Хроники Арехина

4

Мнимый покойник жил в собственном доме в переулке товарища Свердлова. Несмотря на скромное название, переулок стоил иной улицы — был тенист, широк, мощён булыжником, а дома по обе стороны из-за высоких каменных заборов смотрелись дорого, если не сказать роскошно, у ворот часто стояли вазоны с цветами. Недаром при царе переулок именовался Душистым бульваром, ароматы тех времен сохранились и доднесь.

— Кто же живет в этих палатах? — спросил Арехин.

— Уважаемые люди, — лаконично ответил Аслюкаев.

Дом мнимого покойника ничем не выделялся среди прочих: построенный в том стиле, которые провинциальные архитекторы южных губерний называет «мавританским», увитый плющом, он и горя не знал, даром что хозяин пребывал в неясном положении.

Арехин и Аслюкаев покинули автомобиль и подошли к калитке.

Стучать Арехин доверил Аслюкаеву, и тот доверие оправдал: стучал не тихо, не громко, а как полагается представителю власти, пришедшей не к преступнику, а к обывателю, живущему на улице уважаемых людей.

— Кто там? — спросил женский голос, не приотворив калитки.

— Милиция.

— Хозяина нет.

— Мы знаем, потому и пришли. К хозяйке.

Окошечко в калитке приоткрылось — на самую малость. Вид Аслюкаева произвел впечатление, и, после звона цепи и стука железа о железо, открылась калитка.

— Сторожко живут, а иначе и нельзя, при таком-то богатстве — в четверть голоса сказал Аслюкаев.

Во дворе встретила их женщина неопределенных лет, может сорока пяти, а может и шестидесяти, на Кавказе свой возраст. С головы до ног — в чёрном.

Она провела их в беседку, увитую виноградом.

— Хозяйка сейчас выйдет, — сказала и удалилась в дом.

— У нас не принято, чтобы приглашали в дом мужчину, если мужа нет, — пояснил Аслюкаев.

— Ничего, здесь тоже неплохо, — ответил Арехин, не кривя душой. Неплохо, ещё как неплохо! Зелень растений, свежий ветерок, и над всей этой красотой голубое небо и ослепительное солнце, от которого спасает крыша беседки. Если бы он любил день, то лучшего и выдумать нельзя.

Но он любил сумерки.

Женщина вернулась, но не с хозяйкой, а с подносом, на котором было блюдом нарезанного мяса, тарелка зелени, две бутылки бутылка и пара стаканов. Поставила на стол

— Кушайте, пожалуйста.

Арехин возражать не стал, а посмотрел на Аслюкаева.

— Отказываться от угощения можно только в доме заведомого врага, — сказал тот.

— А незаведомого?

— Если откажешься, тот узнает, что ты его подозреваешь. Вы его подозреваете, — поправился он. — А это может его спугнуть, верно?

Арехин ничего не ответил. Просто сидел и ждал. А старший милиционер Рустам Аслюкаев, приняв молчание за полное одобрение, ел. За двоих и даже за троих.

Ждать Арехину пришлось недолго: через минуту в беседку вошла другая женщина. Тут уж возраст определён точно: Лачанова Евдокия Пименовна, одна тысяча девятьсот третьего года рождения.

— Прошу прощение, я приводила себя в порядок.

— Это вам удалось, — сказал Арехин.

И в самом деле, несостоявшаяся вдова была куда как хороша — и лицо, и одежда, и, верно, всё остальное удовлетворили бы самого взыскательного ценителя.

— Я вся в недоумении. Как глупая фарфоровая кукла. Вчера муж скоропостижно скончался, сегодня же внезапно воскрес. От таких переходов легко в уме повредиться. Потому я просто стараюсь ум отключить — как отключают освещение в грозу, чтобы молнию не накликать. И вот сижу я перед вами глупая-глупая, и жду, когда вернётся муж и все объяснится.

— Муж вернётся через несколько дней. Такое происшествие следует тщательно изучить. Расскажите, как всё произошло — помня, разумеется, что муж ваш жив и убиваться не нужно.

— Постараюсь. Пришёл он из магазина в двенадцать ровно, перекусил и прилёг на получасовой сон. Уснул сразу, такую выработал привычку. Он уже лет двадцать, задолго до меня, жил, вернее, живёт по книге какого-то итальянца, Корнаро, и надеялся, то есть надеется, прожить сто лет или больше. Потому у него всё по правилам. Вот я сказала — перекусить, а он всего-то и выпил свежее, снесённое утром куриное яйцо. И яйцо-то сам выбирает, у нас для этого три курицы.

— Только три?

— Это здесь, в городе. В станице у тёти большое хозяйство.

— Итак, он выпил собственноручно выбранное яйцо — так?

— Так.

— И лёг подремать.

— Верно. Обычно через полчаса он встает сам, за минуту до звонка будильника. А тут проспал. Я подошла, и вижу, что-то не так. Весь синий, глаза открыты, но не мигают, и сам не дышит. Бегом послали за доктором, он тут через два дома живет, очень опытный врач, Генрих Адольфович Гёсснер.

Пришёл почти сразу, посмотрел, послушал и развел руками — умер полчаса назад, ничего сделать нельзя.

— Совсем ничего?

— Это доктор сказал, как я могу не верить доктору? Позвали брата мужа, другой родни здесь у него нет, он приехал в Кисловодск с братом шесть лет назад.

— Откуда приехал?

— Из Санкт-Петербурга.

— А чем занимался в Санкт-Петербурге?

— Служил в ЧеКа. А в двадцать третьем году, когда объявили НЭП, занялся коммерцией. И очень удачно.

— Это никого не удивило — из ЧеКа в коммерсанты?

— Многие чекисты поступили так же. Не у всех, правда, дела идут хорошо. Наша свадьба была год назад.

— Значит, позвали брата мужа

— И моих родных — мать, отца, братьев, сестёр, тёток, дядю — родни у меня много. В тот же день и похоронили мужа. Это я спокойно говорю, потому что фарфоровая, меня этому приёму доктор Гёсснер научил. Чем, говорит, люминал пить, представь, что ты фарфоровая кукла. Вот, похоронили его…

— Простите, а куда такая спешка? Разве ваш муж мусульманин?

— Нет, он атеист, верит только в науку. Но в нашей семье принято хоронить быстро, долгие проводы — лишние слезы. Да и жара ведь, мусульмане мудро поступают. Нет, хоронили по-христиански, в гробу, одетым, даже с часами — он без них жить не мог, всё по часам делал, вот и решили положить их в гроб. Они-то, наверное, мужа и спасли.

— Каким же образом?

— Часы золотые, думаю, кладбищенские воры на них и польстились. Раскопали могилу, а муж-то не умер, оказывается, а просто впал в глубокий сон. А тут как раз проснулся — и побил этих воров. Он очень сильный, хотя и ест мало. Пудовыми гирями каждое утро упражняется. Утром, на рассвете, он пришёл домой. Только дверь была на запоре. Начал стучать. Я в окно выглянула, сначала не поняла. А когда поняла — фарфоровой стала. Марьяна, прислуга наша, позвонила в милицию — у нас есть телефонный аппарат. И пока милиционеры не пришли, я была совсем-совсем фарфоровой. Ни рук, ни ног не чувствовала. Мужа милиция забрала, тут я немножко отошла. Поехала в милицию, там говорят, не мёртвый муж, а очень даже живой, на кладбище воров чуть не до смерти побил, но что беспокоиться не нужно, биты они не до смерти, а в пропорцию, и вообще по ворам этим давно тюрьма сохнет. А мужа в больницу отправили Я в больницу, ленинскую, но меня не пускают, говорят, на обследовании муж, вечером приходите.

— Не приходите.

— Почему?

— Обследования не закончены. Не стоит волновать ни его, ни себя. Хотите, записку напишите, передадут.

— А еда? Он же обычную еду не ест.

— Доктора лучше знают, что ему полезно, а что нет.

Тут она заметила, что Арехин ничего не ест.

— Вы кушайте, кушайте, всё вкусное. В Москве такой зелени не найдете. Да и мясо из тётушкиного хозяйства, лучше не бывает.

— Благодарю, но я во время работы не закусываю. Не фарфоровый, а гуттаперчевый. Боюсь потерять гибкость. Вы, кстати, учитесь, не так ли?

— Уже не так. На днях завершила курс обучения в Ставропольской школе экономики. Заочно, конечно.

— Поздравляю, — Арехин закрыл папку.

— На мужа заведено дело? — без особого волнения (фарфоровая же) спросила гражданка Лачанова.

— Это вы о надписи? Какая папка была, ту и дали.

Разумеется, ни на вашего мужа, ни на кого иного дело не заведено. Пребывание живым не есть преступление. Просто производится проверка обстоятельств, способствующих порождению вредных слухов религиозного характера. Ну, вы понимаете — воскрешение Лазаря и тому подобное. Это не нужно ни властям, ни вам.

— Да уж… Супруг с того света — просто водевиль какой-то.

— Вот именно. Что ж, на этом позвольте проститься. Возможно, нам ещё придется встретиться, а возможно — нет.

Разговор длился недолго, но Аслюкаев успел и мясо съесть, и зелень. Глиняные сосуды с вином он хотел было взять с собой, но Арехин покачал головой:

— Уверен, никто не обидится, если милиционер сохранит трезвую голову в течение служебного времени.

— А после? Выпили бы вечером, — сказала вдова.

Аслюкаев с надеждой посмотрел на начальника.

— Вечером — другое дело, — пришлось согласиться Арехину. Он-то вернётся в Париж, а Аслюкаеву тут ещё жить да жить.

Они вернулись к Барановичу. Пилот не скучал: подняв капот автомобиля, он самозабвенно что-то подкручивал да подмасливал.

— Автомобиль исправен? — строго спросил Арехин.

— Автомобиль в полном порядке. Это я для профилактики… Двигатель любит, когда за ним ухаживают.

— Что ж, продолжайте ухаживать, а мы с товарищем старшим милиционером пройдём к доктору Гёсснеру.

— Да я мигом домчу, садитесь, — сказал Баранович, но Арехин объяснил:

— Нужно проверить, сколько времени ушло на то, чтобы позвать доктора. Да, милиционер, вы бутылки-то оставьте в машине, а то ходите с раздутыми карманами, словно хомяк какой.

— Разве у хомяков есть карманы? — невинно спросил Аслюкаев, но бутылки положил под сидение.