Хроники Арехина

2

За столом их было шестеро: сам Михаил Николаевич, за хозяйку — Джолли Рэд, ее комтоварищ Свен Финнеган, камрад Розенвальд, и Арехин с Капелицей. Михаила Николаевича командармом звали то ли по привычке, то ли из конспирации. Он, действительно, командовал армиями, но уже два месяца как возглавлял Кавказский фронт, а сейчас его прочили на фронт Западный, и потому поездка Михаила Николаевича на Урал носила характер странный, непонятный, отчасти загадочный. Отвлекающий маневр, быть может? Или остались у командарма незавершенные дела? Или дела тайные?

Пусть враги наши ломают голову. А мы же не враги, мы друзья, а с ирландскими товарищами союзники. Нет более прочных союзов, нежели те, которые рождаются между путниками за дружеской трапезой. Не то, чтобы они, союзы, были особенно прочны, просто другие еще ненадежнее.

Посуда была под стать присутствующим — хорошая, но разномастная. Серебряные вилки, ложки, ножи, но вилки рыбные, а ножи закусочные. Ложки столовые, но лежали для красоты — ни борща, ни супа. Впрочем, жаловаться не приходилось: стол был сытным, а по нынешним временам так и роскошным.

Ели не торопясь, как в былые времена, когда трапеза растягивалась и на час, и на два. И говорили негромко, без ора, и собеседника слушали, и даже пили не водку, а вино, правда из рюмок, больших, железнодорожных.

Командарм внимательно слушал, а еще вернее — думал о своем, лишь изредка вставляя в разговор несколько дельных слов. Джолли Рэд, напротив, выглядела оживленной и стремилась каждого сделать участником беседы. Ей отвечали — сначала больше из вежливости, но постепенно разговор разогрелся, миновав точку плавления, и далее лился самотеком, как горный ручей. Или как эшелон, который шел пусть и не очень быстро, верст двадцать за час, но почти безостановочно: ныне поездов мало, потому — просторно.

Говорили, естественно, на языке присутствующей дамы. Так считалось. Джолли Рэд была ирландкой, но ирландского никто, за исключением, разумеется, Финнегана, не знал, потому в ход пошел английский. Странно, конечно, когда друзья говорят на языке врага, но жизнь щедра на парадоксы.

В роли стюарда выступал все тот же ординарец, которого командарм звал просто — Тимка. Стюардом Тимка был плохоньким, вина не наливал, блюда не переменял, всей службы — принести полные судки и отнести пустые, на эшелонную кухню, верно. Какой есть. Раз господам конец пришел, то и слугам, стало быть, тоже. Каково ему, Тимке то есть, слушать иноземные разговоры и подносить вкусную еду на четвертом году революции? Правда, лицо у Тимки сытое, лоснящееся. А все-таки возьмет да и напишет донос о контрреволюционном заговоре, расхлебывай потом. Вели переговоры с иностранцами на иностранном языке, ясно — контра. Вот столовые ложки и пригодятся — расхлебывать.

Правда, знай Тимка язык, то понял бы, что о политике, о мировой революции говорили совсем немного. Стараниями Джолли Рэд перешли на революцию в науке, а затем от науки настоящего к науке будущего. Когда человек станет бессмертным — через год, пять лет, двадцать пять? Будет ли бессмертие привилегией каждого, или его будут даровать лишь наиболее преданным революционерам, так сказать, вождям главного калибра? А революционерам второго и третьего калибра дадут по сто или пятьдесят дополнительных лет — только пусть это будут годы молодости, иначе получится слишком жестоко. Научатся ли люди летать одним усилием мысли? Захотеть — и воспарить к облакам, и оттуда, сверху, подобно орлу, наблюдать за жизнью обыкновенных, нереволюционных обывателей, карать… и миловать, — улыбнулась мисс Рэд.

— А еще лучше Прожектор Смерти, — подхватил товарищ Финнеган. — Газы уже есть, это замечательно, но газы штука капризная, зависят от погоды, да и много их нужно, газов. Прожектор Смерти позволит выкосить целые графства, освободив их от врагов революции.

Камрад Розенвальд предположил, что и вечная молодость, и полеты наяву, и Прожектор Смерти уже были доступны человечеству — не всему, понятно, а расе Великих Древних, но после вавилонского столпотворения вместе с чистотой расы были утрачены и сокровенные знания. Хотя как знать, вдруг где-нибудь в Гималаях, в Гренландии или даже в Антарктиде остались потаенные города Древней расы? Россия с ее громадными северными территориями хранит немало тайн, и недаром Георгий Седов так стремился к Земле У Полюса. Вавилон разъединил пролетариат всех стран. Теперь пришло время объединения истинно полноценных людей, после которого и откроется то, что покуда спрятано во тьме полярной ночи… Россия обживет берега Ледовитого океана, русские положат начало новой полярной расе, которая даст свободу мировому пролетариату и сметет с лица планеты рассадник зла, интернационал плутократов, уповающих на силу золота. Говорил Розенвальд не очень хорошо, его английский был ужасен, но энтузиазм и вдохновение камрада восполняли недостаток знания языка и ораторского мастерства.

Железнодорожная колея пошла по дуге, подставив бок поезда солнцу. Его закатные лучи, пройдя через оконные щиты, алыми полосами легли на лица Джолли Рэд, командарма и камрада Розенвальда, сидевших лицом к свету. Будто пометили. Солнышко-то на закате алое. А вот вино, Божоле-Вилаж, под алыми лучами посветлело. Обращение вина в воду. Там и вина-то осталось на донышке рюмок.

Путь эшелона опять изменился, да и солнце скрылось, и вместо полумрака в салоне объявился мрак уже настоящий.

Командарм и здесь сделал толковое замечание. Тимка зажег керосиновую лампу, восьмилинейный немецкий «Бат». Сразу стало уютнее. Михаил Николаевич подал знак. Кому знак, кому приказ, и ординарец достал из буфета угловатую бутылку «Амаретто Паганини», откупорил и поставил на место пустой бутылки «божоле», которую спрятал в буфет. Ему бы поучиться, и будет стюардом хоть куда. Первым коммунистическим стюардом, кельнером, половым, официантом. Будут ли после мировой революции стюарды? А рестораны? А ликеры «Амаретто Паганини»?

Миндальный запах поплыл по салон-вагону, перебивая запах керосина и мокрой угольной пыли.

— Вы нас балуете! — Джолли Рэд даже зажмурилась.

Командарму ничего не оставалось, как разлить ликер по рюмкам — все тем же, водочным.

Ординарец Тимка, выполняя негласный приказ, достал из буфета коробку конфет, швейцарских, шоколадных, сорвал ленточку-пломбу, раскрыл и поставил на середину стола. Берите, кто сколько хочет.

Но никто не торопился. И ликер, и конфеты предвещали окончание вечера, возвращение в скуку, в тесноту купе. Еще один ушедший день. Куда торопиться, в завтра? Все там будем. Может быть.

— После покушения на Ленина, — рассказывал Михаил Николаевич, — в разные страны были посланы люди — закупить для вождя продуктов лучшего качества, чтобы Ленин скорее поправился и приступил к работе. Оставили средства нашим контрагентам, эсдекам Швеции, Швейцарии, других стран. А те затянули — война, другое, третье… А как кончилась война, не наша, а империалистическая, стали со всех концов и слать то, что сочли нужным. Понятно, Ленин давно выздоровел и без этих продуктов. Что ж теперь делать, не выбрасывать же… Ничего, урок стоит затраченных средств.

— Какой урок? — задал положенный вопрос камрад Розенвальд.

— Нельзя оставлять зарубежных эсдеков без присмотра. Любое дело провалят. Третий, коммунистический интернационал наведет порядок. Кого можно, перекует в большевиков.

— А кого нельзя — все равно молотом, молотом, — засмеялась Джолли Рэд.

— Не одним «молотом-молотом», а и серпом, — нашелся командарм, но шутку не оценили. Наверное, на английском языке она не была смешной. Но Михаил Николаевич не растерялся, а поднял рюмку:

— Товарищи! Да здравствует третий интернационал!

Получился самый настоящий революционный тост. Уклониться нельзя, и Арехин мелкими глотками стал пить «Амаретто». Хорошо хоть, рюмка наполнена наполовину.

А Капелице ликер понравился, улыбается, голову на бок склонил, потянулся за конфетой, но отдернул руку, предоставив право первой конфеты товарищу Джолли Рэд Та выбрала, развернула, откусила маленьким ртом (если честно, не таким уж маленьким) маленький кусочек (если честно — полконфеты) и только потом выпила ликер. Что ж, может, так в Ирландии принято.

Выпила, и замерла, прислушиваясь к себе. Секунда, другая, третья. Понравилось? Или наоборот?

Внезапно Джолли Рэд наклонилась, а затем и вовсе легла грудью на стол, лицом в тарелку.

— Не умеет пить молодежь, — попытался исправить положение товарищ Финнеган.

Арехин вскочил, быстро обошел стол и, зайдя сзади, обхватил девушку, резко надавив на диафрагму. Вдруг подавилась, конфета не в то горло пошла?

Не помогло.

Тогда он вытащил Джолли Рэд из-за стола, уложил на пол, оглянулся. На диване — подушка-думка. Арехин сунул ее девушке под спину.

Товарищ Финнеган, сидевший рядом, посмотрел на Арехина и открыл было рот:

— Я не понимаю, что…

— Не дышит, — бросил Арехин, и начал делать искусственное дыхание. Метод Сильвестра в санитарном отряде знали все, тем более знал его и Арехин. Выучился за годы войны.

Он работал, остальные смотрели. Три минуты. Пять. Десять. Зрачки девушки оставались широкими, сердце не билось, дыхание не восстанавливалось.

Он поднялся, выпрямился.

Командарм переводил взгляд с лежавшей на полу Джолли Рэд на Арехина.

Арехин сказал то, что должен был сказать:

— Она умерла.

Командарм медленно кивнул.

Розенвальд дернул головой:

— Врача! Нужно позвать врача!

Командарм посмотрел на Арехина, потом сказал:

— Лекпома я позвать могу, но он не бог, мертвых не воскрешает.

— Она мертва?

— Вы же слышали.

— Но как? Почему? Она ведь… Мы все… — с английского Розенвальд перешел на русский, и это явно встревожило товарища Финнегана.

— Говорите по-английски, — приказал командарм.

— Я хочу сказать, что она — ведь мы же видели — она ведь была жива…

— Вне всякого сомнения, — согласился командарм.

— Как же случилось, что она умерла?

Командарм не ответил. Вновь посмотрел на Арехина. Но откликнулся Капелица.

— Запах горького миндаля. Она отравилась.

— Отравилась? — Финнеган не поверил.

— Цианид. Синильная кислота или цианистый калий.

— Но откуда? — Финнеган посмотрел на бутылку с ликером и побледнел. — Мы все сейчас… мы умрем?

— Нет, вряд ли. Если сразу не умерли, значит, будем жить, — сказал Капелица.

— Но мы пили ликер, — возразил Розенвальд. — Как… Как она…

— А почему именно ликер? — быстро спросил командарм, — откуда такая уверенность, что отрава в ликере?

— Так запах же, горьким миндалем пахнет именно ликер!

Командарм взял квадратную бутылку, понюхал, наполнил доверху рюмку, опять понюхал.

— Значит, за моим столом наливают отравленное вино? — и он сначала пригубил, а потом и допил до конца. — Если с одной рюмки не отравился, то уж с двух-то наверное должен, — и он сел.

Теперь все смотрели на командарма. Двойная доза — чего? Ликера или яда?

Умно. По крайней мере, перестали вслушиваться в себя, ожидая каждую минуту собственную смерть. Нет, смерть чужую ждать много спокойнее.

Арехин вернулся на место.

— Пожалуй, самое время вызвать лекпома.

— Вы считаете?

— Да. Он должен засвидетельствовать смерть товарища Джолли Рэд.

— Отравление Джолли Рэд, — поправил Розенвальд.

— Нет. Внезапную смерть от сердечного приступа.