Идиллии

ПОРА СЕНОКОСНАЯ

Дед Милко затемно отправился к луга и лишь к обеду вернулся домой. Прилег было вздремнуть, но как только солнце стало клониться к закату, вскочил и, послонявшись, будто неприкаянный, по двору, взял в руки свой неразлучный посошок и опять подался к косарям. Мита, увидев отца из палисадника, спрятала пучок цветов под передник и прикинулась, что пропалывает грядку… Смешная девчонка! Дед Милко даже не взглянул в ее сторону, свернул на дорогу, что бежала в гору мимо подстриженных тополей. Дочка же, воткнув сорванные цветы в волосы, схватила коромысло с ведрами и, не дожидаясь, пока старик скроется из вида, отправилась к источнику за водой.

Хотя она и младшая в семье, и баловница, но научена мать почитать и отцу не перечить, поскольку тем, кто старых людей не совестится и отца-матери в грош не ставит, нет божьего благословения. Всему селу известна доброта деда Милко — он соседа в беде не покинет, поможет, двери его дома широко открыты перед каждым, потому и дал ему господь всего в изобилии — и потомства, и добра. Его нив, лугов, виноградников не окинешь оком, на коне не объедешь. В трех коленах его старая кровь не иссякает, трех рядов столов не хватает старому, чтобы усадить на заговенье своих домочадцев. Сыновей да зятьев дед Милко к торговому делу пристроил. Весной, как только лес зазеленеет, выводят они за ворота коней и разъезжают по ярмаркам, каждый делает, что ему велено. А дед Милко дома хозяйничает. Хлеба стоят, наливаются, на лугах уже сено скошено, в стога сложено, а за сенокосом подойдет пора жатвы, жди подрядчика со жницами. Кончится молотьба, наполнятся амбары отборным зерном, тут и кукуруза поспеет, сушильни и дворы завалят золотыми початками, ночи напролет на посиделках будут ее лущить, а там, глядишь, и виноград янтарным соком нальется. Потянутся на виноградники веселые сборщицы, вооружившись ножами да корзинами, ражие парни будут таскать на плечах полные короба. А потом из чанов, которыми уставлены погреба, хлынет сладкое сусло. Тогда-то, собрав долги, возвратятся домой стариковы сыновья да зятья с полными кошелями. Выбегайте навстречу, стыдливые молодицы, шумливая детвора, выходи мать, в переметных сумах для всех гостинцы припасены… Будут и смотрины, и крестины, весельем огласится счастливый дом.

Так повелось испокон веку. И пока род деда Милко живет в ладу, не оставит господь старика. Лет ему уже немало, но еще здоров и крепок, переженил всех своих сыновей, выдал замуж всех дочерей, кроме самой младшей, Миты, старик надеется, что продолжит бог дни его и сподобит дождаться от нее внучонка.

Мала еще Мита. Лишь теперь подходит пора старую мать в хозяйстве заменить, холстов на приданое наткать, еще не скоро она заневестится, не скоро начнут парни вокруг стариковской усадьбы кружить. Словно перепелочка, что крыльями плещет в поспевающей ржи, летит она, земли под собой не чуя. Неохота ей ведра в ложбине под желоб подставлять — отец нарочно воду ближе к дому подвел, — она бежит к вершине ручья — вода там чистая, как слеза. Тропинка вьется через лужайки, там и сям в траве, подобно легким мотылькам, пестреют ромашки, гвоздика, лютики… Будто сами русалки их посеяли… А на лугах уже сено скопнили — легкий, пьянящий дух горицвета так и льется в грудь. Мита, раскрасневшаяся от ходьбы, поставила ведра на землю, встала над ручьем и загляделась на свой гибкий стан, отразившийся в зеркальной воде, вытекающей из-под дуплистой ивы.

Вон какая она большая выросла — не назовешь подростком! Пышные кудри обрамляют лицо, под тонкими бровями сияют голубые глаза, вышитый нагрудник трепетно вздымается — девушка и есть! Мита прислушивается к прерывистой песне ручья, к безмолвному шепоту цветов, тихим вздохам ветвистых деревьев — раньше такого с ней не случалось.

…Вот заневестится, юбку подлиннее наденет, платком по самые брови повяжется и уже не будет с подростками хоро отплясывать.

Ее свежее личико зарумянилось еще больше: Мита прикусила нижнюю губку, а когда спохватилась, за чем пришла, по другую сторону ручья над островерхой осокой показалось безбородое лицо парня, пришедшего вымыть ложки косарям к ужину.

— Ты одна, Мита?

— Одна, Динко. По воду пришла… — Мита заозиралась по сторонам, словно испуганная пташка.

Они с Динко вместе росли. Не раз бывало на виноградниках Мита выпрашивала у него зеленые орехи, а тут вдруг застыдилась — глаз поднять не смеет. На нее глядя, и он вроде бы смутился, забыл, что хотел сказать…

Солнце уже убрало из ложбин золотую бахрому, по листве пробежал вечерний ветерок, вокруг парня и девушки зашевелились тени. Головы их то сходились, то расходились в подернувшейся рябью воде. Оба молчали, потупившись.

Мита вдруг спохватилася и бросилась бежать. Динко ошарашенно смотрел ей вслед. Кто за ней гонится, что она на бегу расплескивает воду?..

Из-за пригорка показался дед Милко, за ним со скрипом тянулись возы. Мита торопилась спуститься в ложбину, пока не увидел отец. Шла, не смея оглянуться.

Перевод В. Поляновой.