Илья Муромец

399

Отмечу, что я далеко не первый занялся изучением информации о князе-беглеце Олеге. Авторитетный славист А. В. Флоровский, разобрав известия Папроцкого и Пешины, в целом скептически отнесся к достоверности этих данных (Флоровский А. В. Русское летописание и Я. А. Коменский // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 315–316). Позднее данные об Олеге использовали разные исследователи. А. Г. Кузьмин (см.: Кузьмин А. Г. Падение Перуна. М., 1988. С. 153–154) — мой научный руководитель, он и обратил внимание студента, увлеченного ранней русской историей, на этот сюжет. Аполлон Григорьевич познакомился с известиями об Олеге Моравском не по «первоисточникам» (Б. Папроцкий и др.), а в переложении католического церковного историка конца XVIII в. X. Ф. фон Фризе (сочинение последнего «История Польской церкви от начала христианства в Польше до наших дней» вышло на русском языке в Варшаве в 1895 г.). Фризе знал историю Олега в «редакции» Пешины и Стржедовского. А. Г. Кузьмин полагал, что в основе информации западнославянских писателей лежали какие-то неизвестные «моравские хроники». Г. М. Филист (Филист Г. М. Введение христианства на Руси: предпосылки, обстоятельства, последствия. Минск, 1988. С. 97) также основывался на книге Фризе. А. В. Назаренко (Назаренко А. В. Русь и Германия в IX–X вв. //Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1991. М., 1994. С. 131, прим. 159) шел от статьи Флоровского, но добросовестно просмотрел труды Папроцкого и Пешины, выбрав, без объяснений, вариант Папроцкого, который заинтересовал исследователя в связи с предполагавшимся им фактом заключения русско-германского союза при князе Ярополке Святославиче.