Идальго

Глава 30

Одному богу известно, почему на «Деве Марии» оказался компрессор для аквалангов… в смысле «бога нет». Но бога нет, а компрессор — есть, и компрессор этот был оснащен совершенно бензиновым мотором. Простым карбюраторным мотором, я бы даже сказал «примитивным», без какой бы то ни было электроники и даже почти без электрики. То есть без аккумулятора, без стартера, и даже зажигание на нем было сделано на магнето.

То есть мотор этот было и на технологиях начала девятнадцатого века воспроизвести, разве что ниобиевых магнитов еще нынешняя цивилизация не знала. Но магнето-то плевать, из какого материала магнит сделан, главное, чтобы он магнитить умел — а с магнитами нынешние ученые уже более или менее разобрались. И даже придумали, как делать магниты с помощью электричества…

Лично мне компрессор для аквалангов был вообще не нужен, так что я мотор со спокойной совестью отдал военным инженерам на растерзание. Потом, правда, я им долго рассказывал про компрессию, детонацию, степень сжатия, качество бензина прочие премудрости, о которых где-то когда-то слышал. А когда вопросы у офицеров закончились, появился мотор уже местной выделки. Хороший такой мотор: тоже одноцилиндровый, объемом в литр, с компрессией около четырех — и прекрасно работающий на прямогонном бакинском бензине. И даже, как чуть позже выяснилось, на керосине — но это было не очень-то и важно, поскольку бензина было много.

Бензина было много, а мотор был всего один — но после обстоятельного разговора с Николаем картина довольно сильно изменилась. И меня немного смутило лишь то, как сильно уверился император в том, что «все получится». То есть он был искренне в этом убежден, а у меня все еще оставались серьезные сомнения, что за год все же получится наладить относительно серийный выпуск и таких моторов. Просто потому, что железо — это тьфу, станки хорошие есть, литейщики — тут они вообще творили что-то сильно уже за гранью чуда (лично я видел сувенирного чугунного майского жука в натуральную величину, у которого каждый из растопыренных усиков рассмотреть было можно), а вот по электрической части…

На экспериментальном «первенце» свеча была поставлена их «корабельных запасов»: к компрессору прилагались кое-какие запчасти, в том числе и свеча зажигания. Но «запасная» была всего лишь одна. И я тоже очень подробно рассказал (все, что знал, рассказал) слушателям моей «школы» о том, как такие делаются. И из чего делаются — и люди, как выяснилось, все это выслушали очень внимательно и даже на бумажке где-то записали. А потом они с этими бумажками пошли к другим людям, те — к третьим… И все они — и одни, и третьи, и пятые-десятые где-то собрались вместе, повспоминали все мои «рассказы о науке», подумали, поспорили — и пришли к своему императору со вполне конкретными предложениями.

Точнее, они не к императору пошли, а к Егору Францевичу, и даже не к нему лично, а а работавшему у него какому-то родственнику одного из «вспоминал». Товарищ Канкрин, давно уже ошарашившийся моими технологическими идеями, для того, чтобы не ходить и дальне ошарашенным, в своем министерстве финансов учредил забавную структуру под названием «планово-экономический отдел», в котором специально подобранные люди все предоставляемые проекты изучали (на предмет финансирования и обеспечения ресурсами), смотрели, глее эти ресурсы и деньги можно взять — и либо запускали этот проект в работу, либо — поскольку проекты-то в основном мои были — запускали их в работу «немного погодя», где «немного» составляло он нескольких недель и до бесконечности.

Причем уровень, на котором утверждались проекты, зависел от суммы потребных расходов — а товарищи и денег попросили немного, и из ресурсов только взвод саперов, так что полномочий «родственника» хватило на то, чтобы проект утвердить и пустить в работу. Действительно небольшой проект получился, там и требовалось-то выстроить две избы в месте, которое в советское время получило название «Бокситогорск», а пяток мужиков и пару лошадей с телегой товариши выделили «из своих средств» (то есть из своих собственных деревень). И когда я начал сомневаться уже особенно сильно, они просто принесли мне готовые свечи — и отлаженную технологию их производства. То есть отладили они ее настолько, что в брак отправлялась лишь каждая вторая свеча — но их и делали крепостные мужики «без опыта работы»…

Понятно, что свечного заводика у них еще не было, зато составить сметы и рассчитать сроки его строительства и ввода в эксплуатацию они смогли довольно точно. А Егор Францевич смету на строительство такого завода утвердил (суммы тут были такие, что требовалась уже его виза) и завод немедленно начал строиться. А еще начал строиться завод уже по выпуску моторов — и отдельный завод, где эти моторы должны были устанавливаться на небольшой мотоблок. Совсем небольшой: мотор у военных инженеров получился весом в три пуда, еще примерно в пуд уместился редуктор и коробка передач, затем рама, на которую все это монтировалось. В два пуда уложился дифференциал, колёса (два колеса) были килограмм по двенадцать каждое — в целом мотоблок получился весом слегка так за сотню килограммов. Но на испытаниях он продемонстрировал, что один может конкурировать на равных с парой першеронов — и это за восемь часов работы. Что было важно. Потому что першероны после такой пахоты должны были отдыхать, а в мотоблок требовалось лишь бензин подлить и при необходимости масло…

Правда на испытания мотоблок приволокли, на котором стоял самый первый, еще «опытный» мотор — но посмотреть на эти испытания приехал лично Николай Павлович, так что по завершении испытаний все забегали как в задницу ужаленные. По счастью, мне в этом забеге уже поучаствовать не пришлось, царь быстро (и лично) разобрался в том, кто какую часть работы над мотоблоком сделал и назначил всех их директорами соответствующих производств с огромными окладами жалования и огромными полномочиями. И с не менее огромной ответственностью, так что народ действительно бросился стараться изо всех сил. А я наконец выяснил, что в действительности означает слово «самодержец»: технологию очистки глинозема отработал какой-то студент третьего курса университета «из мещан» — а Николай, уточнив у меня, насколько сей процесс важен, «призвал студента в армию солдатом», немедленно повысил его в чине до поручика, пожаловал ему потомственное дворянство — и отправил директорствовать на глиноземный завод (который этому парню еще и выстроить требовалось). Причем у самого парня никто не спрашивал, хочет он этим заниматься или нет…

Железнодорожникам было приказано «до следующего лета» выстроить железную дорогу от бокситового карьера и глиноземного завода до дороги из Москвы в Петербург, что было для меня совершенно непонятно: по большому счету для доставки глинозема, требуемого для производстве всех свечей для планируемых мотоблоков, хватило бы и пары телег, запряженных… ну в те же мотоблоки и запряженных. Но с другой стороны мне глинозем и для других нужд очень пригодится, причем — очень хочется надеяться — довольно скоро.

Дома у меня все было хорошо: Женька подрастал, Маша себя очень неплохо чувствовала, все были здоровы, сыты и довольны. В Подольске тоже все было прекрасно: население города быстро приближалось к двадцати пяти тысячам человек, в городе уже открылись две гимназии (мужская и женская) и целых три «общеобразовательных» школы для детей. И техническое училище для подростков, в котором готовили будущих токарей и фрезеровщиков. А после небольшой неприятности (Женька слегка простудился) Маша организовала и училище медицинское, в котором готовили теперь медсестер (профессия, ранее в России совершенно неизвестная) и фельшеров. А еще в городе открылись собственный театр — для «благородных господ» и «народная библиотека». По поводу последней у назначенного Александром Христофоровичем «городского головы» имелись серьезные сомнения (главным образом по части сохранности книг, которые все же стоили довольно немало), но с Машей он спорить не стал: все же «дама Большого креста» насчет благотворительности (к коей он и библиотеку отнес) разбиралась априори «лучше всех».

Жаль только что мне очень редко удавалось насладиться и высоким искусством, и даже тихим семейным счастьем: примерно половину времени я теперь проводил в Усть-Луге, где на верфи строилось довольно много разнообразных судов и кораблей. А лично меня там интересовал один только кораблик, который вообще-то не одного меня интересовал, но все остальные считали его в лучшем случае «бредом воспаленного разума» и с нетерпением ждали, когда это чудище перевернется при спуске на воду чтобы поглядеть на мою разочарованную физиономию. Но я-то знал, зачем это неуклюжее чудо строится…

Чудо было действительно неуклюжим: шириной в районе двенадцати метров и длиной едва в тридцать оно мало походило на стоящие на соседних стапелях стремительные корабли. К тому же на этом «чуде» половину объема трюма занимали топливные баки, а в другой половине стояли сразу три турбозубчатых агрегата по шесть сотен лошадок и довольно немаленькие котлы. Точнее даже котлы вообще стояли над турбинами — но просто рядом их поставить было невозможно из-за отсутствия места. А так как котлы вообще работали на жидком топливе, в целом было все равно куда их ставить — вот и воткнули их куда смогли.

А у мазутных котлов, кроме того, что их можно было куда угодно ставить так как им не нужны были истопники с лопатами, были и другие преимущества. Например, с ними было очень просто регулировать давление пара. А еще преимуществом было то, что когда мазут в баках заканчивался, в эти же самые баки можно было просто добавит воды. То есть не совсем просто, для воды в этих баках были вставлены резиновые емкости, не позволяющие воде с мазутом перемешиваться — но в любом случае несложно. А наличие балласта было для суденышка весьма важно, причем балласта, который мод легко перемешаться между носовой часть кораблика и кормовой.

Строили этот кораблик почти год, а я в Усть-Луге проводил значительно время только когда в него стали силовые установки впихивать и все внутреннее оборудование устанавливать. И за это время я услышал очень много полезных советом относительно того, что все внутренности на судно правильнее устанавливать после спуска кораблика на воду, а не на стапеле корячиться, занимая ценное место и усложняя спуск корабля на воду. Но я старался на эти реплики особого внимания не обращать и спокойно дожидался «торжественного момента». Ну и дождался: кораблик спустили на воду (в полностью готовом виде, даже мазут в баки был залит) девятнадцатого ноября тридцать восьмого года. То есть когда весь Финский залив уже покрылся льдом…

Судостроители (из допущенных близко к телу «Девы Марии») систему ручного управления на судне поставили самую что ни на есть современную. Понятно, что никакой другой «системы» на судне и не было, но здесь управлять корабликом можно было с единственного пульта управления, находящегося в рубке. То есть пультов-то на самом деле было два и еще три отдельных пультика имелись для управления каждый турбоагрегатом, но они просто дублировали функции центрального пульта. За который встал уже лично и персонально я. Встал, дождался, когда прогреются котлы (ну да, почти полтора часа ждать пришлось) и сообщил «сопровождающим лицам»:

— Ну что, господа, не пора ли нам в столицу возвращаться? — и с этими словами отчалил. Конечно, лед еще был так себе: для буеров тонковат, для обычных судов уже непроходим — однако новенький ледокол на этот лед, казалось, вообще внимания не обращал. Скорость у него была, безусловно, совсем не «девская», хорошо если узлов восемь, а то и семь — но все, на борту находящиеся, пристально разглядывали не лед вокруг нас, а остающийся за ледоколом проход. Я-то знал, что ледоколы благодаря осень своеобразной форме корпуса битый лед заталкивают под небитый по сторонам судна, а вот для «новых современников» пейзаж за кормой выглядел как чудо, им казалось, что ледокол просто лед сжирает. И тем более казалось, что я на носу приказал нарисовать именно зубастую акулью морду, как на каком-то виденном мною по телевизору ледоколу «из будущих времен».

Когда мне надоело стоять у штурвала, я позвал уже подготовленного «штатного» рулевого, приказал наблюдателям лучше «смотреть берега» (шли мы по береговым ориентирам') и спустился к большую кают-компанию, где собрались все остальные пассажиры, решившие, что на ветру они уже достаточно промерзли:

— Ну что, господа, разрешите всех вас поздравить: мы сделали Петербург портом, способным и зимой суда принимать и отправлять. И теперь, надеюсь, вы не будете меня более спрашивать, почему у Усть-Луге суда строятся с бортами из листа в шестнадцать миллиметров, сами видели, что к пробитом канале льдышки все же плавают. А так как «Пионер» может канал пробить во люду толщиной до аршина, то льдышки могут там плавать немалые, способные любой деревянный корабль потопить. А вот стальной… но, сами видите, «Пионер» канал прорубает неширокий, так что вашей задачей будет уже скорейшая достройка «Витязя»…

Второй ледокол, длиной уже в шестьдесят метров и шириной слегка за двадцать только строиться начал — но по лицам собравшихся инженеров я понял, что строительство его надолго не затянется. Конечно, это зависело и от того, как скоро в Калуге изготовят для него четыре турбоагрегата по два с половиной мегаватта, но калужане обещали из уже весной в Усть-Лугу поставить…

Вот за что я очень сильно уважал товарища Шиллинга, так это за напористость. Благодаря этой напористости телеграфная линия из Усть-Луги в Петербург уже работала, так что в столице вошедший около девяти вечера «Пионер» встречала довольно внушительная толпа народа. Среди которой и лично император затесался… то есть присутствовал. Который всех прибывших на «Пионере» инженеров немедленно пригласил в Зимний, где каждому был вручен орден. Совсем каждому, да и не только инженеру: какие-то награды достались и всем членам экипажа (медальки какие-то и деньгами царь всех одарил), а совсем не инженеру мне Николай с ехидной улыбочкой вручил «Владимира» первой степени. И ехидство его было вызвано тем, что он — после краткого приема всех прочих отпустивший — высказал мне свою идею:

— Спасибо, князь, за то, что сделали флот российский от зимы более независимым. И кажется мне, что предложения многочисленные назначить тебя командующим русским моторным флотом мне следует принять.

— Вы уж извините, Николай Павлович, но позволено ли мне будет узнать, что за… не самые умные люди вам такого насоветовали?

— Я почему сразу «не умные»? — обиделся Николай. Наверное, он сам себе это и предложил.

— А потому, что флотом командовать должны люди, которые флотом командовать умеют. Которые этому учились и, главное, научились. Я же командовать флотом не умею: не учился я этому и возможности научиться даже не имел.

— И один на всей Земле за месяц и меньше из Петербурга в Монтевидео плавал…

— Вот тут вы ошибаетесь, причем сразу в двух предположениях своих. Во-первых, я далеко не единственный, кто за месяц из Петербурга в Монтевидео проплывал, тот же генерал Соболевский, например, дважды океан пересек…

— Так он же у тебя пассажиром…

— Так и я пассажиром! Я просто просил «Деву Марию» меня доставить из пункта А в пункт Б, и она меня доставляла, единственно спрашивая, желаю ли я проделать это побыстрее или поспокойнее. А я даже не знаю, когда какие паруса поднимать или опускать, куда в открытом море курс держать. Так что назначить меня командующим флотом можно, но вот как скоро весь этот флот потонет или о камни разобьется, я вас сказать не могу. Но в любом случае у меня это много времени не отнимет, я имею в виду потопление флота. Так что могу дать совет уже умный: подыщите на эту работу кого-то, кто в деле морском разбирается. А я этому кому-то помогу, конечно, но не советами глупыми, а кораблями могучими. Ледокол, например, вы уже видели в деле, а новые канонерки еще нет, но если пожелаете… Однако и канонерки создавали морские инженеры, а моя в них работа была исключительно по части пушек изготовления. Зато пушки у меня получились… без ложной скромности скажу, лучшие в мире.

— А поподробнее про канонерки можно?

— Насколько я помню, кораблик получился подлиннее ледокола, но поуже. Я точно его параметры не знаю — просто потому что мне это было неинтересно. А вот что интересно, я могу точно сказать: на одной заправке топливом корабль может пройти три тысячи миль если не спешить особо, и восемьсот миль полным ходом. Но в любом случае он для двух своих пушек…

— То есть у тебя канонерская лодка — Николай выделил голосом слово «канонерская» — всего две пушки несет?

— Ну да, а куда ей больше-то? Так вот, к двум своим пушкам она куда угодно довезет пять тысяч снарядов, и в нужном месте эти снаряды она может во врага посылать с производительностью пятнадцать выстрелов в минуту. Каждая из двух пушек. Причем снаряды… я просто результаты техиспытаний скажу: один снаряд, если попадает в двухэтажный кирпичный дом, превращает дом целиком в груду кирпичей. Если снаряд каким-то чудом попадет в борт британского, скажем, фрегата, то фрегат скорее всего потонет в четырехаршинной дырой в борту, а если снаряд влетит во французский корвет, то корвет просто пополам переломится. Причем пушки эти стреляют на семь верст, но так далеко метко стрелять не получается, однако никто издали стрелять по кораблям и не собирается, это по береговым мишеням издали палить можно, а на море…. На линейный корабль, конечно, может и два снаряда потребоваться, но вряд ли больше: канонерка эта может подойти к вражескому кораблю очень близко, а с сотни шагов канониру, чтобы промахнуться, нужно столько выпить, что он с перепою раньше помрет.

— Ну да, подойдет в упор и потопит ворога лютого, а враги в ответ стрелять, конечно, не будут, — голос Николая просто излучал сарказм.

— Пусть стреляют. Краску они, конечно поцарапают, но вряд ли больший вред нанести сумеют. Потому что борта канонерки делаются из дюймовой стальной брони, на которой ядра вражеские или бомбы навряд ли даже вмятину, глазу заметную, оставить смогут.

— Ты это не врешь? — очень удивился Николай.

— А зачем мне врать? Если хотите, то сами проверить можете, я могу распорядиться, чтобы к Кронштадту одну канонерку для таких испытаний пригнали.

— Одну… а у тебя их уже много, что ли?

— Сейчас пять готовы, весной еще пять со стапеля сойдет. Сойдут и в ту же минуту будут готовы в поход идти.

— Ты, князь, воистину страшный человек… почему мне раньше о канонерках сих не рассказал?

— Так повода не было…

— Повода у него, видите ли, не было, а мне теперь новый указ писать! Значит так, завтра… нет, после завтра в полдень приходи, получишь «Андрея Первозванного».

— А почему послезавтра? — не удержался я, так как намеревался уже ночным экспрессом отправиться в Москву и задерживаться еще на пару дней в мои планы не входило.

— Потому что орден-то у меня готовый где-то есть, а вот цепь к нему еще сделать надо. Это только ты у нас такой шустрый, а ювелиры — они ну никак раньше цепь сделать не смогут. Так, ты что, спешишь куда?

— Вообще-то… Мария Давыдовна скоро родить уже должна, я хотел домой нынче же выехать…

— Ну ты и нахал… впрочем, кому я говорю. Ладно, езжай. Погоди-ка… вот тебе орден, носи: как раз вакансия получилась… — Николай вручил мне орденскую Звезду, — а цепь… я перед Рождеством в Москву собрался ехать, вот тогда и цепью тебя пожалую. И пятьсот рублей тогда же с тебя возьмут.

Да уж, обломилось мне счастье внезапное. То, что за высшие ордена нужно было по пять сотен «на благотворительность» отдавать, меня давно уже не удивляло, а вот то, что количество «живых кавалеров» жестко лимитировалось — это я понять не мог. И получается, что я кого-то орденом обделил… хотя, как чуть позже оказалось, никого не обделил: сейчас кавалеров ордена вообще девять человек было, причем даже меня считая. Не давал Николай высшие ордена кому угодно — но и народ (то есть знать, простому народу вся эта мишура была вообще незнакома) знал, что человек с таким орденом его точно заслужил. Но, что самое интересное, никто и никогда не спрашивал, за какие заслуги орден был вручен. Строить догадки — могли, а вот всерьез интересоваться или тем более кавалера расспрашивать считалось моветоном. И, что меня удивило уже всерьез, вообще преступлением. Но если человек сам решил похвастаться, то это не возбранялось — и я, понятно, перед женой рот на замке не держал.

На Рождество я, как Николай и пообещал, получил от него орденскую цепь. А от Егора Францевича получил деньгами полтора миллиона рублей — и на все деньги накупил всякого нужного южноамериканцам. В любом случае следует «поддерживать отечественного производителя», а так уж получилось, что у меня такие «отечественные» расположились в местах уж больно отдаленных. То есть друг от друга отдаленных, и я счел крайне полезным слегка так усилить производственные возможности Уругвая и Аргентины. Поэтому в середине января из Петербурга в далекое плаванье отправились уже четыре стальных баркентины, на которых через океан были отправлены две «средних» паровых электростанции, три небольших гидрогенератора и сотня металлорежущих станков. В том числе и пяток станков для сверловки и нарезки винтовочных стволов. А с оборудованием за океан отправились (в смысле домой отправились) и пять дюжин совершенно испаноязычных парней, получивших в России «профильное образование». Честно говоря, мне было на самом деле важно, чтобы южноамериканцы не прогнулись под США, а проделать это, не имея собственной достаточно мощной и современной промышленности, было практически невозможно. А вот таковую промышленность имея…