Идиллии

ПАСТУХ И ПАСТУШКА

Лучи зарождающегося дня пронизывали белоснежные облака, в прозрачном утреннем воздухе все яснее обозначались луга, что крутыми волнами подкатывались к берегам Тунджи. Внизу на дороге послышался скрип телеги вставшего до свету крестьянина. Из-за холма отозвались колокольчики стад. Немного погодя пригорки сбросили с себя завесу тумана, и она поползла вниз по склону. Край неба словно загорелся, озарив далекие вершины. Медленно всплыло из-за них солнце, позолотив холм и отару овец на нем. Пощипывая на ходу росистую траву, овцы перегоняли одна другую, а за ними с длинной герлыгой в руках торопливо шагал пастух — боялся, как бы пастушка на том берегу не опередила его.

— А ну, пошла! — крикнул он и стукнул герлыгой по земле — хотел напугать отбившуюся от стада овцу, что жадно щипала сочную траву. Овца опрометью метнулась вверх по склону, ее колокольчик зазвенел тревожно, как бы призывая стадо, уже перевалившее через вершину холма, подождать ее.

Пастух поднялся на бугор. Под ним, заливая берега, несла свои мутные воды Тунджа, текла, извиваясь, как змея, уползающая в свою нору, теряясь в зарослях ивняка. Поля на том берегу еще тонули в рассветной мгле, из которой кое-где выступали верхушки копен, над самым берегом маячил тополь. Одинокий, как этот тополь, стоял на высоком холме пастух. Ветер развевал полы его полукафтана. Собака сидела рядом, не сводя с него глаз, словно ждала, что он скажет, чего ищет. А он блуждал взглядом по противоположному берегу, не обращая на нее внимания.

— Не пришла! — промолвил он, опустив голову. И где это она пропадает в последнее время? А ведь вчера он перебрался на островок посреди Тунджи, чтобы оттуда окликнуть ее, авось услышит. Она, может, и услыхала, да не пришла: заречные, они гордые. Чего доброго, решила поводить его за нос, чтобы было над чем посмеяться с подружками… Не будь этого омута под ивняком, он бы и на тот берег попробовал перебраться. Но омут глубок, не напрасно его Синим прозвали, к тому же в нем водовороты…

Солнце поднималось все выше. Вот оно заглянуло за холмы и увело из долины тени. Тунджа, искромсанная камнями и корявыми стволами ив, бешено кидалась в омут и плавно катила свои воды дальше.

…Негде ей в другом месте овец поить! Волей-неволей сюда пригонит отару в полдень. Он переждет жару здесь, под дикой грушей, и непременно увидит ее… Взгляд пастуха скользнул по земле. Цветы!.. Ах, сколько фиалок! Вдруг он оторопел.

— Земляника! — воскликнул пастух, и глаза его засияли. Здесь, оказывается, земляника растет, а он ничего об этом не знает, хотя уже немало дней бродит со своей отарой в этих местах! Нагнувшись, он стал обшаривать кустарник. Вот одна ягодка тянется навстречу — сорви, мол, меня, а остальные притаились под листьями, словно шепчутся друг с дружкой. Нет, не спрячется ни одна! Он и опомниться не успел, как в руке у него оказался целый пучок ягод, румяных, как лицо пастушки. Она бывало улыбнется ему, а потом опустит голову и лукаво посматривает исподлобья. В ее речах, верно, такая же сладость, — он никогда не слыхал ее слов.

А за рекой растет земляника? Если и растет, так еще не поспела — там, в низине, мало солнца: она первым делом поспевает на припеке. Погоди-ка! — мелькнуло у него в голове. Он покажет ей пучок и, если она попросит, перебросит на тот берег. Нет! Лучше он сплетет из лозы лукошко, нарвет земляники, спустится к реке и пустит лукошко на воду…

Поблизости найдутся кизиловые прутья, а лозняка у реки сколько угодно… Он сбежал с холма, достал нож и стал резать упругие ветки кизила.

В знойный полдень, когда кони на лугах начали мотать головами и примолкли даже кузнечики, пастушка пригнала овец к реке. С утра она искала случая ускользнуть от подруг.

К обеду они погнали овец на нижние излучины, а она отговорившись тем, что, мол, дорога там тернистая и овцы теряют много шерсти, осталась одна.

Опустив длинные шеи, овцы сбились в кучу у водопоя; собака в сторонке зевает, потягивается, время от времени отмахиваясь от мух… «Вчера он полдничал под той вон дикой грушей», — думала пастушка, прислонясь плечом к тополю и подставляя лицо свежему ветерку, тянувшему от реки. Паводок сошел, Тунджа мелеет, словно устав от буйства, кое-где из-под воды показываются камни. Светлые струи бегут среди камней, и гладкая поверхность омута покрывается рябью. Словно стена, поднимается за рекой крутой берег, поросший кустами шиповника. За ними не видно ни души.

Овцы, усеявшие отмель, стояли, погрузив морды в воду, чуть выше жадно лакала воду собака. Пастушка потупила глаза и задумалась. Может, ему надоело ждать ее, и он угнал стадо за холмы. И чего это ее подружки все утро ходили за ней, как привязанные. Долго сидела она, не двигаясь с места. Вдруг с того берега раздался пронзительный свист, овцы испуганно шарахнулись в сторону, собака насторожила уши. Пастух откуда ни возьмись бегом спускался к реке.

— Господи, летит-то как! Того и гляди, через Тунджу перемахнет! — встрепенулась, словно молодой тополек, пастушка.

— Ягоды, земляника! — крикнул пастух, показывая ей лукошко. Но голос его заглох в дружном шуме речных потоков, что неслись между камнями, точно по желобам.

Пастушка протянула руку.

— Ишь, чего захотела! — пастух шутливо спрятал лукошко за спину, глаза его смеялись. — Я небось не для тебя их нарвал… — Не удержавшись, он залился смехом.

«Сейчас переправит!» — Пастушка подняла голову, и лицо ее вспыхнуло.

Парень подступил к берегу, повесил лукошко на крюк герлыги, протянул сколько мог руку и спустил подарок на воду. Пастушка от волнения прикусила губу. Пучок красных цветов шиповника колыхнулся над земляникой, течение подхватило лукошко и понесло. Омут пока оставался в стороне. Пастух принялся швырять в него камнями. Эх, кабы можно было до островка добраться; оттуда, изловчившись, он бы и на тот берег перебрался, чтобы собственноручно отдать гостинец!.. Но вот лукошко обогнуло островок, и быстрина снесла его в омут. Водоворот закружил его, один цветок упал в воду, и течение унесло его прочь.

Пастух поднял было камень, чтоб выбить лукошко из водоворота, как вдруг из-за бугра донеслась неистовая ругань сторожа: стадо зашло в хлеба. Спохватившись, он метнулся туда, прочь от берега. Не успела пастушка опомниться, как парень исчез за бугром.

Она ничего не понимала. Проводив парня недоумевающим взглядом, спустилась к воде, чтобы достать лукошко. Оно все продолжало кружиться посреди омута, цветы, свесившись, весело гляделись в воду. С отмели до лукошка было не дотянуться. Тогда пастушка перепрыгнула на высокий камень и, опустившись на колени, протянула к воде герлыгу. «Вчера он чуть было в этом омуте не утоп, как бы и мне не угодить в него», — подумала она. Кое-как дотянувшись герлыгой до лукошка, девушка подтянула его к себе.

До самого заката пастушка сидела в тени, под копной, и плела себе венок. Веточку за веточкой связывая травой да повиликой. Когда венок был готов, она надела его на голову и побежала к реке.

Пусть придет, полюбуется — разве не похожа она на русалку, появившуюся со дна!

Русалка тоже стояла бы вот так, прижавшись к тополю, верхушку которого озаряли последние лучи солнца. Длинные тени от копен и деревьев протянулись по полю, мерно застрекотали кузнечики. Начало смеркаться. Собака согнала разбежавшихся овец, они сбились в кучу, вытягивая длинные шеи. Одна подошла к пастушке и стала лизать ей руку.

Так и быть! Она запоздает к ужину, но его дождется. Он придет — непременно придет взглянуть, как она разубралась цветами… Чего доброго, и через реку перемахнет. Вчера же добрался до островка…

Пастух, догадываясь, что его ждут, заиграл на свирели. Призывные звуки огласили долину. Пастушка встрепенулась. Он увидел ее с вершины холма и, растолкав овец, кинулся вниз. Девушка вскочила на ноги и, всплеснув руками, закружилась в танце. Парень тут не утерпел, притопнул ногой и тоже пустился в пляс. Так они и плясали — она на этом берегу, он — на том.

Поле, окутанное майским сумраком, смолкло. Обе отары терпеливо ждали, когда их погонят домой. Тунджа, притаившаяся среди ивняка и скал, тоже утихла. Одна только свирель играла-заливалась, и под ее задорные звуки лихо плясали пастух и пастушка, позабыв, что пора по домам.

Наконец музыкант опустил свирель, улыбнулся пастушке. Их разделяла река. До каких пор они будут только переглядываться?! Ведь вот песня одолела преграду, соединила их сердца…

— Эх, будь у меня крылья! — Пастух развел руки в стороны, тряхнул ими. — Так бы и перелетел через омут… А что, если…

Он перевел взгляд на Тунджу, что сонно несла свои воды внизу. Камни, словно зубья, торчат из воды. Опираясь на герлыгу, он прыгнет сначала на этот, потом на тот, — а оттуда до островка рукой подать…

Не долго думая, он прыгнул на ближний камень, перебрался на второй, опершись на герлыгу, оттолкнулся, перелетел через быстрину и очутился на островке. Поднял глаза на пастушку, которая улыбалась ему с берега.

— Сюда-то добрался легко, а вот дальше как!..

Нет, он не вернется, как вчера. Будь, что будет! Опершись на герлыгу, он перемахнул на плоский камень, возвышавшийся у самого омута. Вдруг камень встал торчком, и пастух вниз головой погрузился в омут.

Пастушка испуганно вскрикнула. Вокруг ни души. Она взбежала на выступ скалы, нависший над омутом, и протянула парню свою герлыгу. Тот боролся с водоворотом. Из воды показывалась то нога, то рука. Ища опоры, он дотянулся до палки, ухватился за нее. Пастушка не удержалась и сорвалась в омут.

Вода сомкнулась над их головами.

Собаки стремглав бросились к реке. Там не было ни души. Вниз по течению плыли две герлыги.

Перевод В. Поляновой.