Хо

ГЛАВА XXVIII

Сейчас Ольга ощущала себя микроскопической бактерией, копошащейся в чашке Петри. Ноосфера начинала сжиматься вокруг неё своими причудливыми диапазонами. Девушка хорошо запомнила последние контакты с открытым информационным пространством, едва не закончившиеся для неё плачевно. Но, не смотря на это, страха в её душе не было. Она словно чувствовала маршрут, по которому двигалась, и понимала, что он правильный. Это всё равно что держать в руке верёвку, за которую тебя вытягивают из глубины.

Кроме того, что-то отчётливо подсказывало Оле, что она способна самостоятельно выбирать направление своего пути. Отсюда возникает соблазн свернуть куда-нибудь в сторону — в первый попавшийся портал, за которым скрыт чей-то неведомый мир. Такой же удивительный и неповторимый, как у Кирилла… Стоп. Как вообще она может думать сейчас о подобной авантюре? Нет-нет. Об этом даже и мысли быть не может. Она должна возвращаться в реальность.

С мыслей её постоянно сбивало громыхание информационного мусора. Казалось, что она сидит в тесном помещении с шумной компанией, к которой всё добавляются и добавляются новые участники. Но не смотря на умственную перегрузку, избавиться от прилипчивой идеи было не так-то легко. «А ведь это последний мой визит сюда», — мелькнуло в сознании. — «Всё это я вижу в последний раз. И поскольку у меня осталось немного времени перед пробуждением, я должна им воспользоваться, чтобы заглянуть кое-куда напоследок».

Она недолго боролась с сомнениями. Решимость быстро взяла верх над осторожностью, и как только это произошло, перед ней мерцающим окном раскрылся нужный портал. Уроки Евгения не пропали даром.

Ругая себя за легкомысленность, Вершинина прошла сквозь врата, и тут же уткнулась носом во что-то мягкое и холодное. От слишком длительного пребывания в ноосфере, у неё уже начинала болеть голова, и этот неожиданный холод оказал благотворное воздействие, разом отрезвив, и избавив её от большинства лишних мыслей, разрывающих память. Для того, чтобы прийти в себя ей потребовалось относительно недолгое время, но дожидаться окончательного восстановления работы сознания Ольга не стала. Время было слишком дорого. Пошатываясь как пьяная на непослушных ногах, она неуверенно поднялась из этой холодной и сырой перины. Зрение прояснилось. То, что она увидела, заставило её испытать сначала глубокое разочарование, а затем неподдельный страх. Неужели ошиблась? Неужели промахнулась? Она крутила головой по сторонам, и только лишь когда увидела знакомые ворота, смогла издать вздох облегчения. Нет, не ошиблась.

Хоть мир этот успел сильно измениться с момента её последнего визита, без всякого сомнения, это был он. Кучерявые облака сменились тяжёлыми свинцовыми тучами, между которыми, вместо радужных мостиков, была натянута какая-то чёрная слизь. Там, где когда-то высились живописные башенки замков, теперь темнели уродливые развалины. Весь мир стал чёрно-белым.

— Кирилл, — позвала хозяина Ольга.

В ближайшей башне что-то зашуршало. Послышались пронзительные звуки, похожие на скрежет, и через огромную дыру в крыше вылетела стая непонятных птиц, которая, поднявшись в воздух, стала безумно кружить над руинами, истошно вереща и рассыпая перья.

— Недобрый знак, — пробормотала девушка. — Пожалуй, надо отсюда убираться по добру, по здорову.

Уперев пальцы в виски, она постаралась абстрагироваться, для прыжка обратно в ноосферу. Но не успела.

— Даже чаю не попьёшь? — остановил её насмешливый голос Кирилла.

Она подняла голову, и увидела над собой ещё одну тучу, на краю которой задумчиво сидел хозяин этого мира. Махнув рукой, он спрыгнул вниз, и медленно, точно паук, спустился к ней на упругих подрагивающих верёвках чёрной слизи, которые удерживали его как марионетку. Когда его ноги коснулись твёрдой поверхности, слизистые канаты лопнули, и, будто резиновые жгуты, отлетели обратно.

— Привет, Оля.

— Привет. Ты не откликнулся, поэтому я подумала…

— Подумала, что меня нет, — сверкнул улыбкой Кирилл. — А я, как видишь, есть.

— Да. Теперь вижу. А что стало с твоим миром? Он какой-то странный. Удручающий какой-то.

— Я — человек настроения. Человек эмоций. И мой мир подстраивается под меня. Сейчас у меня чёрно-белое настроение. Поэтому и мир чёрно-белый.

— Чёрно-белое настроение? Это как?

— Это невозможно объяснить. Это либо ощущаешь, либо нет.

— А может быть это связано с проблемами, возникшими у тебя?

— Проблемы? Какие ещё проблемы? У меня нет проблем.

— Значит, никто на тебя не нападал? Никто не вторгался в твой размеренный быт?

— А кому это надо? Я ни с кем не связываюсь, и никого не боюсь. Я сам по себе. И всё, что происходит в моём мире — напрямую зависит от моей воли.

— Именно поэтому ты башни разрушил?

— Они давно нуждались в доработке.

— В доработке? Хочешь сказать, что вот это — доработка? Кирилл! Ты можешь сколько угодно пытаться пудрить мне мозги, но ситуация от этого не улучшится. Рано или поздно тебе придётся признать, что в покое тебя не оставят. Твой мир штурмуют. И как бы ты не сопротивлялся, Хо одолеет тебя. Только что оно разделалось с Женей. Мне удалось вырваться, но наверняка оно уже идёт за мной по пятам. Мой долг тебя предупредить, раз уж я накликала на тебя беду. Видит бог, я не хотела тебя подставлять, Кирилл. В любом случае, сейчас поздно раскаиваться. Надо спасать свои жизни.

— Что ты предлагаешь?

— Бежать. Прятаться, пока не поздно!

— Дорогая моя, бегать и прятаться — не в моих правилах. Я уже говорил тебе, что являюсь хроническим домоседом. Такова моя жизнь. Но… — Кирилл как-то странно улыбнулся. — Пожалуй, я готов поступиться своими принципами, и броситься во все тяжкие. Ради тебя.

— Ради меня? По-моему ты до сих пор не осознал всего масштаба катастрофы!

— Да всё я прекрасно осознал. Это ты меня не поняла, милая Ольга. Ты чувствуешь свою вину передо мной, полагая, что именно ты навела на меня Хо. Пусть так оно и есть. Я не собираюсь тебя в этом обвинять. Что случилось — то случилось. Для меня главным остаётся другое, а именно, наше с тобой знакомство. Это событие перевернуло мою жизнь. Заставило меня многое переосмыслить. Взглянуть на бытие сызнова, под другим углом. С той поры я сам не свой. Всё время думаю о тебе. Если ты желаешь, мы убежим с тобой далеко-далеко. Вместе!

— Постой-постой, я ничего не говорила про нас с тобой. Я только хотела предупредить тебя.

— Если ты вернулась, значит тоже не равнодушна ко мне.

— О чём ты вообще говоришь? Нашёл время. А как же твоя ненаглядная Анна?

— Анна была моим заблуждением. Она бросила меня, и ей наплевать на мою жизнь. Пусть катится ко всем чёртям. Я больше не желаю её знать. Другое дело — ты. Такая смелая, решительная, желанная…

Он потянулся к ней, пытаясь обнять и поцеловать, но Ольга грубо оттолкнула его, и отпрыгнула назад.

— Хватит, Кирилл! Прекрати! Да что с тобой, в самом деле?!

— Это любовь. Я без ума от тебя. Ну же, не противься этой страсти! Тебе ведь тоже хочется любви? Почему бы не подчиниться этому захватывающему желанию? Иди ко мне, птичка моя!

— Нет, Кирилл! Я сказала — нет! Ты с ума сошёл? Не знаю, что на тебя нашло, но я не давала тебе ни малейшего повода, и не собираюсь делать этого впредь. Лучше подумай, что тебя ожидает, если не придёшь в себя!

— Ты очень взволнована. Именно этим и обусловлен твой необдуманный отказ. Я всё прекрасно понимаю, любовь моя. И я дам тебе время подумать над моим предложением. Ответишь, когда успокоишься, и соберёшься с мыслями. Пойми, со мной ты будешь счастлива. Нельзя отказываться от таких перспектив.

— Нет, ты действительно оглох. Всё, наш разговор окончен. Я ухожу.

— Возвращайся поскорее, любимая! Я буду ждать тебя! — Кирилл одарил её воздушным поцелуем.

— Я не вернусь. И не надейся! — в сердцах закричала Ольга, пятясь назад. — Оставайся здесь сколько заблагорассудится, если тебе наплевать на свою жизнь! Только вот Хо не будет с тобой церемониться! Хо и не с такими справлялось! Сметёт тебя одним махом, вместе с твоим жалким миром, и даже не заметит!

— Милая, ты никак не можешь понять простой истины, — скрестив руки на груди, ответил ощерившийся хозяин. — Хо никогда не причинит мне вреда.

— Почему?!

— Потому что я и есть Хо!

— Так я и знала, — сказала, словно сплюнула Ольга. — Могла же догадаться, наивная дура.

Истерично захохотав, Кирилл сделал круговое движение указательным пальцем в воздухе, и повинуясь этому движению, стая пронзительно верещащих птиц устремилась к их туче. Каким-то бесформенным роем птицы заходили на них по большой дуге, словно выбирая оптимальный сектор для атаки.

— Право, я весьма благодарен тебе за то, что отважилась заскочить ко мне, предупредить, — произнёс Кирилл. — Я это ценю. Но вот чего я точно не принимаю, так это отказов.

— Чего ты от меня хочешь? Только не говори, что влюбилось — не поверю.

— Напрасно. Знаешь, Ольга, я раньше тоже не знало, что такое настоящая любовь. Имело теоретические представления, но не более того. А теперь знаю. Это весьма любопытное чувство. Весьма! Окрыляющее, тонизирующее, вдохновляющее, — он сотряс воздух сжатыми кулаками. — Теперь я понимаю, почему люди так дуреют. Тут есть с чего одуреть.

— Чего тебе надо, Хо? Неужели действительно думаешь, что я отвечу тебе взаимностью?

— А что тебе мешает? Могу облегчить задачу, — ответил сумеречник, и превратился в Пита. — Здравствуй, Оля. Узнаёшь меня?

— Петя? — вздрогнула Вершинина. — Это… Это же не ты.

— Как это, не я? А кто же?

— Ты не Пит, и никогда им не будешь. Прекрати меня дурачить, Хо!

— Странно, — Хо вновь обернулось Кириллом. — А на Женьке срабатывало безупречно.

— Я — не Женька.

— Да уж вижу. Ну что мне с тобой делать? Не хочешь по-хорошему, заставлю по-плохому, — Кирилл сделал знак птицам, и те мгновенно устремились к Ольге.

Девушка видела, как стая приближается к ней, пугающе увеличиваясь в размерах. Слышала душераздирающий визг зловещих бесформенных птиц, похожих на трепыхающиеся рваные тряпки. Но страха почему-то не испытывала. Его место занял гнев, распространяющийся по всему телу, вкупе с адреналином. Появилось странное тепло, словно к её животу приложили горячую грелку. Она опустила взор, и увидела на себе шевелящееся пятно зелёной слякоти, которую выблевал Евгений. Это были не обычные рвотные массы, а какая-то живая субстанция, постепенно соединяющаяся с Ольгиным телом, и расползающаяся по нему тончайшей плёнкой. В любой другой момент девушку бы, наверное, вывернуло наизнанку от омерзения, но сейчас эта отталкивающая картина не вызывала у неё ни малейшей брезгливости. Зелёная пузырящаяся гадость каким-то неподвластным пониманию образом подчинялась её кипящей ненависти. Вершинина уже испытывала подобное чувство, и теперь с предвкушением ожидала завершения своего облачения. Зелень деликатно обтекала её фигуру, после чего быстро твердела, превращаясь в чёрный хитиновый панцирь.

Когда стая безумных птиц приблизилась, Ольга была уже целиком облачена в свои колючие доспехи. Визжащая орда ударилась в сплошную стену шипастого щита, и начала клоками разлетаться в разные стороны, разбрасывая осыпающиеся вниз перья и ошмётки тел. Когда последняя птица гулко срикошетила от этой непреодолимой преграды, Вершинина отставила щит в сторону, стряхнув с него налипшие остатки мочалоподобной птичьей плоти, и пренебрежительно взглянула на Кирилла, сквозь прорези в забрале. Тот медленно хлопал в ладоши.

— Брав-о! Ты овладела энергией ненависти. Будь осторожна с ней. Ненависть трудно удержать под контролем.

— Умолкни! — прорычала Вершинина, поднимая меч.

— А что ты сделаешь? Убьёшь меня? Думаешь, получится?

— Я сказала, умолкни!

— Брось. У тебя же нет навыка. В этом деле необходима практика…

— Сдохни, тварь! — девушка бросилась на него, бряцая своими тяжёлыми латами.

Ненависть и озлобленность толкали её вперёд неудержимым напором, стократно увеличивая силы. Казалось, ничто не могло её остановить. Но тут вдруг прямо перед ней выросла пара уродливых существ, похожих на ожившие коряги, с кривыми руками-ветками. Монстры раскорячились, загородив собой Кирилла. Один из них попытался вырвать щит из руки Вершининой, второй замахнулся дубиной, и едва не расплющил шлем девушки вместе с головой. К счастью, та успела вовремя парировать удар своим мечом, отведя его в сторону. Дубина ощутимо прошлась по наплечнику, сломав на нём несколько шипов, и уткнулась в клубящуюся поверхность облачной тверди.

Ярость вспыхнула в душе Ольги всепожирающим пламенем, и она окончательно сорвалась с ограничителей. Всё вокруг стало предельно чётким и детальным, а движения врагов — неловкими и медлительными. Слишком медлительными для них.

Ловко поставив свой бронированный сапог на дубинку, Оля прижала оружие к клубящейся земле, заставив существо нагнуться. Первый удар меча отсёк ему руку-ветвь чуть выше локтя, а когда монстр машинально разогнулся, лезвие уже поджидало его выше, резким ударом наискосок отделив неотёсанную косматую голову от туловища.

Не успел поверженный тролль завалиться на спину, как Ольга уже приступила к его коллеге, вцепившемуся в её щит с какой-то маниакальной одержимостью. Сначала девушка выпустила щит из руки, и когда чудище повернулось, желая, видимо, отшвырнуть его в сторону, рубанула мечом наотмашь. Щит тяжело грохнулся наземь, вместе с парой отсечённых конечностей, так и оставшихся висеть на нём. Монстр трубно заорал, взмахнув культями. Пригнувшись, Оля подрубила ему левую ногу-корневище, и когда он повалился на бок, добила уродливую тварь рубящим ударом сверху.

Тем временем Кирилл, с каким-то иступлённым упоением таращился на то, как она разделывается с чудовищами, выпучив зенки, и скалясь кровожадной улыбкой. Дьявольский восторг сверкал в полоумных глазах даже после того, как Ольга обеими руками, со всего размаха рассекла ему голову мечом.

Клинок разрубил его череп пополам, прошёл через шею, и застрял в грудной клетке. Вершинина попыталась выдернуть его, но меч не поддавался. Тогда она рванула сильнее. Вслед за рукояткой дёрнулось не только мёртвое тело Кирилла, оцепеневшее в вертикальном положении с безобразно развалившейся надвое головой, но и пространство позади него. Ещё рывок. И опять колыхание пространства. В разные стороны разошлись волновые колебания, и изуродованный мертвец тяжко завалился назад, утягивая за собой Ольгу, не желающую выпускать свой верный меч. Вместе они провалились в какую-то невероятную бездну.

Я просыпаюсь, — с облегчением подумала Ольга, летя через галлюцинирующее пространство. — Слава богу, я просыпаюсь.

Люди вымирают. На смену им приходят куклы потребляющие. Поэтому наш мир меняется на глазах. Новая фракция подстраивает его под себя, оптимизируя под новую глобальную культуру — потребление. Даже типично кукольная заповедь о трёх делах, которые должен выполнить в жизни настоящий мужчина: посадить дерево, построить дом, воспитать сына, — и та не соблюдается. Хотя, что там соблюдать? Одно дерево — это ничто в сравнении с тем, сколько их спиливают ежегодно. На тот же Новый год. Если каждый будет строить себе по одному отдельному дому, то весьма быстро этим самым посаженным деревьям попросту негде будет расти, при том что большинство построенных домов будет пустовать, так как их хозяева умерли, а новые поколения строят себе новые дома. Что касается обязательного воспитания сына, то эта заповедь единственная, которая соблюдается чаще всего. Но как? Сын воспитывается таким же потребителем, как и его отец. Более того, родители стремятся приложить все усилия, чтобы их чадо смогло потребить больше, чем они сами. Таким образом, потребители воспитывают потребителей.

По-человечески же, дерево не обязательно сажать. Обязательно не рубить его. С бережным отношением, экосистема быстро восстановится сама. Табличка «Берегите природу!» должна торчать не в кустах, среди мусорных куч, оставленных отдыхающими, а в умах самих отдыхающих, которые и без всяких напоминаний должны эту природу беречь.

Не обязательно строить новый дом, если у тебя уже есть один. А вот если кто-то нуждается в доме, то имеет смысл приложить силы, чтобы помочь ему обрести жильё. В таком случае не будет единиц, владеющих несколькими хоромами, и тысяч бездомных. Очевидная польза для развития твоего вида.

Ну и, конечно же, воспитание детей. Воспитать потребителя проще всего. Фактически, человек стремящийся к потреблению развивается самостоятельно. Сперва на «Хочу» и «Дай», потом на «Пригодится» и «Надо». Но при этом, у человека атрофируется чувство естественной отдачи. Он чувствует, что ему все должны, но сам он при этом никому ничего не должен. В результате наблюдается зацикленный процесс кукольного воспроизводства, где в каждом новом элементе воспитывается не стремление жить в обществе, а стремление жить за счёт общества. Отсюда и пресловутый синдром «детей индиго», являющийся обычным эволюционным этапом в развитии нового поколения агрессивных потребителей, рождённых для того, чтобы взять от жизни всё, и при этом не оставить после себя ничего.

— Доброе утро, — произнёс Гена, отвлекшись от разложенной на столе карты.

— Угу, — кивнула Ольга, отрывая ухо от подушки. — Сколько времени?

— Одиннадцать. Пятнадцать минут двенадцатого, — взглянув на часы, поправился Осипов.

— Сколько?!

— Ну, а что? Я сам проснулся только в половине одиннадцатого. Снотворное было просто атомное. Спал без задних ног. Не помню даже как отрубился. Помутнение какое-то, и всё.

— Ты вовремя заснул, — кивнула Ольга, выбираясь из-под тёплого одеяла. — Можно сказать, удачно.

— Слушай, а эти страхилатины вчерашние на самом деле были? Я уж грешным делом подумываю, что мне это тоже приснилось.

— Нет, Ген, к сожалению, не приснилось. Я вчера тоже от них едва ускользнула.

— Вот ведь… Это ж надо. Я утром когда проснулся, вспомнил об этом — аж в пот бросило. Прислушался, тихо вроде. В коридор выглянул — там всё как обычно.

— Ты лодку проверял?

— Н-нет… Я, в общем, это самое, не хотел тебя тут одну оставлять.

Капитан явно не умел врать. Ольга сразу догадалась, почему он не ходил проверять мотобот. Ему было страшно. И хоть он всё так же старался казаться непоколебимым, глубокий животный страх явственно ощущался в его жестах, в его голосе.

— А почему не разбудил?

— Ага, как же. Откуда мне было знать, что ты спишь, а не это самое, не бродишь там где-то в иных мирах. Сама же говорила, что лунатиков будить нельзя.

— Не лунатиков, а сноходцев. Ладно, ты всё правильно сделал. Это я так, не проснулась ещё добром.

— Выяснила что-нибудь новое?

— К сожалению, ничего утешительного. Евгения больше нет. Хо уничтожило его.

— Печально. Но нам-то что делать? Когда появится возможность вырваться отсюда?

— Этого мне выяснить не удалось. Знаю одно. Мы ещё не опоздали. Боюсь, что теперь придётся действовать по обстоятельствам.

— Да чего тут думать? Отправляемся прямо сейчас!

— Нет. Дёргаться не будем. Время, слава богу, есть.

— Ну, как скажешь. Только я сразу говорю, сидеть здесь до темноты я не согласен.

— Тебе не придётся. Сегодня мы отсюда уплывём. Это без вариантов, — решительно произнесла Ольга, просовывая руку в рукав рубашки. — А что ты там чертишь? Можно взглянуть?

— Э-э-э, да, конечно, — Гена отодвинулся от карты. — Я, пока ты спала, решил одну идейку обмозговать. Мне тут кое-что приснилось, и я, как проснулся, сразу же схемку набросал.

— Приснилось?

— Смотри, — Гена повернул к ней карту черноморского побережья, на которой виднелись крестики, помеченные надписями, и соединённые прямыми линиями. — Дело в том, что «Эвридика» — далеко не первое судно, погибшее в этой зоне при довольно сомнительных обстоятельствах. Я вспомнил все катастрофы, произошедшие здесь за последние полсотни лет, и меня буквально озарило! Почему же я раньше об этом не задумывался?

— Все эти крестики — погибшие корабли, а надписи — их названия, и годы крушений? Я правильно поняла?

— Совершенно верно. Гляди, вот здесь, в 1968 году погиб французский нефтеналивной танкер «Руссильон». Это произошло задолго до моего рождения. Ещё когда мой батя был пацаном. Он рассказывал, что шумихи было много вокруг этого события. Только что отремонтированный корабль, без груза, во время шторма сорвался с якорей, и вылетел на берег. Его можно было легко увести в море, но двигатель вдруг отказал. В результате чего посудину прибило к берегу, и намертво посадило на камни, вот прямо тут, неподалёку от Вольного. Отец говорил, что несколько раз его пытались стащить с мели, но всё безуспешно. Французы обвинили во всём капитана, и бросили танкер на берегу, где он простоял больше сорока лет. Я-то его хорошо знал. Я же родом из Туапсе, из Вельяминовки. Оттуда до «Руссильона» рукой подать. Он как раз напротив пансионата стоял, ржавый весь, страшный такой. Боялся я его в детстве. А сейчас от него почти ничего не осталось, насквозь проржавевший кусок кормы, блок цилиндров, да винт. Остальное растащили на металлолом.

Теперь смотрим дальше. Следующая жертва — югославский сухогруз «Колашин». В 1970 году едва не уткнулся в железнодорожную насыпь на берегу, вот здесь, между Чемитокводже и Глубокой Щелью. Говорят, что причиной трагедии послужил какой-то странный туман. Сходства не замечаешь? Этот корабль тоже знаком мне с детства. Удалось вдоволь полазить по нему, когда отдыхал в пионерлагере «Мечта». Нам запрещали на него лазить, но мы всё равно лазили. Лежал он там тоже очень долго. Весь проржавел и развалился. Несколько лет назад его в конце концов пустили на металлолом. От него тоже практически ничего не осталось. А ведь был внушительный кораблик.

— Лет десять назад мы с мамой ездили отдыхать в Сочи, на поезде. И я помню, как мы проезжали мимо каких-то кораблей. Наверное, это они и были.

— Не наверное, а точно. Они стояли возле самой железной дороги. Невозможно было не заметить. За столько лет они успели стать местными достопримечательностями. Даже Пугачёва приезжала петь на фоне «Колашина», представляешь?

— А вот здесь, что за корабль?

— Турецкий балкер «Трансбора». Третья жертва странных обстоятельств. Сел на мель в бухте Инал, неподалёку от Новороссийска, относительно недавно, в 2006 году. Была плохая погода, корабль неожиданно сбился с курса, и прямиком наскочил на отмель. По непонятным причинам, судно упрямо не выходило на связь с берегом. Даже когда крушение произошло, связаться с балкером никто не мог. Вроде бы капитан его был неадекватен. Заперся в каюте, и сидел там в полном одиночестве. Предположительно, он был пьян.

— Любопытная история.

— Это точно. Видела бы ты ту «Трансбору». Здоровенная была дура, я тебе скажу. Мы с покойным Вовчиком в первый раз ходили её смотреть на «Гортензии», когда там ещё турки жили.

— Что значит, жили?

— Да там почти год команда жила в полнейшей изоляции от внешнего мира. Если бы не местные, которые их подкармливали чем бог послал, они бы там давно с голоду передохли, или бы друг дружку сожрали.

— И что, даже на берег не спускались?

— Может, иногда спускались. А может, вообще сидели безвылазно. Не знаю. Но выглядели они как дикари. Ей богу. Верёвку бросают — им что-нибудь к ней привяжут, еду там, воду. Они подтягивают. Когда тяжбы с турецкой стороной завершились, моряки покинули корабль. После этого какие-то дельцы разобрали «Трансбору» за считанные месяцы.

Последней жертвой стала «Эвридика». Вот она. Теперь гляди, что у нас получилось. Если посмотреть на места гибели кораблей, то прослеживается какая-то закономерность. Я пока не могу уловить её, но она чувствуется. Здесь явно присутствует некая аномалия. Вот тут — в районе Туапсе. Если соединить места трагедий линиями, то можно примерно определить её местоположение. Корабли располагаются на приблизительно равном удалении друг от друга. Вот в таком порядке: «Колашин», «Руссильон», «Эвридика», «Трансбора».

— Но ведь турецкий корабль находится чуть дальше остальных.

— Это не мешало ему пройти через аномальную зону, прежде чем сесть на мель в Инале. Понимаешь, в районе Туапсе были и другие аварии. Свидетелем одной из них я стал, когда учился в школе. В 1992 году возле порта переломился пополам болгарский сухогруз «Вихрен». А в 2003 году, в том же порту внезапно сгорел итальянский танкер «Марио». И он был не первым погорельцем. Ещё в 1964 году, в результате страшного пожара, в туапсинском порту сгорели аж два танкера: советский «Лиски» и финский «Сигни».

— В основном гибли танкеры и сухогрузы. Грузовые суда. «Эвридика» — единственное пассажирское судно.

— Не единственное. Был ещё «Адмирал Нахимов», но тот слишком явно отличается характером катастрофы. Да и утонул он вот здесь — совсем в другой стороне. В общем, я его отсеял. А что касается типа судов, ты абсолютно права. Я тоже отметил этот факт.

— Сначала Хо нападало на грузовые корабли. Почему?

— На них меньше народу. Экипаж занимает минимум места. Остальное занято грузом.

— Всё правильно. Вот и разгадка. На грузовых судах оно тренировалось. Отрабатывало свои навыки, подготавливаясь к главной цели — захвату пассажирского теплохода. Оно не хотело рисковать, и заранее, детально проработало каждый элемент, — Ольга постучала пальцем по карте. — На «Руссильоне» оно опробовало экстериоризацию, на «Колашине» — сумеречный туман. А на «Трансборе» отработало технику «взаимодействия с экипажем».

— Вот поэтому она смогла так далеко уйти.

— И исчезнуть быстрее первых двух кораблей.

— Как и «Эвридика».

— Именно!

— Осталось выяснить, где находится аномальная точка, через которую проходили все эти корабли. Эх, знать бы маршруты их курсов. Тогда бы я сразу определил наши координаты. А так приходится только догадки строить, — Гена отодвинулся от стола, и сел на койку, привалившись спиной к стенке.

— Боюсь, что этого мы уже никогда не узнаем, — вздохнула Оля.

Печально опустив глаза, девушка вдруг увидела какие-то белесые клочки, валяющиеся на полу. Заглянув под столик, она сразу же поняла откуда они взялись. Это были съёжившиеся и обесцветившиеся лепестки практически полностью осыпавшейся орхидеи. Цветок торчал из горлышка упавшей пустой бутылки. На стебельке едва держались два последних скрюченных лепестка.

Ольга вытащила бутылку с увядшим цветком, и молча поставила её на стол. В процессе подъёма, от орхидеи отвалился предпоследний лепесток. Задумавшийся о чём-то Гена, перевёл на неё взгляд, и неожиданно произнёс, — Мать моя, женщина. Это он? Твой цветок? Так вот, что это было. А я всё голову ломал, откуда этот странный запах…

— Ты что, — опешила Вершинина, едва не уронив бутыль. — Видишь её? Орхидею?

— Теперь вижу, — кивнул капитан. — Чтоб меня…

Бутыль с орхидеей, подпрыгнув, свалилась со стола. Гулкий удар, раздавшийся в этот момент, сотряс корпус «Эвридики» одним мощным толчком. Ольгу отбросило в сторону, и она упала на свою койку. Гена, сидевший напротив, ударился затылком об стену с такой силой, что едва не разбил себе череп.

— Что это было?! — воскликнула перепуганная девушка. — Что-то взорвалось?!

Но капитан лишь промычал что-то в ответ, скорчившись на койке, и держась за голову.

— Гена! Ты как?! — Вершинина подскочила к нему, на всякий случай придерживаясь за край столика. Она опасалась новых толчков.

— Чёрт! Как больно! — выл Осипов. — Аж искры из глаз… У-у-у-у…

— Это был взрыв? Да?!

— Чёрт, не знаю я! М-м-м-м! Голова-а!

Оля бегло осмотрела его затылок. Крови не было. И только явственно увеличивалась в размерах внушительно надувающаяся шишка.

— Что там?!

— Жить будешь.

— М-м-м! Вот это долбануло. Я думал, что черепок расколется.

— Что взорвалось?! Наша лодка?!

— Нет. Удар был снизу. Это где-то в трюме, или на нижней палубе. Да и не факт, что взрыв. Скорее, натолкнулись на что-то.

— На что?!

— Откуда же мне знать? На мель сели. Или другой корабль в нас врезался. Сейчас посмотрим. Дай только прийти в себя. Перед глазами всё плывёт.

— Думаю, самое время уходить! Вдруг мы тонем?

— Сей-час. У-у-у! Ну и боль. Вот это приложило, — капитан попытался подняться, но тщетно. Вместо этого он низко опустил голову, обхватив её руками.

— Может у тебя сотрясение?

— Не знаю.

— Не тошнит?

— Не знаю. Нет, кажется. Только в глазах рябит.

— Ну же. Быстрей приходи в себя. Нам нужно спасаться.

Кряхтя, Гена поднялся с койки, и неуверенными шагами направился к выходу, продолжая держаться рукой за затылок. Нервно подёргиваясь, Ольга проследовала за ним. Коридор встретил их неприветливой темнотой.

— Генератор крякнулся, — объяснил Осипов. — Или горючка закончилась. Её оставалось всего ничего.

— А что там светится? — Оля указала в дальний конец коридора, тускло освещённый красным свечением.

— Это аварийные лампы. Включаются, когда основной генератор глохнет. Они полностью автономные. Пока выключены — находятся на автоматической подзарядке. Видимо, пока работал дизель, они успели подзарядиться.

— Вот и хорошо. Хоть видно, куда идти.

— Давай за мной.

Слегка пошатываясь, Гена побрёл по коридору, время от времени приостанавливаясь, и вслушиваясь в глухую тишину. Ольга терпеливо трусила за ним, пока они наконец не оказались в центральном вестибюле.

— Так. Теперь давай вот как поступим. Ты — иди наверх, и жди меня у лодки. А я тут кое-что проверю, — распорядился капитан.

— Что ты проверять собрался? Я без тебя не пойду. Идём вместе. Нечего там проверять, — накинулась на него переполошённая девушка.

— Да погоди ты! Удар был какой-то странный. Если это взрыв, то где пожар, где запах гари? Если пробоина — то где шум воды, где крен? Тишина кругом гробовая. Как будто бы ничего не произошло. Не-ет, это не взрыв, и не столкновение. Это что-то другое.

— Что?

— Надо разобраться.

— Не надо!

— Самому не хочется, но только подозреваю, что именно от этого зависит наше с тобой спасение. Предчувствия меня редко обманывают.

— Тогда я пойду с тобой. И не пытайся меня отговаривать!

— Ладно. Только держись на дистанции. Мало ли чего там.

Ольга спешно кивнула. Набрав побольше воздуха в грудь, точно приготовившись нырять, Гена шагнул вниз по лестнице. Его шаги гулко отзывались в тишине. Ухватившись за перила, Вершинина с замиранием сердца смотрела, как он медленно спускается вниз, всё ниже и ниже.

Спустившись с лестницы, он остановился, постоял немного, и пошёл дальше, скрывшись из виду. Оля поспешила следом, скользя по гладким лестничным ступенькам. На нижней палубе она увидела капитана, пристально вглядывающегося в темноту коридора. Заметив, что она спустилась, Гена поманил её рукой.

— Смотри, — указал он куда-то во тьму. — Видишь? Вон, в самом конце.

— Светится что-то, — пригляделась Ольга. — Ты это имеешь в виду?

— Это-это. Знаешь, что там? Та самая каюта, единственная, которая была заперта. Предчувствие не обмануло. Это действительно был не обычный удар. Он разблокировал дверь. Теперь можно узнать, что спрятано в этой каюте.

— Не нравится мне это, Ген.

— Да ладно тебе. Там же светло. А ведь Хо боится света, верно? Пошли, глянем, что там.

— Только осторожнее, прошу тебя.

Стараясь не поднимать шума, Геннадий пробежался по коридору, и замер неподалёку от пятна света, падающего на пол из широкой дверной щели. Вершинина на цыпочках прокралась за ним, и осторожно тронула за плечо.

— Что там? Что-нибудь не так?

— Тс-с-с! — едва заметено прошелестел Гена.

Оля навострила уши.

— Как будто стонет кто-то, — прошептал капитан. — Там, в каюте.

— Так это… — Ольга бросилась было к проёму, но Осипов её остановил.

— Подожди! Не лезь поперёк батьки. Я первый, — отодвинув её в сторонку, Геннадий прокрался к приоткрытой двери. — Фу, ну и запашок.

Запах был действительно неприятный. Причём он постоянно усиливался. Тянуло явно из открывшейся каюты. Остановившись возле проёма, Гена заглянул в него, прищурился, и зажал нос.

— Что там? — не выдержала Ольга.

— Хрен его знает. Свалка какая-то. Горы мусора. И вонища. Фу!

— Чем же так воняет?

— Есть только один способ это выяснить.

Капитан попытался открыть дверь шире, но та не поддавалась. Тогда он протиснулся в проём боком. Под его ногами тут же зашуршали какие-то бумажки, и затрещали пластиковые контейнеры. Что-то бормоча, Осипов неторопливо продвигался вглубь каюты, а затем вдруг позвал Ольгу.

— Оль. Здесь человек.

— Живой? — девушка тут же бросилась протискиваться в узкий дверной проём.

— Кажется, да. Но выглядит не очень… Эй, приятель, как тебя зовут?

Протиснувшись наконец-то сквозь узкую входную щель, Ольга оказалась в душном замусоренном помещении, насквозь пропахшем невыносимым смрадом, от которого щипало глаза. Пола не было видно из-за сплошного слоя грязных салфеток, бутылок, объедков, и перепачканной одноразовой посуды, успевшей обильно покрыться плесенью. Таким же мусором был завален стол. А одна из коек утопала под этой смердящей грудой целиком, напоминая сплошной мусорный холмик. Грязь была повсюду. С трудом верилось, что в этой помойке кто-то мог жить.

Но каюта была обитаема. На койке, возле которой стоял капитан, под грязным, насквозь провонявшим одеялом едва заметно шевелилось живое существо, почти потерявшее человеческий облик. Сначала Ольга разглядела лишь его руку, высовывающуюся из-под серого от грязи покрывала. А когда Геннадий брезгливо откинул верхний край одеяла, открыв голову лежавшего, девушка узнала пассажира, и сердце её сжалось от нахлынувшего приступа жалости, перемешанного с отталкивающим отвращением.

— Отец, как тебя звать? — повторил Гена, прикрывая себе нос и рот ладонью от нестерпимого запаха, источаемого человеком.

— Его зовут Евгений, — борясь с приступами тошноты, ответила Ольга. — Евгений Калабрин. И он моложе тебя.

— Моложе меня? — Гена вгляделся в сморщенное, иссохшее лицо, густо заросшее седой бородой. — Вроде выглядит старше.

— Ты бы тоже выглядел старше, переживи то, что пережил он, — подавав в себе отвращение, Вершинина подошла к койке. — Ну, здравствуй, Женя.

Молодой старик разлепил гноящиеся глаза, и мелко заморгал, привыкая к свету.

— О… О-о… О-о-оля? Т-ты? Здесь? — прошамкал его беззубый рот.

— Да, Жень. Я здесь. И Гена здесь. Пришёл конец твоим мучениям. Мы тебе поможем.

— Держись, парень. Мы выберемся отсюда. Ты ходить-то можешь? — добавил капитан.

— Простите… М-меня, — прохрипел Евгений. — Ради всего святого. П-простите.

— После будешь извиняться. Когда домой вернёмся, — Гена попытался поднять его за плечи, но тот вдруг так страшно застонал, что его пришлось отпустить. — Эй! Что с тобой? Болит чего?

— Н-не-на-а-а-адо, — застонал Женя. — Оста-а-авьте.

— Мы тебя всё равно заберём. Ты только скажи, что с тобой? Сейчас я носилки быстренько сооружу… — спотыкаясь об мусор, Гена выскочил из каюты.

Ольга подошла поближе, и склонилась над своим другом.

— И-иллюзии и ре-реальность — это несколько разные вещи, — прошептал Евгений, и попытался улыбнуться. — Там я был другой, а здесь…

— Хватит говорить чушь, — оборвала его Ольга. — Тебе только постричься, помыться, и будешь ещё лучше, чем в иллюзиях.

— Нет. Не буду. Разве лучше я был до этого? Не-ет. Таким же, только внутри. Понимаешь? А теперь всё вывернулось наизнанку, шиворот-навыворот. Теперь я внешне такой, а внутри…

— Сейчас ты болеешь. Когда поправишься, будешь думать по-другому.

— Прости меня, Оля. Прости за ложь. Глупо было надеяться, что ты полюбишь меня таким. Сколько бед повлекло моё заблуждение. И, самое обидное, я до сих пор не знаю, как вам помочь. Я втянул вас в этот ад, и теперь ничего не могу исправить.

— Подожди. Не сдавайся раньше времени. День ещё не закончился. Нам бы только узнать, когда. Когда будет «окно»? Когда Хо будет бессильно?

— Ничто не может помешать Хо.

— Мы можем! Мы!

— Мы опоздали. Хо добилось своего. Вы погибнете. Из-за меня… Из-за меня!

— Ну так помоги нам! Ты ведь определённо что-то знаешь! Так скажи мне! Каждый пустяк, каждая безделица может послужить ниточкой, ответом!

Евгений помолчал, закрыв глаза. В какой-то момент Ольге показалось, что он перестал дышать. Но вдруг его веки задрожали, губы открылись, и он заговорил.

— Я не знаю, как это может помочь. Но есть кое-что.

— Что?!

Его рука ухватила Ольгу за ворот, и подтащила к себе. От смрадного дыхания девушка едва не лишилась чувств, но то, что безумец ей говорил, имело сейчас первостепенную важность.

— Слушай… Когда Хо проникло в мой разум. Когда оно завладело моим сознанием. Оно обрело то, чего не ожидало обрести. Мои чувства. Ведь оно никогда никого не любило до этого. И вдруг познало, что это такое. На первых порах оно будет изучать эти новые ощущения. Именно этим ты должна воспользоваться!

— Каким образом?! Я должна ответить Хо взаимностью?! Ты это хочешь мне предложить?!

— Думай сама. Это козырь в твоём рукаве. Последний козырь. Как применишь его — тебе решать.

— Посоветуй! Я в растерянности!

— Хо готовится покинуть корабль. Я знаю это твёрдо. Скорее всего, оно не будет использовать тебя как промежуточную хозяйку. Для этой цели ему нужен крепкий организм. Как у Генки. Генка будет последним. Поэтому оно и бережёт его. Разум должен быть незамутнённым до конца, чтобы идеально принять волю сумерек. Ты будешь следующей жертвой. Как только Хо поймёт, что любовь — это проклятье, а не дар. Оно уничтожит причину этого проклятья. А потом покинет «Эвридику» в теле капитана. Но это только предположение. Всего лишь предположение.

— Когда откроется «окно»?! Когда мы сможем бежать?!

Глаза Евгения закатились, и он забормотал что-то бессвязное.

— Когда… Когда солнце… Когда у одних солнце стоит в зените… У других… У других оно оказывается в надире…

— Что?!

— Муками лёгкими… Улаххи-суллар. Ишниллау-хо. Фаххетши суллар… Проект «Затемнение»…

— Женя! Не бросай нас! Пожалуйста.

Глаза Евгения раскрылись. Теперь его взгляд был безразличным и пустым.

— Оля… Оля…

— Что, Жень? — Ольга сжала его руку.

— Всё, Оля… Я ухожу.

— Нет, не говори так. Гена сейчас принесёт носилки, и мы тебя…

— Последняя просьба, Оля. Только одна.

— Какая?

— Поцелуй меня на прощанье.

— Жень, нам рано прощаться. Мы ещё…

— Я понимаю. Я мерзок. Но я не прошу касаться меня губами… Достаточно воздушного поцелуя. Пожалуйста.

Ольга вздохнула, дотронулась губами своих пальцев, и приложила их к его губам. Она почувствовала, как его сухие, похожие на деревяшки, губы, коснулись её подушечек, и сквозь них, вместе с последним выдохом, вырвалось слово:

— Любимая…

Глаза Евгения скосились в сторону и затуманились. Дыхание больше не ощущалось. Осторожно пощупав пульс, Вершинина поняла, что сердце не бьётся. Евгений умер. И вместе с ним умерли все его иллюзии.

Глядя на него, Ольга ловила себя на странной мысли. Она с каждой минутой начинает всё больше сомневаться, что перед ней лежит её старый друг. Вместо молодого энергичного человека, которым всегда был Женя, на грязной койке лежал дряхлый старец, больше похожий на жёлтую мумию, с костями проступающими сквозь шелушащийся пергамент кожи. Седой как лунь, с копной грязных, перепутанных волос, и такой же всклокоченной бородищей, в которой догнивали остатки последней трапезы. Ужасное зрелище. Даже врагу не пожелаешь такой страшной смерти. Отпустив его костлявую руку с обгрызенными до мяса ногтями, Ольга всё же пересилила себя, и поцеловала его в лоб, отдавая последнюю дань своему бывшему другу.

На стене, над койкой, она заметила странные письмена, и приглядевшись, различила в них знакомые буквы. Самая чёткая запись гласила:

Мы становимся рабами собственных привычек. Как бурлаки, мы тянем свои лямки непонятно куда, непонятно зачем, и для чего. Ведь итог для всех один — смерть.

Мы всё больше огораживаемся от внешнего мира, замыкаясь на собственном микрокосме. Нам гораздо спокойней жить в крохотном мирке, а не в огромном мире.

Мы не боимся, когда видим в теленовостях кровь своих соотечественников, ведь эта кровь не из нашего микромира. Она где-то далеко, по ту сторону экрана. Она не пачкает наших рук.

Мы — индифферентны. Мы — окукливаемся. Такова архитектоника наших судеб. Обстановка в мире нестабильна.

В коридоре послышались звуки приближающихся шагов, и вскоре в каюту, пыхтя, протиснулся Геннадий, втащив следом за собой пару жердей, кусок брезента и верёвку.

— А вот и я. Принёс всё, что нужно.

— Уже не нужно, — тихо ответила Ольга, повернувшись к нему.

— К-как? Почему? Он что…

Девушка кивнула. Капитан выронил жердь, подошёл к Оле, и мягко положил руку ей на плечо.

— Мне очень жаль.

Помолчав немного, Гена опустил покойнику веки, и вновь заговорил с Ольгой.

— Давно он здесь, бедняга. В этом склепе. Гляди, как исхудал. Кожа да кости. Я такое только в документальных фильмах видел, про фашистские концлагеря. А здесь, в этой клетушке — хуже всякого концлагеря. Ни воздуха, ни еды. И света почти нет. Иллюминаторы вон, заляпаны чем-то. Жуткие условия.

— Судя по глубоким пролежням, он лежал без движения не меньше месяца, — заглянула под одеяло Ольга.

Резкий смрад тут же шибанул ей в нос нашатырной струей, и она поспешно накрыла мёртвое тело, зажимая лицо ладонью.

— Не поднимался. Ходил под себя. Гнил заживо, — сочувственно качал головой Осипов. — Ужасно осознавать, во что может превратиться человек.

— Он сильно ослаб. Видимо, из-за плохого и некачественного питания. Сильно обезвожен. Значит страдал от жажды. Возможно, последние дни пребывал в бессознательном состоянии. И только удар, сломавший перегородку, смог его пробудить.

— Скорее всего, так оно и было. Поэтому мы его и не услышали, — согласился Гена. — Теперь понятно, почему мы нашли так мало питьевой воды. Весь её запас здесь — в его каюте. Смотри сколько бутылок. Меня только одно смущает. Как он умудрялся добывать еду и воду, если не мог выбраться из каюты?

— Еду и воду ему приносило Хо.

— Хо? Но зачем?

— Наверное для того, чтобы он дожил до нашего прибытия. Подкармливало его скупо, чтобы только от голода не умер.

— Может и не со зла, а из-за необходимости? На корабле не осталось продуктов. Мы доели последние крошки. Значит, весь запас оно скормило Евгению.

— Ты плохо знаешь Хо. Доброта и понимание — это не про него. Пока Женька был нужен Хо, оно сохраняло ему жизнь всеми силами. Теперь же, когда надобность в нём отпала, оно выбросило его, как ненужную вещь. Как замученного лабораторного зверька.

— Вся стена исписана. Он постоянно делал какие-то записи. Сначала карандашом, а потом, вон, гвоздиком каким-то царапал. Видимо, карандаш закончился. Какие странные записи. «Путь к вершине разума лежит через три пологих контура. И чем выше контур — тем круче угол его наклона. А значит, чем выше ты поднимаешься — тем труднее взбираться, и тем проще скатываться». Похоже на бред. Смотри, да тут не только на стене понаписано, — Гена поднял с пола клочок бумажки. — Тут этих записей целый ворох. Он писал, пока вся бумага не закончилась, и лишь потом на стену перешёл.

— Изучить бы всё это. Жаль времени нет.

— Изучать бред сумасшедшего?

— Прекрати так о нём отзываться. Он был не сумасшедший.

— Прости. Но мне кажется, что вся эта философия — полнейшая ересь.

— Не спеши вешать ярлык ереси на то, что не можешь понять.

— «Я долго искал в толпе человека, но видел лишь кукол. Сотни, тысячи кукольных лиц. Глупых, пустых, хмурых, но чаще всего озлобленных. Да, внутри каждой куклы живёт зло. Кукла догадывается, что её дёргают за нитки, что ей управляют. Она чувствует это, и поэтому злится. Злится от беспомощности и несостоятельности. Как собака на поводке, она лает и дёргается, но не может укусить того, кто её тащит, потому что не знает, кто это. И тогда она срывает злобу на других собаках, которых так же, как и её, волокут на живодёрню'. По-твоему, такое могло прийти в голову здоровому человеку? А вот, ещё. 'Куклы живут среди нас. Внешне они такие же как мы. Но внутренне — это совершенно иной вид, выведенный специально для сохранения мирового баланса. Homo sapiens, 'человек разумный' — является истинным носителем частицы Высшего Разума. Он наделён пытливым развивающимся умом, а также ставит культурные и духовные ценности во главу угла. Homini similis 'человеческое подобие', а проще 'кукла' — всего лишь жалкая копия homo sapiens. Ничтожная подделка под оригинал. Ходячее мясо, наделённое лишь имитацией разума, основанной на примитивных инстинктах. Пища для сумеречников». Нет, это явный неадекват. Люди, куклы. Маразм какой-то.

— Любая попытка выразить запредельное в той или иной степени напоминает бред. К сожалению, он уже не сможет нам объяснить, о чём делал свои записи.

— Он что-нибудь сказал? Перед тем, как…

— Ничего вразумительного. Боюсь, что его рассудок был уже повреждён, — скрестив руки на груди, Ольга рассматривала исцарапанную решётку маленького вентиляционного оконца, зиявшего над кроватью возле самого потолка.

— Что например?

— Какой-то бред. «Когда у одних солнце стоит в зените, у других оно находится в надире». Где-то я уже слышала подобную фразу. Но где? Не могу припомнить.

— Хм. Со мной парень в яхтклубе занимался. Татарин. Надир Абубакаров.

— Надир — это точка на небосклоне. Обратная зениту.

— Да в курсе я. Просто вдруг вспомнил это имя… А чем тебя озадачила эта фраза?

— Вот, пытаюсь понять. Неспроста же он мне её сказал. Наверняка намекал на что-то. Но вот на что?

— По-моему, ты придаёшь этой бессмыслице слишком большое значение, — Гена накрыл лицо Евгения краем одеяла. — Покойся с миром, человек-загадка.

— Ну, конечно же! — вдруг воскликнула Ольга. — Всё правильно! Максимальную плотность фата сумерек обретает днём. Именно поэтому Хо теряет свою силу. Оно попросту не может пробиться сквозь оптоэнергетическую преграду. Это было доподлинно известно. Оставался вопрос, когда именно наступает этот самый пик плотности. А наступает он именно тогда, когда Солнце входит в зенит, то есть…

— В полдень.

— Сколько сейчас времени?!

— Сейчас же как раз… — Геннадий взглянул на часы, и растерянно произнёс. — Без десяти час.

— Сколько?! Не может быть. Только что вроде было… Боже, неужели проморгали?

— Выяснять некогда. Пора уходить. Пока Солнце не ушло ещё дальше, — капитан потянул Ольгу за руку.

Последние пять минут та сама уже готова была опрометью броситься из душной провонявшей каюты. Сознание у неё мутилось, к горлу подкатывала тошнота. Поэтому решительный рывок Осипова девушка встретила с радостным облегчением. На ходу подхватив с пола горсть исписанных бумажек, Оля последовала за капитаном, боясь что её вот-вот вырвет. Этот неприятный конфуз едва не произошёл, когда она проходила мимо туалетной кабины, и в нос ей ударил резкий смрад из давно засорившегося гальюна.

Протиснувшись в дверную щель, Вершинина выскочила в коридор, облокотилась на стену, и закашлялась. Гена терпеливо ждал, и не торопил её, давая прийти в себя. Пока спутница пыталась отдышаться, борясь с рвотными позывами, он внимательно вглядывался в коридорный полумрак.

— Оль, а тебе не кажется, что вон там, на полу что-то валяется?

Протерев слезящиеся глаза, девушка мучительно всмотрелась в мутную темноту.

— Хм. Не могу разобрать, что это, но вроде бы там действительно что-то лежит. Да это наверное пылесос.

— Наверное. Только я не припоминаю, что видел его, когда мы шли сюда. А ты?

— Я тоже.

— Давай ка поглядим, что там на самом деле, — Гена начал рыться в карманах. — Хорошо, что фонарик с собой захватил.

— Доставай.

Щёлкнула кнопка, и в пол наискось ударил жёлтый светящийся конус.

— Ёмп!!! — от неожиданности капитан выронил фонарь, тот упал на пол, и погас. — Чё за?!!!

— Что там такое?! — попятилась к светящемуся дверному проёму девушка. Что ты увидел?

— Н-не знаю. Хрен его знает, чё там. Гадость какая-то.

— Что?

— Блин, где же фонарь? Куда упал?

— Да плюнь ты на него!

— Кажется нащупал… От-чёрт! Твою ж мать!!! Фу! Ну, на хрен!!! — Осипов отступил из темноты, яростно вытирая руку об штаны, словно хотел содрать с неё кожу до костей. — Там чё-то вообще. Я не знаю…

— Да объясни ты, наконец, что там! — почти закричала Ольга.

— Чёрт, да откуда ж я знаю! Я как включил фонарь, сразу это и увидел…

— Что, «это»?

— Какая-то куча на полу, у стены. Вон там, — он ткнул подрагивающим пальцем в темноту. — Я не успел как следует рассмотреть. Только понял, что из неё рёбра торчат… Потом, короче, фонарь уронил. Стал искать. Пошарил вокруг. Что-то нащупал. Сначала думал, фонарь. А потом чувствую, что-то сухое, шершавое, как деревяшка. Пальцы… Будто рука чья-то… Костлявая. Фу! Ну и дерьмище! — он вновь принялся оттирать со своей ладони несуществующую грязь. — Там, по ходу, трупы. Трупы валяются чьи-то. В темноте. Кто-то ребят из морозильника вытащил, пока мы спали. Какая-то сволочь, притащила их сюда.

— Это не они.

— А кто? Кто тогда?! Чего ты так на меня смотришь? Думаешь, это я сделал? Да?!

— Я думаю, что ты должен взять себя в руки. Подумай сам. Мы не видели их, когда шли сюда. Значит они появились после.

— Ты права. Мы не могли их не заметить.

— Вот именно. Соберись, и старайся не поддаваться страху.

— Понял я, понял, — закивал Гена. — Значит там лежат не наши ребята. Это пассажиры. Теперь их видно. Правильно? Помнишь, вчера, когда мы нашли снотворное, и возвращались в каюту, что-то такое начало проявляться. Я не придал значения. Думал глюк. А теперь вот вижу, что это по-настоящему… Вот, зараза, — капитан запустил руку в карман.

— Что ты ищешь? — спросила Оля.

— У меня есть ещё один фонарь. Брелок. Но всё-таки. Д-да где же он? Ё-моё. А, вот.

— Дай мне.

— Не надо. Я сам. Больше я не трухну, обещаю.

— Ну, смотри.

Фонарик включился, и Гена неуверенно пошарил бледным светодиодным лучом в темноте. Первое, что они обнаружили, это сломавшийся фонарь, чернеющий возле двери двадцать восьмой каюты. Немного поодаль лежал тот самый предмет, который напугал Осипова. Ребята подошли поближе, и рассмотрели его. Это действительно были сгнившие останки человеческой руки, от которой остались лишь кости, обтянутые рваными лоскутами полуистлевшей кожи. На безымянном пальце виднелось обручальное кольцо.

— Смотри-ка. И вправду рука чья-то. Фу, — Геннадий перевёл луч фонаря чуть дальше.

— Подожди! — остановила его Ольга. — Верни назад.

— Чего? — капитан нехотя вернул луч обратно. — Не насмотрелась, что ли?

— Гляди, — Ольга присела на корточки возле мёртвой руки. — Она исчезает. Видишь?

Гена с полминуты разглядывал останки, и наконец отметил. — Хм. Действительно. Испаряется, что ли?

— Нет. Просто исчезает.

— Но с чего?

— Думаю, это всё потому, что ты на неё светишь. Поднеси фонарик поближе. Гляди. Стала быстрее исчезать. Это свет. Это он на неё действует.

— Каким образом?

— Элементарно. Эти трупы находятся не здесь. Точнее, здесь, но не в нашем измерении. Оптическая оболочка, скрывающая параллельный мир, напрямую зависит от света. Чем свет ярче — тем толще становится барьер. Возможно, свет тут не причём, и всё дело в солнце, которое питает это заграждение энергией. Я точно не знаю. Но как бы там ни было, ночью граница между мирами слабеет до максимума. Поэтому Хо активизируется именно по ночам. Понимаешь? А это, — Ольга указала на почти исчезнувшие останки руки, — всего лишь результат оптической реакции. Сейчас перегородка предельно сильна, поэтому при малейшем освещении она нейтрализует визуальный контакт с сумеречным миром. С другой стороны, это также может зависеть от нашего психического восприятия. Страх открывает канал связи с сумерками, а покой — наоборот, блокирует эту связь. Когда мы всматривались в темноту, то поневоле испытывали тревогу. Вот и увидели трупы пассажиров. А теперь, когда волна страха миновала, и мы начали успокаиваться — они исчезают.

Рука на полу окончательно пропала. Пропали и бурые пятна засохшей крови на коврике.

— Я бы с удовольствием послушал твои теории, но уже в мотоботе, и подальше от этого корабля, — хмуро произнёс капитан.

— Ты прав. Хватит трепаться попусту. Время теряем.

Гена с тяжёлым сердцем принялся рыскать лучом по коридорному полу. Впереди обнаружилось ещё несколько бесформенных остатков. Самый большой лежал ближе остальных, и выглядел особенно отталкивающе. Это был огрызок торса. Судя по всему, именно он заставил Осипова выронить фонарь.

Чем дольше на останки падал свет, тем прозрачнее они становились. Осторожно огибая их, ребята миновали коридор, и вышли в светлый вестибюль. Напряжение немного спало. Выключив фонарик, Гена убрал его в карман.

— Порядок. Теперь наверх.

Капитан стал подниматься первым. Ольга немного замешкалась и отстала. Чтобы догнать Гену, обогнавшего её на целый виток, она ускорила шаг, споткнулась, и тут ступеньки ушли у неё из-под ног, превратив лестницу в гладкую винтовую горку, как на детской площадке. Запоздало обернувшийся Гена не успел схватить её за руку. Потеряв устойчивость, Вершинина с визгом заскользила обратно вниз, вращаясь вокруг центрального лестничного столба. Виток за витком, она ускользала всё ниже и ниже, не осознавая, что этих самых витков слишком уж много, и соскальзывает она уже не по лестнице, а по какой-то глубокой винтовой шахте. Вокруг становилось всё темнее, и наконец всё погрузилось в глубокий мрак. Спуск завершился, и Ольгу кувыркнуло на ровный, горизонтальный пол.

— Проклятье. Да что за напасть? — она растёрла ушибленные места, и попыталась настроить зрение на темноту, чтобы хоть что-то в ней разглядеть. — Ге-ен!

Послышался глухой щелчок, откликнувшийся объёмным эхом, и вокруг зажглись красные лампы, осветившие совершенно пустой трюм корабля. Ольга подняла глаза, и увидела, что находится внутри полого корпуса «Эвридики». Все внутренности судна, включая палубы и переборки, бесследно исчезли. Осталась лишь его внешняя обшивка, словно из неё всё дочиста выскребли, как из яичной скорлупы. Сверху доносилось равномерное шипение, издаваемое каким-то громоздким механизмом.

— Что за дела? — Вершинина поднялась на ноги. — Что всё это значит?

Очередное шипение обдало её волной тёплого воздуха, взвихрившего волосы. Обернувшись, девушка задрала голову, и едва не упала от увиденного. Прямо над ней, под потолком висела тускло освещаемая фигура чудовищных размеров. Она как будто вырастала из корпуса, и была с ним единым целым. Верхняя половина монструозного существа напоминала сильно деформированный женский стан, от которого остались только голова и туловище, а всё остальное представляло из себя сложное хитросплетение биомеханических соединений, состоящее из металлических и костяных каркасов, опутанных подрагивающими трубками. Тело соединялось с корпусом корабля так органично, что ребристый скелет шпангоута казался его естественным продолжением. Глаза существа были закрыты. Во время его дыхания, трубки, выходящие из тела, причудливо надувались. Весь этот адский образ казался настолько потусторонним и завораживающим, что напоминал ожившую картину Гигера.

— Тебе не напугать меня, Хо! — попятилась Ольга. — Я всё равно уйду! Слышишь? Всё равно уйду!

— Хо-о? — громогласно произнесла фигура, открыв глаза, светящиеся под стать аварийным лампочкам.

Ольга споткнулась об какой-то металлический выступ, подвернувшийся под пятку, и с размаху упала на спину. Тут же наступила тишина, нарушаемая лишь далёкими пещерными звуками капающей воды.

— Всё это не по-настоящему, — убеждала себя Вершинина. — Всё это иллюзия. Порождение больного воображения. Не более. Всё это не по-настоящему.

— По-настоящему, — проревела фигура, и из её разинутой пасти мощным напором полилась вода.

Вскочив с пола, Ольга бросилась бежать. Но тяжёлая волна быстро настигла её, сбила с ног, потащила куда-то в сторону, а затем наверх. Сопротивляться могучему течению было бессмысленно. Девушка смиренно закрыла глаза, и старалась не выпускать остатки скопившегося в лёгких воздуха. Постепенно бурление воды прекратилось, и Оля решилась открыть глаза.

Вокруг было свело — горели электрические лампы. Теперь она находилась в знакомом коридоре жёлтой палубы, доверху заполненном водой. Из дальнего конца коридора время от времени поднимались столбики пузырьков, благодаря которым напрашивался вывод, что корабль находится в вертикальном положении. Попробовав сделать вдох, Ольга убедилась, что может дышать. Значит иллюзия продолжалась.

Очень медленно девушка опускалась в шахту коридора, лицом вниз. Её обгоняли трупы пассажиров, беспорядочно вращающиеся в толще воды. Они были тяжелее её, и уходили на дно гораздо быстрее. Когда очередной мертвец опустился на неё сверху, и она брезгливо отстранилась, пропуская его, то обнаружила, что труп принадлежит Лиде. На сердце сразу же заскреблись кошки. Ольга понятия не имела, как ей выбраться из этой иллюзии. Всё что ей оставалось, это смотреть вниз, на то, как трупы оседают на дно. Дном в данном случае были те самые витражные двери центрального холла, которые превратились в пару огромных челюстей. Всякий раз, когда очередное тело подлетало к ним, чудовищные зубы хватали его, и начинали с чавканьем пережёвывать. Пока это происходило, течение приостанавливалось, но сразу после того, как прожорливая пасть глотала прожёванную массу, возобновлялось вновь.

— «Что же это получается?» — устало размышляла Ольга. — «Если я ничего не придумаю, то рано или поздно съедят и меня».

Она поглядела на проплывающие мимо каюты. Пятьдесят первая, пятьдесят вторая… Сейчас, или никогда! Оля ухватилась за ручку пятьдесят третьей. Та растворилась под её пальцами, и девушка поплыла дальше. «Чёрт!» Паника помогла ей сконцентрироваться. Теперь она ухватилась за ручку пятьдесят четвёртой уже обеими руками. Ручка начала медленно таять, но Вершинина не собиралась сдаваться. Рывок. Ещё рывок. Одна рука соскользнула, отломив кончик рукоятки. Но вторая держалась крепко. Последний рывок! Ручка скомкалась, как пластилиновая, вытягиваясь соплёй, и потянула за собой дверь. Та отъехала вниз, открыв каюту, и счастливая Ольга незамедлительно вползла в образовавшийся лаз.

Пасть на дне гневно заревела, извергая пузыри и ошмётки непрожёванной пищи, но Вершинину это уже не волновало. Она развернулась среди висящих в пространстве вещей, упёрлась спиной в шкаф, и обеими ногами толкнула дверь назад, закрывая её. Вместе с щелчком запираемого замка мелькнула яркая вспышка, на короткое время дезориентировавшая Ольгу.

Когда её сознание стабилизировалось, она поняла, что сидит на полу в своей каюте. Корабль вновь находился в горизонтальном положении, и наполнявшая его жидкость исчезла. Значит она сумела вернуться в реальность. Поднявшись с пола, Вершинина покачнулась, и оперлась рукой о дверцу шкафа. Голова у неё всё ещё кружилась, а мысли путались, точно спросонья. Когда мерзкое головокружение прекратилось, она подошла к двери, и выглянула в коридор.

— Гена!

Капитан не откликнулся. Тогда Ольга сделала несколько шагов в полутьму, зловеще подкрашенную кровавыми отблесками аварийных лампочек, и несколько раз повторила свой призыв. Опять безрезультатно.

— Да что же это такое?!

Ощупывая рукой стену, Вершинина двинулась вперёд. В её душе появились ростки какого-то странного двойственного чувства. Одна сторона сознания требовала бежать прочь с «Эвридики», немедленно и безоглядно. Зная беспощадность Хо, она прекрасно понимала, что против него у Гены не было ни единого шанса, а значит, если он исчез — то уже никогда не вернётся. Логично было отбросить наивные героические мысли, и спасать собственную жизнь, пока ещё предоставлялся такой шанс.

Но в то же время она прекрасно осознавала, что не имеет на это право. Вторая половина рассудка стыдила её за трусость, и вынуждала сохранять непоколебимость, страшную и тяжёлую, зато не идущую вразрез с совестью. Жив был Геннадий, или уже нет — его необходимо было отыскать. Даже наплевав на собственную жизнь. Бросить его одного Ольга никак не могла. Не имела права. Поэтому проклиная всё на свете, она продолжала уверенно двигаться по тёмным коридорам корабля-призрака.

Постепенно, злобное раздражение начинало её отпускать, и клубящийся в душе страх всё сильнее заявлял о себе. Острее с каждой минутой Вершинина ощущала, что осталась одна, и это понимание собственной беспомощности начинало сводить её с ума. Трезвый рассудок неистово умолял её бежать, и она вот-вот уже готова была это сделать, держась на последней капле упорства.

— Гена, ну где же ты? — всхлипнула она. — Пожалуйста, откликнись.

— Зачем тебе он? — ответил из темноты чей-то булькающий голос.

— Кто ты?! — испуганно вжалась в стену Ольга.

Её точно ударили под-дых. Сердце едва не выпрыгнуло через глотку.

— Я — Хо. Мы ведь уже знакомы.

— Где ты?! Не подходи ко мне!

— Не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого.

— Что ты сделало с Геной?!

— С ним всё в порядке. Я лишь хотело немного вас проучить.

— Проучить? За что?

— Как за что? Вы вдруг собрались уйти. Не предупредив, не попрощавшись. Разве это вежливо?

— Мы думали, что днём ты бездействуешь.

— Это так. А из-за вас мне пришлось нарушать свой распорядок, и жертвовать драгоценными силами. Поэтому я очень недовольно вашим поведением. Хо! Хо! Но сегодня я вас прощаю.

— С чего вдруг такая щедрость?

— Прошлой ночью я кое-что почувствовало. Кое-что очень любопытное. Со мной никогда такого не было. Мне вдруг сразу стало понятно, почему вы, люди, начинаете писать восторженные стихи, сочинять лирические песни, и придумывать пафосные тирады. Теперь мне ясна природа этого волшебного безумия. Это любовь. Уникальное психическое расстройство, заключающееся в случайной навязчивой идее. Впрочем, это надо чувствовать, а не классифицировать. Ты поможешь мне разобраться в этой дилемме?

— Я не знаю, кто ты такое, но ты определённо сошло с ума. Где Гена?!

— Дался тебе этот Гена! Кто он такой? Всего лишь неотёсанный морячок, утопивший яхту хозяина, и лишившийся смысла своей никудышной жизни. Выкинь его из головы. Он же неперспективен.

— Это не тебе решать! Что ты с ним сделало?

— Ничего. С ним всё в порядке. Будут ещё плаванья у твоего морячка. Может даже останется капитаном. И не утонувшей яхты, а нормального корабля. Такого как этот. Всё с ним будет в порядке. Что до меня, то вся эта «морская романтика» мне уже порядком приелась. Хочу завязать с кораблями, и заняться чем-то более интересным и масштабным. Без вдохновения мне не обойтись. Поэтому я хочу взять тебя с собой, Ольга. Как тебе моё предложение? Хочешь стать сумеречницей?

— Не хочу.

— Подумай. Зачем тебе этот идиотский мир, который вы называете «реальностью». Реальность не там. Она выглядит по-другому. Не так, как ты себе представляешь. Я покажу тебе чудесные миры. Открою величайшие тайны Вселенной. Только тебе! Представь, ты увидишь такое, что тебе и не снилось. Ты поднимешься сразу на несколько ступеней выше своей примитивной цивилизации. Ведь твой мир — это хлев, в котором вас выращивают на убой. А у тебя появился шанс вырваться из этого свинарника. На свободу. Да-да, я подарю тебе свободу. Настоящую. Не иллюзорную. Подумай.

— Уходи.

— Ты думаешь, что если я уйду — всё сразу станет хорошо? Напрасно. Ты ведь не просто увидела изнанку своей реальности. Ты прозрела. Считаешь возможным вернуться к обыденной жизни с подобным прозрением? Думаешь, возможно всё забыть? Глупая девочка. Твоя психика безнадёжно расстроена. Обратного пути нет.

— Это у тебя его нет. А я вернусь в свой мир во что бы то ни стало!

— Вернёшься? И зачем? Что тебя там ждёт? Задумайся, Ольга, есть ли что-то в твоём мире, ради чего стоит в него возвращаться? Чем привлекательна эта жалкая модель социального содержания ведомственных элементов, которую вы назвали «обществом»? Система, построенная на неравенстве и несправедливости. Где тебе постоянно что-то навязывают. Заставляют верить в полнейший бред, лишь потому, что он является общепринятым, а значит, непререкаемым. Тебя зомбируют, постепенно превращая в куклу. Ограниченную, зато податливую и предсказуемую. Заменяют дух живой личности — искусственным, корпоративным духом, казённым, и насквозь фальшивым. Да, в вашем мире есть краски, но вы не замечаете их, предпочитая разбавлять свою чёрно-белую обыденность нелепыми и безвкусными, зато общепризнанными полутонами. Вы не живёте. Вы существуете. И, зачастую, оказываясь на смертном одре, вы осознаёте, что не сделали за свою жизнь ничего действительно стоящего. Но даже тогда упорно в этом не признаётесь, утверждая, что «прожили жизнь не зря». Однако, не зря жизнь проживают единицы, в то время как большинство не оставляет после себя ничего существенного. Ваша жизнь — мучение. Поэтому вы и плачете, появляясь на свет, когда остаточное сознание предыдущей жизни ещё не угасло, и вы ещё понимаете, что впереди вас ждут десятилетия новой тягомотины, наполненной испытаниями, проблемами и болью. Зачем возвращаться в эту рутину?

— Потому что это жизнь. Моя жизнь, понимаешь? Плохая она, или хорошая — она моя. И я хочу в неё вернуться.

— Но ты должна остаться со мной!

— Ничего я тебе не должна.

— Тебе придётся смириться с неизбежностью.

— Никогда. Слышишь? Никогда. Никогда! Ты слышишь меня?!

Хо ничего не ответило. Минуты молчания тянулись одна за другой, и эта изматывающая тишина всё сильнее вводила девушку в состояние паники. Она чувствовала, что сумеречник вот-вот набросится на неё, но не могла определить, откуда получит удар.

— Эй! — не выдержала она. — Чего замолчало?!

— Ага, всё-таки передумала? — тут же откликнулось Хо.

— Нет! Иди ты знаешь куда, сумеречное отродье! Ты мне противно! Делай что хочешь, но я с тобой не останусь! Уж лучше смерть!

— Что ж, любовь моя. Ты сама напросилась. Хо! Хо! Хо!

Ольга почувствовала как что-то зловещее надвигается на неё из темноты, и попятилась назад, скользя вдоль стены. Она не видела Хо, но всеми своими фибрами чувствовала его приближение. Позади светилась яркая полоска света, пробивавшегося из каюты. Не смотря на то, что Оле сейчас больше всего хотелось запереться в этом единственном безопасном закутке, здравый смысл вовремя отговорил её от поворота в тупик, и погнал дальше по коридору. Перешагнув через светящуюся границу, Вершинина пропятилась ещё немного назад, и остановилась, напряжённо ожидая своего преследователя.

В какой-то момент ей почудилось, что никакого преследования и не было. Что Хо инсценировало эту обстановку, вынудив её отступить. Но как только эта мысль посетила её, сумеречник появился на границе света и тьмы, словно отпочковавшись от тёмного потолка. Теперь Ольга поняла, почему сразу не увидела его на мутно-красном фоне дальнего конца коридора, освещённого тусклой аварийной лампочкой. Всё это время оно сидело наверху, вжавшись в потолок.

Приподнявшись на своих длинных конечностях, Хо отцепилось от потолочной поверхности, и очень пластично, не издавая ни малейшего шума, перевернулось, спрыгнув на пол. Помедлило слегка, и шагнуло вперёд — навстречу девушке. В этот момент между ними усиливалась какая-то неуловимая связь, которая, возможно, возникает между хищником и его жертвой. Может быть, именно поэтому Ольга вдруг стала лучше понимать сумеречника, анализируя его поведение, и, неожиданно для себя, улавливая излучаемые им флюиды. От этого ей стало ещё страшней. Она почувствовала, что Хо вовсе не играет с ней, и не пытается напугать её своей нарочитой нерасторопностью с чрезмерно замедленными движениями. Оно действительно хотело напасть, но не могло двигаться быстрее. Какая-то невидимая сила сковывала его, заставляя двигаться на пределе сил.

Зелень светящихся глаз расплывалась, то и дело угасая и вспыхивая вновь. По мере его приближения, Ольга всё четче различала то ли кряхтение, то ли хрипы, издаваемые им. Рука чудовища протянулась вперёд, и стало заметно, как от неё обильно отлетают тончайшие лохмотья, которые вскоре рассеивались в полумгле. Когда пальцы сумеречника коснулись полоски света, падающего из каюты, этот процесс усилился, и рука стала распыляться ещё быстрее. Но ярость продолжала гнать Хо вперёд, и оно целиком шагнуло в световой барьер. Ольга смотрела на него, не в силах пошевелиться. Даже тая, сумеречник продолжал её сковывать своим гипнотическим взглядом. Оставляя позади себя густой шлейф отшелушившейся материи, Хо сделало ещё один шаг вперёд. Чтобы дотянуться до девушки, ему осталась лишь пара таких шагов.

— Ты моя! — прошипело существо.

И даже голос его повлиял на ускорение распада. Новая волна чёрной шелухи веером разлетелась от него в разные стороны.

— Не надейся! — попыталась блефовать Вершинина, тем временем изо всех сил стараясь вырваться из-под гипнотического влияния. — Сейчас не твоё время!

— Хо! — сумеречник изрыгнул ещё один комок тлеющего пепла, и шагнул дальше.

Его хвост уже окончательно распался. Тело представляло из себя жалкий огрызок, покрытый колышущимися лохмотьями отстающей оболочки, от которой постоянно отлетали невесомые куски, словно от горящей газеты.

— Что, плохо тебе? — с презрением спросила Ольга, а сама радостно почувствовала, как её левая нога сдвинулась чуть назад. — Тлеешь? И после этого ты ещё будешь мне предлагать связать с тобой жизнь, если даже не можешь ко мне подойти?

Прорычав, Хо метнулось вперёд, занеся над ней лапу. Оля зажмурилась, но вместо удара почувствовала, как её с ног до головы осыпало пепельной шелухой. Последний рывок сумеречника окончательно растворил его в пространстве.

Хо потратило остатки своей энергии, и теперь должно было её восстанавливать. Вместе с его исчезновением, к девушке вернулся контроль над собственным телом. Ноги подогнулись, и она повалилась назад. От падения её уберегла пара сильных рук.

— Гена?! — радостно воскликнула Ольга.

— Я это, я! Не бойся, — ответил Осипов. — Ты как?

— Хорошо. А ты? Где ты пропадал?

— То же самое хочу спросить и у тебя, — капитан поставил её на ноги. — Что вообще произошло?

— Хо опять объявилось.

— Сейчас? Но сейчас же, вроде, время, когда оно беспомощно.

— Значит, не так уж и беспомощно. Само напасть не может, но иллюзии внушать способно. Либо мы ошиблись с временным зазором, либо этого зазора вообще не существует, и Хо активно в любое время. Ты его видел?

— Всё, что я видел, это как ты вдруг повалилась с лестницы. Я обернулся, чтобы тебя удержать, но тут мне словно кто-то по голове кирпичом ударил. В глазах звёзды, всё помутнело. Едва успел за поручень ухватиться, чтобы самому не упасть. Очнулся, а тебя уже нет. Побежал искать. На нижней палубе никого. И тут слышу, наверху вроде твой голос. Я туда. Смотрю, ты в коридоре стоишь. Ну, я к тебе… Дальше, сама всё знаешь.

— Нас упорно пытаются разделить.

— Пойдём отсюда, пока опять что-нибудь не произошло, — Гена взял Ольгу за руку, и повёл за собой.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как всё вокруг них начало вибрировать, а затем, коридор стал сужаться, как будто корабль уменьшался в размерах.

— Мы не сможем выйти! Оно нас не выпустит! — воскликнула Оля, выдёргивая руку.

— Успеем! Побежали! — ответил капитан, и тут же ударился головой об потолочную лампу.

— Назад! Скорее!

Ольга уже на четвереньках добралась до каюты. Она почему-то была абсолютно уверена, что сейчас это было единственное безопасное место на всём корабле. Стены уже давили её со всех сторон, когда она проскользнула в оставшийся светлый проём, и скрылась в каюте. Скрючившись в три погибели, Осипов на корточках следовал за ней, пока коридор не обрёл размеры вентиляционной шахты. Опустившись на живот, капитан пополз по-пластунски, и буквально втиснулся в катастрофически сужающееся отверстие, оставшееся от дверного поёма. Как только он втянул ноги в светлую, и ничуть не изменившуюся каюту, коридорные стены и потолок с полом — сошлись воедино, клацнув глухим прессом. Дверь закрылась, и всё стихло.

— Зараза! Вот ведь, гадство! — выругался Геннадий. — Ну, ничего. Попробуем через окно.

— Подожди! У нас нет гарантии, что оно не перекроет нам и этот путь.

— А что ты предлагаешь?

— Нужно придумать, как его перехитрить. Наверняка есть лазейка.

— Перехитрить? Да эта тварь, может быть, явилась из самого ада! Предлагаешь потягаться с ней интеллектом?!

— Знаю, это звучит абсурдно. Но иначе нам не выбраться из западни. Если верить Жене, от Хо ещё никто не уходил живым.

— Твою мать! — Гена стукнул кулаком об пол. — Твою мать!!! Вот это я попал! Вот это угораздило! Мы в полной заднице!

— Ну, по крайней мере, выяснилось, что я — его следующая жертва, — Ольга со вздохом опустилась на кровать.

— Оно тебе сказало? — приподнял голову Гена.

— Да.

Поднявшись с пола, Осипов подошёл к кровати, сел рядом с Ольгой и деликатно приобнял её.

— Я не допущу этого.

— Тебе с ним не справиться.

— Пусть так. Но дёшево я свою жизнь ему не продам.

Ольга опустила голову ему на плечо.

— Спасибо.

— Не за что. Вместе влипли, вместе и выбираться будем. Знать бы только, как.

— Хо оперирует нашими страхами. Самыми глубокими и потаёнными. Сопротивляться такому воздействию особенно сложно. Наверное, лучший способ подготовиться к его атаке, это вспомнить наш худший кошмар, и настроить себя на встречу с ним.

— Даже и не знаю. Можно конечно попробовать.

— В твоей жизни был такой кошмар, Ген? А я уж думала, что тебе вообще страх не свойственен.

— Ну коне-ечно. Я же не робот. Все чего-то боятся, но не все осмеливаются это признать.

— И чего же боишься ты?

— Чего боюсь? Хм. Помнишь, утром я рассказывал тебе про танкер «Руссильон»?

— Тот, что сел на мель?

— Да. Так вот, я его и боялся. В детстве, конечно же. Потом, естественно, перестал. Но всякий раз когда к нему приближался — оторопь брала.

— А что тебя в нём пугало?

— Да всё. Но особенно труба.

— Труба?

— Угу. На ней было нарисовано что-то похожее на глаз. Вот он-то меня и пугал больше всего. Казалось, что это глаз корабля. Понятное дело, я никогда никому в этом не признавался. Когда пацаны агитировали меня пойти полазить по «французу», деваться было некуда. Не отставать же от друзей. К тому же, такие вылазки были полезны. Так я заставлял себя справляться с собственным страхом, и в конце концов победил его. Танкера давно уже нет, а этот самый глаз на его трубе снится мне и по сей день. Он приснился мне и сегодняшней ночью. Поэтому я и задумался над закономерностью черноморских кораблекрушений.

— А больше ничего странного ты на том корабле не находил?

— Ничего необычного. Мы облазили его вдоль и поперёк. Да и не мы одни. Кто по нему только не лазил, пока он там ржавел на берегу. Разве что чёрная жижа в трюме вызывала тревогу. Представляли, что будет, если в неё ненароком свалишься. Это ж сразу каюк.

Слушая его, Ольга постепенно переключилась на свои мысли. Как ни странно, эти внутренние размышления строились на заурядно-бытовой основе. Сейчас, прижавшись к Осипову, и чувствуя близость его крепкого сильного тела, девушка поневоле расслабилась, вспомнив о каких-то простых вещах, которые на фоне творящегося кошмара казались едва ли не пустотой.

Сперва Оля начала вспоминать, сколько дней назад закончилась вода в душе. Она не мылась уже дней пять, но только теперь почувствовала себя грязной. Отвлекшаяся от постоянного напряжения нервная система постепенно возвращала ощущение лёгкого зуда на коже. «Господи, от меня наверное так пахнет», — посетила её стыдливая мысль. Утешало лишь то, что запах, исходивший от капитана, был явно сильнее, и тот, видимо, ничуть не комплексовал по этому поводу. Как любил говорить покойный Бекас, «что естественно — то не безобразно». Ведь это не их прихоть. Кто виноват, если воды не хватает даже для питья? Вот вернёмся на берег — первым делом отмоемся до блеска. А пока, можно и потерпеть. Оля мечтательно улыбнулась. Странно. Она только сейчас начала различать неприятные запахи. Вся каюта пропахла ими, а она ощутила их лишь теперь. Вот что значит нервное напряжение.

Вторым неприятным ощущением являлось уже ставшее обыденным чувство постоянного голода. Справляться с этой неприятностью Ольге помогла привычная борьба с лишним весом. Традиционные диеты и голодовки перед летними сезонами научили её игнорировать сосущие под ложечкой позывы, и стоически их переживать. За время пребывания на «Эвридике» она заметно похудела, но всё ещё была в форме. По крайней мере, она сама так считала, и больше переживала за Гену, которому этот полуголодный паёк явно шёл не в пользу. Такому крупному и крепкому организму требовалось много питания для поддержания энергии. Недостаток оного заставил Осипова превратиться из почти атлета, в почти доходягу. Естественно, это не отразилось на его бодром поведении, но давалась ему эта бодрость всё труднее с каждым днём. Капитан выглядел сильно уставшим и осунувшимся. Довершала картину густая щетина на его впалых щеках, намекающая на скорое превращение в настоящую бороду.

Недостаток пищи дополнялся её низким качеством, что так же не могло не отразиться на самочувствии ребят. Желудок, измученный чёрствой и просроченной пищей, вызывал массу неприятных ощущений.

Всё это, вкупе с критическим недосыпанием Ольги, культивировало общее состояние усталости и измотанности. Моральная составляющая усталости была довлеющей. Это можно было сравнить с несколькими днями сплошного бодрствования, когда спать уже не хочется, и сознание пребывает в каком-то пространном рассеянном режиме, готовое в любую минуту отключиться от переутомления.

Разглядывая Геннадия, Вершинина почему-то вспомнила одно старое телевизионное выступление, которое видела ещё в глубоком детстве. Какая-то эстрадная певичка, чей образ давно уже стёрся из памяти, на простенькой советской сцене пела незамысловатую песенку о боцмане, потерпевшем кораблекрушение на необитаемом острове. Всё это время ей подпевал небритый мужичок, слегка потрёпанного, возможно даже похмельного вида.

Мужичок был одет под моряка. На нём были узкие брюки клёш, потёртая тельняшка и мятая фуражка, из-под которой торчали густые курчавые волосы. В зубах торчала трубка. Ольге чётко запомнился именно этот персонаж, с отсутствующим, устало-измученным взглядом пустых глаз, всем своим видом показывающий, как же его задолбал этот концерт, и как он хочет поскорее покинуть студию, получить деньги за выступление, и тут же поправить здоровье.

Она запомнила, как он стоит столбом посреди сцены, держа руки в карманах расклешенных брюк, и чисто символически притопывает ногой, бубня одно и то же.

— «Боцман, бо-оцман Боб! Ошибся в жизни лишь однажды», — пронзительно пела солистка.

— «Боб-Боб, Бобоб, Боб-Боб», — вторил ей небритый «боцман», притопывая ногой в такт.

В данный момент Ольга видела перед собой такое же небритое лицо Генки, одетого в точно такую же измазанную тельняшку, и он сейчас выглядел практически один в один, как тот эстрадный подпевала. Это вызвало у Вершининой чувство трогательного умиления. Такой сильный, смелый и мужественный моряк, как Гена Осипов, попав на свой «необитаемый остров», превратился в беспомощного, беззащитного человечка, который уже перестал скрывать свой собственный страх и отчаянье, из последних сил пытаясь сохранить остатки самообладания и непоколебимости. Что ж, в некотором плане это даже хорошо. По крайней мере стало понятно, что он — живой человек, а не бесчувственная деревянная фигура на носу корабля, какой он всегда пытался казаться.

Скопившийся тромб из критических, смертельно-опасных проблем, постепенно притупил чувство опасности, и горечь утрат. Этих проблем стало слишком много для одновременного их переживания. В связи с этим, даже смерти друзей теперь выглядели какими-то отдалёнными, застарелыми болячками на душе, которые уже фактически забылись. Плотные систематические наслоения всё новых кошмаров и волнений, утрамбовывали печаль, видоизменяя её в некую совершенно новую форму отстранённого, безразличного настроения, морально абстрагирующегося от этого переизбытка неприятных эмоций.

Ольга не могла понять, что захлестнуло её в эти минуты неожиданно образовавшегося затишья, и откуда возник этот неожиданный порыв, временно помутивший рассудок, вызвавший столь несвоевременное желание, которое вспыхнуло в глубине её естества, тут же воспылав обжигающим горнилом. Дальнейшие действия диктовались чем-то примитивным, необузданным, игнорирующим зов разума.

Гена продолжал рассказывать что-то о своём детстве, когда Вершинина вдруг коснулась рукой его заросшей щеки, и, нежно оборотив лицо капитана к себе, посмотрела ему прямо в глаза. Тот остановился на полуслове, и растерянно пробормотал:

— Т-ты чего?

Ничего не ответив, Ольга придвинулась ещё ближе, и их губы сошлись воедино. Сначала Осипов растерялся, не ожидав столь спонтанной романтики, но с каждым новым мгновением, он всё больше терял связь со страшной реальностью, целиком погружаясь в новую волну страсти. Повинуясь этому неудержимому влечению, капитан быстро завладел инициативой, и перешёл к решительным действиям. Его пальцы в торопливом нетерпении заскользили по Ольгиной рубашке, путаясь в пуговицах, и та помогла ему их расстегнуть. Бесцеремонно избавившись от одежды, они повалились на помятую кровать, задыхаясь от наслаждения. Двигаясь в такт древнейшего танца любви.

А тем временем, в темноте коридоров неистово бесновалось Хо. Оно металось из угла в угол, билось об стены, в бессильной злобе бросалось на дверные ручки и светильники, размазывая повсюду отмирающий внешний покров, перемешанный с буро-зелёной кровью. Оно выло и ухало, царапая когтями стены, и своё собственное тело, в бессмысленных корчах. Незнакомое, испепеляющее чувство раздирало его изнутри, изматывая и угнетая.

Несколько раз оно порывалось ворваться в каюту, где стонала его вожделенная Ольга, беззастенчиво отдающаяся капитану. Но всякий раз чудовищное энергетическое сопротивление отшвыривало его назад, опаляя невидимым пламенем, выдирая клочья драгоценной жизненной силы, ослепляя чувствительные к свету глаза.

Хо не знало, что с ним происходит, и от этого ему становилось ещё больнее. Боль порождала ярость, которая синтезировалась в новую боль, и так бесконечно, по закольцованной схеме.

— Как?!!! — ревело воплощение сумерек. — Как она посмела?!!! Что ею движет?!!! Я не понимаю. Это за пределами здравого смысла. Это нетипично. Не приемлемо. Это выше моего понимания.

— Добро пожаловать в мой мир, — ответил ему голос из темноты.

Повернув лицо с затуманенными кровавой слизью глазами, сумеречник, не скрывая удивления, посмотрел на фиолетовое колеблющееся свечение, зависшее под потолком, и тускло брезжащее на фоне темноты.

— Ев-гений?

— Удивлено?

— Ты же умер. Тебя нет. Тебя не должно быть!

— Умерло моё тело. Но не душа.

— Я же убило твою душу!

— Душу нельзя убить. Её можно заставить умереть. Но убить её нельзя.

— Душа не может жить здесь без тела! Это нонсенс!

— Всё правильно. Не может. Успокойся. Законы, на которые ты полагаешься, не нарушены. Моя душа умирает. Сама. Я чувствую, как сливаюсь с пустотой. С бесконечностью. И это… Это прекрасно. Словно короста, от меня отслаиваются надоевшие заботы, метания, переживания. Ты бы знало, какое блаженство сбросить весь этот проклятый груз.

— Разве тебе не страшно? Тебе, разумному существу, глядеть в лицо вечной пустоты.

— Разум — вещь субъективная. Это всего лишь инструмент. Индивидуальное лекало. Он позиционирует себя как основу личности. Но это иллюзия. Разум — это бремя. Возможно, когда-нибудь ты это поймёшь.

— Ты лжёшь! Ты всё потерял!

— Напротив. У меня ничего не было. Теперь же у меня есть всё. И я счастлив. Наконец-то счастлив. Мои страдания закончились. А твои ещё только начинаются.

— Что со мной происходит?! Чем ты меня заразил?!

— С тобой всё в порядке. Ты познакомилось с нормальным человеческим чувством, именуемым «ревность». Ты познало любовь. А где любовь, там всегда поселяется ревность. Её пропорции рознятся, но она есть всегда. Авель не может жить без Каина. Так уж заведено у нас, у людей.

— Это ещё раз доказывает, что люди — примитивные существа.

— Ну, что ж. Тогда попробуй справиться со своей ревностью, и докажи, что ты выше нас.

— Как? Как мне с ней справиться?!

— Откуда же мне знать? Ищи выход самостоятельно. Ты само этого хотело. Теперь ты это получило. Наслаждайся. Ты способно мыслить как человек, чувствовать как человек и… страдать, как человек. Мы, люди — избранники Высшего Разума. В нас заложено то, чего нет у вас. И ты само это признавало. Поэтому ты и пыталось вскрыть моё сознание. Ты этого добилось. Ты узнало нашу тайну. Быть избранником Всевышнего, носителем Его великого наследия — это не дар. Это испытание. Вечное испытание. Непосильная ноша, и огромная ответственность. Ты не знало об этом Хо. Ты полагалось на разум и логику. И в этом заключалась твоя ошибка. Признайся, что я победил.

— Ни за что! Я сумею справиться с этой напастью.

— Каким образом?

— Я уничтожу естественный раздражитель. Как только появится возможность, Ольга будет нейтрализована. Но сначала, я не откажу себе в удовольствии расправиться с её любимым капитаном. И чтобы она видела его мучения. Видела, и страдала. Я хочу, чтобы перед смертью, это ничтожество всецело осознало, что нельзя отказывать Даркену Хо! Я хочу, чтобы она поняла, что капитан страдает только из-за неё. Из-за её строптивости и несговорчивости. Я добьюсь этого, во что бы то ни стало.

— Типичная реакция, — ответил Евгений. — Твоя болезнь прогрессирует. Но мне на это совершенно наплевать. Мне наплевать на Геннадия, наплевать на Ольгу, и наплевать на тебя. Вы теперь лишь отблески моей гаснущей памяти. И я страстно желаю поскорее всех вас забыть. Делай что хочешь, Хо. Теперь ты на моём месте. Мне жаль тебя. Прощай.

— Ненавижу!!! — Хо яростно набросилось на угасающее свечение, но лишь ударилось в бездушную темноту. — Ненавижу…

Лёжа на кровати, Геннадий задумчиво рассматривал табличку, сорванную со штурвала «Гортензии». Ольга лежала рядом, положив голову на его широкую грудь.

— Ты правда хотел утонуть вместе с ней? — тихо спросила она.

— У? Не знаю. Может быть, — нехотя ответил Осипов.

— Но зачем? Какой в этом смысл?

— Морской обычай. Слышала о таком?

— А если серьёзно?

— А если серьёзно, то я и сам не понимаю, — Гена вздохнул. — Какое-то помутнение. Трудно его объяснить.

— Но ты ведь не стал бы совершать эту страшную глупость?

— Не стал бы. Наверное. Знаешь, после того, что случилось с остальными ребятами, я уже начал сомневаться, что это была плохая идея.

— Не говори так Ты не должен сдаваться.

— А я и не сдаюсь. Будь что будет.

— Нельзя, Ген, нельзя так говорить…

— Нельзя? Тогда чего мы тут лежим до сих пор, вместо того, чтобы… — Гена осёкся. — Прости, я не это имел в виду. Я не о том. Мне с тобой было очень хорошо. Почувствовал в себе дополнительные силы. Почувствовал себя живым, что ли.

— Я всё поняла, — Ольга поцеловала его в губы. — Пожалуйста, не оправдывайся. Тем более, что ты прав. Хватит разлёживаться.

Перебравшись через него, девушка спрыгнула с кровати, и начала спешно одеваться. Действительно, секс неожиданно оказался своеобразным допингом. Сонное расслабление, последовавшее за ним, довольно быстро сменилось новым приливом сил, придавшим что-то вроде второго дыханья, временно позволившего им преодолеть угрожающе нараставшую сумеречную апатию. Это напоминало перезагрузку компьютерной системы. Но было понятно, что мнимая бодрость может в любой момент завершиться, а значит, необходимо воспользоваться этим подвернувшимся шансом.

— Коридорами больше не пойдём, — натягивая тельняшку, произнёс Осипов. — Эта хрень запросто может нас там поджидать.

— А как же тогда? — удивилась Ольга.

— Вон, — Гена указал на окно. — Выйдем напрямую. Снаружи ещё светло. Тварь туда не полезет.

— А если не откроется?

— Что ты, ей богу, как маленькая? Не откроется — разобьём! Или ты боишься, что тебя оштрафуют за порчу чужого имущества? — капитан застегнул ремень, и, подойдя к окошку, принялся ощупывать пыльную раму.

Обнаруженный наверху ригель поддался не сразу. Его пришлось немного подёргать, прежде чем заедающая защёлка не выскочила из паза. Натужено крякнув, Геннадий дёрнул раму вниз, и та со стуком опустилась, открыв прямоугольный проём, площадью в четверть окна.

— Пролезем? — осторожно спросила Вершинина.

Гена высунулся в окно по плечи, покрутил головой, и, вернувшись обратно, ответил. — Легко. Давай, ты первая.

— Подожди. Давай не будем торопиться.

— Не понял. Ну, чего опять?

— Хо не отпустит нас так легко.

— Оно ненавидит свет, верно? А там, на палубе, светло. Или я неправ?

— Прав, но… Мы не можем рисковать своим последним шансом. Я знаю, что есть способ победить его. Я чувствую.

— Мы сейчас будем прислушиваться к чувствам, или действовать?

— Ген, успокойся, я тебя умоляю. Лучше напряги память, и попытайся ещё что-нибудь вспомнить. Вдруг ты что-то забыл, какую-то мелочь, какой-то пустяк. Вдруг мы с тобой что-то пропустили.

— Да что мне ещё вспоминать?! У меня сейчас голова раздута, как шар. Мысли враскорячку. Все эти сумеречники, иллюзии, трупы…

— Вспоминай, Гена, вспоминай!

— Да нечего мне вспоминать, Оль! Не-че-го!

— Ты же встречался с призраком своего друга. Он подсказал нам, как уберечься от ментального воздействия Хо. Может быть, он тебе ещё что-то рассказывал?

— Федька? Ничего он мне больше не подсказывал. Правда, до этого он мне снился, но там вообще был полный бред… Вроде бы, он куда-то собирался, и маслёнку какую-то искал…

— «Лежат в моём брюхе личинки огня», — задумчиво произнесла Ольга.

— Чё-чё?

— «Дав масла испить, ты погубишь меня»!

— Оль, ты чего?

— Гена, кажется мы вплотную приблизились к решению нашей проблемы.

— С чего ты взяла?

— Мы оба получали одну и ту же подсказку. И оба во сне. Ты видел своего друга Фёдора, я — демона Бафомета. И тот и другой говорили нам о масле. Считаешь это совпадением?

— Даже если это действительно неслучайно, мне до сих пор непонятно, как нам это может помочь. Масло. Ну и что? Что делать с маслом? Намазаться им? Выпить его? Напоить им Хо?

— Видимо, третий вариант. Если верить Бафомету…

— Ага. Отлично. Прекрасная идея. Только чур, поить его буду я, а ты, тем временем, его подержишь, о`кей? По мне, так более разумно разлить масло на полу, чтобы исчадие поскользнулось, когда за нами погонится, упало, и свернуло свою чёртову шею нахрен!

— Сейчас у нас на руках есть все части головоломки. Мы знаем, что энергетическая структура корабля поддерживается за счёт энергии Хо. Мы знаем, что оно несёт повреждения, когда повреждается корабль. Мы знаем, что повредить корабль Хо нам не позволит. И что единственный способ уничтожения, который нам под силу — это поджог. Но корабль сгорит не сразу, и если учесть, что каждая минута у нас теперь на счету, можно сделать печальный вывод: Нам не дадут довести дело до конца. Корабль надо уничтожить одним ударом. И таким, чтобы у него не было возможности восстановиться. Для этого нам и нужно масло.

— Хм. А что ты там про личинки говорила?

— Да стишок вспомнила глупый, который мне приснился. «Лежат в моём брюхе личинки огня»…

— Баллоны.

— Что?

— Газовые баллоны в трюме. Личинки в брюхе корабля. Если рванут, то мало не покажется.

— Точно! Вот и разгадка! А масло тогда зачем?

— Кажется, знаю. Однажды мне кто-то рассказывал, не помню уже кто, мол, если смазать маслом запорный клапан кислородного баллона, то при открытии вентиля произойдёт какая-то реакция, и баллон взорвётся. Не знаю, может быть брехня, но к сожалению уточнить не у кого.

— А разве там есть баллоны с кислородом?

— Я видел два типа баллонов, белые и голубые. Белые — это ацетилен. По-идее, голубые должны быть кислородными. Там применялась автогенная сварка, для которой необходимы оба этих газа.

— Пойдём. Мы должны сделать это.

— Сначала надо масло найти. Ты сиди здесь, а я быстренько сбегаю. Я примерно знаю, где оно лежит.

— Я с тобой. Одного я тебя не отпущу. Даже и не думай.

— Нет, ты будешь сидеть здесь. И это не обсуждается! Не хватало мне опять бегать, искать тебя по всему кораблю. Сиди тихо и жди меня. Поняла?

— Гена…

— Всё, я пошёл, — Осипов запрыгнул на столик, нечаянно уронив с него светильник, и довольно проворно проскользнул через окно, вывалившись на туманную палубу.

Сделав Ольге знак «ожидать», он тут же метнулся в сторону, и исчез в туманной завесе.

Спешно продвигаясь по прогулочной палубе, капитан лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Проходя мимо крепёжных тросов, удерживающих мотобот, Гена с опаской глянул за борт, и, удостоверившись, что с лодкой всё в порядке, отправился дальше. Ему меньше всего хотелось возвращаться в страшное нутро «Эвридики», но деваться было некуда. Трусцой пробежавшись по палубе, он свернул в парадные двери центрального холла.

Стараясь не задерживаться на месте, Осипов, не поднимая глаз, подбежал к винтовой лестнице, и одним махом взметнулся по ней до красной палубы. Всё также ни на что не отвлекаясь, он торопливо направился в сторону кают экипажа, и остановился лишь перед дверью каюты старшего помощника.

Заскочив в опустошённое помещение, Гена быстренько захлопнул дверь, и только теперь смог как следует отдышаться. Кровь лупила по вискам. В груди, казалось, работал часовой механизм. Но отдыхать было некогда, и парень тут же приступил к поискам.

— Ну же, Федька, куда ты её запрятал? — бормотал он, шаря по разграбленному помещению. — Признавайся, старик. Намекни хотя бы, ну…

Покопавшись ещё пару минут, Геннадий уже начал было сомневаться, что маслёнка спрятана именно здесь. Но исступлённо продолжал перекладывать с места на место какие-то пыльные тряпки, разбитые коробки и прочий хлам. За дверью что-то подозрительно скрипнуло, заставив сердце капитана судорожно ёкнуть.

— Где же эта сраная маслёнка?! — он упал на четвереньки, и полез под койку.

Пыль тут же наполнила его ноздри, заставив расчихаться. Протиснувшись как можно глубже, капитан на ощупь хватал скопившиеся под койкой клубки пыли. Наконец, в самом дальнем углу, ему удалось что-то нащупать. Подцепив предмет кончиками пальцев, он стал подтягивать его к себе. И тут, словно какое-то дуновение едва ощутимо обдало его вспотевший затылок. Осипов замер, затаив дыхание.

— Не спеши, — произнёс чей-то вкрадчивый голос, то ли наяву, то ли в его сознании.

И чья-то сухая тонкая рука, похожая на птичью лапу, мягко легла на его запястье. Выдернув из пыльной темноты какой-то плоский тюбик, Гена с воем и проклятьями отполз назад, поцарапав плечо обо что-то острое, торчащее из панцирной сетки. Быстро вскочив на ноги, он кинулся к двери, и незамедлительно выскочил в коридор.

Пока он бежал, его спина явственно ощущала на себе чей-то пристальный взгляд. Домчавшись до лестницы, Геннадий бросился вниз, но впопыхах споткнулся на крутых ступеньках, и, подвернув ногу, кубарем прокатился до жёлтой палубы. Воя от боли и страха, он несколько секунд извивался на полу, не в силах подняться. Когда боль стала терпимой, капитан первым делом поднял оброненный предмет, и с радостью распознал в нём маслёнку. «Значит не зря жизнью рисковал», — не без облегчения подумал он.

Поднимаясь, Гена опрометчиво наступил на подвёрнутую ногу, и новый болевой удар отправил его обратно на пол.

— У-у-у-у! Ч-чёрт! — корчился Осипов, держась за лодыжку. — Вот угораздило! У-у-у! Только бы не перелом.

Боль отпускала не сразу. К счастью, перелома ему удалось избежать, но полученный сильный вывих был не намного приятнее. Опираясь на лестничный поручень, капитан поднялся, и начал поспешно обдумывать свои дальнейшие действия, параллельно пробуя наступать на больную ногу. Ситуация выглядела хуже некуда. Оглядываясь по сторонам, в поисках какой-нибудь жерди, которую можно было использовать в качестве костыля, Гена заметил неестественную выпуклость на противоположной стене, и совершил непростительную ошибку, задержав на ней взгляд.

Из стены медленно выступало Хо. Его руки, ноги, и нижняя часть туловища были погружены в переборку, а торс и голова торчали наружу, словно какое-то безобразное чучело. При этом, от всей поверхности его тела в разные стороны отлетало что-то вроде пепла, или пыли.

— Что ты задумал, ничтожный куклёныш? — прошипел сумеречник, сверкнув глазами.

Гена вовремя отвёл взгляд, переведя его чуть ниже смертельных десниц.

— В глаза смотри! — взвизгнуло Хо.

— Иди в жопу! — выкрикнул в ответ Гена, не столько от злобы, сколько от страха.

— Ты взял на себя поистине геройскую ношу, и при этом ругаешься как малолетний сопляк. Что за глупая натура, замахиваться на то, с чем не в силах справиться? Признай это, Геннадий. И отдай мне всё, что тебе не принадлежит.

— О чём ты, Хо? Может быть, об этом? — Осипов протянул ему маслёнку.

— Дай. Дай сюда.

— А зачем тебе? Что смазывать собралось?

— Отдай, — с трудом выдернув руку из стены, Хо потянулось за маслёнкой.

— Перебьёшься! — Гена убрал тюбик в карман.

Хищно рявкнув, сумеречник рванулся вперёд, разметая клубы отлетающей от него шелухи.

Безнаказанно дёргать тигра за хвост нельзя, и капитан это прекрасно понимал. Когда чудовище бросилось на него, кипящая волна адреналина захлестнула чувства, утопив боль в ноге. Сорвавшись с места, Осипов, прихрамывая, бросился к двери, в то время как Хо, едва его не зацепив, обрушилось на лестничные перилла.

— Зачем я его отпустила? Зачем я его отпустила? — кусая ногти, бормотала Вершинина, бродившая по каюте из угла в угол.

Время от времени она замирала, и прислушивалась к тишине, но никаких посторонних звуков расслышать не могла.

— Почему я не пошла с ним? Почему?

— А-то сама не знаешь.

— Лиша? — Ольга остановилась, и заглянула в карман.

Ящерка смотрела на неё глазками-бисеринками, как ни в чём не бывало.

— Я думала, что ты потерялась.

— Меня можно выбросить. Но потерять нельзя.

— Я тебя не выбрасывала. Ты сама куда-то пропадала.

— Я всё время была здесь. Нужно было всего лишь заглянуть в кармашек.

— Мне было не до этого.

— Правильно. Ты спасала свою жизнь. За счёт чужой. Не так ли?

— О чём ты говоришь? Как это понимать?

— Он не должен был уходить. Это твоя прерогатива. Не его.

— Но он сам ушёл.

— Ты не оставила ему выбора. Ты подписала ему приговор. Теперь он погибнет. Из-за тебя.

— Почему ты меня обвиняешь?!

— Вовсе не обвиняю. Обвинять себя будешь ты сама, когда поймёшь, что натворила. А пока, ты пытаешься спасти свою жизнь любыми доступными способами. Дело не в выборе. Дело в результате. Можно выбраться из адского пекла по костям тех, кто отдали за тебя свои жизни. Но сможешь ли ты спокойно жить после этого?

— Я н-не понимаю. Правда, не понимаю.

— Те, кто тебя любят — вынуждены страдать. Ты позволяешь им тебя любить, и этим губишь их. Неосознанно. Непреднамеренно. Потому что желаешь иметь под боком запасного ферзя, для возможной рокировки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты добрая, но внутри тебя живёт зло. Оно спрятано так глубоко, что, возможно, ты сама этого не подозреваешь. Но в критических ситуациях оно берёт контроль над тобой. И помогает сделать трудный, но необходимый выбор. Человеческий разум готов бросить тебя в пекло ради спасения другого человека, но кукла, сидящая внутри, очень, очень хочет жить. Отсюда и твои метания, и сомнения, и угрызения совести.

— Почему ты считаешь меня такой?

— А чем ты объяснишь столь спонтанное соблазнение капитана? Вы что, не могли с ним заняться этим в другое время?

— Я… Я не знаю, что со мной произошло. Это получилось неожиданно. Просто случилось, и всё.

— Нет, не просто. Ты знала, что Хо, впитав чувства Евгения, переняло его любовь к тебе. Ты знала, что оно от тебя не отстанет, и специально заставила его ревновать, чтобы переключить внимание на соперника. Таким образом, ты сумела сбить Хо с толку, и временно отвлечь его от себя. Теперь оно не успокоится, пока не поквитается с конкурентом. Видишь ли, Хо впервые столкнулось с такими щепетильными понятиями, как «любовь» и «ревность». По привычке оно продолжает реагировать прямолинейно и стандартно, делая свои поступки предсказуемыми. Ему пока ещё не хватает человеческой незаурядности, поэтому подвоха оно не почувствовало. Пока что.

— Я вовсе этого не хотела! Не надо говорить за меня!

— Это говорит твоё слепое сознание. Ты не ведаешь, что творится в глубине твоей души. И не хочешь туда заглянуть, потому что боишься. Но подсознательно руководствуешься исходящими оттуда посылами. Ведь твой разум знает — в них кроется твоё спасение.

— Ты сошла с ума. Сумасшедшая ящерица. Я больше не хочу тебя слушать. Замолчи. Лучше бы ты оставалась обычной брошкой.

— Время пришло. Уходи отсюда. Сейчас же.

— Я никуда не пойду!

— Не будь дурой. Лезь в окно, беги к лодке, и уплывай. Ты ведь хочешь этого? Ты чувствуешь, что это необходимо.

— Я не уйду без Гены!

— Он уже идёт сюда. И тащит Хо за собой. Беги же, глупая девчонка!

Ольга выхватила Лишу из кармана, и поднесла к лицу:

— Я сказала, что дождусь его! И мне плевать на твои советы! Плевать на тебя! Я уйду только вместе с Генкой!

— Нет, не уйдёшь, — гневно прошипела ящерица. — Ему уже не помочь. Ты сама обрекла его, так доведи дело до ума, чтобы эта жертва не оказалась бессмысленной.

— Я им не жертвовала!!!

— Внемли здравому смыслу.

— Замолчи-и!!! — завизжала Ольга, едва не стряхнув Лишу с ладони.

И в этот самый момент в каюту влетел переполошенный Геннадий. Увидев кричащую подругу, он тут же подбежал к ней, от волнения забыв про боль в ноге. Выхватив у Ольги ящерицу, капитан с содроганием поднял её за хвост, желая рассмотреть поближе.

— Нет-нет, только не за хвостик!!! — истошно запищала Лиша, извиваясь так яростно, что вконец перепуганный Гена бросил её на пол, и тут же раздавил ботинком.

— Зачем? — только и смогла прошептать Оля.

— Ты как? — схватив девушку в охапку, Осипов тут же принялся осматривать её трясущиеся руки. — Укусила? Где?

— Нет.

— Слава богу. Как же ты меня напугала. Откуда здесь взялась эта саламандра?

— Зачем? — всхлипнула Вершинина. — Зачем ты?

— Я думал, что ты в опасности.

— Она не собиралась меня кусать. Господи, Генка, какой же ты непутёвый, — Оля склонилась над раздавленной брошкой.

От удара, у броши отломилась заколка. Кроме этого, из ящеркиной спинки выпала пара камешков.

— Лиша, — подняв её с пола, позвала Ольга. — Лиша.

— Что тут произошло? — раздражённо спросил капитан.

— Ты убил её. Зачем? Зачем надо было убивать?

— Я не знал. Я думал, что она напала. Ты кричала, и тут она…

— Это моя вина. Не бери в голову, — хлюпнув носом, Оля положила сломанную брошь в карман. — Как ты сходил? Удачно?

Гена вытащил из кармана маслёнку.

— Молодец. Тебе удалось достать её без проблем? Хо не пыталось тебе помешать?

— Ну, вообще-то, пыталось. Но, как видишь, я цел и невредим. Ногу вот только подвернул.

— Сильно?

— Фигня. Когда драпал от Хо, даже почти не хромал. Сейчас, правда, опять наступать больно. Наверное, шок проходит. Да чёрт с ней, с ногой, головы бы уберечь. Похоже, что тварь сильно на нас разозлилась. Не знаю как ты, а я уже досыта наобщался с этим отродьем. Лезь в окно. Я за тобой.

Ольга коротко кивнула, и полезла на столик. Протиснувшись через раму, она выбралась на сырую палубу. Захватив фонарик Сергея, Гена вылез следом за ней.

— Идём, — поманив её рукой, капитан поспешил в сторону оборванного заграждения.

Девушка побежала за ним, но вместо бега у неё получалось лишь вялое ковыляние. Она не понимала, почему ноги подкашиваются, мышцы наполняются тяжёлой усталостью, глаза слипаются, а рассудок упрямо заставляет её вернуться назад в каюту. Необъяснимая лень вновь опутала её, и теперь уже стало понятно, что вызвано это отнюдь не обычной усталостью. Что-то пыталось её удержать любой ценой. Ольга прекрасно понимала это, и боролась с мучительной вялостью как могла.

— Ну что ты там ползёшь еле-еле?! — махал ей убежавший вперёд Осипов.

— Иду, иду! — прохныкала Оля, изо всех сил преодолевая ватную расторможенность.

Под сильно потяжелевшим телом, суставы её ног ломило так, что хотелось присесть, и двигаться в присяде. Но она терпела, и продолжала ковылять вперёд, словно парализованная.

— Быстрее, Оля, быстрее! — Гена вернулся к ней и, подхватив под руку, потащил за собой.

— Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — сонно ответила Вершинина.

— Спуститься сможешь?

— Угу.

— Давай я тебя верёвкой обвяжу, от греха, — Геннадий принялся обвязывать девушку заранее приготовленной верёвкой. — Я тебя страхую, но ты всё равно спускайся аккуратно, хорошо?

— Угу.

— Ну же, не раскисай!

— Угу.

— Всё, Готово. Давай вниз.

Ольга повернулась спиной к краю палубы, присела, с трудом сгибая негнущиеся суставы, и начала спуск. Спустившись до уровня шеи, она вдруг остановилась, и с тревогой посмотрела на возвышавшегося над ней капитана.

— Ген.

— Что?

— Ты ведь сразу следом за мной спустишься, да?

— Спущусь-спущусь. Но не сразу. Мы ведь должны этот хренов корабль взорвать.

— Да чёрт с ним, с этим кораблём. Давай попробуем уплыть, не уничтожая его.

— Ну, уж нет. Дудки. У меня с этим корытом особые счёты. Нет, Оль, я не уйду, не поквитавшись. Давай, спускайся, и жди меня в лодке. Вернусь ровно через пятнадцать минут. Обещаю.

— А как я узнаю? У меня часы сломались.

— Блин… Вот, на, возьми, — Гена протянул ей свои увесистые часы. — Засекай время.

— А может, всё-таки, не пойдёшь?

— Со мной всё будет в порядке. Лезь вниз, кому сказал! Это приказ.

— Угу, — Ольга продолжила спуск, но преодолев несколько леерных ячеек, вновь остановилась. — Гена…

— Что ещё? — начал психовать капитан.

— Я только сейчас об этом задумалась… А этот взрыв, ну, когда вентиль маслом смазываешь, с какой задержкой происходит?

— Откуда я знаю? Сразу, наверное. Как откроешь вентиль, так и ё…, -он вовремя осёкся. — Ну ты поняла.

— А как же тогда? Как же ты тогда убежишь? Ты же не успеешь.

— Ох-х, — Гена утёр пот со лба, — Ты, это самое, совсем меня за дурака держишь? Думаешь, что я в смертники записался?

— Ну а как же тогда?

— Каком кверху! Этот способ, ну, с маслом, во-первых, не факт что сработает, а во-вторых, я держу его как план «Б». Ну, на крайний случай. Если совсем уж туго будет. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Самому не хочется.

— А какой же тогда план «А»?

— Всё гениально и просто. Я сейчас иду в трюм, открываю все газовые вентили на баллонах, и бодренько делаю ноги. Потом прыгаю к тебе в шлюпку, и мы взрываем посудину к чертям собачьим.

— А как мы её взорвём снаружи?

— Для этой цели, я предварительно стравлю из иллюминатора промасленную верёвку. Используем её в качестве бикфордова шнура. Именно поэтому ты должна находиться там — внизу. Чтобы, если что, подпалить верёвку.

— Я дождусь тебя!

— Не майся дурью. Я вернусь через пятнадцать минут. Если задержусь хотя бы на секунду, заводи мотор, и уплывай как можно дальше от корабля. Рвануть должно знатно.

— Гена!

— Не возвращайся за мной! Не вздумай медлить! Делай всё, как я сказал. Обещаешь?

— Я…

— Обещаешь?!

— Да. Обещаю.

— Всё. А теперь пожелай мне удачи. Время пошло.

— Удачи, — всхлипнув, Ольга продолжила спуск, ощупью переставляя руки и ноги, при этом не сводя глаз с удаляющегося лица Гены.

Капитан возвышался над бортом, словно каменное изваяние. Постепенно его фигура застилалась туманной пеленой. Первыми стёрлись черты его лица. Оно превратилось в сплошное серое пятно. Потом начал расплываться его силуэт, словно капитан таял, смешиваясь с седым туманом.

Измученная девушка спускалась всё ниже и ниже, пока её нога не сорвалась в пустоту. Растерявшись, она зашаталась на леерах, но верёвка, обмотанная вокруг её талии, тут же удержала её от возможного падения. Осипов по-прежнему контролировал ситуацию.

Свесив обе ноги с края заграждения, Оля принялась осторожно перебирать руками, продолжая сползать дальше. Взглянув вниз, она с облегчением вздохнула, увидев прямо под собой широкую лохань поджидавшего её мотобота, до которого оставалось не более полутора метров. Отцепившись, она спрыгнула в лодку, и тут же, потеряв равновесие, упала на мягкие брезентовые мешки, уложенные на дне. Страховочная верёвка ослабла.

— Добралась? — послышался сверху голос Гены.

— Да, — ответила Вершинина. — Порядок!

— Там под лавкой, на носу, лежит нож. Перережешь им верёвки. Лучше займись этим прямо сейчас. Движок знаешь как запускать?

— Разберусь! — кивнула она, и добавила тихо. — Сам запустишь, когда вернёшься.

— Всё, засекай время. Я пошёл, — Гена скрылся за бортом, но тут же появился вновь. — Вот. Лови.

И он бросил ей какой-то маленький предмет. У Ольги не получилось поймать его налету. Когда она подобрала вещицу со дна, то сразу узнала ту самую табличку с «Гортензии». Сердце у неё сжалось. Подняв голову, она окинула взглядом тёмный борт корабля, но знакомого силуэта там уже не было. Гена ушёл.

— Зашибись, блин, — себе под нос бормотал Осипов, резвой трусцой направляясь по палубе в сторону корабельной кормы. — Вот же, блин, угораздило, а. Вот нахрена мне эта забота? Галимая затея.

Мимоходом, он обдумывал свой дальнейший маршрут. Проще всего попасть в трюм можно было через дежурную дверь на зелёной палубе. Но теперь, когда там царит кромешная тьма, лезть туда хотелось меньше всего.

— Нет, — помотал головой Гена, проходя мимо парадных дверей. — Это вообще не вариант. Нужно воспользоваться другой лазейкой. Знать бы только где она — эта лазейка.

Тут он вспомнил о раскуроченном машинном отделении. Дверь в него вела прямо с прогулочной палубы. Вот только проход в трюм был серьёзно забаррикадирован последствиями взрыва. Быстро скумекав, что лучше покорячиться в машинном отделении, чем петлять по тёмным коридорам нижней палубы, Геннадий тут же определился с выбором пути. Дойдя до двери, ведущей в машинное отделение, он распахнул её настежь, и спустился по крутой лесенке на грязную, замусоренную площадку, перед которой красовалась уродливая, горелая баррикада.

Прикинув на глазок площадь самого крупного промежутка между перекосившейся дверью и какими-то трубами, деформированными до неузнаваемости, он понял, что протиснуться в эту щель не сможет при всём желании. На его счастье, среди горелого хлама валялся пожарный багор. Матерясь и проклиная всё на свете, капитан принялся ломать преграду, налегая на тяжёлую жердь, и с кряхтением выламывая обломки, перекрывающие вход. Часов у него с собой не было, но и без них он прекрасно понимал, что возится слишком долго.

«Сейчас я бы уже давно был внизу, у двери», — с досадой подумал он, и тут же добавил вслух. — Ну уж нет, на хрен. Лучше здесь проковыряться, чем там, в темноте…

Пот лил с него в три ручья. Весь исцарапанный и перепачкавшийся, он, в конце концов, сумел отогнуть центральную трубу, перекрывшую большую часть прохода, и теперь можно было попробовать протиснуться в образовавшуюся прореху. Отбросив багор, Гена встал на карачки, и полез в щель. Голова прошла спокойно, плечи застряли, но после бодрых шевелений протиснулись тоже.

— Порядок, — пыхтел Осипов. — Значит пролезу.

Проползая под завалом, он очень торопился, в результате чего, то и дело зацеплялся за какие-то острые выступы, разрывая одежду и глубоко царапая кожу. Не смотря на боль и страх, он продолжал ползти вперёд, время от времени, проламывая себе путь в каких-то металлических нагромождениях, и выпутываясь из цепких проводов.

Сгущающаяся темнота подгоняла Гену. Вскоре свет совсем перестал проникать в его лаз, и он включил фонарик, подобранный в каюте. Посветив перед собой, капитан облегчённо вздохнул. Впереди виднелся знакомый барьер, который он уже видел с противоположной стороны, когда бродил по трюму. Осталось лишь пробраться через него, и он на месте.

Прикинув расстояние от пола до препятствия, Геннадий покачал головой, и утёр пот со лба.

— Только бы не застрять.

Он вспомнил, как в детстве лазил в школьный двор, пробираясь под воротами, чтобы учителя не заметили. Зазор там был примерно таким же. Но тогда он был щупленьким мальчишкой, а теперь… А куда деваться? Вздохнув, Гена взял фонарик в зубы и, вжавшись в грязный пол, пополз ужом, соскабливая застарелую сажу.

Баррикада грозила зажать его стальными тисками, и в какой-то момент капитан почувствовал, что фактически застрял. Это так его напугало, что он, превозмогая силы, рванулся вперёд, и уверенно преодолел сложный участок. При этом, гвоздь, торчавший из барьера, пропахал ему спину от шеи — до поясницы, но Геннадий не обратил на это внимания. Карабкаясь изо всех сил, он выполз из-под завала, и оказался на знакомой площадке, среди газовых баллонов и сварочного оборудования. Площадка освещалась светом иллюминаторов, поэтому капитан выключил фонарик, дабы попусту не сажать батарейки.

Оглядевшись, он заприметил баллон белого цвета, и, вынув маслёнку, принялся обмазывать маслом его вентиль. Ему вовсе не хотелось взрываться вместе с кораблём, но что-то подсказывало ему, что эта предосторожность была необходимой. Перестраховка не раз выручала капитана. Не должна была подвести и в этот раз.

Закончив промасливать вентиль, Гена отправился на поиски верёвки. К счастью, долго искать её не пришлось. Подходящий моток висел рядом, на стене. Осталось найти горючее, чтобы пропитать им верёвку. Осипов вспомнил, что видел какие-то канистры в хозяйственном помещении. Наверняка в них можно было обнаружить что-то подходящее.

Но не успел он сделать и шага в сторону каптёрки, как его спину словно обдуло ледяным сквозняком. В глубине трюма послышался скрип открываемой двери. Той самой, что вела на зелёную палубу. «Опоздал», — пронеслось в голове капитана. — «Всё, приехал». По металлическим ступенькам кто-то мягко ступал. Топ-топ-топ. Не торопясь. Торопиться было некуда. Жертва уже в западне.

— Оля? — почти шёпотом спросил Геннадий, всё ещё цепляясь за остатки растворяющейся в темноте надежды.

— Хо, — ответило короткое уханье. — Хо, хо.

— Сука, — Осипов сплюнул под ноги, и закрыл глаза.

Шаги приближались, но он продолжал стоять не оборачиваясь, держась из последних сил за остатки самообладания, и усиленно пытаясь прикинуть расстояние до смазанного баллона.

Оно остановилось позади него, и более ничем себя не выдавало. Простояв пару долгих минут, Гена уже начал было сомневаться, стоит ли кто-то у него за спиной. Он вновь перевёл взгляд на ржавую дверь каптёрки, и сразу почувствовал тёплое дуновение. Гнилостно-сладковатое. Как из подвала.

— Обернись, — прошептало Хо. — Не сопротивляйся. Другие сопротивлялись, и сделали только хуже себе. Позволь мне муками лёгкими избавить тебя от мук тяжёлых. И я закрою твои глаза.

Геннадий начал медленно оборачиваться, но на половине оборота замешкался. Последние крупицы выдержки продолжали сдерживать его. На плечо ему мягко легла худая чёрная рука с длинными когтистыми пальцами.

— Смирись. У тебя нет другого выбора.

— Выбор есть всегда, — ответил Осипов. — Думаешь, я боюсь тебя? Думаешь, напугался до усрачки? А вот хрен тебе. Не дождёшься, сволочь.

— Уже дождалось, — рука соскользнула с плеча. — Видишь ли, Геннадий, по моим расчетам, последним остаться должен был ты. Но обстоятельства изменились. Ты повёл себя неправильно, и тем самым очень меня разозлил. Я знаю, что ты сделал это неосознанно. И это единственная причина, по которой я до сих пор тебя не растерзало. Причина моей злости не в тебе, а в ней — в Ольге. И я намерено как можно скорее положить конец всему этому недоразумению. Помоги мне, Геннадий, и я обещаю, что для тебя всё закончится без лишних мук.

— Хочешь, чтобы я помог тебе расправиться с Ольгой?

— Просто не мешай мне. А я всё сделаю само.

— Знаешь, что? Иди ты на… — Осипов обернулся к Хо, взглянул на него, и хлёсткая фраза захлебнулась.

Зелёное пламя прожгло его сетчатку, опалив разум. Капитан был готов увидеть всё что угодно, любую самую страшную образину. Но что личина может быть настолько кошмарной, даже не мог предположить. Огромные выпученные шары беспощадных глаз заглянули ему в самую душу, пронзив её насквозь. Чудовищная гипнотическая сила Хо не знала преград.

Сначала Гена ощутил, что его словно что-то подбросило, а затем швырнуло обратно оземь. Он едва не задохнулся от нахлынувшего ужаса, который быстро сменился полубессознательным шоком. Сознание всё ещё пыталось сопротивляться воздействию извне. Неизвестно сколько длилась эта прострация. Сердце колотилось, пытаясь пробудить его волнами адреналина, но мозг словно онемел.

Удар, ещё удар, ещё. Казалось, что все внутренности подпрыгивают от этих сотрясений. Открыв глаза и проморгавшись, Гена увидел, что сидит в катере, несущемся по штормовому морю. Катер подпрыгивал на волнах, шатаясь и раскачиваясь. Холодные брызги хлестали в лицо, и мотор рычал как сумасшедший. Каждый раз, опрокидываясь с очередного вала, казалось, что посудинка зароется носом в воду, но вместо этого катер выныривал из сырой солёной черноты, вышибая тучи принизывающих брызг.

Впереди виднелись две мокрые дёргающиеся фигуры, без устали гомонящие, и разражающиеся пьяным смехом. Человека, управлявшего катером, Гена узнал сразу, не смотря на то, что тот к нему ни разу не обернулся. Дядя Слава, папин брат. Его сверкающую лысину не спутаешь ни с какой другой. А рядом с ним, крепко вцепившись рукой в борт, сидит отец. Он что-то поёт, кажется «А волны и стонут и плачут», и размахивает огромным кулаком.

Опять напились, и поехали кататься, не взирая на шторм. И взяли его с собой. Что за безрассудство? Рисковать своими жизнями, и жизнью десятилетнего ребёнка… Но ведь он сам напросился. Украдкой, пока мать не увидела. А почему? А потому, что двоюродный брат с ними поехал. Если ему можно, то почему мне нельзя?

Брат Лёвка сидел напротив Гены. Он был старше на три года, и всячески демонстрировал своё превосходство. Было видно, что он тоже боится, но не признаёт этого, показушно хихикая, визжа, и пытаясь подпевать пьяному отцу.

— Полезли вперёд! — толкнув ногой Гену, предложил он. — Там класснее!

— Да давай останемся!

— Да чё ты как баба?! Полезли! — толкнув его ещё раз, Лёва стал пробираться в переднюю часть.

Очередная волна подбросила катерок так сильно, что пацан едва из него не вылетел, вовремя ухватившись за поручень.

— Осторожнее! — воскликнул Гена.

— Не боись! Давай за мной! — подавив дрогнувший голос, ответил брат, и продолжил ползти вперёд.

— Эй, — заметил его отец. — Ты чё сюда припёрся, охламон?! Кому было сказано, не лазь?! Не дай бог вывалишься.

— Не вывалюсь! — бравировал Лёвка.

— Не вы-ывалюсь! — передразнил отец. — Э-эх, разгильдяй!

Гена с тревогой посмотрел на горбатые водяные холмы, вздымающиеся выше бортов. Ему было холодно и страшно.

— Ну ты долго там сидеть будешь? — окликнул его Лёва, и призывно замахал рукой.

Нет, уступать старшему брату он никак не мог. Не в этот раз.

Оторвавшись от промокшего сиденья, Гена полез вперёд, пригнувшись так низко, как только мог. Днище прыгало под его ногами, ходило ходуном. Ещё немного и он дотянется до спинки кресла, на котором сидел дядя Слава, вцепившийся в штурвал, похожий на половинку автомобильной баранки. Тут катер подскочил в самый неожиданный момент, словно резвый бык на родео, и подбросил его в воздух, как тряпичную куклу. Слабые мальчишечьи пальцы соскользнули с мокрого поручня, ноги подлетели к небу, и лодка вырвалась из-под него, словно только этого и ждала. Последнее, что он услышал перед тем, как вывалиться за борт, это восторженный визг Лёвки, перебивающийся басовитым матерком отца и дядьки. Они не смотрели в его сторону…

Всплеск! И тут же густая холодная тишина, мокрыми пробками заткнула его уши. Барахтанье в глухой пузырящейся кутерьме, и тут же рывок наверх. Дышать! Дышать! Едва успев хватануть воздух, он вновь погрузился под воду. И снова спасательный жилет выдернул его на поверхность. Теперь он уже смог крикнуть, прежде чем новая волна накрыла его, перекувыркнув кверх-тормашками. Отчаянно работая беспомощными руками, Гена в очередной раз выскочил из холодных морских объятий, прыгая как поплавок, и отплёвываясь.

— Па-а-а, — закричал он, тут же получив полный рот горько-солёной воды с терпким привкусом йода.

Волны швыряли его друг на друга, точно здоровые хулиганы в тёмной подворотне. И он ничего не мог предпринять. Когда очередная волна приподняла его над бушующей поверхностью, он увидел удаляющийся катер, сквозь затихающий рёв которого отрывисто пробивалось пьяное пение: «Растаял в далёком тумане Рыбачий — родимая наша земля!» Его пропажи никто не заметил. Они уплывали прочь, оставив его барахтаться посреди жестокой стихии. Они не слышали его слабых криков. Им не было до него никакого дела.

Весь ужас этой глухой безнадёжности обрушился на несчастного малыша. В один страшный миг он понял, насколько его жизнь ничтожна. Почувствовал себя букашкой, барахтающейся в луже. Захлёбываясь горчащей водой. Выбиваясь из сил. И чем отчётливее он понимал безнадёжность своего положения, тем меньше оставалось желания сопротивляться.

Его голова всё реже показывалась над волнами. Пучина жадно облизывала свою маленькую жертву, пытаясь проглотить. Если бы не спасательный жилет, мальчишка давно бы уже лежал на дне. Наверное, это было бы лучше, нежели тяжёлая продолжительная пытка среди бесконечно накрывающих его волн, не дающих как следует отдышаться, и вырывающих из него последние силы. Смерть играла с ним, как кошка с мышкой, не оставляя в покое, и не спеша окончательно придушить. В определённый момент его отчаянье стало таким нестерпимым, что он решил потратить свой последний глоток воздуха на бесполезный крик.

— Помогите!!!

Вода хлынула ему в рот. И беспощадный водоворот, открывшийся под ним, поволок его бьющееся в конвульсиях тельце в чёрную бездну.

Геннадий вздрогнул и очнулся, обнаружив, что стоит посреди трюма, слегка наклонившись влево, с опущенной головой. Под ногами валяется фонарик, высвечивающий жёлтый треугольник пола. Хо нигде не было. Ушло. Неужели ушло? Капитан осмотрелся. Действительно, в трюме он был один.

Подняв фонарь, Гена, пошатываясь, побрёл обратно к каптёрке. Но, сделав несколько шагов, почувствовал, как всё опять поплыло перед глазами. Сознание на секунду отключилось, затем вспыхнуло вновь. Сначала, он увидел огромную чёрную трубу, мрачно возвышающуюся над ним. С трубы на него бесстрастно взирал белый ромбовидный глаз. Страшное око равномерно пульсировало, и иногда моргало, следя за передвижениями Гены. Куда бы он не шёл, глаз пристально следил за ним. Пытаясь удалиться от прожигающего взгляда, Геннадий пятился и пятился от него, пока вдруг не провалился в какую-то яму, наполненную густой тёмной жижей. Раздался чавкающий всплеск, хлюпанье пузырей и… Его вдруг озарили вспышки памяти.

Он почему-то вспомнил свою бабушку, как она гуляла с ним по берегу моря и рассказывала сказки. Следом, нахлынуло прозрение, что бабушки уже давно нет в живых, от чего Геннадий почувствовал острую душевную тоску и боль. Ностальгия по детству, по тому беззаботному времени, когда он умел радоваться любой мелочи, никогда раньше не одолевала его, а теперь, ужалила в самое сердце.

В памяти пронеслась вереница каких-то мимолётных воспоминаний. Потом мысли упорядочились, и Осипов попытался отбросить их, взяв себя в руки. Это оказалось не так-то просто. Он чувствовал, что его голова вот-вот разорвётся от переизбытка каких-то посторонних дум. Словно ему открылся доступ к чьей-то чужой памяти. Её бессвязные фрагменты зачастую были тяжёлыми и непонятными. А то, что ему удавалось разобрать, пугало и отталкивало, вызывая беспросветную панику.

Борясь с тьмой, заволакивающей сознание, капитан вскоре сумел с ней совладать. Придя в себя, он обнаружил, что уже поднимается по лестнице, ведущей к выходу из трюма. Он сразу всё понял. Хо внутри него. Оно управляет им. Гена попытался остановиться, но это получилось не сразу. Ноги, словно заворожённые, двигались сами по себе. Пришлось упереться руками в поручни, чтобы затормозить, а затем с силой постучать по коленкам. Получилось. По конечностям прошла судорога, и они прекратили самодеятельность. Развернувшись, Геннадий попытался спуститься обратно в трюм, но тело не подчинялось. Корпус норовил развернуться к выходу, а ноги топтались на одном месте, как приклеенные. С силой рванувшись вперёд, Осипов отпустил руку, и повалился с лестницы на замызганный пол трюма. Боль помогла ему избавиться от одержимости Хо. Руки и ноги опять ему подчинялись.

— Ну всё, мразь, тебе не жить! — сплюнув, Гена вскочил на ноги, и, корчась от боли, поковылял к баллонам.

На половине пути случилось неожиданное. Внезапно, его правая рука, сжавшись в кулак, со всей силы врезала ему в скулу. Пошатнувшись, капитан едва удержался на ногах. Схватив взбунтовавшуюся конечность за запястье своей левой рукой, он взглянул на неё, и увидел, что кисть как будто сошла с ума. Пальцы дёргались, скрючиваясь и растопыриваясь, как им заблагорассудится, совершенно произвольно и бесконтрольно. Со всей силы сжав запястье, Гена передавил на нём вены. Лишившись притока крови, рука остепенилась, успокоилась, и вскоре размякла.

— Так то, сволочь, — с яростным восторгом прорычал Осипов. — Предательница, мать твою.

Отпустив онемевшую руку, он продолжил свой путь к баллонам, но тут же сбесившаяся левая рука, быстро обогнув голову за затылком, вцепилась ему в подбородок, и принялась решительно выкручивать череп, грозя свернуть хозяину шею. Если бы Гена вовремя не напряг шейные мышцы, этот резкий рывок завершился бы для него плачевно.

Фыркая и пыхтя, Геннадий попытался отцепить левую руку от подбородка освободившейся правой рукой. Но пальцы левой руки словно окостенели. Тогда, подойдя к ближайшему баллону, стоявшему вертикально, капитан изо всей силы ударился об его острый набалдашник фалангами взбунтовавшейся руки. Хватка ослабла, и капитан сдёрнул руку со своего подбородка. Тогда рука вцепилась в его волосы на затылке. Повернувшись спиной к стене, Гена несколько раз ударился об неё головой, окончательно сбросив сумасшедшую руку. Но не успел он прийти в себя, как сила Хо, перейдя в правую руку, снова нанесла ему удар, расквасив нос. В глазах вспыхнули расплывающиеся круги. Правая нога, обретя самостоятельность, широко шагнула вперёд, и Геннадий, едва не порвав связки, грохнулся на пол. Сражаясь со взбесившимися ногой и рукой, он силился встать, но у него не получалось.

Гена догадался, что Хо может обретать полный контроль пока лишь над одной из его рук. Когда оно сумеет овладеть обеими его руками — он будет обречён. Поэтому нужно предотвратить это любыми способами. Вцепившись зубами в правую кисть, он сжал челюсти так, что едва не вырвал из неё кусок мяса. Рот наполнился кровью. Боль была такой сильной, что Хо отпустило его руку. Тут же перевернувшись на живот, и не обращая внимания на самовольно дёргающуюся правую ногу, Гена пополз к нужному баллону.

Левая рука подогнулась, и он уткнулся окровавленным лицом в обгорелые ошмётки на полу. Пальцы левой кисти попытались выдавить ему глаз. Перехватив коварную руку прокушенной правой, разъярённый Осипов, без раздумий, начал ломать на ней один из пальцев. Рука сопротивлялась. Пыталась вырваться. Приложив усилие, Геннадий с хрустом сломал указательный палец, взревев от боли. Катаясь по полу, он стонал и матерился. Грязный, весь в крови, наполовину обезумевший. Непонятно, откуда у него оставались силы бороться дальше. Но он упорно продолжал сопротивляться всё более усиливающейся чужой воле.

Слишком мало времени было у Хо, чтобы форсированно захватить его сознание. Сумеречник обладал чудовищной силой, но даже ему требовался определённый период, чтобы достичь полного контроля. К тому же, ускоренное подчинение жертвы обеспечивалось её покоем и смирением. Сопротивляющуюся добычу было сложнее усмирить и подчинить себе. А Гена сопротивлялся изо всех сил. Он не щадил своего тела, и раз за разом, превозмогая чудовищную боль, вырывал у Хо из рук нити, за которые оно пыталось его дёргать. Марионетка сопротивлялась кукловоду.

Теперь уже правая рука пыталась его придушить. Но он, задыхаясь и хрипя, в очередной раз нашёл выход, изловчившись, и ударившись об пол локтем. Нервный импульс электрическим разрядом прострелил всё его существо, и хватка руки ослабла. Сорвав её с горла, капитан продолжал ползти вперёд.

Обе его ноги неистово дёргались и выгибались, тормозя движение. Ему было плевать. До заветной цели оставалось не больше метра. Рука с неестественно вывернутым, сломанным пальцем, потянулась к вентилю. Сейчас, или никогда!

Правая рука вцепилась ему в челюсть. Пальцы пролезли в рот, впиваясь ногтями в дёсны. Своим затухающим разумом, Геннадий понял, что времени на борьбу с этой рукой у него уже не осталось. Левая рука постепенно выходила из-под контроля. Пальцы слушались с трудом, и даже сломанный указательный пытался шевелиться сам по себе. Дёрнувшись вперёд всем корпусом, прокусывая до костей пальцы правой руки, трясущейся левой рукой он потянулся к вентилю. Рывок! И ладонь наконец-то легла на маленький металлический диск с круглыми пупырышками по краям. Правая рука рванула его назад. Тогда он сжал челюсти так сильно, как только смог, но откусить непослушные пальцы не получилось. Перекинув всю свою силу на правую руку Геннадия, остервеневшее Хо рвануло её с такой дьявольской мощью, что выдрало ему нижнюю челюсть. В этот самый момент, скорее конвульсивно, нежели подчиняясь собственной воле, умирающий Осипов повернул вентиль газового баллона. Вентиль жалобно скрипнул, послышалось шипение газа, идущего через клапан, и…

Время остановилось. Доля секунды растянулась на невообразимую длину. И этот роковой отрезок был доступен лишь тому, чей разум обладал способностью реагировать со сверхчеловеческой скоростью. Хо успело осознать свой просчёт. Оно даже успело проанализировать причину ошибки. Увлекшись борьбой, сумеречник потерял бдительность, переоценив свои возможности. При всём его могуществе, вырваться из тела жертвы за столь короткий отрезок времени, оно не могло. Банально не успевало. Мёртвый Геннадий Осипов держал его тяжёлым якорем, утаскивая за собой. И не смотря на всю свою запредельную ярость, Хо оказалось бессильно перед этим глупым, откровенно нелепым стечением обстоятельств. Оно само себя заманило в ловушку, выбраться из которой уже не могло.

Секундная стрелка на капитанских часах замерла.

Тёмное, загаженное помещение корабельного трюма вращалось в бесконечности. В самом его центре, среди разбросанных на полу шлангов, инструментов и газовых баллонов, лежал распростёртый, окровавленный, изуродованный до неузнаваемости капитан Осипов, глядя застывшим затуманенным взглядом в прокопчённый потолок. Его левая рука мёртвой хваткой удерживала вентиль кислородного баллона. Валяющийся рядом фонарик, с садящейся батарейкой, тускло освещал коренастое тело, сплошь перепачканное сажей, мазутом и кровью. Вместо нижней части лица Гены зиял кровавый, разорванный зев, из глубины которого, вместе с последним выдохом, вырывалось ужасное Хо. Его чёрный дух, исторгался мрачным гейзером, в страшной спешке, не тратя ни единой микросекунды. Из вырвавшегося в воздух чёрного султанчика успела сформироваться его вытянутая рука. За ней следом, из мёртвого тела выпросталась голова, с широко разинутой пастью, и вытаращенными от ужаса глазами. Но как только наружу стала выплёскиваться верхняя часть его туловища, под ним распустился ослепительно-алый цветок взрыва. Буквально вывернувшись наизнанку, баллон испустил во все стороны всепоглощающую огненную волну, сжирающую всё на своём пути. Пламя разверзло вокруг Хо свою беспощадную пасть, и тут же сомкнуло над его головой, объяв и поглотив сумеречника вместе с его жертвой, безвозвратно.

Секундная стрелка на капитанских часах дрогнула, и продолжила отсчитывать время. Ольга смотрела на циферблат, не отрываясь, затаив дыхание, вздрагивая от каждого шороха. Три минуты прошло после ухода Гены. Пять. Семь. Ещё столько же, и Гена вернётся. Должен вернуться. А если у него не получится? Нет. Не-ет, нет-нет, прочь эти жуткие мысли. Он вернётся. Он сможет. Он — герой.

На корабле что-то стукнуло, заставив девушку прислушаться. Но как она ни навостряла уши, никаких других звуков различить так и не смогла. Все ближайшие иллюминаторы оставались закрытыми.

Шла девятая минута ожидания.

— Что же он там так долго возится?

Нервничая, Ольга даже не замечала, что прокусывает себе губы. Неумолимое время продолжало свой ход. Десять минут. Одиннадцать. Каждая новая секунда колола сердце тонюсенькой иголкой.

— Может, ему нужна помощь? Нет. Он не велел. Я могу всё испортить. Я обещала ждать. К тому же, для Хо всё ещё слишком светло. Оно не высунется. Господи, только бы Генка успел.

Двенадцать минут. Двенадцать с половиной. Тринадцать. Часы всё сильнее дрожали в её руке. И всё труднее было отгонять тревожные пессимистичные мысли.

— Боже. Они ведь даже не попрощались…

Нет! Она не должна так думать. Нельзя. Она должна верить. Верить в него…

Ольга сглотнула солоноватую слюну. Кровь из прокушенной губы сочилась всё сильнее. Четырнадцать тридцать пять, сорок, сорок пять… Душа как будто сжалась в комочек. Показаниям безжалостных часов не хотелось верить. Но что ей оставалось?

Пятнадцать. Секундная стрелка, без промедлений, шагнула за последнюю черту. Всё. Время вышло.

Однако, Вершининой потребовалось потратить ещё несколько безумно длинных секунд, чтобы заставить себя пошевелиться.

— Спокойно. Он всего лишь опаздывает. Наверное, никак не найдёт подходящую верёвку, или…

Взор метался по нижней линии иллюминаторов — не приоткрылся ли какой-то из них? Нет. Всё тщетно. Шла шестнадцатая минута. Ольга достала нож, но резать верёвки не торопилась. Неизвестно, сколько ещё времени она бы просидела в таком оцепенении, пока на восемнадцатой минуте её вдруг не озарила новая догадка.

— А вдруг этот иллюминатор находится с другой стороны?! Вдруг Гена ждёт её там — на противоположной части корабля? Нужно заводить мотор! Но сначала…

Вцепившись в ближайшую верёвку, девушка принялась пилить её ножом. Нож был острый, но толстая верёвка всё равно поддавалась с неохотой. Ольга потратила на неё несколько дополнительных минут. Примерно столько же драгоценного времени ушло на отрезание второй верёвки. Теперь мотобот с «Эвридикой» ничто не связывало. Оля пару раз безуспешно дёрнула стартер, и, махнув на него рукой, перебралась к вёслам.

Длинные металлические вёсла были довольно увесистыми, и девушке пришлось затратить ещё какое-то время, чтобы приноровиться к ним. Мельком она взглянула на часы. Двадцать семь минут. Нет, это явно не обычное опоздание. С Геной что-то случилось.

Оттолкнувшись левым веслом от высоченного борта «Эвридики», покрытого струпьями ржавчины, Ольга развернула свою неповоротливую лохань, после чего, парой глубоких гребков, отогнала её в сторону на несколько метров. Первоначально, она планировала обойти корабль с другой стороны, в надежде увидеть там открытый иллюминатор Гены, но тяжёлое предчувствие чего-то очень-очень нехорошего, всё сильнее и сильнее одолевало её, взывая к притупившемуся чувству самосохранения. Надо было уходить. Как можно дальше от «Эвридики». Грести что есть сил. Налегать на вёсла. Немедленно!

Она вновь вспомнила о Гене, и из её глаз хлынули слёзы. Рыдания вырывались из груди, лопаясь в воздухе кашляющими всхлипами. Глотая слёзы и собственную кровь, упираясь обеими ногами в деревянный выступ на дне, Ольга гребла что было сил, глядя, как за кормой удаляется тёмная громада теплохода. Наверное, нужно было запустить мотор, но что-то подсказывало ей, что на возню с ним времени уже не осталось. И Гена всё ещё мог вернуться…

Когда между мотоботом и «Эвридикой» образовалось заметное расстояние, в брюхе корабля что-то вспыхнуло. Ольга успела разглядеть лишь блеск в её чёрных иллюминаторах. А затем прогремел взрыв. Густой, надрывный, похожий на гром. Он вышиб несколько иллюминаторов, полыхнув из отверстий огненными языками. За первым взрывом последовала новая серия взрывов, настолько плотная, что показалась одним сплошным разрывом — адски колоссальным, объёмным и оглушительным. Ударная волна вырвала из судна солидный фрагмент обшивки, обильно раскидав вокруг град обломков.

Зажмурившись, оглохшая Ольга схватилась за уши, выронив вёсла. При этом, правое весло, выскочив из уключины, упало в воду. Но девушке уже было не до него. Перед ней развернулось настоящее огненное безумие, поражающее своей лютой инфернальностью.

Ещё один мощный взрыв прогремел где-то в надстройке корабля. От него повылетало большинство стёкол на палубах, и отвалилась труба. Взрывом подняло в воздух шезлонги, спасательные круги и прочие мелкие предметы с палубы. С плеском, они осыпались в море, в то время как саму надстройку объяло колоссальное пламя пожара. С дьявольским воем, оно вырывалось из разбитых окон кают, ресторана и люксов.

Когда уже казалось, что взрываться больше ничего не будет, «Эвридика» довершила свою агонию последним, самым внушительным взрывом, эпицентр которого возник где-то в машинном отделении. По сравнению с ним, все предыдущие взрывы показались Ольге новогодними фейерверками. От этого безумного взрыва, корпус корабля буквально вздулся. Швы разошлись. Мелкой шрапнелью в воздухе просвистели заклёпки, вышибленные дикой ударной волной. С разрывающим барабанные перепонки грохотом, сопровождавшимся пронзительным лязгом и скрежетом, корабль переломился пополам. При этом, центральную часть многотонной махины приподняло из воды, расколов как игрушку.

Катастрофическая ярость последнего взрыва, вместе с пламенем вылетела из разломившегося корабельного нутра, увлекая за собой его всевозможные детали, поднимая их высоко в воздух, крутя, и расшвыривая по сторонам.

Повсеместно, вокруг Ольги плюхались на водную гладь разнокалиберные предметы, большинство из которых тут же уходило в пучину, оставляя позади пузырящиеся следы. Случайно взглянув наверх, девушка онемела от страха. Прямо на неё с неба падала трёхметровая крутящаяся шлюпбалка, похожая на огромную клюшку. Накрыв голову руками, Оля упала под лавку, как будто та могла её защитить. В этот момент шлюпбалка обрушилась в воду, едва не задев лодку, и обдав скукожившуюся Ольгу холодными брызгами. Какое-то время вокруг мотобота продолжалась бомбардировка падающих обломков. Некоторые падали в лодку, но были слишком мелкими, чтобы пробить днище. Когда их всплески поутихли, Вершинина рискнула высунуться из-под лавки, чтобы посмотреть на тонущую «Эвридику».

Передняя часть корабля уже завалилась на бок, и продолжала быстро переворачиваться кверху килем. Охваченная пожаром задняя половина, постепенно набирая воду, становилась в вертикальное положение, обнажив винты и руль. Под натиском давления, из щелей на корме вырывались фонтанчики пара. Даже сейчас корабль внушал мистический ужас.

Пробравшись к мотору, Ольга повторила попытку завести его. Стартер буркнул, двигатель взревел, откашлявшись вонючим облачком выхлопного газа. Вода за кормой забурлила и вспенилась. Монотонно тарахтя, лодка поплыла в туман, оставив позади кошмар, погружавшийся на морское дно. Уход останков «Эвридики» под воду сопровождался буйным шипением и всплесками, заглушающими даже рычание мотора уплывающего мотобота.

Туман всё быстрее заслонял торчавшие над водой фрагменты судна, похожие на циклопический факел. Напоследок Ольга успела различить, что носовая часть теплохода окончательно скрылась под водой, в то время как корма, возвышавшаяся над поверхностью словно башня, медленно, и как будто с большой неохотой, продолжала оседать вниз, окутываясь завесой поднимающегося пара.

Панораму кораблекрушения всё сильнее окутывал туман, быстро превратив «Эвридику» в тускнеющее пятно, а затем и вовсе растворив её в клубящейся серой дымке. Он так и не дал Ольге досмотреть трагический финал корабля-призрака, унёсшего с собой в подводную могилу все свои ужасные тайны. Не смотря на это, девушка ещё долго продолжала вглядываться в клубы тумана, вспоминая лица своих друзей, и по щекам её катились жгучие слёзы.

Шло время. На море спустились сумерки. Но теперь в них уже не наблюдалось ничего пугающего. Может быть это было связано с уничтожением Хо, а может быть Ольга уже устала их бояться, игнорируя всяческие потусторонние проявления. Сейчас ей было уже всё безразлично. Давно забросив управление, она перебралась в носовую часть мотобота, закопалась в ворох тёплых одеял, и, свернувшись калачиком, лежала там тихо-тихо, слушая, как плещутся волны, разбиваемые форштевнем, и монотонно тарахтит мотор на корме. Ей было всё равно, в каком направление плыть.

Стоило отметить, что воя аэроскатов, и шелестения их крыльев, в небе уже давно не было слышно. Лишь один раз ей показалось, что по днищу как будто бы что-то прошуршало, заставив её съёжиться ещё сильнее. Тревога была напрасной. Никто и ничто не пыталось её остановить.

Безумно хотелось спать. Но она упорно противилась сну, в ожидании своего последнего испытания. Закутанная несколькими одеялами, словно в коконе, она лежала без движений, скорчившись, поджав ноги, и обхватив себя руками, измученная, голодная, сотрясаемая жестоким ознобом. От неё уже ничего не зависело. Осталось только ждать, когда это произойдёт.

Вокруг стало совсем темно. Оля не видела этой темноты. Пребывая в каком-то полузабытье, она из последних сил старалась не отключиться окончательно, как будто это могло ей помочь добраться до заветного выхода.

И вот, наконец, это случилось. В своём полубессознательном состоянии Ольга Вершинина так и не сумела понять, произошло ли это на самом деле, или же ей это причудилось, когда она уже не могла сопротивляться сну. Сначала мотобот как будто во что-то уткнулся. Как если бы это был берег. Но днище не царапало грунт. Мотор продолжал работать, толкая лодку вперёд, хотя двигалась она всё медленнее. Сжав кулаки, Ольга зажмурилась так сильно, как только могла. Пришёл тот самый кульминационный момент. Лодка дёрнулась. При этом послышался необычайно тонкий, почти мелодичный звук, словно над ней порвалась тончайшая струна. Пробив незримую преграду, мотобот поплыл дальше, и по нему, от носа до кормы, проползло что-то шуршащее, лёгкое, издающее электрические потрескивания, на манер синтетической ткани.

Когда это проползало по Ольге, она ощутила его прикосновение, не смотря на то, что на ней была пара слоёв одеяла. Её как будто потащило назад — к корме, но не успела она перепугаться, как призрачная сила сорвалась с неё, и вернула потревоженное эфирное тело на прежнее место. Мотор кашлянул, когда сумеречная плёнка прошлась по нему, и, как ни в чём не бывало, продолжил тарахтеть в прежнем режиме. Наконец-то Ольга смогла облегчённо вздохнуть, и расслабить напряжённые мышцы. Она вырвалась из плена. Фата сумерек отпустила её.

Вместе с расслаблением к ней вернулась непреодолимая усталость, моментально отключившая её истерзанное сознание. Оля провалилась в свинцовое небытие.

Когда она вновь очнулась, был уже день. Девушка пришла в себя совсем ненадолго, всего лишь на пару минут. Она всё так же лежала под одеялами, вдыхая через узенькую щёлку свежий морской воздух. Через эту же щёлку, одним глазом она разглядела туман. Другой туман, полупрозрачный, лёгкий, совершенно обычный. Она не знала, сколько часов прошло. А может быть дней. Мотор уже не работал. Вокруг царил штиль. Мотобот мирно дрейфовал, и окружавшую тишину нарушало лишь лёгкое шуршание волн вокруг его бортов.

Но что это? Теперь Ольга смогла различить новые посторонние звуки. Далёкие, но вполне реальные. Прислушавшись к этим до боли знакомым звукам, она поняла, что издают их не аэроскаты, или какие-то другие сумеречные твари. Это были крики чаек. Самых обычных черноморских чаек.

Как странно. В сумеречном заточении она почти забыла, как звучат настоящие птичьи крики, привыкнув к унылым завываниям аэроскатов. Теперь же, визгливые вопли чаек воспринимались ею как настоящая музыка, лелеющая душу. Под эту симфонию реального мира, она вновь провалилась в глубокое небытие.

Белое, густое, влажное безмолвие. Вода, висящая над водой. Туман рассеивался, расползаясь рваными клоками вокруг красной спасательной лодки, временно ставшей Ольгиной колыбелью. Налетевший бриз всё быстрее разгонял остатки туманной завесы. По поверхности моря побежала волновая рябь.

В остатках клубящегося тумана нарисовалось что-то большое, чёрное. Оно надвигалось на одинокую шлюпку с роковой неотвратимостью, и вскоре предстало перед ней во всём своём боевом величии. Это был сторожевой корабль «Статный». Рассекая волны, он уверенно сбрасывал ход, пока не остановился возле своей находки. На его борту маячили люди.

Люди.

Сверху упала лестница. Двое матросов спешно спустились вниз, тут же закрепив сброшенные верёвки, и начав осмотр обнаруженной лодки. Один из моряков замешкался в носовой части, потом выпрямился, и замахал рукой, вызвав оживление на борту «Статного». Спустя пару минут, на мотобот уже спускали носилки.

Туман сходил на нет. И чем бледнее и прозрачнее он становился, тем неистовее и яростнее пробивались сквозь него тёплые лучи летнего солнца. Ветер разогнал остатки туманной седины до самого горизонта, и пробудившееся море весело улыбалось искорками сверкающих бликов.

Казалось, что под куполом лазурного небосвода, в свежем морском воздухе, вместе с крикливыми чайками витает глубокая, беззаветная радость. Подгоняемая попутным ветром и согреваемая солнечным теплом. Не иллюзорная, а настоящая. Торжественная, как слава, и великая, как сама жизнь. Реальность праздновала возвращение Ольги Вершининой.