Идиллии

ГУСЛЯРОВА МАТЬ

Пусть не боится она, что невестки не смогут угодить. Дочка вон тоже к себе зовет. Полно, мол, мать, одинокой кукушкой в четырех стенах сидеть при стольких сыновьях, невестках да дочерях! И то сказать — ото всех ей почет — невестки слова поперек не смеют молвить, сыновья уважают. По весне наперед ее клин вспашут, в жатву не дадут зерну сгореть или осыпаться. А зимой — заговенье ли подойдет, кум ли с кумой или кто из сыновей в гости позовет, бабушку Гену в красном углу сажают рядом с гостями, а уж дальше рассаживаются по лавкам сыновья да невестки, дочери, зятья, внучата. Едят, пьют, добра друг другу желают, но приходит время — старая, захватив свой посошок, в самую лютую стужу домой ворочается.

В этот дом ее привезли после свадьбы, здесь она угождала свекру да свекрови, детей народила, на ноги поставила; отсюда и мужа в последний путь проводила. Сюда бы и меньшому сыну впору невестку привести, чтоб было кому глаза закрыть старой матери, — да только у непутевого другое на уме. Сунул под мышку новую двухструнную гуслу, шапку набекрень нацепил — и пошел по белу свету счастья искать. С той поры о нем ни слуху, ни духу — жив ли, помер ли — никто не знает… Стоит домочадцам усесться за длинный стол, у матери одна забота: а младшенького-то нету. Постучится кто у ворот, она уж тут как тут — не он ли. Бывает, почудится во сне звонкая песня, она среди ночи вскочит, поглядит на старую гуслу, что в простенке висит, — пуще прежнего закручинится.

Нет, не уйдет она отсюда, не позволит старому очагу угаснуть при жизни!.. Прислали ей старшую внучку, — чтоб было кому по воду сходить, словом с бабкой перемолвиться. В доме у нее завсегда прибрано, во дворе подметено. Хоть и неможется старухе, но в цветнике под окнами цветы не переводятся с ранней весны, когда зажелтеют настурции, до поздней осени, когда снег припорошит астры. А не приведи бог увидит старая, что где-либо стенка ненароком обвалилась или под плетнем татарник вырос, сердце у нее так и зайдется. «Вот не сегодня-завтра помру, — скажет она внучке, — и все прахом пойдет: дом обвалится, двор бурьяном зарастет — разной нечисти на радость», — и спешит татарник с корнем вырвать.

Внучку она уму-разуму учит, домовитую хозяйку из нее растит. Ни к колодцу по воду, ни на гулянье в старой рубахе не пускает. А зимой сама велит звать подруг на посиделки.

Набьется полная горница девушек да парней, запылает в очаге буйный огонь, бабушка Гена вынесет гостинцев — орехов да черносливу. Потом усядется перед очагом и попросит:

— Ну, а теперь спойте-ка мне ту песню, что Нено сложил.

Переглянутся девушки, усмехнутся друг дружке, зардевшиеся лица вниз опустят, кто-нибудь тонким голосом заведет песню. Девушки, осмелев, одна за другой подхватят ее, и вот уже звонко льется припев про удалого повесу-гусляра.

Словно в забытьи, слушает старая ту песню, сызнова переживает радости и беды, что выпали на долю сыну.

День-деньской смех, шутки, шум, гам. День-деньской нету на парней угомона. Кто за девушками в хороводе увивается, кто под зелеными буками пенистое вино попивает — а поздно вечером оседлают сорвиголовы коней и — айда домой. Гусляр первый. Гусляр впереди всех через поле скачет… Стелются по земле, храпят борзые кони, реют-развеваются черные гривы, далеко по полю разносится топот копыт и гиканье.

А в поле цыгане бродячие табором стоят.

— Братцы, мы сегодня за счастьем гонялись, ну-ка спросим цыганку, кого из нас ждет удача! — крикнул один молодец, и все гурьбой к табору повернули.

Гадает им на бобах ворожея, про каждого сказывает, что ему на роду писано. Пришел черед и Гусляру.

— Эй, цыганка-гадалка, что ты мне наворожишь? — крикнул Нено и так натянул поводья, что конь его на дыбы вскинулся.

— Что, спрашиваешь, тебе писано? Первым делом скажи, какие гостинцы везешь с ярмарки отцу-матери, братьям да сестрам?

— Я сам гостинец, везу веселье!

— Пеняй, не пеняй, а лихая доля тебе суждена. Всех ты веселишь, тебя же развеселить некому, каждый рад тебя послушать, а тебе никто не сыграет; другие будут хороводы водить, под твою гуслу плясать, а ты будешь в сторонке стоять — не суждено тебе вихрем пройтись в пляске, отвести душу.

Стегнули молодцы коней — кто гадалке поверит!.. Опять Гусляр первый, опять Гусляр впереди летит. За ним следом скачут, храпя, борзые кони, стелются по ветру черные гривы.

А цыганка-то правду напророчила. Что сбылось, что нет, кому выпала удача, кому нет, — с Гусляром же все как по-писанному вышло.

Повсюду он желанный гость, все ему рады, он же за каждого душу отдать готов. Только время шло. Дружки его переженились, семьями обзавелись, один только Нено с сердцем не знает сладу.

«Нено, лихая головушка, Нено, гусляр непутевый, — молвит ему старая мать, — полно жить одному, как перст! Веди-ка в дом помощницу!»

«Кого я приведу тебе, матушка? Погляжу я на девушек в хороводе — все до одной как румяные яблочки, все милы да пригожи. А стоит выбрать какую, привести домой — небось желтее дули покажется…»

Тут голосистые певицы умолкнут, взглянут на бабушку Гену, а она поднимет седую голову, и кроткая улыбка оживит морщинистое лицо. Откроет рот, хочет слово молвить, да так ничего и не скажет — разве словами передашь ту сладостную скорбь, что бередит материнское сердце!..

— Так и состарился Нено в холостяках, — нарушит кто-нибудь наступившую тишину.

— Судьба, от нее никуда не уйдешь, — добавит другой.

Говорят, недавно встречали его на Узунджовской ярмарке — все еще молод и удал, как прежде. Что ни праздник, — под его гуслу девушки-красавицы пляшут, что ни веселье — его песня слышна. На свадьбах да помолвках он своими песнями тешит невестину да женихову родню. А как кончится веселье и все разойдутся по домам, Гусляр бредет в корчму… Сидит, осушает чарку за чаркой, потом ударит по струнам и заведет свою песню:

— Сам про себя сложил… Храни его господь на всех путях-дорогах!

Бабушка Гена встает и уходит из горницы: пускай себе молодые повеселятся вволю.

Перевод В. Поляновой.