Хосров и Ширин

Упреки Ширин Шапуру

Кумир в безлюдье злом, в злой пустоте Луна,

Что вся изнемогла, что все была одна,

Вскричала гневная, блестя очами строго:

«Стыдись речей своих, не ведающий бога!

Сомкни уста! Мой мозг ты словно сжечь готов!

Молчи! Достаточно безумных этих слов.

Дано тебе сверло, да не для всех жемчужин!

Не каждый помысел с умелой речью дружен!

Не к каждому ручью отыщется стезя!

Пусть руки могут все, — всего свершить нельзя!

Ты справедливым был? Об этом я не знаю.

Что ты несправедлив, теперь я понимаю.

Пусть удалит господь тебя от низких дел!

Пускай рассудок твой укажет им предел!

Ты царства моего лишил меня, а ныне

Взомнил души лишить — последней благостыни.

Как лют разбойник мой! Я — словно крепость, он

Метнул в нее огонь, — и мой напрасен стон.

Я здесь, а там к другой спешит душа Хосрова,

Базар любовный там он затевает снова.

Честь утекла моя, но не замочен он.

Как будто я — ничто, ничем он не смущен.

О, как дозволено разбойнику такому

Меня, достойную, предать бесчестью злому!

Нет! Он в бою со мной так разогнал коня,

Что с ним уже ничто не примирит меня!

Из замка мне бежать, когда б он был и раем,

Не должно, хоть судьбы мы будущей не знаем.

Хотя бы не Шалур, дочь кесаря пришла, —

Ее с позором бы из замка прогнала.

Что басни мне твердить! Ведь не хмельна я, право!

Меня не уловить играющим лукаво!

Да что царя хвалить иль слать ему хулу!

Господь! Ты знаешь все. Ты не прощаешь злу.

Молящему о том свои отдам я губы.

Нет, не берут халвы рукой такою грубой.

Весеннему цветку милей на землю пасть,

Чем в ветре осени метаться и пропасть.

Уж лучше, если псы на ловле схватят, — дабы

Не устрашатся львов, вгрызающихся в слабых.

Приди, все сам скажи и сам ответ мне дай.

Есть ноги у тебя, других не утруждай.

Лев, чей умелый лов народ повсюду славит,

Лишь на своих ногах весть о себе доставит.

Ты ноги мне связал. Своих не мучишь ног.

Ты шлешь ко мне других, хоть сам прийти бы мог.

Не на чужих плечах свои таскаю грузы.

Не зубы посланных перегрызают узы.

Долготерпенья жар горит в моей крови.

Меня «Красавицей Терпенья» ты зови.

Но и в чужом краю, вдали родного дома,

Вольна в поступках я, с неволей незнакома».

Но хоть упрек Ширин о камни бьют стекло,

Смиряет сердолик ее упреков зло.

Весь гнев ее слова излили на Шапура, —

И сердцу легче вновь; взглянув не так уж хмуро,

Шапуру молвила: «О, ты красноречив,

И речь твоя течет, как плавных вод прилив.

Когда приветствовать ты шаха будешь снова,

То передай ему… мое послушай слово:

«Так говорит Ширин: неверный! Не поймет

Моя душа, где речь мне сладкая, как мед?

Я мнила, что бродить не суждено мне сиро, —

Ты ж покупателем другого стал кумира.

Я прошлый облик твой в душе не берегу,

Ведь сердце отворил ты моему врагу.

Да от неправых дел твой дух влечется к правым!

Да вспомнишь вздох Ширин ты сердцем нелукавым!

Ты — счастье спящее. С тобой ли мне дружить?

Ты — рок. Могу ли я с тобой в согласье быть?

Ведь я унижена. Зачем искать такую?

Ведь если я — раба, пошли мне отпускную.

Нет! Я тебе ровня! И мой возвышен трон.

Припомни, что мой рок тебе не подчинен.

Меня поставил вниз, но буду я другою.

Знай: на твои врата я обопрусь ногою.

Рассыплю зерна я кипящих слез, — и вмиг

На мой порог взбежишь; я твой услышу крик.

Ты на моей крови сад насаждал с усладой,

Плоды сбираешь ты. А я? Я — за оградой.

От твоего огня не стало мне теплей,

Но дымом взор мой жжешь все чаще ты и злей.

Как вероломен ты! Ведь ты мой стан разграбил.

И честь, принявши вновь свой царский сан, разграбил.

Ты был скитальцем, — я дружить с тобой хотела.

Ты дело совершил — и нет до Сладкой дела.

Меня ты вверг в позор; он тяжек и глубок.

Ты свой забросил щит в надменности поток.

Ты подписал приказ, ты мне назначил муки.

Уйдя, поверг меня в мучения разлуки.

Картину ты сыскал в румийской мастерской.

К армянской сладости что ж тянешься рукой?

Цветы румийского ты обрываешь дола,

Так не терзай венец армянского престола.

Страшусь: не зажигай ты снова свой огонь.

Огонь рождает дым; ты прошлого не тронь.

Ты не бросай шипов в полу судьбы. Послушай.

Не надо сыпать соль на разлученных души.

Ты ввержен в сладкий сон меж царственных пиров.

Что ж, отвернись от всех скитальческих шатров.

Пускай терзаюсь я, забудь ко мне дорогу,

Чтоб я могла себя отдать служенью богу.

Считай, что заманил ты птицу снова в сеть,

Но птица снова в степь сумела улететь.

Теперь безгорестных ночей я не имею,

И благосклонности твоей я не имею.

О, как терплю я гнет мучительных дорог!

Ведь охромел мой конь, а мой привал далек.

И сколько слез я лью, меня сжигает горе.

Пред ними ад — свеча, и с каплей схоже море.

И в море, где в огне горит моя ладья,

И в райских долах я, и в адских горнах я.

И все ж близ адских бездн, о сладостной отчизне

Припомнив, я тайком ищу истоков жизни.

Могу ли не скорбеть в пустыне без тебя?

Тот год была с тобой, а ныне — без тебя.

Твоей землянки дверь засыпана землею,

Моей воды поток потек над толовою.

О, долго ль мне ладью потоком слез вести!

О, долго ль дружеским свиданьям цвести!

Ведь без тебя мое не завершится дело,

Чтоб зреть ему, должны быть вожделенья зрели.

Покуда бытия не оборвется нить,

Больной надежд на жизнь не может не хранить.

Рассудок мой велит лишь к мудрости стремиться.

Но выводы любви не на ее странице.

На пегом скакуне уверенный ездок,

Ристалищем любви помчавшись, — изнемог.

Творит ученый смесь, что умудряет разум.

Но смесь дают тому, кто уж теряет разум.

Ты терпеливого влюбленным не зови.

В тревоге сладостной — рождение любви.

Терпенье не идет путем любви счастливым.

Любви блаженный жар не свойствен терпеливым.

Но пусть в тоске Ширин и в горе. Никогда

Пусть шаха не гнетет подобная беда!»

И вот, когда Ширин прочла всю повесть, землю

Поцеловал Шапур и вымолвил он: «Внемлю.

Решенье царственной всех наших слов ценней.

Твоя уместна речь», — и он поник пред ней.

Пусть мысль его была сверлить его готова,

Не говорил Шапур, сперва не взвесив слова.

Да, слово каждое, что твой рождает рот,

Ты взвесь, как золото, пуская в оборот.