Хроники Арехина

3

— Вам нужен официальный статус, — Николай Николаевич открыл большой несгораемый шкаф и вытащил крохотную книжицу зелёного цвета, которая оказалась не книжицей, а удостоверением. Оно, как и следовало из названия, удостоверяло: Арехин Александр Александрович является агентом особых поручений высшего разряда по Северо-Кавказскому округу с правом ношения и применения любого огнестрельного и холодного оружия. И маленькая фотография личности Арехина. Свежая, этого года. Снятая, верно, в Бадене. Действительно до тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Сейчас звания и должности тасуются постоянно, потому никто толком не знает, кто есть кто. Считайте, что вы по старорежимному — столичный ревизор в чине подполковника.

— Можно и ревизором побыть, — согласился Арехин.

— Но вы в штатском, а здесь хоть и Северный, но Кавказ. Здесь мундир ценят и чтут. Потому с вами будет человек в мундире. Да вы его знаете, он вас сюда сопровождал. Старший милиционер Аслюкаев. Комсомолец. Надёжный. Местный. Он полностью в вашем распоряжении.

— С лошадьми?

— Если будет нужно, то и с лошадьми, но, по распоряжению товарища Дзержинского, вам предоставлен его автомобиль и шофер-телохранитель Казимир Баранович.

Арехин опять промолчал.

— Вот деньги на оперативные расходы. — Николай Николаевич достал из несгораемого шкафа конверт средней толщины. — Отчетность не требуется.

Наконец, оружие. Могу предложить парабеллум, маузер, браунинг.

— Что, всё так серьёзно, и без оружия ходить нельзя?

— Нет, я просто предложил. Кисловодск — город спокойный.

— Я доволен тем, что имею. Будет нужда в тяжелой артиллерии, непременно обращусь.

— Ну, и ладно, — покладисто сказал Николай Николаевич. — Телефонировать можете мне, — он дал карточку с коротеньким номером. — При необходимости я соединю вас с Феликсом Эдмундовичем.

Он не стал уточнять, кто, собственно, будет определять, есть необходимость, нет ли. Просто примите к сведению.

— И, наконец, главное — Николай Николаевич протянул Арехину папочку, на которой красным карандашом было выведено «Дело номер 0625» — Следователь без папки, как наган без патронов.

Арехин взял папку. Тоненькая, внутри несколько листов. Но вверху — лиловый штамп «Спецотдел ОГПУ», что в определенных условиях действеннее парабеллума.

Он вышёл из секретной дачи, нагруженный бумагами, помощниками и автомобилем «ситроен» — словно шахматист-подмастерье, вызубривший «Великую Книгу Дебютов» и почувствовавший за собой всю королевскую конницу и всю королевскую рать.

Пойдёт игра, и ходу на двадцатом подмастерье почувствует, что и конница, и рать куда-то делись. То ли разбежались, то ли нарочно отстали. Как шотландцы Карла Первого. Или конвой его императорского величества Николая Второго. Вместе с генералами штаба. Но он, Александр Арехин, уже давно не подмастерье. И вряд ли станет Карлом Первым или Николаем Вторым. Не очень-то и хочется. Но царский урок усвоил: на шотландцев надейся, а сам не плошай.

К Арехину быстрым шагом ревностного подчиненного подошёл давешний провожатый:

— Старший милиционер Рустам Аслюкаев в ваше распоряжение прибыл!

— Вижу, — Арехин оглядел его внимательно. Внимательно он оглядел его и раньше, ещё у храма воздуха, но тогда Аслюкаев был величиной неизвестной, а теперь — подчинённый. А подчинённому следует показать, что начальство его ценит. Или, во всяком случае, оценивает. Вот и он смотрел оценивающе.

Аслюкаев выглядел так, как его охарактеризовал Николай Николаевич: комсомолец, надёжный и местный. Но комсомолец из поздних, двадцатипятилетних.

— Почему не партийный? — строго спросил Арехин.

— Осенью обещали дать рекомендацию, — скромно, но с достоинством ответил Аслюкаев.

— Почему не женат?

— Осенью, когда вступлю в партию, — и, чувствуя, что нездешний человек не понимает, добавил: — За партийного жену отдадут даром, без калыма. Логично, да?

— Мудро, — похвалил Арехин, и тут же сменил тему:

— Где лошади?

Действительно, коновязь была свободной.

— Лошадей в конюшню увели. Отдохнут немного, и в патруль.

Постовой поспешил распахнуть ворота, и во двор, тихо урча мотором, въехал автомобиль цвета глубокого неба.

— Вот и Баранович, — сказал старший милиционер.

Шофер лихо соскочил на землю — молодой, едва ли за двадцать, что ж не скакать.

— Казимир Баранович прибыл в распоряжение начальника особой следственно-розыскной группы — лихо, не без молодцеватости доложил он, приставив два пальца к кожаному шлёму.

— Вольно, пилот, — сказал Арехин. — Называть меня так длинно — только время тратить. Что порой чревато.

— Как же к вам обращаться, товарищ начальник особой следственно-розыскной группы? — поинтересовался и старший милиционер.

— Шеф, что означает — начальник. Или командор, сиречь — подполковник прежних времен.

— Шеф! — выбрал пилот.

— Командор — мгновение спустя сказал старший милиционер. — Командор повнушительнее будет. И с поваром не спутают.

— Пусть только попробуют спутать! — Баранович хлопнул по кобуре маузера.

Подчинённые явно испытывали границы дозволенного.

— Разговорчики! — сказал Арехин негромко. — Обращаться будете — товарищ командор, в боевой обстановке — шеф. Пилот, сколько бензина на борту?

— Полный бак, товарищ командир.

— Аслюкаев! Ваше место рядом с пилотом. Обеспечиваете беспрепятственный проезд. Я сяду сзади. Курс — клиника Ленина. Приказ ясен?

— Так точно, — ответили милиционер и пилот, и поспешили в автомобиль.

Арехин же прежде обошёл его пару раз. Приглядеться. Примериться.

Ситроен, тип «А». На вид отлично сохранился. Нет пулевых отметин, ни явных, ни скрытых. Хорошо бы и дальше не было. Затем он встал на подножку, открыл дверцу.

Сидение если и было пыльным, то едва-едва. Он пригнулся, стараясь не задеть тент, сел, устроился поудобнее. На мгновение показалось, будто он в Париже, и таксомотор повезёт его ну хотя бы на набережную Сены. Нет, ерунда. Тут гораздо приятнее, нежели в Париже, и он знал дюжину парижан, которые с удовольствием переместились бы на лето сюда, попить кизлярки и нарзана, посмотреть на горы, просто отключиться от каждодневной гонки в беличьем колесе.

— Разрешите начать движение? — спросил Баранович.

— Разрешаю, — сказал Арехин тоном бывалого солдафона, которого хлебом не корми — дай помуштровать подчинённых.

Выехав за ворота, Баранович дал волю автомобилю: он ехал по принципу «кто не спрятался — я не виноват». Обыватели, впрочем, не обижались, напротив, приветствовали автомобиль, словно он был вишенкой на торте.

— По городу ехать не быстрее пятнадцати километров в час! — громко, чтобы перебить мотор, приказал Арехин.

— Слушаюсь, товарищ командир, — и пилот сбавил ход втрое.

И на этой скорости добрались они до клиники имени Ленина менее, чем в четверть часа.

Баранович посигналил, и ворота распахнулись.

Они въехали во двор.

Их ждали: представительный доктор и две сестры милосердия. Слишком много для обыкновенного визита.

— Вы приехали? Наконец-то, наконец-то, — торопливо говорил доктор, всем видом показывая, как он устал ждать.

— А чем больной вас беспокоит? — спросил Арехин.

— В том-то и дело, что он не больной. На нём воду возить можно, нарзан. Большими бочками. Рвётся домой. Пустите, говорит, меня дело ждёт, некогда мне прохлаждаться. Нас настоятельно попросили держать его до вашего приезда, и мы, конечно, не против, но вдруг он буянить станет? У нас заведение гражданское, мы силу применять не имеем права, да и нет у нас силы. А больные здесь люди заслуженные, с надорванными сердцами, им покой требуется, тишина, уют. Так что забирайте вашего э-э-э… Лачанова по возможности быстрее.

— Забрать нетрудно, но… Простите, как вас зовут?

— Борис Леонидович Берг. Главный врач этого учреждения.

— Борис Леонидович, каково состояние гражданина Лачанова?

— Могу вас уверить, что он здоров. Прекрасное сердце, чистые легкие, острое зрение… Наблюдается, правда, избыточная активность моторных рефлексов, но, вероятно, это следствие перевозбуждения. Я считаю, что можно ограничиться применением бромистого кали.

— Вы лично осматривали Лачанова?

— Разумеется! Я и моя ассистентка, Вероника Петровна, молодой, но способный врач.

— Чудесно. Вы можете предоставить письменное заключение о состоянии Лачанова?

— Да, его переписывает набело Вероника. Мой почерк, знаете ли…

— Как долго она будет переписывать?

— Совсем недолго. Анюта, пойди, посмотри, готово ли.

— Мы сходим вместе — сказал Арехин. — Нет, вы не беспокойтесь. У меня с Вероникой Петровной разговор конфиденциальный.

— Но я должен…

— Вы должны всемерно содействовать следствию. Проводите пока нашего сотрудника к гражданину Лачанову, — и, не дожидаясь ответа, Арехин пошёл за безмолвной Анютой.

Больничные палаты никогда не могли равняться с палатами княжескими, ещё менее соперничество это касалось делопроизводства. За шатким столом сидела девушка и скверным пером на скверной бумаге ужасными чернилами писала «Медицинское заключение о состоянии гражданина Лачанова Антона Сергеевича, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года рождения».

— А, так это вы тот самый знаменитый сыщик-гроссмейстер, которого по нашу душу прислал Дзержинский? — не отрываясь от бумаги, спросила девушка Арехина.

— Ваша душа ведомство, которое я сейчас представляю, не интересует.

— А что интересует ваше ведомство?

— Состояние, в котором пребывает Антон Лачанов.

Девушка дописала строку, поставила точку, и только затем взглянула на Арехина.

— Состояние Лачанова можно считать образцовым. Совершенно здоровых людей нет, особенно после пятидесяти, но в данном случае я готова сделать исключение: он в прекрасной форме, хоть в цирке выступай.

— Но ведь он считается умершим.

— Кем считается? У нас нет никаких оснований полагать, будто он умирал.

— Разве его не похоронили?

— Кого у нас только не хоронят. Вы у тех, кто хоронили, и поспрашивайте.

— Непременно спрошу. Но ведь свидетельство о смерти выдал врач.

— Каких только свидетельств не напишет врач, если к нему найти подход.

— Вы обвиняете врача?

— Нет, что вы. Обвинять не по моей части. Просто Ивану Петровичу девяносто один год, и разум его временами отделяется от тела и странствует по полям его юности. А временами возвращается. Вот в какую фазу его застанет больной ли, проситель или ещё кто-то, и зависит исход.

— И ему в подобном состоянии разрешают практиковать?

— Кто ж запретит, если он лечил весь Кисловодск от дедушек до внуков. Да и собственный внук его большой человек во власти. Пусть по местным меркам, но большой.

— Вы так смело это говорите…

— Это не смелость, это печаль. Что делает с нами время.

— Не рано ли вам бояться времени?

— По отношению ко времени определения рано или поздно теряют смысл, — девушка убедилась, что чернила на бумаге высохли и протянула листок Арехину.

Тот пробежался по тексту. Лачанов Антон Сергеевич, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года рождения, рост сто семьдесят пять сантиметров, вес семьдесят два килограмма, пульс в покое шестьдесят шесть, давление сто двадцать пять и семьдесят миллиметров ртутного столба…

Арехин отправил лист в могущественную папку «Дело номер 0625».

— А теперь я бы хотел взглянуть на совершенно здорового человека.

— Пройдемте, здесь недалеко: спецфлигель «А».

— И здесь «спец»?

— На случай карантина. И прочие случаи, когда требуется уединение.

— Карантин — это хорошая идея. Благодарю.

Спецфлигель, действительно, оказался рядом, но, окруженный зарослями кавказской акации, для праздного глаза отдыхающего оставался незрим. Но слышим.

— Мне здесь отдыхать некогда, дорогие. Спасибо за ласку, но минуты свободной нет. Магазин на мне, дом на мне, ну, и всякое-разное тоже на мне. Приказчик, он на то и приказчик, что приказы исполняет, а кто приказывать должен? Хозяин! — голос звучный, сочный, как у первого трагика в приличной труппе, даже и столичной.

В ответ слышались увещевания доктора, Бориса Леонидовича Берга, но тот говорил и тише, и проще, так что если не прислушиваться, то и не разобрать, о чем речь. А речь была о необходимости соблюдать лечебно-охранительный режим: пить, есть и отдыхать, набираться сил.

Арехин пустил Веронику Петровну первой, сам же чуть замешкался.

— Теперь и вы, Вероника Петровна! Что у вас, своих больных мало? Прекрасная палата, в этой палате наркому здоровье поправлять, а я, что я, одни убытки.

— Насчет убытков не беспокойся — вышёл из-за спины ассистентки Арехин. — Как-нибудь сведем концы с концами.

— А вы кто? Новый доктор? Может быть, вы объясните, что случилось?

— Объясню. Но сначала послушаю вас.

— Да я уже пять раз рассказывал.

— Рассказ подобен коньяку — чем больше звёздочек, тем лучше.

— Да? Ну, если хотите… — Лачанов и в самом деле мог дать фору иному сорокалетнему, сменить только больничную пижаму на цивильный костюм, побрить и причесать. — Что со мной было вчера, помню четко и ясно. Пришёл домой в обед, выкушал окрошки, прилёг вздремнуть. Просыпаюсь — тормошат меня. Смотрю — ночь кругом, я на кладбище, и два ханурика меня натурально грабят: пиджак снимают. Я сдержался, отвалил обоим по плюхе, только и всего. Потому что рука у меня тяжелая, недолго и до греха, а так — поваляются немножко, да и очухаются.

Дожидаться того я не стал, а побрёл домой. По ночному времени свежо, приятно, и такая легкость в теле необыкновенная, кажется захоти — и до самого Эльбруса допрыгнешь.

Смотрю, ключа от дома нет. То ли ханурики вытащить успели, то ли просто обронил. Стучу. А супруга моя, Евдокия Пименовна — в крик, будто не я это, а злодей какой. Соседей перебудила, да что соседей — вся улица набежала. И милиция тож. Скрутили меня, против власти я не воюю, дался. Привезли сначала в участок, а потом вот сюда. Зачем — не знаю.

— А как же вы на кладбище попали?

— Нелегкая вынесла. Я в детстве во сне ходил, и батюшка мой, царствие ему небесное, ходил, и брат непутёвый, что в Турции сейчас, тоже подобное обыкновение имел. Лунатизмом называется. Но всегда я брожу неподалёку. По дому, в саду. Почему на кладбище занесло — ума не приложу. Думаю, из-за песни, знаете, «Как хороши, как свежи были розы» — недавно в ресторане слышал, и запала на душу. Или просто без причины. На свою голову.

— Покамест вашей голове ничего не угрожает, напротив, вам предоставлена возможность отдохнуть за счёт профсоюза, членом которого вы не являетесь.

— Но магазин…

— Если дело поставлено хорошо, трёхдневное отсутствие хозяина на нём никак не скажется

— Трёхдневное? Трёхдневное ещё ничего, трёхдневное я выдержу.

Арехин покинул палату, вслед за ним потянулись и остальные, за исключением немного успокоившегося Лачанова.

— Ещё три дня? А нельзя ли побыстрее? — завел своё Борис Леонидович.

— Значит, так. Три дня — это я для успокоения Лачанова сказал. На самом деле он пробудет в изоляторе столько, сколько нужно.

— Но, может быть, его лучше перевести в инфекционное отделение кисловодской больницы?

— Лучше кому? Уж точно не Лачанову. У вас и кадры отличные, и условия великолепные, не говоря уже о состоянии пациента, при котором транспортировка может только повредит.

— Какое же состояние у пациента? — спросил Борис Леонидович, подпустив в голос едва заметную капельку скепсиса.

— Эпидемический сомнамбулизм.

— Что-то я не слышал о такой болезни.

— Есть многое на свете, уважаемый доктор, о чем вы не слышали. И потому то, что я вам скажу, должно быть исполнено непременно и в точности.

— Но вы не врач.

— Считайте, что у вас во флигеле больной… ну, пусть с азиатской холерой, — пропуская реплику Бориса Леонидовича, продолжил Арехин, — и обращайтесь с ним соответственно. Организуйте круглосуточный сестринский пост, и дайте сестре в помощь двух санитаров — да не старушек, а молодцев, таких, как он — Арехин показал на Аслюкаева, который принял вид скромной гордости, то ли от похвалы Арехина, то ли от присутствия ассистентки.

— Такие молодцы в милиции служат, жалование санитара мужчина в дом принести не может. У нас хоть и северный, а Кавказ.

— Уверен, если хорошенько поискать, то и у вас отыскать можно, пусть не таких, но все же. Завхоз, плотник, повар, вахтер, садовник, сторож.

— Но они не согласятся.

— Вы начальник? Отдайте приказ. А если кто-то забудется, решит, что можно саботировать приказ во время эпидемии — что ж, сменить северный Кавказ на южные Соловки дело недолгое. И вахтеру найдётся место, и главному врачу, — и, без перехода:

— Нам пора. Вечером навестим вашего больного, посмотрим, как развивается процесс, — и быстрым шагом пошёл к выходу из лечебницы. Главврач смотрел ему вслед растеряно, ассистентка — задумчиво, а безмолвная Анюта не смотрела вовсе, с ужасом чувствуя, как вытекает раствор бриллиантового зеленого (в быту «зелёнки») из пузырька, спрятанного в пришитый под юбку тайный карман.