Возвращение Шапура

Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки

Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.


Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,

И вот услышал он (пропавший найден клад!):


«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо

Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»


Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон

Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.


Он входа распахнуть велит сейчас же полог.

Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог.


И жил с душою он, раздвоенной мечом,

И скорбной тьмой одет и радостным лучом.


Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части.

Взор не сводить с дорог — великое несчастье.


Невзгода каждая терзает нашу грудь.

Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.


Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу, —

Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.


И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал —

И поцелуями он прах разрисовал.


И, стан расправивши, стоял он недвижимо

С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.


И, на художника склонив приветный взор,

Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».


Шапура он спросил про горы и про реки,

Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.


С молитвы начал речь разумный человек:

«Пусть шаха без конца счастливый длится век!


Войскам его всегда лететь победной тучей.

С его чела не пасть венцу благополучии.


Его желаниям — удаче быть вождем,

Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».


Все бывшее с рабом в пути его упорном

Является ковром — большим, хитроузорным.


Но если говорить получен мной приказ, —

Приказ я выполнил; послушай мой рассказ»,


С начала до конца рассказывал он мерно

О непомерном всем, о всем, что беспримерно,


О том, что скрылся он, как птица, от очей,

Что появился он, как между скал ручей,


Что он у всех ручьев был в предрассветной рани,

Что смастерил луну, уподобясь Муканне,


Что к лику одному — другой припал с алчбой,

Что бурю поднял он умелой ворожбой,


Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану

И к шахскому ее направил Туркестану.


Когда его рассказ цветка весны достиг,

Невольный вырвался у властелина крик.


«Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, —

Как сделалась Луна твоей покорна власти?»


И геометр сказал: «Я был хитер, и рок

Счастливый твой пошел моим уловкам впрок.


Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый,

И выбрал нужный лук, давно имея стрелы.


Едва сыскав Ширин, не напрягая сил,

Серебряный кумир уже я уносил.


Уста Ширин ни к чьим устам не приникали.

Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали.


И рук не обвила вкруг человека. Ночь

Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь.


Так тонок стан ее, как самый тонкий волос,

Как имя Сладостной, сладки уста и голос.


Хоть весь смутила мир прекрасная Луна,

Пред образом твоим смутилась и она.


Ей сердце нежное направивши в дорогу,

Я на Шебдиза речь направил понемногу.


Летящую Луну конь поднял вороной.

Так все исполнено задуманное мной.


Здесь, утомившийся, остался я на время,


Хоть должен был держать я путницу за стремя.


Теперь, все трудности пути преодолев,

Она в твоем саду, среди приветных дев».


Художника обняв, подарками осыпал

Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал.


На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» —

Парвизом вышито. Был им возвышен друг.


Луна в источнике, миг их нежданной встречи,

Поток ее кудрей — все подтверждало речи.


Смог также государь немало слов найти,

Чтоб рассказать о том, что видел он в пути.


Да, пташка милая — им вся ясна картина —

Перепорхнула вмиг в пределы Медаина.


Решили все. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу,

Подобно бабочке, к прекрасному лучу.


Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана

Жди сладкого опять от нежного рейхана».


Загрузка...