Хосров и Ширин

В оправдание сочинения этой книги

Когда, замкнувши дверь, в беседе с небосводом

Я время проводил, по звездным переходам

В раздумье странствуя, ища свои пути

Меж ангельских завес, чтоб скрытое найти, —

Я друга верного имел, и не случайно

Ему была ясна моих мечтаний тайна.

И в благочестье лев, он был — я знал о том —

Для всех врагов мечом, а для меня — щитом.

Лишь знание он чтил, в котором нет мирского.

Лишь знание он взял из всех сует мирского.

Вся серебрилась ночь под неземным кольцом,

И стал серебрян перст, гремя дверным кольцом.

Но светлый гость вошел не с миром, а для спора,

И речь его была исполнена укора:

«Да славишься вовек, ты, миродержец слов,

Кому счастливый рок способствовать готов!

Тебе ведь сорок лет, — раздел всей жизни ломкой,

Ты благостный свой лист сей повестью не комкай.

Ты соблюдал посты, ты благочестья свет,

Ты костью падали не разговляйся, нет!

Ведь не влеклось к тебе мирское вожделенье,

И ты к мирским делам не мчал свое стремленье.

Когда твое перо, горящее как луч,

От всех сокровищниц тебе врученный ключ.

Зачем на бронзу ты наводишь позолоту?

Искать лишь золото найди в себе охоту!

Зачем карунов клад скрыл в недрах ты?

Зачем Ты не учитель всех создателей поэм?

В дверь господа стучись, всем ведом ты в отчизне,

Поклонников огня зачем зовешь ты к жизни?

Ты дух свой умертвил, хоть был он огневым,

Лишь Зенд-Авесты чтец найдет его живым!»

И я внимал словам и горестным и ярым.

Но не обижен был я другом этим старым.

И я прочел пред ним, не терпящим грехи,

О сладостной Ширин отменные стихи.

Свой златотканый шелк явил я, над которым

Трудился, лишь начав работу над узором.

Когда увидел друг всю живопись Мани, —

Сей огнедышащий забыл свои огни.

Я молвил: «Почему молчишь ты? Или слово

Для изъявления хвалений не готово?»

И вот воскликнул он: «Язык мой только раб

Тебе несущий дань. Все выразить он слаб.

Слово о Сладостной услышал я. Молчанье —

Единственный ответ на слов твоих звучанье.

Свои заклятия бессчетно множишь ты!

Каабу идолам воздвигнуть сможешь ты!

Так много сладости рука твоя простерла,

Что сахаром твоим мое застлалось горло.

И коль от сахара язык я прикусил, —

Да льется сахар твой! Да не утратит сил!

Дойди же до конца, коль выступил в дорогу.

Основа есть, весь дом достроишь понемногу.

Пускай же небеса твои труды хранят

И сладость вечную твои плоды хранят!

Что медлишь тут? Зачем ждать зова или знака?

Есть у тебя казна с чеканкою Ирака.

Ты справишься со львом; от этих стен Гянджи

Ты своего коня поспешно отвяжи.

Стреми коня. Ты свеж, а наше сердце нежим

На утренних путях мы ароматом свежим.

В дни наши, Низами, красноречивых нет,

А коль и есть, таких, как ты, счастливых нет.

Тень счастья, как Хума, брось на свои деянья,

На филинов обрушь всю тяжесть воздаянья.

Пусть жалкие певцы и блещут, как свеча,

Лишь крылышки свои сжигают сгоряча.

Их свет — в дому; уйдут лишь на два перехода,

И не видны, но ты — совсем иного рода!

Ты — солнце. Полный день огнистое кольцо

Пылает над землей; всем ведом ты в лицо.

Когда ты выйдешь в путь, твои заслышав речи,

Глупцы в свои углы пугливо спрячут плечи.

Всех дарований грань не станет ли ясна?

И всадника почтит поэзии страна!»

И молвил я ему, взглянув как можно строже:

«Ты с мясником не схож, и я с бараном — тоже.

Светильник мой горит, не дуй на светоч сей.

От веянья Исы не вздрогнет Моисей.

Я — пламень. Пламени воспламенять не надо.

В самосжигании одна моя отрада!

Я хрупкое стекло; кинь камень — и обид

Услышу много я, меня покроет стыд.

Ты бронзой чтишь меня под легкой позолотой,

Ты в розах падалью зовешь меня с охотой.

Ты мнишь, что снедь моя — мне лакомая смесь

Из самомнения, в котором есть и спесь.

Мой знаешь гороскоп? В нем — лев, но я сын персти,

И если я и лев, я только лев из шерсти.

И мне ли на врага, его губя, идти?

Я лев, который смог лишь на себя идти!

Где жизнерадостность? И снов о ней не стало.

И всей кичливости весенних дней не стало.

Слов юных похвальба, самовлюбленный бред —

Лишь опьянение; его потерян след.

Лет тридцать проживешь иль хоть бы только двадцать,

С былой беспечностью куда тебе деваться?

Еще под сорок лет нам радости даны,

А после — крыльев нет иль крылья не вольны!

А минет пятьдесят — ушло здоровье; очи

Ослабли. И для ног пути уже короче.

И неподвижны все, когда им шестьдесят,

И тело в семьдесят как бы впитало яд.

А в восемьдесят лет иль больше — в девяносто

Как одолеть нам жизнь и жить нам как непросто!

Коль дальше выйдешь в путь, и ты дойдешь до ста, —

Со смертью схожи дни, и жизнь, как смерть, пуста.

Столетье проживешь иль только день единый, —

Все ж разлучишься ты с пожизненной долиной.

Что ж, радостным пребудь на всем своем пути

И этой радостью создателя почти!

Будь, как свеча: она в своем восторге яра

И тает радостно от радостного жара.

Сверканье радости ты помни, как свеча, —

Та, что погашена и уж не горяча.

И так как радости не сыщешь ты без горя,

И так как льется смех, с твоей печалью споря,

Я дам тебе совет — я знаю, ты толков —

Лишь радости знавать. Послушай, он таков:

Коль осчастливлен ты благой судьбой, — умело

Ты бедняка, о друг, счастливым также сделай.

Ведь солнце радостно, а радостно оно

Затем, что радовать весь мир ему дано».