Хроники Арехина

9

Распорядок дня он менять не стал, и начал день с нарзанной галереи. Алевтина привычно налила ему воды и рассказала о том, что ночью люди. гулявшие у Храма Воздуха, видели огромного дракона, ползающего по долине, но с рассветом дракон исчез, как туман. Арехин пообещал, что и сам как-нибудь проведёт ночь в приятной компании где-нибудь повыше, чтобы увидеть побольше.

Лачанов воду пил охотно, но в разговоре не участвовал. Стоял и смотрел вокруг, как человек свой, привычный.

Аслюкаев и Баранович, оставив «Ситроен» на пятачке, следовали чуть поодаль, уважая право шефа на отдых, размышление и прощупывание Лачанова в условиях, приближенных к свободе. Лачанова, да. Ну, а кого? Тело покойника исчезло при ненаучных обстоятельствах, и потому формально не было оснований считать пациента флигеля кем-либо ещё, во всяком случае, до допроса настоящего, серьёзного.

Антона Сергеевича же присутствие милиционеров, казалось, ничуть не смущало. Он то раскланивался со знакомыми, которые выглядывали из магазинчиков на Курортном бульваре, то просто любовался цветами, в общем, наслаждался жизнью.

— Куда вы меня поведёте дальше, Александр Александрович? — спросил он Арехина без тени неловкости.

— Не я веду, дорога ведёт, — афористично ответил Арехин.

Лачанов ответом удовлетворился и бодро зашагал вровень с Арехиным. Несмотря на разницу в возрасте, Лачанов был старше почти на двадцать лет, если точно — на восемнадцать, Арехин не чувствовал никакого преимущества. А ведь он третью неделю в Кисловодске, сбросил пару фунтов и пару лет телесной усталости.

Что ж, в здоровом теле — здоровый дух, а в очень здоровом теле и дух здоровенный. Громадный. Необъятный.

Устраивать соревнование по ходьбе в гору Арехин не стал. Не сколько из-за боязни проигрыша, сколько из нежелания торопиться. Курортный отдых явно подходит к концу, и последние его часы, если не мгновения, стоили того, чтобы провести их по своему хотению, не оглядываясь на щуку, царя и старших братьев.

Мимо Храма Воздуха они прошли, не останавливаясь, Арехин лишь помахал фельдшеру, уже заступившему на пост. Интересно, как рано он приходит сюда? В восемь? В семь? Или не уходит вовсе?

Остановились они у Красного Солнышка — чудного места, с которого вид открывался орлиный. Были бы крылья, полетел бы. Тут даже без крыльев летали, три-четыре человека в год. Считалось — от неразделённой любви. Ну, и вино, само собой, добавляло романтизм.

Ночные романтики разошлись, романтики дневные только подтягивались к нарзанной галерее, и лучшего места поговорить по душам трудно было сыскать.

Вот только подобных разговоров Арехин не любил. Он любил разговоры гегелевские: тезис, антитезис, синтез. Ясность, говоря языком современности. Прозрачность. Вот как сейчас — видно далеко, Эльбрус яснее ясного. А внизу, у Храма Воздуха муравьями копошилась гудковская троица. Но дальше они не шли, как и давеча. Им и там чудесно.

Устроились на деревянной скамеечке, небольшой, неказистой, но здесь главной была не скамейка, а вид, который с неё открывался.

Сидели он и Лачанов, а милиционеры стояли неподалеку, шагах в десяти. Вроде бы отдельно, но слышат каждое слово, если не шептать. Но шептать никто не собирался.

— Вижу, вам место нравится, — начал Лачанов.

— Кому же оно не понравится? — ответил Арехин.

— Да бывает, знаете ли. Это на месяц если приедешь, и знаешь, что вернешься к равнинам, тогда восторг, охи и ахи. А если приезжаешь надолго, навсегда, тут по другому. Первый год не по себе. Давит. Но потом привыкаешь, а повезет, и полюбишь эти места.

— В чём же везение?

— Нужно, чтобы тебя полюбили.

— Люди?

— Люди — это потом.

— Город?

— Место. Земля, вода, небо, горы. Ну, и город тоже, да.

— Гений места.

— Вы думаете, что шутите, а ведь в точку. У римлян были боги ручьёв, лесов, полей. Даже у домов были божки. Маленькие, слабосильные, но всё равно важные. Последить, чтобы вино не скисло. Или уголёк не выпал из очага на половицу.

— И как же вас приняли местные божки?

— Здесь доминирует он, — Лачанов показал на снежный Эльбрус.

— Не далеко ли?

— Какое далеко… Нарзан — его кровь, скалы и горы — его плоть. Знаете, я ведь торговлей давно занимаюсь, — вдруг сменил тему Лачанов. — Сейчас человек в почёте, если мать его прачка, а отец неизвестен, но Лачановы приехали в Россию из Праги в петровские времена. Торговали книгами, картами далеких и ближних стран и морей, земными и небесными глобусами, а с девятнадцатого века всё больше антикварными изданиями. Я с детства за прилавком стоял, и, в отличие от Чехова, ничуть этим не тяготился. Верно, потому что не Чехов. Или книги не постное масло и спитый чай, не знаю. Покупателей немного, потому я больше читал собственный товар. Про ледяные материки, подземные страны, природных богов — Нептуна, Плутона, Вулкана. И в одной средневековой рукописи вычитал, что с ними, с природными богами, иногда можно заключить договор. В обмен на свою жизнь получаешь капельку жизни природного бога. Но что для бога капелька, для человека — колодец. Черпай ведро за ведром, он не пересохнет.

— Сделка с дьяволом, — согласился Арехин.

— С точки зрения средневекового христианина Вулкан и есть дьявол.

— И вам удалось заключить эту сделку?

— Похоже, да. Точно скажу лет через сто.

— А та рукопись…

— Её купил Петр Александрович Ольденбургский в шестнадцатом году. Боюсь, она пропала. Сожгли в какой-нибудь печурке тепла ради в гражданскую.

— Если речь о рукописи Герберта Аврилакского, то вряд ли. Её нашли среди прочих диковинок в тайнике дворца Ольденбургских в Воронежской губернии. И переправили в московское хранилище древностей, где она, верно, лежит и по сей день.

— Вы её читали?

— Только проскакал, как Буденный по Красной Площади.

Лачанов кивнул:

— Да, Буденный тоже интересуется этой рукописью. Пустое, не получится. Да и ни к чему Буденному это. Но дело не в Буденном. Дело, полагаю, во мне. Я поторопился, не учёл многого. Недаром Герберт Аврилакский настаивал, чтобы процесс перехода, как и любое герметическое действие, необходимо проводить в уединении. А я попал на заметку власти, и теперь Лачанову вольной жизни не дадут. Все под присмотром. Не совсем то, чего я желал.

— Сегодня вас отпустят, и вы будете жить прежней жизнью, — сказал Арехин.

— Во-первых, вряд ли. Я представляю научный интерес. Мой организм — организм тридцатилетнего, и, как я полагаю, останется таким надолго. Кто из вождей откажется от подобного? И если меня не поместят в закрытую больницу, то всё равно будут регулярно наблюдать, приставят охрану и тому подобное. А во-вторых, мне и не хочется жить прежней жизнью. Я теперь способен на большее, нежели заниматься магазинчиками курортных товаров.

— Например?

Лачанов встал со скамеечки и подошёл к скалистому выступу, который огибала дорожка.

— Никогда не пробовал прежде, — сказал он извиняющимся тоном. — Думаю, это решит мои проблемы. Да и ваши тоже. Как написано в одной книге, есть тайны, от которых лучше держаться подальше, — с этими словами Лачанов оперся о скалу — и рука его погрузилась сначала по локоть, а потом и по плечо.

— Это легче, чем я представлял.

— И что дальше?

— Дальше? Я выйду где-нибудь в другом месте, не в Кисловодске, помолодев и с виду лет на десять или на тридцать. Начну новую жизнь. А уж какой она будет — посмотрим, — и с этими словами он погрузился в скалу полностью.

Арехин осмотрел поверхность. Никаких следов.

— Ушёл! Ушёл, командор! — Аслюкаев бежал, вытаскивая на ходу маузер. Чуть поотстав, за ним бежал и Баранович, но уже с маузером наготове.

— Успокойтесь. В кого вы собираетесь стрелять? Лачанов — это достояние страны, его следует беречь.

— Да мы знаем, знаем. Но ведь ушёл!

— Куда ушёл?

— Ну… Вот… В скалу.

— Не ушёл, а оставлен на свободе. С целью испытания возможностей и выявления связей. И не волнуйтесь, он непременно вернётся.

— К нам?

— Конечно. Как только поймет, насколько станет интереснее жизнь, стань он особым агентом.

— Вы так считаете, шеф? — Баранович вернул маузер на место. С оружием он обращался сноровистей, чем Аслюкаев. Виден навык.

— Только так, и никак иначе.