Хосров премудрости достигнул высоты,
И наглухо забил он лавку суеты.
Был у Хосрова сын от Мариам. С пеленок,
Дыша, он дурно пах. Казалось — это львенок.
Он звался Шируйе. Знал я и ведал свет,
Что он, когда ему лишь девять было лет,
Промолвил про Ширин во дни отцовской свадьбы:
«Ширин под пару мне! Вот мне кого поймать бы!»
О вере ли его поведать, о любви,
Про знанье иль про злость, горящую в крови?
Весь наполнял дворец он мрачным дымным смрадом.
И на него Хосров взирал суровым взглядом.
И так сказал Хосров: «Мудрец Бузург-Умид!
От сына этого душа моя скорбит.
Он отвратителен, а в некие минуты
И страшен. От него в грядущем ладу я смуты.
Злокознен он, как волк, что рыщет, что не сыт:
Он и для матери опасности таит.
Хорошего не ждать от тех, кто полой скверны.
Все в пепел обратит огонь такой неверный.
Кого бы речью он сумел к себе привлечь?
Ему лишь самому его приятна речь.
Нет фарра, сана в нем. В нем только смрад пожара.
Он на фарсанг бежит от сана и от фарра.
Он дым, всклубившийся из моего огня.
И, мною порожден, бежит он от меня.
Я голову в венце вознес над целым светом,
Но, коль наследник он, — какая польза в этом?
Не любит он Ширин, сестер не любит он.
И, глядя на меня, он злобой омрачен.
Что красота ему! Он — что осел: закрыто,
Ослу прекрасное. Ему милей корыто.
Змееныш мной рожден, так, стало быть, и я, —
Наверно, думает мой «славный» сын — змея.
Чтоб сделаться плодом, цветок возник не каждый.
И сладость сахара сокрыл тростник не каждый.
В былом отцеубийц немало я найду.
Железо — из руды и все же бьет руду.
И множество чужих с врожденным чувством чести
Нам ближе, чем родня, исполненная лести».
«О прозорливый шах! — сказал Бузург-Умид. —
Твой ум — познать и свет и тьму тебя стремит.
Пускай твоя душа в нем злое примечала.
Но сущности твоей в нем кроются начала.
Ты с сыном не враждуй, на нем твоя печать,
От кровной связи кровь не надо отлучать.
Никто не станет, шах, бить деревцо граната, —
В венце своих плодов горит оно богато.
А тута деревцо и треплют и трясут, —
Ведь головою вниз детей повесил тут.
Ты благ — и сын твой благ. Ведь слепок самый точный.
Сажаемый чеснок — и взросший плод чесночный.
Когда кроят парчу, владыка, то к чему
Обрезки отвергать? — Берут их на кайму.
Пускай строптив твой сын, забудь свои невзгоды.
Строптивость не страшна — ее смиряют годы.
Он юн. Но буйных дней промчится череда, —
От буйства в старости не станет и следа».