Хроники Арехина

3

За час до полуночи Фоб и Дейм домчали его до стен Кремля.

Последние месяцы завелась у вождей привычка — работать допоздна, до полуночи, и все чады и домочадцы тоже спать не ложились, а занимались важными делами, всяк своими. Спали только дети, которым реже мамы, чаще бонны на ночь рассказывали сказки про Красного Илюшу Муромского и Белого Змея Горыныча. Не выходило без прислуги никак. И то: если уж в ссылке, в Шушенском у Ильича была прислуга, как без нее в Кремле-то обойтись? Арехин понимал обязательность института прислуги, но было интересно — как объясняли это победившему пролетариату?

Вот у волхва Дорошки и спросишь, одернул он себя. Найдешь сначала, а потом спросишь.

Кременевых он знал шапочно. Сам Кременев считался лушим партийным теоретиком, чем гордился несказанно. Правда, в частной беседе Ильич сказал, что девичья, допартийная фамилия теоретика — Бревнов — совершенно точно определяет уровень мышления Кременева, да уж пусть какой ни есть, но свой. Ясный. Нет гербовой, зато пипифакс под рукой, нескладно сочинил Ленин.

Жена Кременева — другое дело. Дочь преуспевающего киевского врача, она решила пойти по стопам Софьи Ковалевской, и пошла, да так, что и превзошла бы соотечественницу. На беду, отец ее с родными решил съездить в Кишинев, по Пушкинским местам. А там — погром. И ушла Лия Розенберг в революцию, и превратилась в товарища Зет, специалиста по шифровке. Прекрасного специалиста, уверял Владимир Ильич, для каждого респондента у нее был свой, особый ключ, вручаемый респонденту, и если вдруг что-то становилось известно охранке, тут же становился известен и источник. Тогда начиналась любопытная игра — через этот источник охранке скармливали «тухлую рыбу». Арехин виделся с ней мельком, один раз у Троцкого, другой — у Дзержинского, когда нужно было спасать Джунковского. Товарищ Зет, кстати, поддержала Арехина, и генерала перевели из тюрьмы в больницу. Все-таки успех. Товарищ Зет производила впечатление человека целеустремленного, исключительно здравомыслящего, и потому Арехину было любопытно, как это здравомыслие увязывалось с волхвами, являющимися во сне и наяву.

Товарищ Зет работала. Работала дома. В своем кабинете. Так сказала горничная, открывшая дверь квартиры.

— Как прикажите доложить?

Однако!

— Я без доклада. Мне можно. Куда идти?

Горничная с сомнением посмотрела на Арехина, но спорить не решилась. Провела в кабинет.

— Вот, Лия Баруховна, говорят, срочно.

Товарищ Зет сидела за столом, но что это был за стол… Чипэндэйл, не иначе. На столе толстая тетрадь, которую при виде Арехина Лия Баруховнатотчас же закрыла и спрятала в ящик стола.

Профессионал!

— Вам действительно срочно? Я работаю, товарищ…

— Арехин Александр Александрович. Сотрудник Московского уголовного сыска.

— Но я не обращалась в московский уголовный сыск, равно как и во всякий другой.

— Вы не обращались. Но дело определенным образом может касаться и вас.

— Какое дело?

— Дело о волхве Дорошке.

Товарищ Зет с любопытством посмотрела на Арехина.

— А ведь он предупреждал… Предупреждал, что придете именно вы, черный человек Арехин.

— Черный человек? — Арехин протестующе выставил руки вперед. — Отчего ж — черный?

— Душа у вас закрытая.

— А у вас, простите?

— Я думала, тоже — закрытая, но судя по тому, как Дорошка легко проникает в мои сны… Вы присаживайтесь, присаживайтесь.

— Благодарю. Значит, этот самый Дорошка проникает в ваши сны?

— Звучит глупо, даже безумно, но это так.

— Иными словами, он вам снится?

— Снится. А разве это преступление?

— Так ведь все зависит — какой сон. Вдруг он вас подбивает на что-нибудь нехорошее, и вообще…

— Ни на что такое он меня не подбивает. И вообще, сон есть дело личное.

— Не отрицаю. Но вот последствия сна…

— А именно?

— Например, человек убивает другого человека. И говорит, что это повелел ему дух Емельяна Пугачева, явившийся во сне.

— Тогда это область медицины, психиатрии, а не уголовного сыска.

— Но если раз за разом совершенно незнакомые люди в совершенно различных городах совершают подобные деяния, начинаешь задумываться.

— О духе Емельяна Пугачева?

— О чудесах науки. Если есть радиолучи, позволяющие передавать сообщения от аппарата к аппарату, то вдруг есть и другие лучи, позволяющие передавать мысли от человека к человеку?

— Вы пришли поговорить? Вам скучно?

— Я пришел поговорить, но мне не скучно. Мне нужны от вас свидетельские показания: кто таков волхв Дорошка, где вы с ним встретились, и как он влияет на вас?

— Начну с последнего: никак. Просто мне приснился сон. И он, как говорится, оказался в руку.

— Вещий сон?

— Можно сказать и так. Но раз вы пришли сюда, вероятно, вам известны и подробности сна?

— Подробности как раз неизвестны.

— Хорошо. Я понимаю. Вы на службе. В общем, мое мнение, что сон только оформил некоторые подозрения, не более того. А впрочем… Мне приснилось, будто я зашла в кабинет мужа, а там его не было. И вот голос — можно допустить, что это был голос человека, именующего себя волхвом Дорошкой — голос сказал, что за картиной на стене находится вмурованный в стену железный ящик. Сейф. А ключ к нему в потайном ящике стола мужа. Наутро, когда мужа не было дома я — наверное, тут я действительно попала под влияние настроения — ради развлечения проверила то, что было во сне. И все совпало — и сейф за картиной, и ключ в потайном ящике стола, ящике, о котором я прежде ничего не знала. Я открыла сейф. В нем оказалось около двух сотен николаевских империалов, пачки денег — доллары Северо-Американских Соединенных Штатов и английские фунты, фунт алмазов и несколько паспортов, на разные фамилии, однако фотокарточки были моего мужа. В качестве жены в паспорт была вписана не я.

— Не ваша фамилия?

— Нет, не мое описание. Возраст и все остальное… Это помощница моего мужа. И когда муж вернулся, я спокойно спросила его — и про паспорта, и про бриллианты. А он сказал, что все это сделано по заданию партии. Предстоит-де выезд за рубеж для постановки революционного дела. Для этого и бриллианты и все остальное. А помощница записана женой для конспирации.

Я, конечно, не поверила.

— Почему?

— Будь это так, и документы, и драгоценности хранились бы не в его кабинете. Ведь поездка, как поспешил успокоить меня муж, только планируется, и, если и состоится, то не раньше лета. Кто ж заранее раздает бриллианты, фунтами?

— Тогда что ж это такое?

— Хомячкует муженек. Захоронку сделал, вдруг белые победят? Тогда он и убежит за границу. С деньгами, новой биографией, новой женой.

— Кстати, а бриллианты… Какие?

— Хотите посмотреть? Муж их унес, перепрятал, вместе с золотом и паспортами. Бриллианты как бриллианты, карат в пять-шесть…

— Понятно, — по крайней мере, одной заботой меньше.

— А мне нет. Мне непонятен ваш интерес к глупым бабьим снам.

— Но я уже объяснил…

— Если бы враги революции придумали прибор, выпытывающий мысли, они бы не мне рассказывали, а у меня спрашивали. Поверьте, у меня есть что спросить.

— Верю, я ведь и сам с вами говорю не для времяпрепровождения. Хорошо, вы считаете, что никакого мыслепередающего устройства у врагов революции нет.

— Да, я считаю именно так.

— Тогда откуда вы узнали о сейфе, ключе?

— Думала, наблюдала — подсознательно. Копилось все понемножку, а потом и созрела мысль. А что во сне — никакой мистики. Дмитрий Иванович Менделеев тоже свое открытие во сне сделал.

— А секрет потайного ящика стола?

— Это проще простого. В моем столе потайных ящиков тоже немало. Принцип, собственно, один.

— Допустим. Оставим пока сны в стороне. Но сам волхв Дорошка… Где вы с ним встречаетесь?

— Встречаюсь? Я и видела-то его однажды.

— Расскажите об этом.

— А и рассказывать особенно нечего. Я и еще несколько… эээ… обитательниц Кремля ходили в галерею Третьякова. Мы должны были решить, какие картины не представляют особой ценности для пролетариата. Освободить зал для нашего нового художника Соколова.

— А почему вы?

— А почему нет?

— Действительно…

— У входа к нам подошел человек. Одет просто, даже слишком. Худая обувь, худая одежда. Нет, не так: одежда обычная, но для мая, в лучшем случае — для апреля. А сейчас даже смотреть на него было холодно. А лицо… Знаете, типичное лицо провинциального трагика средних лет, из тех, что и пьесы сами пишут, и в режиссуре подвизаются, и поэмки в журналы посылают — и в лучшем случае успех четвертой звездной величины. Непризнанные таланты.

— Он к вам подошел?

— Нет. Да и не смог бы — охрана бы не пустила. С нами было пять человек кремлевских. Он издалека нам прокричал. Вернее, продекламировал, словно актер. «Вам жить среди рубиновых созвездий, лишь я спасу вас, бедных, от возмездья, ведет к спасению нелегкая дорожка, во снах её покажет волхв Дорошка».

— Вы запомнили?

— Мне не трудно запомнить тридцать пятизначных чисел кряду. Но дело не в этом. Запомнили все, даже Леночка Шмелева, неспособная выучить Интернационал дальше первой строчки.

— Когда это произошло?

— Пять дней назад, 13 марта.

— Хорошо. Значит, прочитал этот человек свое заклинание, и что дальше?

— Ничего. Скрылся в толпе.

— Кремлевские его не преследовала?

— Кремлевские нас охраняли. Ловить безумных артистов — еще чего.

— Вы думаете, это был безумный артист?

— Во всяком случае, думала тогда.

— А когда этого человека вы увидели в следующий раз?

— Я уже сказала — больше я его не видела.

— Наяву, понятно. А во сне?

— Во сне… Во сне я его вижу каждую ночь, — сказала товарищ Зет.

— Значит, каждую ночь, — Арехин не стал напоминать прежние слова Лии Баруховны. — И что он каждую ночь себе позволял?

— Ничего особенного. Придет, посидит, расскажет и покажет историю, прямо как в синеме — и уйдет.

— А какие истории он показывал?

— Обыкновенные, революционерские. Каторгу, на которой мерзнут и гибнут от непосильного труда большевики. Застенки. Пытки.

— А еще что?

— Ничего иного. Пытки и застенки.

— А пытают в застенках — вас? Или ваших близких?

— У меня нет близких, если вы имеете в виду кровное родство. Революционеры — вот мои близкие. Их и пытали, не меня. Я просто при этом присутствовала — бесплотно, безопасно. Во сне… Во сне мне казалось все ясным, логичным, что все, происходящее сегодня и является причиной тех кошмаров. Но стоит проснуться, и понимаешь абсурд виденного.

— Почему же абсурд? И каторга была, и застенки…

— Да уж это я лучше вас знаю, поверьте на слово.

— Верю. Но почему все-таки абсурд?

— Потому что пытали революционеров тоже большевики, коммунисты, — товарищ Зет понизила голос. — У них в кабинете даже портрет товарища Дзержинского висел.

— Это еще полбеды — портрет. Вот если бы сам Феликс…

— Вам смешно?

— Нет, нисколько. Просто кажется, что вам — страшно. Запугал-таки вас этот волхв Дорошка. Конечно, сны беспокойные, но ведь и время такое. А что до пыток, до казней — Робеспьера ведь тоже не роялисты казнили, а свои же товарищи по революции. Вам все это хорошо известно, вы опасаетесь подобного поворота событий, отсюда и кошмары.

— Странно только, что кошмары снятся всем нам — тем, кто входил в комиссию по оценке картин и видел этого актера, или кто он на самом деле есть.

— И всем — одинаковые?

— В чужую голову не влезешь, если ты не волхв Дорошка. Или не следователь московского уголовного сыска. Я ведь не собиралась вам ничего рассказывать, а вот — разболталась.

— Ничего, ничего. Ведь вы никого не оклеветали, даже не рассказали ни о ком, лишь снами поделились. И теперь вам будет легче.

— Вы думаете?

— Полагаю, — Арехин заметил, что товарищ Зет не отрицает, что сны для нее — тяжесть. Груз. — Хотя, возможно, и не сразу. Но этот Дорошка обещал давать спасительные советы. Давал?

— Еще нет. Не время, говорит. Разве что проверить потайной сейф, хотя в чем здесь польза для меня — не знаю.

— Ну, все-таки. Могли бы сделать выводы.

— Выводы-то я сделала, будьте покойны.

— А кто вместе с вами решал судьбу третьяковских картин? Какие оставить, а какие по музеям раздать, в запасники или вовсе с аукциона заграничным любителям русского искусства продать?

— Я как-то не помню…

— Полноте, вы только что уверяли, что запоминаете кучу чисел, а тут — несколько знакомых вам фамилий. Нет, не хотите, не называйте, я могу спросить у Луначарского, или попрошу Ильича, пусть распорядится. Но это придаст делу официальный ход.

— А сейчас…

— А сейчас это всего лишь проверка сигнала. Есть ли вообще повод подключать МУС, или нужны валериановые капли и только. Как вы сами понимаете, контролировать сны — дело бесперспективное.

Товарищ Зет думала быстро. Она достала из стола листок бумаги и написала шесть фамилий — с указанием адреса и должности — если таковая была.

— И последнее, Лия Баруховна. Смешная, бессмысленная просьба, но прошу ее выполнить. Увидите во сне волхва Дорошку или почувствуете его присутствие — скажите ему: есть в Московском уголовном сыске Арехин Александр Александрович. Так прямо и скажите. Да он и так знает, раз вас предупреждал о моем визите. Пусть Дорошка со мною повидается. Если приснится ему трудно — пусть наяву приходит. Не хочет в МУС, на шахматном турнире меня можно увидеть. В доме Пролетарской Мысли. Завтра, то есть сегодня с пятнадцати до двадцати одного часа. До девяти вечера, иначе.

— Попробую передать, — сказала товарищ Зет.