Хроники Арехина

6

В комнате было прохладнее, чем под открытым небом, и Арехины отдыхали от послеполуденной жары.

— Не скучаешь? — спросил Арехин-старший для порядка.

— Нет, не скучаю, — ответил Арехин-младший. — Здесь интересно. Мы с бароном на речку ходили. Ты ведь разрешил.

— Я разрешил, — согласился Арехин-старший. — Если Карл Иванович вам провожатого даст.

— Дали нам провожатого, деда Макария. Для присмотра.

— И как? — поинтересовался Арехин-старший.

— Присмотрели, что не присмотреть. Да ему присмотр и не нужен. Дед Макарий бодрый, ходит быстро, видит далеко, слышит хорошо. Он нас учил рыбу ловить, места показывал.

— Много наловили?

— Не очень. Дед Макарий говорит — пришел июнь, на рыбу плюнь. Разве на зорьке, когда прохладно, рыба просыпается и хочет есть. Вот тогда клёв. Мы с бароном думаем, а не пойти ли на зорьке.

— В любом случае, не завтра. Мы собираемся на ночную охоту.

— Мы?

— Нет, не я и ты, а я, принц, господин Конан-Дойль, еще несколько человек.

— Ладно. Мне больше рыбу ловить нравится. А охотится по-настоящему я никогда и не охотился. С луком разве, так и лук не настоящий.

— Подрастешь, будет тебе настоящий.

— Подрасту, — согласился Арехин-младший. Настоящий лук его не очень интересовал, но подрасти бы не помешало.

— Посмотри-ка, — Арехин-старший разложил на столе фотографии, полученные от принца. — Ничего не напоминает?

Арехин-младший внимательно осмотрел все двадцать карточек.

— Напоминает, — наконец ответил он. — Вот эта. Я её видел.

— Где? Когда?

— Мне мама книжку подарила. «Черная Курица» господина Погорельского. В ней есть карта подземной страны. Это — часть карты. Примерно четверть.

Арехин-старший не стал переспрашивать, точно ли такая карта и точно ли та книга. Знал — сын не ошибается. Спросил он другое:

— Как думаешь, где бы эту книгу посмотреть.

— Домой вернёмся, я тебе её дам.

— Хотелось бы раньше. Показать принцу. Послать, что ли, за ней.

— Дед Макарий рассказывал, что здесь школу открыли. Сейчас, летом, занятий нет, но учительница собирает детей и читает им книги. Вдруг у этой учительницы есть «Черная Курица», или она знает, у кого в Рамони она есть.

— Школа? Времени у нас довольно. Не сходить ли в школу — если ты не устал? Заодно и посмотрим, какова она, а то слух по всей губернии.

— Я не устал, — сказал Арехин-младший и посмотрел в окно. Фонтан едва журчал, но подоконник был высок, не очень-то посмотришь. А на стул влезать нехорошо.

— Отлично. Тогда идём.

Они вышли в коридор. Навстречу попался Георгий.

— Барон, мы тут в школу собрались, не хочешь с нами?

— Только дяде скажу, — ответил Георг.

— Мы внизу подождём, на скамейке, — сказал Арехин-младший.

Фонтан и в самом деле выглядел больным: струи, что давеча взлетали к небу, сейчас прижимались к земле. Напор не тот.

— Ты подружился с Георгом? — спросил Арехин-старший.

— Нас тут двое, он да я. У вас, взрослых, свои дела, — сказал Арехин-младший.

— Понятно, — протянул Арехин-старший.

Барон выбежал наружу, бодрый и радостный. Не один, вместе с мистером Конан-Дойлем.

— Я готов! И господин англичанин тоже, как знал, что мы идём в школу, захотел пройтись.

— Славно. Что дядя?

— Ружья чистит. Он их господину Конан-Дойлю показывал. Я хотел помочь, но дядя говорит, что сегодня они и так хороши, он только поверяет. А вот если доведётся стрелять, то и мне работа найдётся.

— А пока мы займемся мирными делами. Посмотрим здешнюю школу, — Арехин-старший поднялся со скамейки.

Вчетвером они дошли до ворот. Стражник сидел на табурете, прислонив бердыш к стенке будки.

— Как служба, Петрович? — спросил Арехин-старший.

Стражник смутился, вскочил, схватил оружие и только потом сказал:

— Стараемся, ваше высокоблагородие.

— Вижу, вижу. Измена не пройдёт. В какой стороне школа, открой секрет.

— Это ни разу не секрет, ваше высоко…

— Без чинов, пожалуйста.

— Не секрет, Александр Александрович. Вам по этой вот дорожке идти, идти, никуда не сворачивая. С полверсты, чуть меньше. И придёте. Белая такая, школа наша. Ни с чем не спутаешь.

Они пошли по дорожке, поначалу мощёной булыжником, но шагов через двести — просто утоптанной. Сиятельные владения кончились, а у земства до мощёных дорожек пока руки не дошли. Дойдут в следующем веке.

Лето дождями не баловало, и потому ветерок поднимал пыль, которая кружилась серыми смерчиками. Мелкие бесы.

Школу они увидели в положенное время. Действительно, белая. Здание по губернским меркам невелико, но для села приемлемо. В тени школы прямо на траве сидели дети, некоторые чуть старше барона и младшего Арехина, а некоторые и ровесники. Общим числом дюжина. Рядом, уже на стуле, сидела учительница и что-то читала вслух. Идиллическая картина. Дети смотрели на учительницу заворожено, никто не резвился, не шалил, казалось, даже не дышал.

— Здесь все ёще про Балду любят, — сказал Георг.

— Про какого Балду? — спросил Арехин-старший.

— Сказка Пушкина, про купца Остолопа и Балду. Учительница читает, а они — сами видите — ответил барон. — Интересно им.

— Ну и слух же у тебя, — сказал Арехин-старший.

Действительно, до читающей компании оставалось шагов сто, не меньше. Ветерок шевелил листья, порождая тихий, но вездесущий шепот, и потому расслышать голос учительницы казалось Арехину-старшему невозможным. Ну, почти невозможным. У детей слух острый, а он, увы, не ребёнок. Сорок три — возраст последней молодости. И первой старости.

— Я так, наугад, — ответил Тольц. — Что в Рамони читать могут, кроме Пушкина?

Они приближались неторопливо, стараясь не мешать, но сначала самые маленькие, потом те, кто постарше, и уже последней учительница нет нет, а и стали посматривать в их сторону: кто, мол, такие, откуда взялись.

Они остановились шагах в двадцати. Барон угадал — это и в самом деле была сказка о купце и Балде, и когда она подошла к закономерному финалу, дети засмеялись, но вразнобой. Постарше хохотали вовсю, а младшие неуверенно хихикали, не сколько от смеха, сколько подражая старшим.

— А ты, Филя, чего ж не смеешься, — спросила учительница самого маленького слушателя.

— Мне купца жалко, — честно ответил Филя. — Куда он теперь, без ума, без языка? Кому он нужен?

— Да никому, — сказал мальчик постарше. — Пожил всласть, дай пожить другим.

— Точно, — поддержал второй. — Балда, он ложку мимо рта не пронесёт.

— Тише, ребята, тише, — уняла разгоревшееся было пламя спора учительница. — Вы подумайте, а завтра мы поговорим, прав ли Балда, наказавший купца, поступил ли он по-христиански, или нет. С родителями поговорите, посоветуйтесь. А пока бегайте, играйте.

Упрашивать ребят не пришлось. Только что сидели смирно — и словно вихрь пролетел над одуванчиком.

— Слушаю вас, господа — обратилась учительница к пришедшим.

— Я и мой британский друг, писатель Артур Конан-Дойль, сейчас гостим у Петра Александровича Ольденбургского. И нам посоветовали познакомиться с вашей школой.

— У господина Ланского слово не расходится с делом, очень приятно.

Арехин-старший не понял, причем здесь Ланской, но продолжил:

— И вот мы здесь.

— Что ж, школа перед вами — учительница описала правой рукой полукруг, показывая и здание, и площадку, и детей, бегающих на первый взгляд беспорядочно, а на второй — каждый по своей орбите.

— Много учеников?

— Много, особенно зимой. Летом только те, от кого в хозяйстве пользы мало.

— Можно посмотреть классы?

— Конечно, — учительница легко поднялась. — Дети, вы особенно не шалите, я всё вижу, а уж слышу и того больше. Вы своих детей на воздухе оставите, или…

— Мы здесь побудем, — быстро ответил Арёхин-младший.

— Ну, побудьте, побудьте, — согласилась учительница. — С ребятишками познакомьтесь, они не страшные.

— И мы не страшные, — сказал барон, и первым ринулся в деревенский Мальмстрем. За ним и Арехин-младший.

— Новенькие, новенькие! Вам водить!

Игра была простая — салочки. И играли деревенские просто: есть они, а есть городские барчуки. Барчуков обижать, конечно, нельзя, учительница заругает, но немножко — можно. И потому салили постоянно барчуков, чтобы водить им — не переводить. Пусть побегают, им полезно.

Они и бегали. Арехин-младший бегунком был неважным, с непривычки даже упал раза три-четыре, спотыкаясь о подставленные ноги, и сумел засалить одного лишь барона, который замешкался, глядя в глубину неба. Барон тут же очнулся и бросился в погоню за самыми шустрыми деревенскими. Догонял легко, но не торопился салить. Догонит — отпустит, потом опять догонит, давая понять преследуемому, что тот в полной его власти. Подставлять ноги ему перестали сразу после того, как он наступил на пару-тройку таких ног, и наступил крепко. А случалось столкнуться, то он всегда оставался на ногах, в отличие от вставшего на пути. Сокол среди цыплят. Наконец, он сжалился, засалил измотанную жертву, и вернулся к Арехину-младшему.

— Народ уважает превосходство, — сказал Тольц.

— Это я заметил, — Арехин-младший отряхнул одежду от пыли, листьев и травы. — Таблицей умножения их не проймёшь.

— Ты здорово бегаешь, — признал, отдышавшись, засаленый пацаненок барону. — Лучше меня. Мы-то думали, что все городские вроде него, — и он кивнул на Арехина-младшего.

— У меня своё умение, — сказал Арехин.

— Какое же? Читать, писать, спасибу-пожалста говорить?

— Я могу слышать тех, кто там, — Арехин показал на землю.

— Червяков, что ли? — усмешливо спросил пацан.

— Тебе ещё рано знать. А то приходи на кладбище этой ночью, может и ты услышишь.

— Не пугай, не пугай, не боимся.

— А зря, — сказал Арехин-младший. — Там тебя девочка ждёт. Приходи, говорит, Миша, мне скучно. Вместе веселей. А то я сама к тебе приду. Постучу в окошко, ты пусти только.

Пацан побледнел.

— Ты… Ты чего… Ты ей скажи, пусть успокоится. Скажешь? — он заглядывал в лицо Арехину, сразу став на вершок ниже ростом.

Арехин молчал и смотрел не на пацана, а сквозь него.

— Хочешь, на колени стану?

— Я ничего не хочу. А она… Приходи не ночью, а днем, в воскресенье. Вдруг и успокоится.

— Я приду! Я точно приду, так и передай!

Веселье разладилось. Деревенские сторонились и Арехина и барона.

— Однако вы, Арехин, нагнали страху на туземцев. Как вам удалось?

— Дело нехитрое. У каждого сельского мальчика или девочки найдутся умершие братик или сестра. Не родные, так двоюродные. И стуки ночные в избе всегда есть, то кошка, то крыса, то дом рассыхается.

— А имя? Миша?

— Это ещё проще, ему кричали — «наддай, Мишка, наддай!».

— Действительно, просто. А вот если бы он спросил, как имя той девочки…

Арехин посмотрел на Тольца.

— Не спросил бы. Никто не хочет этого знать. Взрослые — другое дело, но мы-то не взрослые.

Деревенские тем временем оттаяли. Врожденная живость характера взяла верх, да и вообще — всё ведь кончилось хорошо, разве нет? Они сели в кружок, и другой мальчик, не Миша (Миша по-прежнему дрожал), стал рассказывать истории про Лысый кордон: о говорящем медведе, что из кустов плачем и причитаниями заманивал сердобольных путников, а потом разрывал их на части и выедал сердце, печень и мозги. Рамонцы-то про медведя знали и в кусты не шли, хоть обрыдайся, а париновцы и берёзовцы, бывало, плошали.

Или дядя Матвей, что на хуторе — рыл погреб, и вдруг слышит стук, да громкий такой, словно в бочку пустую колотят, бух, бух! А хутор, понятно, наособицу стоит, рядом никого. Он быстро землю в яму назад побросал, а теперь вот никак покупателя на хозяйство не найдёт. Кто ж купит, когда соседство такое!

Или Ванька Кретинин, тот, что позапрошлой зимой ни с того, ни с сего повесился в сарае. Ну, повесился и повесился, на кладбище его хоронить нельзя, а за кладбищем отец не захотел, и похоронил в лесу, как раз на границе двух кордонов, Зверинца и Лысого. Через неделю пришли, а могила разрыта. Домовина разбита. Подумали — собаки одичавшие. Или волки. Или медведь-шатун, дело-то в феврале было. Только с той поры и отец его умер, и мать умерла, и брат Семен умер. Осталась одна сестра, Мария, она подхватилась, всё продала и уехала в город. Говорят, лавку держит, плохонькую, но зато живая.

Или…

Но тут из школы вышли учительница, Арехин-старший и англичанин. Арехин-старший держал в руках книгу, обернутую газетой.

— Дети, дети, попрощаемся с нашими гостями! — сказала учительница.

Дети дружно, как один, сказали: «До свидания!», и на этом встреча завершилась. Арехин-старший и англичанин шли впереди, Арехин-младший и барон — шагах в десяти за ними. Взрослые спешили, неосознанно, чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы разрыв отцов и детей увеличивался. Да дети и не торопились. Солнце миновало зенит, повеяло свежестью, и торопиться в свитские номера не хотелось. У барона дядя хотя бы ружья чистит, а Арехина после обеда ждал сон. Положим, спать он не спал, но полежать на диване с часок было необходимо: отец считал, что дневной отдых наполняет энергией на весь остаток дня.