Идальго

Глава 15

Вообще-то железяка похвалила меня, любимого вовсе не для царя, я вообще не ожидал, что он на церемонию заявится. Но я заранее притащил на это торжество пятерых мужичков из переданной мне «на опыты» деревушки Лепсарь, и после такого упоминания я искренне надеялся, что мои указания по нанесению себе благоденствия деревенские теперь будут выполнять почти безропотно. И эта цель была полностью достигнута — в чем я убедился, приехав через пару недель в деревню, но воздействие на «правящую элиту» такого выступления я точно не планировал.

Впрочем, эта самая «элита» тоже была не лыком шита: оказалось, что даже в суровое зимнее время властями была налажена неплохая транспортная связь между разными населенными пунктами по морю. По замершему морю, и осуществлялась эта «связь» с помощью буеров. Оказывается, только в Кронштадте этих буеров уже имелось десятка три, и экипажи на них имелись подготовленные — так что почти каждый день из Нарвы в столицу доставлялось тонн по пятнадцать сланца. И у меня потихоньку складывалось впечатление, что уже к весне производственные мощности заводика не будут поспевать за спросом только внутренним, а уж об обеспечении экспорта и говорить было смешно. При том, что первые поступления нефти из Баку ожидались хорошо если в начале августа…

Но мне и без этого (то есть без бесполезного сжигания ценного топлива в осветительных приборах) керосина не хватило бы уже осенью, потому что русские инженеры и офицеры, подгоняемые пинками самодержца Российского и собственным любопытством, уже сделали очень крупный шаг в направлении гарантированного обеспечения продовольственной безопасности страны: пятеро таких деятелей (три все же инженера и два офицера) смогли воспроизвести мотор, который крутил генератор яхты. Я же приволок («на крайний случай») их Уругвая паровик, который должен был в этом самом случае крутить аварийный генератор, а когда яхту затащили в эллинг, провел полную профилактику штатного двигателя — а эти товарищи с огромным любопытством смотрели за тем, что я делаю. Посмотрели, вопросы разные позавадали…

Ну, допустим, насос-форсунку я им лично сделал, на своем универсальном станочке. Четыре таких форсунки. А все остальное они уже «сами сделали» — то есть детали мотора под их руководством изготовили самые лучшие работяги с Ижорского завода. И не самые лучшие — тоже: для отливки чугунных заготовок цилиндров во вращающейся форме требовалось эту форму все же вращать, и занимались этим как раз «непрофессионалы». А профессионалы эти заготовки превратили в рабочие изделия, я применением самого примитивного инструмента и самых изощренных выражений Великого и Могучего. То есть они превратили их в очень даже качественные заготовки, так как точить чугун им было просто нечем, так как нужных сталей не было для изготовления резцов, способных с чугуном хорошо справиться, а вот потом…

Потом доводить «почти готовые цилиндры» до совершенно готового состояния тоже им пришлось: я работягам выделил из моих запасов целых два твердосплавных резца. И они их даже умудрились в процессе работы не сломать — а у меня появились очень интересные предложения к Петру Григорьевичу. То есть эти предложения оказались для него чрезвычайно интересными: все же родоначальник порошковой металлургии был не особо доволен, что технология его используется исключительно для изготовления обычных монет. То есть не совсем обычных, но все же.

Поэтому я пригласил Соболевского (а вместе с ним и одного «физика» по имени Василий Владимирович Петров) и провел с ними очень интересную беседу. «Физик» Петров был личностью на самом деле легендарной: он еще во втором году (тысяча восемьсот втором!) первым в мире получил электрическую дугу и подробно расписал, как она может быть использована для освещения. На самом деле всерьез его именовать физиком было бы неправильно, он в медицинской академии преподавал эту самую физику и математику, но и в химии он поработать успел очень даже неплохо. Ну, времена такие были: каждый настоящий ученый занимался буквально всем — ну а чем он на хлеб с маслом зарабатывал, чаще всего со знаниями и опытом его никак не соотносилось То есть почти никак — все же после того, как «матушка Екатерина» покинула бренный мир, откровенных шарлатанов в русской науке стало гораздо меньше и правительство деньги все чаще платило на работу, которую люди делать все же умели. Однако в организованной мною «электротехнической лаборатории» восемь человек из восьми были как раз учениками Василия Владимировича и выпускниками Императорской медико-хирургической академии. И людей лечить (и даже резать не до смерти) эти товарищи умели, но в электричестве они разбирались на порядок лучше, чем в человеческих организмах… хотя и там, и там общий уровень знаний был таков, что даже я мог бы стать профессором всех наук одновременно. Ну, в целом — а в той же порошковой металлургии я даже близко не смог бы сравниться с Соболевским. Жалко лишь, что Соболевских и Петровых в России по пальцам одной руки можно было пересчитать…

Но моя идея очень понравилась семидесятилетнему Петрову, и он под решение этой задачи подрядил еще с полдюжины своих учеников. А товарищ Бенкендорф — после того, как я подробно рассказал ему, что в результате хочу получить — начал срочную подготовку сразу двух дюжин уже своих офицеров, и работники «тройственного Южноамериканского посольства» (Парагвай уже официально присоединился к этому «союзу») получили новый стабильный источник дохода: за каждый урок испанского языка им платили по полтора рубля серебром.

Ну а я, раздав задачки людям, которые просто мечтали их решить, занялся уже делами деревенскими. Лепсарь была деревенькой небольшой, в ней проживало менее полусотни крестьян (если только мужиков считать), аналогичное число баб и примерно с сотню детишек в возрасте до двенадцати лет. Занимались они больше огородничеством, хотя и старались хлебушек тоже выращивать (впрочем, без особого успеха), лен растили, скотинку держали… немного скотинки, на деревню приходилось четырнадцать очень худосочных лошадок, три вола (для пахоты) и с десяток коров, на которых даже смотреть было жалко. И основным продуктом питания бедолаг была репа, иногда разбавляемая ячневой кашей со ржаным хлебом, а из «покупных продуктов» в деревне бывала (не особенно часто) лишь гречневая каша. И при этом земли к деревеньке было приписано почти пять тысяч десятин — однако четверть этой земли занимало какое-то средней паршивости болото (то есть даже торфа в нем было не очень-то и много), а половину — не оставшейся, а всей земли — занимал лес. Тоже так себе лес, в мое время такие называли чернолесьем, но этот лес в рационе мужиков тоже учитывался: грибы в тех краях не игнорировали.

Однако чернолесье — чернолесье и есть: грибов, годных для сушки, было немного, в тех, что под засолку годились, крестьяне вообще не брали. Просто потому, что соли не было. Да, убогонькая была деревня, особенно, если учитывать, что в ней и домов-то было всего девять штук. Но это дело поправимо, и для начала я привез в деревню кучу высокотехнологичных средств производства. То есть полсотни лопат стальных, полсотни топоров, полсотни кос, пять пил модели «Дружба-2», специально изготовленных на Ижорском заводе по моему «чертежу», все это «богатство» раздал мужикам и поставил перед ними «очередные задачи» совершенно несоветской власти. Простые задачи, и первой — на зимний стойловый период — была задача «изрядно почистить лес».

То есть я-то знаю, что под словом «чернолесье» официально понимается нечто другое, но в моих краях этим словом называли сорный смешанный лес из ольхи, черемухи, кустов всяких бесполезных — и я распорядился всю эту «сорную» растительность извести. Причем не просто вырубить, а вырубить, притащить срубленное в деревню, попилить-порубить на дрова, сложить в удобные кучи. При этом особо указал, что чем больше таких дров (в основном, конечно, хвороста) народ истратит на собственное отопление, тем будет лучше. Но всю золу, которая останется посоле сжигания этого древесного мусора, нужно будет сложить в короба для последующего использования.

При этом категорически запрещалось вырубать березы, дубы, сосны и елки. Я подозревал, что когда-то здесь был лес совершенно нормальный, но когда рядом стоит огромный, почти полумиллионный город и город этот полностью отапливается дровами, то леса как-то быстро заканчиваются. А у меня всегда было убеждение, что если «сорняки» в лесу вырубить, то нормальные деревья будут расти гораздо быстрее. То есть это было мое личное убеждение, за верность его я поручиться, конечно, не мог, но когда в далеком детстве на вырубке я просто посеял полсотни желудей, всего через пять лет я лично — и с огромным удовлетворением — смотрел на молодые дубы, а вот все мои попытки насадить благородную культуру в именно «чернолесье» вообще ничем не окончились.

Впрочем, эту работенку я мужикам поручил вовсе не в заботе о лесах. В марте, когда снег уже начал таять, я снова наведался в деревню и озвучил следующее задание: на огороды, которые мужики собрались засаживать репой, я приказал натаскать торфа с болота. Их расчета по одному ведру (точнее, по одной «вот такой корзине») на квадратный аршин. И не просто натаскать и в землю его высыпать, а в каждую корзину торфа добавить по крынке золы, тщательно золу с торфом перемешать — и после этого уже его на огороды заносить. Еще я приказал в земле на огородах закопать весь накопившийся за зиму навоз, а кроме традиционной репы я распорядился еще и картошку посадить (картошку я не захватил, но пообещал к посадке ее привезти), морковь и лук репчатый. С луком оказалось все довольно просто, я целый мешок лука-севка в Петербурге на рынке купил…

А в качестве дополнительного задания я распорядился выстроить большой навес (шагами отмерял участочек соток в пять), крышу навеса покрыть камышом с болота, а когда землю станет возможно копать, то набрать глины и налепить «вот таких» кирпичей. Для кирпичей я даже несколько железных форм с собой притащил и показал, как в них лепить так называемый «прессованный кирпич», используя пока вместо глины снег. И показал, как кирпичи на просушку складывать нужно. А затем сообщил, что к следующему приезду я особых достижений в плане кипричелепки ждать от мужиков не стану, но вот к концу весны под навесом уже высушенных кирпичей должно лежать «вот столько» (указал себе по грудь) — и уехал искать картошку.

То есть уехал я, конечно, вовсе не за картошкой, а просто в город: в такой деревне лично мне даже на одну ночь останавливаться было страшновато. Да и народ в деревне жил, как оказалось, нерусский (хотя и православный, а половина местного населения и по-русски вполне сносно разговаривала), так что чего от них ожидать, я вообще не представлял. А береженого, как известно, и… дева Мария в основном, но именно бережет.

И всячески о береженном мне заботится: например, теперь для поездок я совершенно свободно получал тройки (те самые, с бубенцами), а при поездках в Лепсарь меня сопровождало шестеро казаков, ведущих в поводу сменных лошадей для этой тройки. То есть они — эти шестеро — не рядом со мной ехали, а выезжали заранее, организовывая смену лошадей воле деревушки Румбалова, то есть буквально на полпути — так что дорога до Лепсари у меня занимала буквально пару часов. Зимой занимала, про лето я пока еще не задумывался…

Но это я не задумывался, а вот мудрый товарищ Сталин… то есть Император Всея Руси задумался. И надумал кое-что очень интересное (хотя мне показалось, что слова, которыми императора награждали отдельные офицеры, до меня доносились аж из Донецка): с наступлением холодов все уже проложенные чугунные рельсы с тамошней дороги сняли, Кувалдами их поломали, чугунный лом весь гужевым транспортом перевезли в Арзамас — ну а дальше все «пошло по плану». По императорскому плану: Николай, наверное, в школе арифметику хорошо учил, и быстро подсчитал, что из одного метра чугунного рельса получается три метра стального — а все прочее он счел «мелкими сопутствующими неудобствами». Откровенно говоря, я даже примерно не мог себе представить, сколько лошадей, саней и мужиков было задействовано в этой операции и во что мероприятие обошлось казне. Вероятно, в изрядную копеечку всё это влетело, Егор Францевич разве что не плевался, меня завидев…

А я, загнав компы яхты в режим гибернации, отправился изучать «современную Россию». Все же теперь у меня появились определенные основания думать, что без меня на яхту никто не полезет, а при отключенных компах, холодильниках и прочей электрики можно было напрасно мотор и не гонять. А посмотреть, как народ в стране живет, было необходимо: я же собрался ему радость наносить и счастье причинять — а как это сделать, если неизвестно, как сейчас люди без радости и счастья перебиваются?

Отправился я недалеко… то есть по моим меркам относительно недалеко: через Москву в Нижний Новгород и оттуда в Арзамас. Все же интересно было поглядеть, что там горные инженеры понастроили. И это путешествие, занявшее чуть больше месяца, натолкнуло меня на мысль, что сказки про строительство Николаевской дороги определенные основания под собой имели. Николай ведь не просто так весь чугуний из Донецка в Арзамас отправил, а для того, чтобы побыстрее рельсов для дорог железных наделать и эти дороги на пользу… железнодорожной промышленности запустить. То есть чтобы еще больше рельсов наделать и больше дорог понастроить — и первым делом он приказал выстроить дорогу от Арзамаса к Липецку — в котором уже летом тоже массово чугун должен был выпускаться. Ну как приказал: взял карту, взял линейку, провел линию между городами…

Прямую линию провел. А в Арзамасе мне пожаловались, что «есть шанс приказ императора не выполнить, поскольку по трассе дороги только через Мокшу нужно будет выстроить четыре моста, а народ со стройкой может в срок и не справиться». Я — чисто из любопытства — поглядел на карту с трассой и глубоко задумался: вообще-то с моей точки зрения там только один мост был нужен, а две излучины было легко и по суше обойти, отклонившись от «предначертанной прямой» на пару верст. А если от прямой этой отклонить трассу верст уже на пять, то количество потребных мостов на дороге сокращалось уже на семь штук — но строители «не смели» нарушить указания императора.

— Господа, вынужден вас сильно огорчить, — не удержался я. — Точнее, я буду вынужден огорчить императора: он-то думал, что указания дает людям разумным, а оказывается, указания его взялись исполнять люди, даже зачатками разума не отягощенные. Вы что, всерьез думаете, что его величество способен взором пронзать пространство и время, из Петербурга замечает любую канавку на пути в четыреста верст протяженностью? Он вас сюда и послал, чтобы вы сами на месте разобрались, где и как дорогу прокладывать сподручнее и быстрее, а не для того, чтобы вы ч выпученными глазами не задумываясь средства государевы в болотах и реках топили. Так что я прошу вас все же дорогу эту строить как надо, а с государем… я ему скажу, что вы, как люди неглупые и за державу радеющие, все тут делаете как лучше и дешевле. Кстати, а когда дорогу вам велено закончить?

Повеселили меня железнодорожники… хотя опыта-то сейчас вообще нми у кого не было, люди, даже в строительства обычных дорог прекрасно разбирающиеся, просто не понимали, как правильно строить именно железные дороги. Я с этими — очень даже грамотными — инженерами вдумчиво поговорил и узнал, что среди них царило убеждение в том, что по рельсам поезда могут ходить только прямо. Ну, как мог, это ошибочное убеждения я развеял и народ на стройке заметно повеселел. То есть руководящий состав повеселел, а как себя почувствовали те, кому предстояло копать и таскать, я и выяснять не собирался. Потому что точно знал: чтобы устроить себе райскую жизнь и валятся на травке, слушая свирель пастушков ни о чем заботы не имея, нужно вкалывать с утра и до ночи, спины не разгибая…

Обратное путешествие в Петербург у меня заняло времени побольше: все же март наступил, снег более липким стал — впрочем, тройки все же бежали довольно резво. И я дал себе зарок, что больше я гужевым транспортом пользоваться в жизни никогда не буду: провести три недели даже на ровной заснеженной дороге трясущейся как на вибростенде повозке было более чем грустно. Но пока иных средства передвижения нынешняя цивилизация не предоставляла, и приходилось пользоваться тем, что есть. Зато я довольно много узнал о том, как народ живет: вроде из окошка кибитки много и не разглядишь, но и увиденного мне вполне хватило. Настолько хватило, что я сильно засомневался в своей способности хоть что-то всерьез исправить.

Однако пытаться все же стоило: посетив после возвращения в Петербург Лепсарь, я заметил приличные такие изменения. В принципе, сама деревушка внешне изменилась мало, разве что возле домов появились действительно огромные кучи дров. Но вот физиономии у пейзан стали заметно более веселыми. Вероятно в том числе и потому, что я распорядился доставить в деревню пять пудов соли.

А на соль у Николая тоже появились обширные такие планы, да и не только на соли. Но с соли в основном все и началось: посланная Николаем после моего рассказа (хотя и очень неполного) о «богатствах земли Российской» экспедиция в Брянцевку шахту выкопала и до пласта соли докопалась. Место мне было по рассказам отца очень знакомым, а то, что местные казаки уже почти сотню лет там соль варили из нескольких соленых родников, рассказ мой сделало весьма правдоподобным, так что экспедиция туда была отправлена немаленькая. А теперь Николай отправил в Брянцевку сразу целый пехотный полк с задачей до конца лета наладить добычу этой самой соли — а парочка других полков в те же края была направлена «проверить иные рассказы Александра Васильевича». Например, рассказ о неплохом таком месторождении ртути…

Все эти «экспедиции» влетали казне в очень немаленькую копеечку, но Егор Францевич внезапно перестал на меня волком смотреть: завод Василия Ивановича Васильева наконец заработал — и тут же заработал кучу денег. Правда, не столько, сколько я в сердцах пообещал: в нас новая установка выдавала примерно сорок квадратных саженей стекла, а не двести — но сидевшие в Петербурге британские купцы этого стекла забирали столько, сколько им поставляли, и забирали его уже по пять рублей за сажень. А так как выстроенный приятелем Васильева содовый завод в принципе мог соды втрое больше производить…

Собственно, поэтому Егор Францевич и выворачивался наизнанку, изыскивая средства на постройку большой соляной шахты, на постройку железной дороги из тех краев в Москву и Петербург, на развитие металлургических заводов… Конечно, из воздуха денег он сделать был не в состоянии, но вот вытянуть деньги из людей, ими владеющих, он умел. И сколько-то денег (немного) он даже вытянул из великих князей (насколько я понял, взял у них беспроцентный кредит, что тоже характеризует его как очень грамотного финансиста), на эти — все же довольно скромные — суммы он за полтора буквально месяца вытроил и запустил уже в Нарве завод по переработке сланца, уже вся продукция которого потекла за границу. Строго формально, огромных доходов этот завод принести не мог — но он «готовил рынок» для бакинского керосина…

А я готовил совершенно другой «рынок». И, начиная с середины марта, с группой инженеров и офицеров занялся работой по пристройке изготовленного ими дизельного мотора. Потому что сланцевые заводы кроме горючей смеси для ламп и фенола выдавали относительно приличное дизельное топливо. Немного, по ведру на тонну сланца — но оно уже имелось, а когда его потребуется больше, то уже и бакинская продукция поступать начнет.

Пристраивать мотор мы стали на трактор. У меня, правда, вообще никаких знаний в области тракторостроения не было, но рассказать людям, как колеса с помощью руля поворачивать, я мог. И как мотором колеса крутить через коробку передач, тоже умел. А вот как подшипники смазывать и чем именно — это они уже сами придумывали. И идеи у них были весьма интересными — а я узнал, что в России касторовое масло уже в довольно приличных количествах производится. Причем и о том, как его сделать не смертельно ядовитым, народ уже знал и знанием пользовался…

Знания у народа-то были, но и много чего не было. Не было практически олова, совершенно не было вольфрама и кобальта, про молибден только ученые химики что-то знали. И почти про все остальное, для причинения счастья людям, лишь знали. Но некоторые все же «знали и умели» — и в апреле сразу четверо горных инженеров отправились в Великое герцогство, причем именно туда, где по моим данным было много цинка. Очень нужного мне цинка — потому что как радость людям наносить без него, я себе не очень хорошо представлял. И, похоже, так громко не представлял, что при очередной встрече Николай поинтересовался:

— Александр (переход на имя без отчества означал, что «император считает меня другом»), мне тут сказали, что вы желаете цинк выделывать в количествах весьма больших. Но почему-то никто мне сказать не может, сколько вам сего металла потребно и для чего, вы мне не откроете тайну сию?

— Отчего же? Конечно, открою. Для начала мне было бы желательно выделывать примерно миллион пудов металла этого в год.

— Ого! И зачем вам столько нужно-то?

— Не мне, а России нужно. А нужно это для того, чтобы народ счастлив был и здоров. Подробности вас прямо сейчас нужны?

— Подробности… а давайте вы их мне потом… просто покажите.

— Хорошо, но получится это, я думаю, только через год: раньше просто металла в количествах, для показа нужных, не успеют выделать. Вы годик потерпите?

Николай молча кивнул и про прочие мои хотелки расспрашивать уже не стал. Наверное, не захотел опять услышать такой же «уклончивый ответ»…