Хроники Арехина

3

— Крайне маловероятно, что сердечный приступ — кстати, что за приступ? — приключился сразу после того, как Рэд выпила ликер, — Капелица говорил тихо, да еще перестук колес добавлял свое, и потому за пределами купе вряд ли было слышно. И вряд ли кто слушал. Точнее — никто не слушал, это Арехин знал наверное. Но — пусть говорит тихо. Пусть приучается.

— Ложный след, Петр Леонидович. Вы же сами пили ликер, и я пил, и все остальные. И ничего. Даже голова не болит.

— Именно, Александр Александрович, ложный след. Отравление цианидом и ликер «Амаретто». Кто знал, что к столу подадут ликер с запахом миндаля? Отравил мисс Рэд цианидом, а потом показал, что в ликере цианида нет. Все, случайная скоропостижная смерть. А на самом деле цианид был. Только не в ликере.

— В конфетах?

— Ну да. Ведь конфету взяла только мисс Рэд.

— Остальные просто не успели.

— Следовательно, если бы кто-то опередил мисс Рэд, то погибла бы не она. Или погибли бы двое, трое, да хоть все — окажись мы сладкоежками.

— Мужчины обыкновенно не спешат есть сладкое, если вообще его едят.

— Не факт. Я, например, сладкое люблю.

— Значит, было задумано отравление наугад. Этакая смертельная рулетка. Зачем?

— Просто так. Власть способна пьянить не хуже шампанского. Почувствовать себя вершителем судеб, Нероном революции.

— Слишком надуманно. Если вы имеете в виду Михаила Николаевича, то поверьте — для него смерть слишком обыденная штука, чтобы иметь с ней дело в минуты отдыха, — сказал Арехин.

— Вам виднее. Ведь это вас командарм, а, точнее, комфронта удостоил приватной беседы после того, как несчастную мисс Рэд унесли черт знает куда.

— Я не черт, но знаю: тело отнесли в соседний вагон. Утром, самое позднее днем мы прибудем в Екатеринбург, где ей устроят революционные похороны. А приватная беседа… Вы знаете, комфронта смерть Джолли Рэд тревожит не менее вашего. Даже более.

— Неужели?

— Именно. На нас эта смерть никак не отразится, согласитесь. А с комфронта могут и спросить.

— С комфронта? Кто?

— Всегда найдутся желающие спрашивать. Это отвечать никому не хочется, — разговор шел в полной темноте. Свечу в свечном фонаре загасили, ее и осталось дюйма полтора, снаружи не пробивалось ни лучика, вот и оставалось либо спать, либо говорить. Спать, понятно, было бы лучше, да не спалось Петру Леонидовичу. Можно понять. Не каждый день на твоих глазах умирают девушки. Хотя… Хорошо, сформулируем так: не каждый день на твоих глазах умирают девушки от неизвестной причины.

Капелица лежал, глядя в стену — хоть и темно, но Арехин видел и в темноте. А вот что видит Петр Леонидович, оставалось догадываться.

— Собственно, комфронта интересовался, действительно ли я считаю смерть Джолли Рэд делом естественным, не зависящим от злого умысла.

— И вы…

— Я ответил, что оснований думать иначе нет. Кстати, я осмотрел и коробку, и нетронутые конфеты, и обертку съеденной. Если коробку и вскрывали, то делали это весьма искусно.

— Не сомневаюсь.

— Мы попробовали четыре конфеты из верхнего и нижнего ряда. Никаких следов яда.

— Что значит — попробовали? Съели?

— Надкусили. Шучу. В эшелоне собака едет, славный кабыздох. Ему и дали.

— И не жалко было пса?

— Жалко. Но истина дороже. В свое оправдание скажу только, что был совершенно уверен — конфеты не отравлены. В общем, доставили собачке радость. Остальные скормим позже. Если красноармейцы не взбунтуются, мол, собаку сладостями пичкаем, а революционные бойцы в стороне стоят, слюнки глотают.

— Собака как индикатор соединений синильной кислоты, — пробормотал Капелица.

— Дешево, и всегда под рукой, — подхватил Арехин, — но допустим, что отравленной была все-таки конфета. Одна конфета из целой коробки.

— Это еще требуется доказать. Вдруг завтра песик возьмет, и…

— Я же говорю — допустим, — не дал сбить себя с толку Арехин. — Вопрос: кому она предназначалась.

— Джолли Рэд.

— Шанс, что она выберет из всех конфет единственную отравленную, невелик. Так не убивают.

— А как обычно убивают? — поддел Капелица.

— Просто и надежно. Я спросил у Михаила Николаевича, много ли у него коробок с конфетами. Оказалось, эта была единственной.

— Сейчас не время конфет.

— Согласен. Но ведь он, командарм, мог и сам съесть конфеты. В одиночку. Потихоньку, одна за одной — все. Коробка только с виду велика, а конфет в ней ровным счетом шестнадцать, восемь в верхнем ряду и восемь в нижнем. Тогда то, что отравлена единственная конфета, обретает смысл.

— Какой?

— Ну как же: командарм рано или поздно ест отравленную конфету, умирает, но, поскольку все остальные конфеты никакого яда не содержат, нет оснований подозревать отравление. Просто — сердечный приступ. Перенапряжение, следствие ранений и контузий, мало ли причин.

— А у мисс Джолли Рэд были ранения или контузии?

— У мисс Джолли Рэд могло быть больное сердце от рождения. Что мы знаем о Джолли Рэд? Что мы вообще знаем о тех, с кем делили трапезу? Вот о чем я думаю сейчас, вот что хочу я знать.

— Можно ведь взять и спросить.

— А я и спрашивал. Михаил Николаевич говорит…

— Вы и комфронта спрашивали?

— Его в первую очередь. Михаил Николаевич говорит, что едет для того, чтобы на месте решить, какие части наиболее подготовлены для переброски на западный фронт.

— Куда?

— Серьезная война с Польшей неотвратима, и Михаил Николаевич будет командовать западным фронтом, это дело решенное. Вполне объяснимо, что он хочет взять проверенные, надежные части — и надежных командиров тоже.

— Хорошо, значит, с командармом, то есть комфронта, все ясно. Едет по военным делам, а заодно и проверяет, нет ли где измены, — согласился Капелица.

— Далее — мы. Я и вы.

— Вы и нас подозреваете? То есть меня?

— Сейчас не подозрения важны. Я хочу понять, почему мы все оказались за одним столом — и только. Итак, я, Арехин Александр Александрович, сотрудник аналитического отдела Коминтерна, был послан — вместе с привлеченным специалистом, то есть вами, Петр Леонидович, — проверить на месте, соответствует ли истине утверждение инженера Рагозинцева о создании им нового летательного аппарата, основанного на принципах отрицательного притяжения, — Арехин не стал говорить, что послали его в пику товарищу Троцкому, которого считали патроном Арехина. Пусть, мол, сходит за чудом, яки Иванушка-дурачок, а мы посмеемся.

— Значит, и вы и я здесь по служебной надобности. Выполняем приказ. Дали бы другой приказ — были бы в другом месте, — заключил Капелица.

— Еще блат от товарища Троцкого, иначе нас бы просто не пустили в этот вагон.

Капелица вздохнул. Наверное, жалеет, что пустили.

— Следующий товарищ Розенвальд. Он представляет германскую промышленность, которая не прочь на паритетных началах дать новую жизнь уральским заводам, а, быть может, и построить то, чего у нас либо нет, либо мало. А у нас мало всего. Поэтому камрад Розенвальд имеет очень серьезный мандат, подписанный лично товарищем Лениным, и вообще лицо важное и безупречное.

— Он немец? — удивился Капелица.

— Сейчас все немцы. Впрочем, кажется у Розенвальда немцем был отец. Во всяком случае, присутствие среди нас камрада Розенвальда выглядит вполне обоснованным.

— Остаются товарищи Финнеган и Джолли Рэд.

— Ирландские патриоты, ведущие агитацию среди английских рабочих. Они приехали в Россию ознакомиться с успехами революции, чтобы затем с утроенной энергией обрушиться на проклятых английских капиталистов. Так дословно сказал комтоварищ Финнеган.

— Что ж, сказал крепко, по-пролетарски.

— Правда, объяснить, чем привлек ирландских борцов против британского империализма именно Урал, комтоварищ Финнеган не смог. Все говорил о солидарности трудящихся, о горняках, о стачках.

— Вдруг для него этого достаточно.

— Именно, что вдруг. Занесла нелегкая ирландцев на Урал…

— Если бы только ирландцев… — вздохнул Капелица.

— Жалеете, что поехали?

— Не знаю. Сейчас опять подумалось, что чушь это все, бредни — отрицательное тяготение. Шарлатанство чистой воды. Рагозинцев — человек увлекающийся, я знал его по университету. Он все гигантскую пушку проектировал, с полетом снаряда в стратосфере.

— Разве это шарлатанство? Немецкие орудия «Колоссаль» вполне реально обстреливали Париж с дистанции в сто верст.

— Это верно, только Рагозинцев предлагал делать ствол из волокнистого углерода. Нет, теоретически это, быть может, и осуществимо. Но не в этой жизни.

— Полет фантазии… Я слышал, для ученого это простительно.

Капелица скорчил гримасу — темно ведь, а то, что Арехин никталоп, Петр Леонидович не знает.

— Этот полет фантазии обошелся казне в сто сорок тысяч рублей. Взамен казна получила макет один к двадцати, выполненный из дерева.

— Так отчего вы едете? Дали бы заключение — шарлатанство, только и всего.

— А вдруг — нет? Рагозинцев те деньги ведь не прогулял, а потратил на исследования отрицательного притяжения. В конце концов, от моей поездке казне убытка нет. И если вы считаете, что ядовитая конфета предназначалась командарму, вернее, командующему фронтом, то почему не пойти далее?

Скачок мыслей от стоимости поездке к ядовитой конфете Арехина удивил, но не изумил. Ученые люди мыслят нетривиально. Почти как шахматисты.

— Давайте пойдем. Куда?

— Коробка конфет досталась нашему любезному Михаилу Николаевичу случайно. А вообще-то ее прислали товарищу Ленину. Быть может, товарищ Ленин и был целью неизвестного отравителя? А бедную Джолли Рэд задело рикошетом. При всех покушениях на Столыпина, говорят, погибло человек пятьдесят. А Ленин — фигура несравненно более крупная. Давайте спать.

Арехин и сам чувствовал — пора.