга.

— Всего лишь побочный эффект работы биоритмического синхронизатора, — ответил Евгений. — Не обращай внимания. Скоро это закончится.

— Откуда эта музыка? Её душа издаёт?

— Можно и так сказать. Звук действительно идёт от центра души. Пульсация ядра находится во взаимосвязи с настроением. Поэтому, частота биоритмов регулярно меняется. Когда внутренняя ритмичность совпадает с внешней — получается гармоничный резонанс между внутренним и внешним миром. Это вызывает у человека состояние близкое к эйфории. Поэтому люди любят музыку. Звуковые волны оказывают на наши души весьма значительное влияние. Например, плавные и спокойные мотивы — настраивают нас на успокоение, сосредоточение, трезвое осмысление чего-либо. А резкие раскатистые ритмы — напротив, будоражат, отупляют, побуждают к решительным действиям. Ритмичная музыка — вообще опасная штука. Правильно настроенный ритм может запрограммировать человека на любой лад, вплоть до зомбирования. Поэтому, испокон веков она не теряла своей значимости. Взять те же военные марши. Правильно построенный маршевый ритм способен напрочь отбить у солдат страх перед смертью.

— Музыка души…

— У каждого она есть. Если мы чувствуем, что данные звуковые колебания совпадают с нашим душевным ритмом, то поневоле начинаем поддерживать этот напев. Редко кто из нас не замечал «привязавшейся песни». Когда ходишь, и, сам того не замечая, насвистываешь, или напеваешь ту или иную песенку. Мы воспроизводим её, потому что такой же мотив звучит у нас в душе. Музыка прокручивается в сознании, как магнитофонная запись, и от неё бывает очень трудно отделаться. Вообще, такое музыкальное сопровождение происходит у нас практически постоянно. Мелодии меняются в зависимости от меняющегося настроения. Порой, не имея возможности подобрать из фонотеки памяти нужную композицию, мы начинаем собирать её самостоятельно, из фрагментов различных песен. Или же придумываем с нуля, ловя волну своего внутреннего музыкального вдохновения. Так или иначе, в каждом из нас звучит собственный мотив.

Слушая проводника, Ольга наблюдала, как бурлящая вокруг неё материя постепенно застывает, заменяя свои аквамариновые тона, всё более тёмной палитрой, усиливая давящую угрюмость серых оттенков.

— Мне всё больше кажется, что я здесь не желанная гостья, — предположила девушка.

— Это естественная реакция. Любое внешнее воздействие сперва вызывает подозрение. Не говоря уже о том, что мне не раз приходилось испытывать агрессивные вторжения извне. И это не могло не повлиять на формирование психических рефлексов, срабатывающих независимо от моей воли. Выбрось сомненья из головы, и не придавай значения этим пустякам. Душа безобидна. Здесь тебе ничто не угрожает.

Стены вокруг застывали в виде шершавой лепнины, словно кипучая масса вдруг затвердела до состояния камня. Коридор вращался, меняя местами пол и потолок, но гравитация при этом оставалась прежней. Ольга только сейчас обратила внимание на то, что больше не летит в пространстве, а идёт по тропе, подчиняясь силе притяжения.

Лепные наросты, покрывавшие стены, имели отнюдь не произвольное строение. В хаотичном переплетении окаменевшего ворса можно было разглядеть многочисленные нагие человеческие фигуры. На первый взгляд, они были вмурованы в стену, но при более подробном рассмотрении, выяснялось, что сама стена сплошь состояла из них. Фигур было так много, что они создавали собой кладку, подобно кирпичам. Спрессованные, перепутанные, искорёженные. Некоторые были изломаны под самыми противоестественными углами, повинуясь извращённому замыслу неведомого архитектора.

— Это не то, что ты подумала, — поспешил оправдаться Евгений. При этом его голос звучал далеко, и приходилось прислушиваться, чтобы его услышать. — То, что ты видишь, не имеет с садизмом ничего общего. Это не камера пыток, и не пещера ужасов.

— Тогда, что это?

— Недоброжелатели, злопыхатели, завистники, грубияны, обманщики, предатели, злодеи. Все те, кто проникали в душу, чтобы в неё плюнуть. Те, кто норовили оскорбить, растоптать, унизить. Те, кто оставили в душе неизгладимые шрамы. Те, кто причиняли мне боль…

— Они…

— Они не люди. В прямом смысле этого слова. Это даже не скульптуры. То, что ты видишь — неизгладимые следы, оставленные ими, в память о них. Их слепки. Как знаки, как напоминания.

— Как же их много.

— А ты как думала? В своей жизни, мы встречаем плохих людей примерно столько же, сколько и хороших. Но всё равно нам кажется, что плохих встречалось на порядок больше. Это потому, что запоминаются они нам гораздо ярче и долговременнее.

Ольга крутила головой по сторонам, поражаясь многообразию фигур. Некоторые из них, как оказалось, имели облик скорее демонический, нежели человеческий. Ребристые, драконьи хребты, акульи челюсти, изломанные перепончатые крылья, и длинные острые шипы, выступающие из мускулистых тел. Без пояснений Евгения она поняла, что порождало такие образы. Неким подсознательным восприятием, особо лютые недоброжелатели представлялись в виде страшных химер, изуродованных ненавистью.

Не смотря на кажущуюся хаотичность и беспорядочность расположения тел, в нём явно прослеживалась некая закономерность. Все головы были повёрнуты в одну сторону. Застрявшие и перепутавшиеся тела определённо выгибались таким образом, что, казалось, они тянутся к какой-то единой точке, влекущей их с неистовой силой. Сотни кривых узловатых рук, со скрюченными пальцами, протягивались к этому всеобщему центру, образуя на стене толстую щетину, словно иглы у дикобраза. Вытягиваясь, некоторые туловища даже разрывались — настолько сильным было их устремление. И, судя по ненависти, исказившей их лица, намеренья у них предполагались явно недобрыми. Но что-то вовремя остановило их здесь, на подступах. Заставило закоченеть, превратившись в немые памятники чужой злобы.

Наконец, причина стала понятной. Холод. Дальнейшее продвижение всё больше напоминало путь внутри огромного рефрижератора. В воздухе кружились лёгкие снежинки. На застывших телах недоброжелателей появился белый налёт, а среди их искривлённых конечностей струилась резвая позёмка. Так вот в чём дело. Всё, что попадает сюда — попросту замерзает. Не по-настоящему, разумеется, а метафорически. Любое воздействие сталкивается с ледяным пренебрежением. И это не природное свойство, а приобретённое. Вынужденная мера. Иначе, он не смог бы выжить в этом мире. Постоянно получая глубокие душевные раны, этому человеку пришлось сделать нелёгкий выбор, и заморозить собственную душу. Чтобы защитить израненное сердце, чтобы облегчить свои страдания. Лёд превратил его в нелюдимого робота, в Кая из «Снежной королевы», зато он перестал бояться людей. Перестал реагировать на их несправедливость, жестокость, грубость. Именно это спасло его от нападения Хо. И спасает до сих пор. Покрытый инеем панцирь, сковавший душу. Непробиваемая скорлупа, оберегающая ранимую сердцевину. Броня, превратившаяся в саркофаг…

Под ногой хрустнула ледяная корка. Тёмные фигуры недоброжелателей завершились, уступив место блестящему льду с растопырившимся в разные стороны частоколом остроконечных сосулек. Замёрзшая пещера имела определённое сходство с холодным адом, созданным Хо, но, в отличие от последнего, здесь полностью отсутствовало давящие чувства страха, тоски и уныния. Даже оставшиеся позади жутковатые монстры, замурованные в стенах, не вызывали никаких отрицательных чувств. Как если бы они были наивными пластмассовыми страшилками из «комнаты страха» в пресловутом Луна-парке.

Также, не смотря на свирепый мороз, способный моментально заморозить всё и вся, Ольга абсолютно не чувствовала холода. По её ощущениям, температура в туннеле была близка к комнатной. Сверкающий лёд красиво переливался в загадочном голубоватом свечении, а стеклянные сосульки просматривались насквозь, словно испорченные линзы. Снежинки приятно щекотали лицо. Всё это вызывало интерес, любопытство, но не страх. Лишь один раз сердце ёкнуло, когда девушка разглядела за толщей наледи тёмно-бордовые рытвины глубоких шрамов.

— Не волнуйся. Они уже не болят, — произнёс далёкий голос Евгения. — Увы, но здесь, в самом центре души, раны никогда не заживают, в отличие от тех, что ты видела во внешнем контуре. С ними приходится жить до конца своих дней. Поэтому, люди могут перенести лишь несколько глубоких душевных травм. За всю жизнь — не более десяти. А потом, либо инфаркт, либо сумасшедший дом. Душа не восстанавливается, если повреждена её основа. Духовная структура не способна регенерировать, как материальная. Нарушается естественная цикличность, что приводит к тяжёлым, очень тяжёлым последствиям.

— Неужели и вправду, дух нельзя вылечить?

— Да. Как ни печально это признавать. Мы можем лишь пытаться не допускать этого. Здесь раны не кровоточат и не гноятся. Но болят гораздо сквернее, и дольше. Со временем, они покрываются тонкой плёночкой, и боль утихает. Мы забываем о них, и продолжаем жить. Но стоит лишь коснуться больной темы, окунуться в неприятное воспоминание, пережить подобный момент, или даже увидеть соответствующее сновидение, как эта тонюсенькая плёнка рвётся, вновь выпуская на свободу проклятую изматывающую боль. Регулярные возобновления этой боли вырабатывают у нас привычку. Да-да, мы привыкаем к ней, и не обращаем на неё внимания, воспринимая как недоевшую оскомину. Но привычка не умаляет вреда, приносимого этой застарелой травмой. Вот в чём несчастье.

— Да уж. Весёлого мало.

— Тем не менее, бывают люди, которые за всю свою жизнь не получают ни единой духовной раны. Представляешь? Вот ведь, счастливцы.

— А это что такое?

С каждым шагом лёд вокруг становился всё чище, пока, наконец, не приобрёл поистине кристальную чистоту. На его безупречном фоне можно было легко разглядеть явно чужеродные полосы неизвестного происхождения. Чернота тянулась от фигур недоброжелателей, и выглядела как какое-то бездарное граффити. Тонкие змеящиеся линии, словно щупальца, ползли вдоль туннеля, обрываясь на общем невидимом рубеже.

— Хо наследило. Пыталось прорваться в святая-святых, но сумело протянуть лишь эти жалкие фиброконтакты. Здесь же и было остановлено.

— Такое глубокое проникновение сумеречной инфекции наверняка не прошло безболезненно.

— Само собой. Невзирая на крайне малую долю проникновения, Хо удалось закрепиться на некоторых вторичных участках, и, впоследствии, использовать их для своих подлых целей. Таким образом, ему даже удавалось устанавливать временный контроль надо мной. К счастью, я сумел пресечь подобные выходки. Для постороннего вмешательства дальше дороги нет.

— Почему я слышу тебя всё хуже и хуже?

— Именно поэтому. Мне нельзя проникать дальше. Я буду ждать тебя снаружи.

— Нельзя дальше? Но ведь это же твоя душа. Неужели ты сам не можешь в неё войти?

— Дело в том, что я сопровождаю тебя в виде постоянного внешнего сигнала. Сигнал транслируется из центра души. Замкнуть центр на самом себе — принципиально невозможно. Более того, частота трансляции совпадает с частотой, используемой Хо. Других вариантов передачи я не знаю. Стоит ли объяснять, что подобное проникновение не может не вызвать инстинктивного сопротивления душевного ядра. Его иммунная система не видит разницы между вторжением Хо, и моим собственным душевным самокопанием. Ведь подобная практика не свойственна людской природе.

— Если ты говоришь правду, тогда что остаётся мне? Если ядро сопротивляется даже тебе самому, неужели ты считаешь, что оно подпустит меня?

Евгений почему-то рассмеялся.

— Что смешного?

— Не нужно спрашивать разрешения войти в душу тому, кто в ней живёт.

— Не поняла…

— Смотри под ноги.

Это была последняя, едва различимая фраза Евгения, которую Ольга смогла расслышать.

— Что? О чём ты? Женя? Эй! Ау! Жень-ка!

Евгений не отвечал. Не было даже эха. Лишь первозданная тишина.

— Ну, и куда мне идти?

Вопрос нелепый, так как дорога была одна — вперёд. Без развилок, поворотов и перекрёстков. Не заблудишься даже при большом желании. Весьма и весьма странно выглядел пар, вырывающийся изо рта при выдохе. Он не рассеивался в воздухе в виде облачков, как обычно, а тонкой струйкой устремлялся вперёд — к перламутровой дымке, маячившей на пути. Со стороны это выглядело так, будто что-то неведомое, раз за разом вытягивает дыхание у Ольги. Но ухудшения самочувствия девушка не испытывала. Скорее наоборот, какой-то необыкновенный прилив сил и энергии.

Оглядываясь по сторонам, Ольга едва не упала, неожиданно поскользнувшись на гладкой поверхности льда. Взмахнув руками, она удержала равновесие, но подошвы, потеряв твёрдость опоры, продолжили скользить вперёд, как на катке. Остановиться не представлялось возможным, и Ольге оставалось лишь отчаянно балансировать, с трудом удерживая себя в вертикальном положении. Скольжение постепенно убыстрялось. Тропа обрела наклон, и стала походить на ледяную горку, огороженную бортиками из сосулек. Когда скорость увеличилась настолько, что от неё начало захватывать дух, девушка не смогла более держать равновесие. Опрокинувшись, она продолжила скатываться вниз на спине. Затормозить не получалось, так как поверхность была безупречно гладкой, и не за что было зацепиться. Оставалось лишь затаить дыхание, прищуриться, и ждать встречи с неизвестностью.

Тропинка, превратившаяся в трассу, начала менять угол наклона, и обрела плавные повороты, на которых Ольгу разворачивало и заносило, как на бобслейном треке. В конце концов, спуск завершился неожиданным тупиком, перегороженным ледяными глыбами. Скорость не оставляла времени на раздумья и подготовки, поэтому всё что успела Вершинина, это закрыть глаза, и вытянуть ноги. Сразу после этого, обе её ступни ударились в преграду, и пробили ее с поразительной лёгкостью. Словно она была не человеком, а чугунной гирей. Лёд разлетелся вдребезги, не причинив ей никакого вреда. Она не испытала даже малейших неприятных ощущений. Всё произошло мгновенно.

Кристаллические брызги рассыпались тысячами страз. Осколки льдинок и сосулек, кружась и сверкая, летали вокруг, завораживали, словно сказочный фейерверк. Сталкиваясь, они издавали приятный хрустальный перезвон. Ольга медленно летела вперёд, расталкивая их, и не переставая удивляться столь необычной феерии. Впереди, на фоне живописных переливов северного сияния, висел огромный ледяной шар, утыканный иглами из сосулек до такой степени, что напоминал обледеневшего морского ежа. Вершинина устремилась к нему, заранее выбирая безопасную площадку, лишённую острых игл. К счастью, таких участков на поверхности шара имелось немало.

Длинные иглы были слишком велики, а скорость Ольгиного полёта была слишком низка, чтобы они могли причинить ей сколь-либо значимый вред. Короткие же иголки, значительно более многочисленные и опасные, размещались не слишком густо, отдельными скоплениями, между которыми оставалось много пустых районов.

Как раз на одну из таких проплешин Ольга и падала. Она видела, как по коре шарообразного тела временами пробегают концентрические импульсы в виде цветных полос. Они проходят по колючкам, от основания — до самого острия, и там исчезают. Падение было лёгким, воздушным, как у пушинки. Было совсем не страшно. Не смотря на свою ледяную форму, шарообразная структура излучала какой-то тёплый, приветливый магнетизм, который притягивал Ольгу к себе. Ненавязчиво, ласково, приятно. Её пульсация таинственным образом совпадала с Ольгиным сердцебиением, вспыхивая в унисон, наполняя сознание необъяснимой радостью.

И вот, она мягко упала на рыхлую заснеженную поверхность, словно в перину. Со стеклянным позвякиванием, вокруг неё тут же повылазили острые пики сосулек. Их копьеобразные лучи едва не задели тело девушки, выдвинувшись вокруг её туловища, головы, рук и ног. Но ни один шип даже не поцарапал её. Ольга представила, что лежит на подушке огромной щётки для волос. Сравнение показалось ей довольно забавным.

Что-то гулко хрустнуло в глубине шара, и тут же по всей его длине прошлась ровная трещина, разделившая его надвое. Разлом проходил непосредственно под Ольгой. Девушка чувствовала, как он расширяется, расходясь в стороны, как внутрь осыпается снег с поверхности, и палки отломившихся сосулек. Поднявшись на четвереньки, Вершинина ощутила, что её руки и ноги плавно разъезжаются, и она вот-вот провалится в трещину. Наверное, сейчас следовало быстренько откатиться в сторону, но ей почему-то этого не хотелось. Напротив, она с любопытством разглядывала открывающийся перед ней разрез душевной брони.

Вечная мерзлота составляла трёхметровый слой. Под ним располагалась тоненькая, не более полутора метров, корка ороговевшего панциря, закрывавшего что-то тёплое, нежное, и, несомненно, живое. Когда панцирь треснул, как скорлупа грецкого ореха, эта внутренняя субстанция задрожала, словно от испуга, и съёжилась в комок. Определение подобных действий подходило к столь неестественной сущности весьма условно, однако Ольга была готова поклясться, что внутреннее естество души действительно сжалось клубочком, и вздрагивало от страха. Это выглядело так трогательно.

— Не бойся, — произнесла девушка, как можно ласковее. — Я тебя не обижу.

Душа слегка успокоилась, перестала дрожать. Теперь отчётливо ощущались исходящие от неё флюиды любопытства и доброжелательности. Но некая настороженность всё-таки оставалась. К тому моменту, трещина разошлась уже настолько широко, что Оля не могла более держаться за её края, и провалилась внутрь. Пролетев немного, она увязла в чём-то гелеобразном, невесомом, распространяющем тепло. Сразу после этого, створки панциря громко захлопнулись у неё за спиной. Затем, сверху донизу пробежал потрескивающий звук — это намертво спаялся шов, отрезав обратный путь.

Плёнка, в которой застряла Ольга, начала растворяться, расползаясь и разлипаясь. В конце концов, она испарилась окончательно, оставив гостью стоять на ровном полу, посреди очень красочной, наполненной солнцем комнаты. Свежий ветерок врывался в настежь распахнутые окна, развевая лёгкие занавески. На столике работал проигрыватель, из динамиков которого лилась звонкая детская песенка.

Оля осмотрелась по сторонам. Вместо обоев на бревенчатых стенах сплошь и рядом были развешаны рисунки, сделанные каким-то маленьким художником. Кроме музыки и рисунков, о том, что это именно детская комната, говорил факт наличия многочисленных игрушек, разбросанных на полу. Всё это вкупе не могло не вызвать приятных ностальгических воспоминаний о собственном детстве, ушедшем безвозвратно. Ольга подняла с пола плюшевого, слегка потрёпанного котёнка, погладила его, и, подойдя к стене, стала рассматривать картинки. По большей части, на них были изображены, в силу детских способностей, динозавры, корабли, и какие-то космические ракеты.

Со спины послышалось жужжание, и что-то стукнулось в её правую пятку. Вершинина приподняла ногу, и, увидев прикатившуюся игрушечную машинку, обернулась. Из противоположного конца комнаты на неё смотрел пятилетний мальчик, возникший непонятно откуда.

— Как тебе моя выставка? — спросил он, как ни в чём ни бывало.

— Э-э, что? — не сразу поняла Ольга, но тут же сообразила, что речь идёт о рисунках, развешанных по стенам. — А. Вы-ыставка. Да, да, очень интересные картины, очень.

— А какая тебе больше всех понравилась? — мальчику явно пришёлся по душе её отзыв.

— Сложно сказать. Они все очень красивые. Каждая по-своему хороша.

— Но всё-таки. Какая самая-самая из них?

— Хм, — Ольга обернулась к стенке с рисунками, и, сделав деликатную паузу, ткнула пальцем в первую попавшуюся, на которой изображались два сцепившихся динозавра. — Вот эта, наверное. Самая динамичная и волнующая. Невольно задумываешься, кто же из них победит?

— Мне тоже она нравится больше всех остальных. Я назвал её «Драма на болоте». Вот этот динозавр — хищник. Он напал на вот этого — травоядного. Но не победит ни тот, ни другой. Оба погибнут.

— Это очень печально.

— Да. Но что поделать? Жизнь в мезозое была очень тяжёлой.

— Ты такой маленький, и уже знаешь про мезозой? Поверить не могу.

— Знаю. В мезозойскую эру на Земле жили огромные динозавры. А до них была палеозойская эра. А знаешь, какая эра сейчас? Кайнозойская.

— Ну прямо вундеркинд. Я в твоём возрасте такие трудные слова и выговорить не могла. А уж понять их значение и подавно. Ты молодец, — Вершинина подошла к мальчугану, двигаясь осторожно, чтобы не наступить на какую-нибудь игрушку. — Меня зовут Оля. А тебя как?

— А меня Женя, — ответил мальчик, скромно потупившись.

— Сколько у тебя игрушек. Любишь в них играть?

— Люблю. Но иногда мне бывает скучно, потому что играть не с кем. Я ведь тут один.

— Один? И никого больше нет?

— Никого.

— Бедняжка. Как же ты тут живёшь, в полном одиночестве?

— Я привык.

— И тебе не страшно?

— А кого мне тут бояться? Тут никого нет. Страшно там — снаружи. Туда я не хожу. Никогда не хожу. И не хочу туда ходить.

— Кто тебе сказал, что там страшно?

— Никто.

— Тогда с чего ты это взял, если не выходил отсюда ни разу?

— Я просто знаю, и всё. Мне это снится. Поэтому я не люблю спать. Я боюсь спать, потому что во сне я попадаю туда. И там мне страшно. Там мне плохо. Мне очень не нравится спать.

Музыка стихла. Пластинка подошла к концу, и, скрипнув иглой, сошедшей с дорожки, автоматически остановилась.

— «Так вот значит какая она — душа человеческая», — задумалась Ольга. — «Маленькое, беззащитное существо, спрятанное в глубокой-глубокой норе, как в герметичном бункере, под толстым слоем брони, оружия, фильтров, хитроумных сенсоров, систем безопасности, и бесчисленного количества масок. Что же это получается? Мы — это на самом деле не мы, а роботы, сложные биомеханические конструкции, способные адаптироваться к внешней психологической среде. С врождённой способностью приспосабливаться. С внешней оболочкой, умеющей мимикрировать как под материальную, так и под моральную обстановку окружающего мира. Лишь бы выжить. Не-ет, не только выжить, но и победить в этой глобальной борьбе за место под солнцем! Установить своё драгоценное Я на священный пьедестал почёта, уважения, значимости. А это самое Я — вот оно. Скромное, наивное, тщедушное. Оно отгорожено от агрессивной внешней среды, спрятано за семью печатями, и его мало волнует то, с чем приходится сталкиваться носителю — тому самому роботу, который уже давно работает сам по себе, независимо от его участия. И считает себя настоящим человеком. Искренне в это верит, и бьётся, чтобы доказать право на это звание непонятно кому, таким же роботам-идиотам».

— Мы могли бы поиграть во что-нибудь, но… Ты ведь пришла не ко мне, — нарушил ход её спонтанных мыслей Женя.

— Что? Не к тебе? С чего ты взял?

— Ты ведь хочешь взглянуть на сокровище. Я знаю. Иначе бы ты не пришла.

— А разве не ты здесь главное сокровище? — удивилась девушка.

— Не-ет. Я — эго. Эго не может быть сокровищем. Многие думают, что эго — это и есть сокровище, но это неправильно. Потому что если сокровищем станет эго, тогда настоящее сокровище исчезнет. А когда сокровище исчезает, то вместо него остаётся дырка. Эта дырка становится всё больше и больше, а потом в неё проваливается эго, и тащит за собой всё остальное.

— А в чём разница между «сокровищем» и «эго»?

— Да как в чём?! Ты что, совсем ничего не понимаешь? — мальчик постучал себя кулачком по лбу. — Эго — пустое место! А сокровище — совсем наоборот…

— Допустим, с эго мне всё ясно. Это зацикливание на самом себе. «Второе Я», которое при повышении чувства собственной значимости и самолюбования, превращается в «золотого тельца». В удобренной эгоизмом почве, этот идол продолжает расти, пока не вытеснит из души всё остальное. Но что остальное? Что ещё может быть внутри тебя, кроме тебя самого? Почему ты сам — это пустое место?

— Да потому, что ты и есть пустое место. Тебе кажется, что это не так. Но мне-то со стороны виднее. То есть, для меня ты, конечно же, существуешь, но только как информация. Ты играла в компьютер когда-нибудь? Тогда должна понять. Человечек, которым ты управляешь в компьютерной игре — это всего лишь пустышка. Тебе может казаться, что он живой, но на самом деле его нет. Если бы этот человечек умел думать, то считал бы с точностью до наоборот — бездушная система управляет им, заставляет умирать и оживать бесчисленное число раз, заставляет лезть в логово таких страшных чудищ, что добровольно он бы к ним и близко не подошёл. Но лезть приходится, потому, что это его судьба. Так бы он думал. Но думать он не умеет. А ты умеешь. И я умею. Для меня ты — это такой же компьютерный человечек, только неуправляемый, более сложный и красивый.

— Спасибо.

— Не за что. Всё равно, для меня ты — ничуть не лучше этого самого компьютерного героя. Потому что ты живёшь в моей голове. Я представляю тебя такой, какой вижу, а остальное — домысливаю. Я могу представить, что ты фея, русалка, сказочная принцесса, но в реальности ты ею не станешь. Точно так же и ты можешь возомнить себя кем угодно, но при этом для меня ты не станешь более значительной, чем я тебя представляю.

— Ну и ну. Вот так теория. И ведь не поспоришь. Действительно, мир существует в том виде, в каком его представляет каждый из нас. На самом деле, эго каждого из нас, по сути своей пустота, потому как имеет ценность лишь для нас самих, и не для кого более. Можно гордиться собственной непревзойдённостью до умопомрачения, но сокровищем эта гордость не станет, потому что никому до неё нет никакого дела. Никто не в состоянии её оценить, потому что это невозможно. Ведь никакой пользы от этого получить нельзя. А сокровище… Сокровище должно приносить пользу. Должно цениться всеми, а не индивидуальной личностью. Ведь на то оно и сокровище. Ценность — его главный признак. Эго — надуманно, а сокровище — зримо. Вот в чём разница. Я права?

— В общем, да. Но всё зависит от вида сокровищ. Их не обязательно видеть. Их можно попросту чувствовать, представлять, понимать. Сокровищем может быть бриллиант, а может — хорошая песня. Один радует глаз, и стоит много денег, другая — радует душу, и поднимает настроение. Дело не в цене сокровища, и не в его доступности, а в том, чем оно влечёт к себе людей, и что им дарит. Сокровищем может быть и человек, точнее его отражение в умах других людей. У матери — сокровище ребёнок, у влюблённого — дама его сердца, у фаната — популярный певец, киноактёр, спортсмен, и так далее. Всё, что делает нас богаче, материально или духовно — имеет право называться сокровищем. А знаешь, почему мы не можем жить без сокровищ?

— Почему?

— Мы всю жизнь ищем реальное воплощение одного единственного сокровища — того, что и так уже имеем. Оно спрятано внутри нас, оно вдохновляет нас, задаёт идеалы, очерчивает эталоны. Его невозможно понять, потому что оно является частицей непостижимого.

— Зерно Великого Разума, — догадалась Ольга.

Женя вздрогнул, и его по-взрослому просветлённый взгляд вновь обрёл глуповатую детскую непосредственность.

— Пойдём, я покажу тебе сокровище, — взяв её за руку, произнёс он.

— Ты правда хочешь мне его показать?

— Конечно. Идём.

Положив котёнка на пол, Вершинина последовала за своим юным гидом. Они пересекли комнату, и подошли к самой обычной, ничем не примечательной двери с плексигласовой ручкой. Без труда отворив её, маленький Женя вошёл внутрь, увлекая за собой Ольгу.

Теперь они оказались в ослепительно-светлом помещении, посреди которого возвышалась конструкция, по форме напоминающая большое яйцо, покоившееся на фантастическом постаменте. Поверхность яйца не была гладкой, а состояла из великого множества граней. Каждая грань испускала луч, проецирующий на овальные стены хранилища цветной блик. В совокупности, эти блики составляли чарующую мозаику дивной красоты.

Отпустив Ольгу, Женя смело подошёл к постаменту, и положил на него руки. Лучистый геоид вспыхнул яркой лампочкой, и по его граням замелькали-забегали тысячи малюсеньких крапинок. Проекция испещрила стены скользящей и изменяющейся иероглификой какого-то неведомого языка. Потом, яйцеобразный проектор погас, и тут же запестрел многочисленными светящимися точками. Чёрные стены в ту же секунду покрыла звёздная россыпь, словно в планетарии. Время от времени, вокруг вспыхивали какие-то символы. Наконец, с потолка ударил прямой луч, который впился в поверхность удивительного устройства, заставив его озариться мягким аквариумным свечением. Послышалось гудение. Затем, раздался звук, напоминающий вздох. И волшебная капсула раскрылась шестью лепестками.

— Сокровище, — прошептал Женя.

Внутри яйца присутствовало некое специфическое поле. Оно не рассеялось даже после того, как оболочка капсулы открылась. Это поле продолжало сохранять изначальную форму, содержа внутри себя нечто особенное, бесценное. Вытянув правую руку, малыш как можно бережнее взял предмет, хранящийся в ядре, и обернулся к Ольге.

Как только реликвия покинула своё ложе, мистическая субстанция, окружавшая его, тут же развеялась, а вокруг мальчика образовалась удивительно светлая аура, от которой в хранилище стало необычайно светло. Необычность света заключалась в том, что он как бы обволакивал людей, озаряя светом только их одних, словно сценический прожектор, освещающий двух актёров. Свет излучал тепло, или же тепло излучало свет — Ольга не понимала. Да это и не требовало понимания. Этим нужно было наслаждаться. Впитывать, как божественную благодать.

Тут её взгляд упал на предмет, который протягивал ей Женя, и она обомлела. Это была та самая орхидея. Точь-в-точь такая же, какую она хранила в своей каюте. Или же, та самая…

— Что это? — невольно спросила девушка.

— Как, что? — оторопел мальчик. — Неужто не видишь?

— Но. Это же, — Ольга осторожно приняла цветок.

Он тут же наполнил её руку, до самого локтя, приятным теплом.

— Ты ожидала увидеть что-то другое?

— Н-не знаю. Да, наверное. Но это, — мысли раскручивались веретеном, экспоненциально набирая обороты.

Ольга прозревала. Как будто два застарелых бельма начали рассасываться на её глазах.

«Душевная сущность. Образ души. Ассоциативные восприятия… Ну, конечно. Глупо было надеяться на постижение облика человеческой души. Если душа — это часть Высшего Разума, который непостижим по определению, следовательно, она также непостижима. То есть, её измерение, функции, структура, устройство, не подчиняются привычным определениям, логическим осмыслениям, физическим законам. Все эти параметры, разумеется, существуют, но базируются они на совершенно иных уровнях, недоступных для здравого понимания. О чём тут можно говорить, если человек настолько привык жить в трёхмерном пространстве, что имея в наличии многомерный разум, он упорно продолжает мыслить, ограничиваясь лишь тремя измерениями. Вот потому-то и получается подобный примитивизм, который Женька называет «ассоциативным мышлением». То, что мы не понимаем — мы характеризуем по-своему. Описываем своими словами. Делаем понятным для себя и для других.

Что он там говорил про дикаря, посетившего мегаполис? Вернётся домой, и расскажет не то, что было, а то, что понял. Что увидел, и охарактеризовал по-своему. И дело тут не во лжи, а в том, как примитивный разум, который не смог вникнуть в истинную природу вещей, смоделировал их сущность на собственном, ограниченном уровне. Вот так самолёт легко превращается в железную птицу, мобильный телефон — в говорящего божка, а простая спичка — в волшебную палочку, обладатель которой станет выше самого вождя.

Н-да. Вот она — наша дикарская сущность. «Я знаю только то, что ничего не знаю, но утешаю себя мыслью, что другие не знают и этого». Старик Сократ как в воду глядел. Как же он был прав. Сейчас, когда я держу в руках эту орхидею, я всеми своими фибрами ощущаю, что она — нечто несоизмеримо большее, чем обычный цветок. Но понять причину этого ощущения не могу, потому что мой дикарский мозг заставляет меня видеть только то, что мне можно видеть. Что измеряется привычными мерками. Однако, вместе с этим, способно вызвать в глубине моей собственной души максимально подходящие чувства. Чтобы можно было ощутить это хотя бы на подсознательном уровне. Разум увидит одно, а душа — совершенно другое. В результате, разум познает ассоциацию, а душа — истинную сущность. Но это доступно не всем. Ведь большинство полагается на разум, а не на душу. Что, в общем-то, логично, ибо нам ближе то, что более понятно. А разум, сиречь здравый смысл, не в пример понятнее непостижимой души, которая напрочь лишена логики и теоретической адекватности. Боже, кажется голова сейчас лопнет от мыслей…

Значит, душа для нас — всего лишь ассоциация. Пусть так. В конце концов, какая разница, считаем мы спичку спичкой, или же волшебной палочкой. От этого меняется лишь отношение к ней, но не её суть, и не её предназначение. При этом, совершенно не обязательно вникать в сущность данного предмета, в его устройство и химический состав. Ведь зажечь спичку способны одинаково ловко как профессор-химик, так и туземец из глухих джунглей. Главное — не научная образованность, не сила, и не ловкость. Главное — осознание того, на что способен этот простейший предмет. Потому что огонь от вспыхнувшей спички может приготовить пищу, а может спалить жилище дотла. Это же простая истина. Не нужно ломать голову над вопросом, что из себя представляет душа, и для чего она предназначена. А нужно просто помнить, что она существует. Что она есть», — на глазах у Ольги выступили слёзы от столь эмоционального прозрения. Она разглядывала орхидею, и, едва касаясь подушечками пальцев, гладила её нежные тёплые лепестки, погружаясь всё глубже в пучину мыслей.

— «А что если душе самой не хочется, чтобы её постигали? Что если душа — это и есть человек. Не физиологическая оболочка, а нематериальная, биоэнергетическая сущность, наделённая разумом. Это наши души — официальные представители высшей цивилизации, а мы все — лишь отражения жизнедеятельности этих сверхорганизмов, живущих собственной, непонятной нам жизнью. Смысл этой жизни нам понять, к сожалению, не дано. Да и не рекомендуется. «Меньше знаешь — крепче спишь». От подобных гипотез недолго и спятить… Погоди-ка. Что же это получается? Если орхидея является воплощением его души, тогда зачем он мне её подарил? Как объяснить подобный жест? Не значит ли это, что он отдал мне если не всю свою душу, то, по крайней мере, главнейшую её часть. Но зачем? Зачем?!»

Орхидея потяжелела в её руке. За несколько секунд она обрела вес чугунной гири.

— Нет, — замотала головой Ольга, возвращая цветок мальчику. — Нет-нет. Возьми. Пожалуйста, возьми.

— Но ведь она твоя.

— Нет-нет-нет, — шагнула назад девушка. — Это не так. Она не может быть моей. Она прекрасна, бесподобна, но… Она не для меня. Такие вещи не дарят. Я не могу её принять. Ответственность слишком велика. Чудовищно велика. Здесь ей будет лучше, чем со мной.

— Но ведь она уже с тобой.

— Она здесь. И пусть останется здесь. В безопасном месте, в своей обители.

— Ты не понимаешь природу души. То, что она здесь, вовсе не значит, что она не может быть там. Где ты её оставила.

— О, Господи, нет! Не надо мне этого! Я ведь и себя-то не могу защитить, не говоря уже про чужую душу! Прошу тебя. Не надо. Верни её на место. Прошу тебя.

— Как хочешь, — Женя положил орхидею обратно на раскрытую капсулу, и та, закрывшись, вновь приняла форму яйца… А может, гигантского семечка?

Ольга вышла из хранилища, и начала оглядывать детскую комнату в поисках выхода. В той стороне, где она появилась после падения в ледяную трещину, во всю стену высились книжные полки, расположенные друг на друге в шахматном порядке. Вершинина перевела взгляд в противоположную часть комнаты, и обнаружила там арочный проход, завешанный бархатными гардинами. Неизвестно, был ли это выход, но другого пути не было. Оля направилась было туда, но путь ей преградил малыш, вышедший следом из хранилища.

— Ты куда? — спросил он, с ноткой обиды в голосе.

— Прости, я должна. В общем, мне пора, — Ольга бегло махнула рукой в сторону выхода.

— Почему? Куда ты спешишь?

— У меня много дел. Очень много. И все неотложные. Проводи меня к выходу.

— Не уходи, — на лице мальчонки появилось плаксивое выражение. — Останься.

— Не могу.

— Ну пожалуйста. Ну хоть часочек, — он теребил её за краешек рубашки. — Давай поиграем. Я тебе покажу свои игрушки. Покажу много интересных вещиц. А?

— Нет, Женя. Мне очень жаль, но я должна бежать.

— Никто со мной не играет. Никто не разговаривает. Ты уйдёшь, и я опять один останусь. Побудь со мной немного. Ну хоть полчасика. Ну хоть минутку.

Сердце у Ольги сжалось. Она всей душой сопереживала этому несчастному мальчугану, и была готова задержаться здесь ради него, но несмолкающий глас трезвого рассудка, вопящий из недр её затуманенного сознания, спасительным багром вытаскивал её из болота трогательной жалости, в котором она уже собиралась добровольно увязнуть.

— Прости меня, — опустив глаза, Ольга незамедлительно обошла Женю, и почти бегом бросилась прочь из комнаты.

— Не оставляй меня, — послышался позади неё слезливый голосок.

«Нет, нет, нет. Не слушать. Не поддаваться жалости. Жалость сейчас неуместна. Этого-то он и добивается. Чтобы его пожалели. Он исчерпал все свои аргументы, и всё, что ему осталось теперь — это давить на жалость. Неужели он не понимает, что всё бессмысленно? Неужели до сих пор не признал, что ничего уже не возродить. Да и нечего возрождать. Жаль его. На самом деле, очень жаль. Ведь он хороший, добрый, стоящий. Ему бы зациклиться на какой-то другой цели. Не на ней… Эх! Душа в подарок — как это трогательно. Какой искренний и благородный поступок. Но, вместе с этим, какой бессмысленный. На что он рассчитывал? Нелепо всё как-то. Главное, не оборачиваться. Не идти на поводу. Ну почему люди, исчерпав все свои аргументы, прибегают к такой низменной тактике — к вызыванию жалости? Неужели считают, что жалость способна воскресить любовь? Ведь этим они лишь усугубляют положение, потому как жалость вызывают лишь ничтожества…»

Спотыкаясь через игрушки, Вершинина приближалась к выходу. Непреклонные мысли продолжали кипеть в её голове, но в то же время, ей самой становилось стыдно за них, словно собственная душа проклинала её за это. Впервые она так явно ощутила внутреннюю битву между сердцем и разумом. Ей очень хотелось остаться, но она понимала, что оставаться нельзя. Что если она останется, то останется навсегда. Останется, и будет страдать. Её страдания перекинутся на него. И что получится? Не-ет. Чем мучиться, и мучить другого, лучше одним разом всё обрезать, и расставить наконец-таки всё по своим местам. Пережить это нелегко, но пережить необходимо. Иначе нельзя.

Она остановилась перед выходом, и это промедление едва всё не испортило.

«С другой стороны… Раздумывала бы я, остаться или нет, если бы сама любила? Конечно осталась бы, не задумываясь. Сама бы отдала за это собственную душу, всю, без остатка. Но ведь тот, кого люблю, не предлагал мне остаться. Никто не предлагал. Кроме него. Так может, имеет смысл… Может попытаться… Нет! Не могу…»

Ольга хотела было обернуться, но с большим усилием заставила себя не делать этого.

«Не могу. Ведь… Ведь это будет неправильно. Несправедливо. Ни ко мне, ни к нему. Что мне придётся делать, чтобы угодить ему? Притворяться? Жить чужой жизнью. Не своей. Пытаться вместить его судьбу в свою, стараясь решить его проблемы, связанные с его неприспособленностью к реальной жизни. Растягивать жизнь, как свитер, в который пытаются втиснуться сразу двое. Думать за двоих… А потом. За троих? Нет. Прости, Женька. Это тяжело, но так будет лучше для нас обоих».

И она шагнула в проём между гардинами. Пол тут же выскользнул у неё из-под ног, и потащил куда-то влево, вращая по кругу. Она попыталась подняться, но сразу же завалилась на бок. Под руками и коленями отчётливо чувствовалась рифлёная поверхность винила. Девушка лежала на гигантской вращающейся пластинке, на которую опускалась патефонная игла соответствующих размеров. Вершинина вовремя откатилась в сторону, когда острие упало на поверхность, и зашебуршало, по бороздкам. Сверху грохнула музыка, и мир вокруг воссиял ликующими цветами. Гнусавый взрослый голос, имитирующий пение ребёнка, выразительно запел:

А я хочу на день рождения

Большой велосипед,

А я хочу на день рождения

Пирожных и конфет.

Хочу коньки, свисток, фломастеры,

И леденцов мешок,

Хочу космические бластеры -

Вот будет хо…

Вот будет хо…

Вот будет хо…

Пластинку заело. Дождавшись, когда игла в очередной раз приблизится к ней, Ольга изо всех сил пнула её ногой, после чего та с противным визгом съехала в сторону.

Затрубили торжественные фанфары, вращение пластинки прекратилось, и всё, что её окружало, начало видоизменяться, приобретая броский мультипликационный вид, словно какой-то незримый художник водил в пространстве невидимой кистью, быстро формируя эскизы, которые тут же наполнялись цветом. Эта нелепая трансформация затронула не только окружающую обстановку. Ольга тоже превратилась в мультяшку. Она поняла это, увидев, как преобразились её руки, ноги, туловище.

— Ничего себе, — произнесла она, и не узнала собственного голоса.

Его тембр смехотворно повысился, как после хорошего вдоха гелиевой смеси. В результате, сходство с мультиком сделалось абсолютным. А художник, тем временем, всё рисовал и рисовал что-то новое, вокруг неё, на глазах преображая облик иллюзорных декораций.

Заиграла странная увертюра, последовательно насыщая своё звучание добавлением всё новых и новых музыкальных инструментов, которые также рисовались и разукрашивались. Музыканты, игравшие на них, словно сбежали с картины Иеронима Босха. Каждый из них отличался какой-то совершенно чудной необычностью, и полным отсутствием сходства с реальным земным существом. Но в них было больше забавного, чем отталкивающего. Своими абстрактными телами, как будто перетекающими из одной формы в другую, они напоминали персонажей отечественных мультипликационных аллегорий.

Инструменты также не уступали играющим на них музыкантам. Трубы натужено раздувались, барабаны сплющивались при каждом ударе, после чего тут же распрямлялись вновь, из флейт время от времени вырывались ноты, которые вскоре лопались, как мыльные пузыри.

Но безумный оркестр вскоре отодвинулся на второй план, когда перед ним возник длинный дирижёр, яростно размахивающий палочкой, словно разозлившийся волшебник, безуспешно пытающийся заколдовать концертный ансамбль. Одет он был во всё чёрное, за исключением белоснежных перчаток, и ярко-красного подклада своего неистово развивающегося плаща. На голове дирижёра высился блестящий и несуразно высокий цилиндр, который не сваливался с головы, не смотря на совершенно дикие ужимки хозяина.

Пока играло торжественное и немного жутковатое вступление, таинственный аниматор завершил потолочный свод и кулисы, огороженные алым занавесом. Прямо под Ольгой нарисовалось удобное кресло, которого она не чувствовала, хотя прекрасно понимала, что на чём-то сидит.

Вдруг, ни с того ни с сего, дирижёр совершил лихой разворот на сто восемьдесят градусов, при этом взмахнув плащом точно веером, и повернулся к ней лицом. Точнее, лица как такового у него не было. Сплошное чёрное пятно с нарисованными зелёными глазами и клоунской улыбкой от уха до уха. Если, конечно же, можно было назвать ушами два треугольных выступа по бокам его головы, от чего та походила на правильный ромб. Что же касается мимики и жестикуляций, то они словно были скопированы у эксцентричных диснеевских персонажей. На выпяченной груди ярко выделялся белый треугольник сорочки, увенчанный под самой шеей бархатной ушастой бабочкой.

Продолжая извиваться и рьяно жестикулировать, странный мультипликационный герой нараспев заговорил, умело попадая в такт музыке:

, -сопровождая свою тираду картинными жестами, нарисованный артист раскланялся, и, важно расправив свою огромную бордовую бабочку, продолжил:

— Начнётся праздник славный наш! — пропел мужской хор, тем временем возникший на сцене.

— Начнётся праздник славный наш! — повторил женский хор, выросший вторым ярусом над мужским.

— Parum abest a fine! Parum abest a fine! — запели два хора в унисон. — Pa-aru-um a-abe-est a-a-a fine!

Музыкальное сопровождение, достигнув своего апогея, разом оборвалось на самом пике торжества. После секундной паузы, музыка заструилась тихо и вкрадчиво, подгоняемая лёгким ритмом духовых инструментов. Вкрадчивым тенором, певец запел:

Хористы, напоминающие поющий забор, вдруг единовременно указали на Ольгу пальцами. Всё это время несуразный певец прыгал вокруг неё, корча всевозможные гримасы, то удаляясь, то приближаясь настолько, словно желал влезть в её лицо. При этом, он растягивался столь диспропорционально, словно был снят специальным широкоугольным объективом. В один момент он так широко разинул рот, что вывернулся наизнанку через собственную гортань, но тут же восстановил свою прежнюю форму каким-то совершенно невообразимым способом.

— Ты уловила суть? — его указательный палец легонько толкнул её в лоб.

— Достала эта муть! — прозвенел ответ где-то позади Ольги.

После чего, тут же прогремел выстрел, заставивший девушку невольно пригнуться. Певец покачнулся, театрально схватившись за сердце. Цилиндр упал, и покатился по сцене. Белоснежная рубашка обагрилась кровью.

— Фенита ля комедия! — только и успел пропеть он, прежде чем второй выстрел разнёс его голову вдребезги.

Кровь, осколки черепа и кусочки мозга разлетелись в разные стороны живописным букетом. Обезглавленное тело комично козырнуло, поправило бабочку, и мачтой рухнуло на спину. Глядя на это придурковатое представление, Оля ловила себя на мысли, что не смотря на жестокость сцены, что-то в ней неуловимо настраивало на весёлый лад. Вся эта дурацкая постановка была настолько пропитана нелепостью, что даже брутальный кровавый фонтан в ней смотрелся до смешного глупо.

— В яблочко! — мультяшно-высоким голоском воскликнул счастливый стрелок.

— Homicida! — провыл хор.

— Да заткнитесь вы. Достали!

Из-за Ольгиной спины деловито вышла нарисованная девочка в коротком зелёном платьице и с изумрудными волосами, уложенными в аккуратную причёску-каре. Тоненькие ручонки удерживали дымящийся, непомерно длинный ствол какого-то совершенно неподъёмного ружья, напоминавшего неудачный гибрид пулемёта и гаубицы. Не смотря на габариты и явную увесистость оружия, малышка держала его совершенно спокойно, как тростинку. На её милом личике запечатлелся хищный оскал.

— Homicida! — повторил хор.

— Всё, — девчушка лихо перезарядилась. — Я вас предупреждала…

И тут началась такая раскатистая стрельба, что Вершинина отшатнулась в сторону, пригнувшись до самого пола. Над её головой со свистом полетели внушительные гильзы, похожие на пустые баночки из-под энергетических напитков. Дуло дьявольского орудия изрыгало буквально-таки драконовское пламя, а пули методично крошили хор, всё с той же мультяшной зрелищностью. Кому-то сносило голову, кого-то отшвыривало назад, отрывало конечности, подбрасывало в воздух. В разные стороны летели брызги, кровавые фонтанчики, ошмётки тел и внутренностей.

Самым нелепым было то, что хор продолжал петь, пока девчонка не отправила в расход последнего певца. Через минуту, на месте ансамбля осталась лишь беспорядочная куча окровавленных тел. Довольная собой зеленовласка с пафосом дунула на раскалившийся ствол, сдувая дымок, и подмигнула Ольге.

— Та-дам!!! — торжественно прозвучали фанфары из оркестровой ямы.

— Ох-х… — девочка отложила оружие в сторонку, вынула откуда-то бомбу с дымящимся фитилём, и как бы нехотя забросила её в оркестр.

Мощный взрыв расшвырял инструменты по сцене. На месте оркестровой ямы остался коптящий кратер. Затихающее эхо взрыва, сменилось безумным девчоночьим хохотом.

— Ха-ха-ха! Вот это я понимаю — представление!

— Зачем ты их убила?

— Как зачем? Просто так. Для веселья.

— Разве это весело? — Ольга задала этот вопрос исключительно ради акцентирования собственной правильности.

На самом же деле, она ощущала дикий восторг, рвущийся изнутри. Ей тоже было весело. И это маниакальное восхищение одновременно пугало её, и приводило в состояние эйфории. Разрывая оковы обрыдлых норм поведения. Но мораль всё ещё не позволяла ей демонстрировать это.

— А разве нет? Не будь такой занудой. Давай веселиться! Убей свой страх. Попробуй — тебе понравится! — девочка протянула Ольге цилиндрик с рукояткой, похожий на ручной автомобильный насос.

Тут же, откуда-то сверху, на сцену со стуком попадали большие кубики, на гранях которых были изображены фрагменты чего-то пугающего. Упав, кубики начали двигаться сами собой, собираясь в стену, на которой, благодаря правильному сопоставлению граней, стали выкладываться жуткие картины из недавнего прошлого: изуродованная Настя, какие-то сумеречные монстры, замученный Сергей, опять монстры, обезумевший Ваня, и наконец — Хо. Стенка неотвратимо надвигалась на Ольгу.

— Хватит!!! — с визгом, Вершинина вскочила с кресла, и вогнала рукоять в цилиндр.

Рвануло так, что девушку отбросило обратно в кресло. Заложенная под кубиками взрывчатка, разнесла стену вдребезги. Кубы полетели в разные стороны, мелькая цветными боками, словно разбившийся кубик Рубика. Заиграла глупенькая музыка, и ласковый женский голос запел какую-то бессмысленную песенку:

Каждый кубик преображался по-своему. Из одного вырастали пёстрые цветы, и он превращался в цветочную кадку, у другого открывалась крышка, из которой выскакивала хихикающая голова клоуна на пружинке, третий становился квадратным вертолётом, который улетал, жужжа пропеллером.

Потом кубики разом раскрыли свои грани, и распустились, став цветами. Над ними запорхали бабочки, пчёлы и стрекозы. Вся эта мишура сбилась в центре, скомкавшись в однородную массу, которая округлилась, став яблоком. Из его румяного бока высунулся червячок. Яблоко превратилось в рыбу, тут же проглотившую червячка, и уплывшую, взмахнув на прощанье хвостом. Пузырьки, оставшиеся позади неё, срослись друг с другом, обернувшись гантелями. Эти гантели подхватили усатые силачи, и стали молодцевато их отжимать своими мускулистыми ручищами. Постепенно силачи трансформировались в морячков, махающих флажками. Позади них, густо дымя, проплыл пароход, в который морячки поочерёдно запрыгнули. Пароход дал гудок, выпустивший вместе с паром стайку чаек. Чайки заметались вокруг, а когда улетели, остался только островок с единственной пальмой, на самой верхушке которой сидела обезьяна. Деловито почесавшись, обезьяна сорвала банан, и превратилась в ребёнка, держащего за ниточку воздушный шарик.

Стоявшая рядом с Ольгой девочка, хулиганисто извлекла из кармана рогатку, и, высунув язык, прицелилась. Шлепок резинки. Шарик лопнул, и ребёнок заревел, разинув рот на всю ширину лица. После чего превратился в кота, орущего на крыше. Прилетела ворона, клюнула кота в темечко, и тот спешно ретировался. Девочка пошарила в кармане, и достала ещё один камушек для рогатки. Опять выстрел с характерным шлепком. Послышался звон стекла. Ворона вспорхнула, и сыпля чёрными пёрышками, улетела с криками «карр-карр-карр!» Из разбитого окна высунулся лысый мужик в грязной майке, который закричал что-то нечленораздельное, грозно размахивая тапочком. Он тут же превратился в самурая, размахивающего катаной, и гулко выкрикивающего что-то по-японски. В конце концов, не обнаружив врага, самурай залпом опрокинул пиалку саке, и, с криком «Банзай!» — тут же сделал себе харакири. Отверстие, образовавшееся в его толстом пузе, превратилось в дисковод, а сам он — в видеоплеер. Девочка с зелёными волосами подошла к нему, и вставила какой-то диск. Развернулся большой экран, на котором появился молчащий диктор. Присмотревшись, Ольга узнала в нём Евгения. Кадр время от времени уползал вниз, после чего появлялся сверху, как это обычно бывает со старыми хандрящими телевизорами. Оля всё ждала, когда Евгений заговорит, но тот лишь смотрел на неё, продолжая молчать. Наконец, девчушка с рогаткой подтолкнула её под локоть.

— Ну же. Не задерживайся.

— Что? — не сразу сообразила Вершинина.

Девочка постучала пальцем по циферблату своих часов, — Время. Вре-мя. Тик-так, тик-так.

— А-а, — рассеянно кивнула Оля. — Ну, да. А как?

— Уф-ф, — выставив вперёд нижнюю губу, мультяшка дунула себе в локон. — Как с тобой сложно… Ну, пойдём.

Взяв Ольгу за руку, она подвела её к экрану. Тот повернулся в пространстве таким образом, словно рассматривал их. Когда провожатая остановилась и отступила назад, экран вдруг превратился в рот, внутри которого вместо зубов, языка и глотки было всё то же изображение Евгения на фоне какой-то сиреневой заставки. Рот чавкнул, аппетитно причмокнув, и тут же проглотил Ольгу. Девочка в зелёном платье, сохраняя блаженную улыбку, помахала ей вслед.

Изображение стало двигаться быстрее, затем частота кадров начала стабилизироваться. Экран то уползал наверх, то спускался вниз. Причём теперь двигалось всё пространство перед глазами Ольги, создавая неприятную шаткую иллюзию, когда зрение никак не может зацепиться за статичный объект. Ольга зажмурилась, и потрясла головой. Это отчасти помогло. Тогда она повторила процедуру. Изображение выровнялось, и остановилось. Остался лишь какой-то раздражающий шум в ушах.

Синхронно шурша рассыпчатым песком, к ней неторопливо подошёл Женя. Он благодушно улыбался.

— С возвращением.

— С-сколько времени прошло? — Вершининой не сразу удалось разработать онемевшие связки.

— Пара мгновений. Может быть секунда, может, и того меньше. Я не засекал.

— Ты шутишь? Ладно-ладно, верю… Голова идёт кругом.

— Это пройдёт.

— Знаешь, то что я там видела… То, что ты мне показал… Это не поддаётся никаким сравнениям. Это что-то из области запредельного. Я конечно предполагала, но не думала… В общем, спасибо тебе. Я под впечатлением.

— Я знал. Я верил, — Женя бросился к ней, неудачно попытавшись обнять. — Верил, что удастся.

— Удастся, что? — никак не отреагировала на его порыв Ольга.

— Удастся, — Евгений робко убрал руки с её плеч. — Всё вернуть…

— Что вернуть, Жень? Прости, я тебя что-то плохо понимаю. Наверное из-за пережитых впечатлений.

— Ну-у, — радость на лице Евгения мгновенно сменилась маской удивлённого разочарования. — Вернуть твои чувства ко мне. Ведь теперь ты видела всё. Ты убедилась, что я не лгу. Ты знаешь, как я отношусь к тебе на самом деле. Что я не играю твоими чувствами, а только хочу…

— Знаю. Я всё это знаю, Женя, — Ольга погладила его по волосам. — И я верю тебе. Верю в искренность твоих чувств. Я благодарна тебе за то, что ты так ко мне относишься. Я в самом деле очень ценю это, поверь, но…

Она закусила губу.

— Что? Что ещё мне сделать, чтобы доказать?

Евгений уже понимал всю бесполезность этого разговора, и знал прекрасно, что ничего уже нельзя изменить. Но какая-то его часть всё ещё цеплялась непонятно за что. Теперь даже не за соломинку, а за пустоту, за воздух. Он чувствовал себя как игрок, проигравший всё, включая собственную жизнь, но всё ещё пытающийся найти что-нибудь, любую мелочь для последней ставки. Тщетно пытался разглядеть в глазах Ольги хотя бы крошечный намёк на чувства, но не видел ничего, кроме холодного сочувствия. Так смотрят на голодную кошку случайные прохожие, присевшие её погладить. «Прости, киса, дали бы тебе что-нибудь поесть, но у нас с собой ничегошеньки нет. Можем только погладить. Почесать за ушком и уйти, навсегда из твоей жизни». Обидно.

— Ничего больше не нужно доказывать, — прошептала Ольга. — Ты всё уже доказал.

— Наверное, не всё…

— Не надо. Прошу тебя. Хватит.

— Олечка…

— Мне пора, Жень. Извини.

— Подожди. Останься хоть ненадолго.

— Не могу. Пойми меня. Ты очень хороший и добрый человек. Я искренне тебе это говорю. Ты — замечательный. Но я — другая. Нам не суждено быть вместе. Пожалуйста, признай это наконец. И не держи обиду. Я не могу быть с тобой. Мы по-разному смотрим на вещи, и… Я не могу жить в том мире, где ты живёшь. То есть, мы, конечно же, навсегда останемся лучшими друзьями, но ничего большего между нами быть не может. Мы слишком разные. Слишком…

— Смогу ли я принять это? — одними губами прошептал Евгений, давясь подкатывающими слезами.

— Придётся. Чтоб спастись. Чтоб жить дальше. Придётся. Я верю в тебя.

— Придётся, — Женя склонил голову, и опустился на корточки, вцепившись пальцами в фиолетовый песок. — Вот и всё. Вот и конец.

— Мне пора, Жень. — Ольга попятилась назад. — Прости. Я была с тобой честной. Теперь я должна идти… Не обижайся.

Но он её больше не слушал. Он как будто бы отключился, замерев в скрюченной позе, припав на одно колено, и вцепившись руками в песок. Ольга сделала ещё несколько шажков назад, затем отвернулась, и ничего не увидела, кроме бескрайней фиолетовой пустыни, ровной как скатерть на столе.

Пройдя несколько метров, девушка остановилась, вглядываясь в гладкий горизонт. Выхода не было. Уговаривая себя не впадать в панику, Оля начала судорожно вспоминать уроки перемещения между измерениями.

— Расфокусировать зрение, — прошептала она себе под нос. — И отвлечься от сущего…

Однако, в этом измерении всё было не так-то просто. Глазу не на чем было остановиться. А однотонные небо и песок плохо поддавались расфокусировке. Как бы Ольга не прищуривалась, они всё равно оставались на своих местах, и забыть об их существовании было чертовски трудно. Всё же через пару минут она почувствовала, что у неё, кажется, начало получаться. И в этот момент, позади раздался голос Евгения.

— Эй.

Ольга вздрогнула. Спину прожёг тяжёлый пристальный взгляд. Девушка ощутила, как у неё холодеют кончики пальцев. Сжав кулаки и стиснув зубы, Оля медленно обернулась.