Хосров и Ширин

Шируйе убивает Хосрова

Полуночь, скрыв луну, как будто гуль двурогий,

Сбивает небеса с назначенной дороги.

Бессильны времена, хоть мощь у них и есть.

И слепы небеса, хоть звездных глаз не счесть.

Ширин стопы царя в цепях червонных, пени

Сдержав, взяла к себе на белые колени.

И сладостный кумир с цепями черных кос

На золотую цепь ронял алмазы слез.

Прекрасная стопы, натертые до крови,

Ласкала и, склонясь, к ним прижимала брови.

Журчала речь ее, как струй чуть слышных звон:

Под звуки нежных слов нисходит сладкий сон.

И в слух царя лила, лила она усладу.

Слова царя в ответ к ее склонялись ладу.

Когда уснул Хосров, когда умолкнул он,

Передался Ширин его спокойный сон.

Спит нежная чета, а звездные узоры

Свои бесстыдные на них бросают взоры.

Хотела крикнуть ночь: «Злодейство у ворот!»,

Но мгла гвоздями звезд ее забила рот.

И бес сквозь роузан, взор устремивши книзу,

Уже пускается к Сладчайшей и к Парвизу.

Он беспощадностью похож на мясника.

Рот — пламень, а усы — два черные клинка.

Как вор укрытый клад, глядя сурово, ищет —

Так ложе царское, так он Хосрова ищет.

Нашел… и пересек он тяжестью меча

Хосрова печень… Так! Погашена свеча!

И крови под мечом взметнулся ток летучий,

Как пурпур молнии бросается из тучи.

И, разлучив чету, сей бес, удачей пьян,

Как сумрачный орел, взметнулся в роузан.

И царь, в блаженном сне погубленный навеки,

Все ж приоткрыл уста и чуть приподнял веки.

Весь кровью он залит… Глядит он, чуть дыша…

Смертельной жаждою горит его душа.

Подумал царь: «Ширин — жемчужину жемчужин

Я пробужу, скажу: глоток воды мне нужен».

Но тут же вспомнил тот, чей взор покрыла мгла.

Что множество ночей царица не спала.

«Когда она поймет, к какой пришел я грани, —

Ей будет не до сна среди ее стенаний.

Нет, пусть молчат уста, пусть дышит тишина,

Пусть тихо я умру, пусть тихо спит она».

Так умер царь Хосров, ничем не потревожа

Ширин, уснувшую у горестного ложа.