Илья Муромец

Глава вторая ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ГЕРОЙ РУССКОГО БЫЛИННОГО ЭПОСА

Славное богатырское прошлое Руси — эпоха стольнокиевского князя Владимира. При дворе этого эпического правителя — который, как известно, сам никаких подвигов не совершает — собираются разные по характеру и облику герои, обладающие колоссальной физической силой. В былинах так называемого киевского цикла богатырская биография молодца начинается с того момента, когда он отправляется в Киев, или оказывается в самом Киеве, или же выезжает из него. Слова о том, что «во стольном во городе во Киеве, у ласкового князя у Владимира заводилось пированье-столованье, почестен пир», служат началом значительной части былин. На богатом пиру в гридне княжеской находится место и для князей, и для сильных могучих богатырей, и для бояр толстобрюхих, и для купцов пребогатых, и для крестьян православных (вариант: мужиков деревенских). Гости вволю наедаются и напиваются, становятся «пьянёхоньки и веселёхоньки», шумят и хвастаются: богатый — золотой казной, богатырь — могучей силой, умный — отцом, матерью, а безумный — молодой женой. Кто хвастает своей «удатью», кто своей «участью», кто добрым конем, а кто цветным платьем. Скоро-скоро наступит апогей праздника — по палате между пирующими начнет похаживать сам Владимир-князь: «с ноги на ногу он переступыват, сапог-то о сапог поколачиват, желтыми кудрями принатряхиват, белыми-то ручками розмахиват, золотыми персьнями принашшалкиват». Тут уж самое время Ставру Годиновичу сделать неосторожное заявление или, например, сцепиться повздорившим за столом Офимье Чусовой вдове и Овдотье Блудовой вдове — и пойдет развитие былинного действа. Бывает, и сам Владимир, пройдясь среди людей, привяжется к тоскливо уставившемуся в свою тарелку Ивану Годиновичу с вопросом: почему тот «не пьет, не кушает, белой лебедушки не рушает»? Или вдруг примется князь не к месту скучать и жаловаться, что в Киеве-де добры молодцы все поженены, а красны девушки все замуж «подаваны», а холостым живет и таковым слывет только он один — киевский владыка. Тут-то богатыри Дунай Иванович с Добрыней Никитичем и получат от князя трудное задание…

Вариантов, как бы могло начаться эпическое действо, мало. Но в былинном сюжете, интересующем нас в рамках предмета настоящей книги, праздничный пир прерывается появлением некого дородного доброго молодца, который, въехав в Киев, сразу направляется на широкий княжеский двор, «становит» посреди двора своего коня и, привязав его к «дубову столбу» за серебряное кольцо, смело идет в «палаты белокаменные», входит в столовую, размахивая дверь «на пяту», кладет крест «по-писанному», все поклоны совершает «по-ученому» — князю с княгинею (в тех вариантах былин, где Владимир уже обзавелся супругой, красавицей Опраксеей) и «на все на три на четыре на сторонки» низко кланяется. Ему подносят чару зелена вина, молодец принимает ее «единой рукой» и выпивает «единым духом». Теперь с гостем можно и заговорить. На вопрос князя о том, каким именем пришедшего звать, каким отчеством величать, вошедший представляется старым казаком Ильей Муромцем Ивановичем. Далее Илья сообщает князю, что проехал в Киев из Мурома «дорогой прямоезжею». Гости, могучие богатыри, или сам Владимир-князь, пытаются уличить «детину» (или, вариант, «мужичищо-деревенщину») во лжи: ведь указанным маршрутом «и на добром коне никто да не проезживал» и «туда серый зверь да не прорыскивал», даже «птица черный ворон не пролетывал» — слишком опасно, ибо засел там Соловей-разбойник Одихмантьев сын:

Так сказано в варианте былинного сюжета, исполненного знаменитым кижанином Трофимом Рябининым, в записи А Ф. Гильфердинга.[2]

Илью Муромца не смущает грубость собравшихся, ведь он уверен в своей правоте — страшный Соловей-разбойник висит «прикованной» к стремени булатному богатырского коня. Сведав об этом, потрясенный князь встает «скорешенько да на резвы ножки» и, накинув «кунью шубку на одно плечко», а «шапочку соболью на одно ушко», в сопровождении гостей выходит на свой широкий двор. Так и есть — перед ними связанный Соловей-разбойник. Владимиру приходит фантазия потешиться, он требует, чтобы захваченный злодей засвистал по-соловьему, зарычал по-звериному (в варианте сборника Кирши Данилова: по-туриному, а еще, вдобавок, и зашипел по-змеиному). Разбойник соглашается только после того, как сам Илья повторяет просьбу князя, присовокупив к ней требование: пусть его пленник в целях безопасности первых лиц государства засвистит в «пол-свиста соловьего», а зарычит «во пол-крыку звериного». Раненный богатырем Соловей (Илья выбил у него правый глаз), утомленный переездом в Киев в некомфортных условиях, просит поднести ему чару зелена вина — тогда его «раночки кровавы порозойдутся», «уста сахарнии поросходятся» (в варианте Трофима Рябинина). Владимир самолично поспешает в «горенку», наливает чару зелена вина в полтора ведра и даже разводит ее «медами стоялыми». Соловей выпил «чарочку», как полагается, одним духом и засвистал, и зарычал, и зашипел. Правда, злодей не выполнил условие Ильи, так что от его свиста и рыку

Так описано произошедшее в сборнике Кирши Данилова.^{61} Вообще, сказители любили посмаковать те негативные последствия, которые имел соловьиный свист-рык-шип. В варианте, записанном в селе Павлове Нижегородской губернии и дошедшем до нас в составе сборника П. В. Киреевского, Киеву нанесены большие убытки:

Князь с княгиней выжили только потому, что Илья проявил о них заботу и на всякий случай заранее предложил князю («Не во гнев бы тебе, батюшка, показалося») схоронить его «под пазушку», а княгиню «закрыть под другою». Трофим Рябинин сгустил краски еще больше:

(Здесь Владимир-князь пока еще холостяк.)

Выпустив государя с супругой «из-под пазушок», Илья тут же (в варианте из сборника Киреевского) взял коварного «Соловейку за вершиночку, вывел его за княженецкой двор, кинул его выше дерева стоячего, чуть пониже оболока ходячего», так что, долетев до «сырой земли», «расшиб Соловейко свое все тут косточки». В варианте, записанном в 1928 году в деревне Семеново на реке Шале Пудожского района от 58-летнего Павла Миронова комиссией фольклористов, возглавляемой Б. М. Соколовым, Илья хватает Соловья «за резвы ноги»:

От Соловья, таким образом, не остается ничего. Эти шокирующие описания полного уничтожения трупа или его рассеивания на отдельные косточки достаточно любопытны. В них отразилось народное представление о том, что смерть физическая еще не означает полного исчезновения. Отлетевшая душа может вернуться в свое прежнее вместилище, и тогда тело оживет. Представление об этой где-то пребывающей «внешней» душе отразилось в известной сказке о Кощее Бессмертном, у которого «смерть» в игле, игла в яйце, яйцо в утке и т. д. Вот чтобы не произошло нежелательного оживления, вместилище (тело) необходимо уничтожить — в данном случае разнести на мелкие кусочки и сжечь где-нибудь подальше.^{65}

Рябининский вариант освобождает киевлян даже от лицезрения сцены гибели разбойника. У Трофима Григорьевича Илья «скорошенько» уселся на доброго коня, вывез Соловья во чисто поле, где и срубил ему «буйну голову», приговорив, что полно-де Соловью «свистать и крычать», «полно-тко слезить да отцей-матерей», «полно-тко вдовить да жен молодыих» и «спущать-то сиротать да малых детушок». Так или иначе, разделавшись с разбойником, Илья вернулся в княжескую палату, «к обеду княженецкому», за «столы окольния», «за скатерти за браныя», «за кушанья розноличныя». Началась служба Ильи Муромца у князя Владимира.

Само собой разумеется, служба эта проходит вдали от Киева: все-таки богатырь — не боярин кособрюхий, отирающийся при дворе. Значит, место Ильи — на заставе богатырской. Где находится та застава, в былинах сообщается довольно неопределенно: где-то «под Киевом», «на степях на Цицарских». Илья занимает здесь место атамана, податаманьем при Муромце состоит Добрыня Никитич млад, а есаулом — Алеша Попович; оба — герои самостоятельных былинных сюжетов, не связанных с циклом былин об Илье Муромце. Живут на заставе и другие, более ничем не проявившие себя богатыри — какие-нибудь Гришка Боярский сын и Васька Долгополый; список может быть и более представительным.

Добрыня промышляет охотой молодецкой, стреляет гусей, лебедей. Возвращаясь из чиста поля на заставу, он видит «исколоть великую» — в «пол-печи». Ясно — это из «земли из Жидовския проехал Жидовин могуч богатырь».^{66} Собравшиеся на совет богатыри думают, кому ехать преследовать нарушителя. Сначала решают послать Ваську Долгополого, но «большой богатырь Илья Муромец, свет атаман сын Иванович» отводит его кандидатуру. И действительно:

Тогда «положились» было на Гришку на Боярского сына, но вновь вмешивается Илья Муромец:

Не подходит для этой миссии и Алеша Попович:

Ехать надо Добрыне Никитичу. Он обстоятельно собирается, заезжает на гору Сорочинскую, обозревает окрестности «из трубочки серебряной» и устремляется к нарушителю, крича зычным, звонким голосом замечательного певца и дивного на гуслях игреца:

Из этих слов, в общем-то, становится понятно, зачем, по мнению сказителей, стоят богатыри на заставе. Цель Добрыни достигнута — его услышали. «Нахвальщина» поворачивает к нему доброго коня и скачет так, что «сыра мать-земля всколебалася», а «из озёр вода выливалася» — впечатляющее зрелище! Конь под Добрыней «на коленца пал», и богатырь, вознося молитвы о спасении Господу Богу и Матери Пресвятой Богородице, спасается на заставу, где рассказывает Илье о страшном происшествии. Муромец понимает, что «больше некем заменитися», и отправляется на поединок сам:

Выезжает. Вот и она — гора Сорочинская. Подзорная трубочка атаману без надобности, он обозревает окрестности «из кулака молодецкого». Увидев «нахвальщину», Илья кричит ему зычным, громким голосом: «Вор, собака…» — ну, и так далее. Начавшиеся вслед за этим колебание земли и плеск озерных вод богатыря не смутили. Противники съехались:

Вдруг поскользнулась у Ильи «ножка левая», пал богатырь на сыру землю. Сел Жидовин ему на «белы груди», хочет пороть их «чинжалищём булатным», хочет «закрыть очи ясные, по плеч отсечь буйну голову», но перед этим ему охота покуражиться, наговорить Илье всякого:

Илью обидные слова не трогают, страха в нем нет, он скорее удивлен странным происшествием и спокойно рассуждает вслух:

Те, кому следовало услышать Илью, его услышали; сил у богатыря втрое прибыло, сшиб он с себя «нахвальщину», да так, что отлетел тот «выше дерева жарового», пал на сыру землю и ушел в нее по пояс. Илья не стал терять времени, убил противника, отсек ему голову и воткнул «на копье на булатное». Так, на копье, он и привез голову на заставу: показать товарищам, выскочившим встречать своего предводителя. Илья бросил голову о сыру землю, сообщив:

А ведь разное происходило с богатырем во время его многолетних скитаний «во чистом поли». Как-то наехал Илья на «латырь камешок», от него лежат три дороги, а на камушке «подписано»:

Подивился Илья надписи, опять посетовал, что сколько-де лет в поле гуляю, а «такового чуда не нахаживал». Но какой-то из путей выбрать надо. Размыслив, богатырь принимает решение ехать туда, где убитому быть. Ведь действительно:

Путь навстречу смерти оказывается неблизким и, если наносить его на реальную географическую карту, путаным:

Здесь-то и встретились богатырю «сорок тысячей разбойников». Илья убеждает оставить его в покое — взять-то с него все равно нечего, есть у богатыря лишь добрый конь, да «седелышко богатырское», да «уздечка тесмяная», в которую зашито «по камешку по яфанту» — «не для красы, братци, не для басы, ради крепости богатырскии» — да на головушке старого казака надет «шеломчат колпак» весом 40 пудов. Так в записи А. Ф. Гильфердинга 1871 года на Выгозере от 45-летнего Федора Никитина.^{69} А в 1928 году А. М. Астаховой на Мезени в деревне Лебской Лешуконского района от Якова Гольчикова (61 год) был записан вариант о столкновении Ильи со станичниками-разбойниками. У Гольчикова словам Ильи Муромца придан более издевательский тон — на богатыре оказывается еще и «кунья шуба»:

Что касается коня, то и здесь разбойникам взять «нечего»:

Тогда же, по соседству, на Мезени, в деревне Усть-Низема Лешуконского района Максим Антонов (59 лет) пропел А. М. Астаховой былину, в которой Илья более подробно описывает станичникам, «ночным подорожникам», «дённым подколодникам» свою «кунью шубку» ценой, правда, в 700 рублей:

А еще у Ильи оказываются «тугой лук» и «золота колчанка каленых стрел»:

В варианте Федора Никитина Илья снимает с головы тот самый шлем весом в 40 пудов и начинает им «помахивать»:

Разбойники молят о пощаде — напрасно, богатырь «прибил-прирубил всю силу неверную и не оставил разбойников на семена». В варианте Максима Антонова Илья не столь безжалостен — богатырь ограничивается тем, что пускает одну из стрел (из тех, которые «по пяти рублей»), приговаривая:

Воочию увидев последствия полета богатырской стрелы, разбойники отступают от Ильи. У Якова Гольчикова Илья также пускает «стрелочку заколеную», но «о сыру землю», так что станичников-разбойников засыпает желтым песком и «закладывает» сырой землей «крепко-накрепко». Они испуганы и молят Илью о пощаде, предлагая ему свои сокровища. Напрасно: Илья всех их скосил «саблей вострой».

Очистив, таким образом, дорожку прямоезжую, Илья возвращается к камню. Теперь путь его лежит туда, где «женату быть». Здесь ему встречаются палаты белокаменные, из них выходит «красна девица, сильная поляница удалая»; она берет добра молодца «за белы руки да за златы перстни», ведет в палаты, угощает его за дубовым столом, затевает с ним разные разговоры, но Илья говорит ей, что устал и желает отдохнуть. Девица вновь берет его за руки и перстни, отводит в спальню «богатоубрану» и хочет уложить на «кроваточку обмансливу». Илья хватает ее «за подпазушки» и саму бросает на ту кровать —

Из погреба Илья выпускает 12 добрых молодцев. Коварная поляница остается там одна. Так в варианте Федора Никитина.^{75} А вот Максим Антонов, склонный, как мы видели, щадить разбойников и детализировать описание богатого одеяния Ильи, помещает в глубоком погребе 29 молодцев и объясняет мотивы поведения коварной красавицы: ее цель — нажива. Илья, прежде чем распустить пленников по домам, решает их поучить:

Илья вновь возвращается к заветному камню, исправляет надпись на нем и направляет коня на дороженьку, «где богату быть», наезжает в чистом поле на три погреба глубоких, в которых насыпано злата-серебра и каменьев драгоценных:

«Латырь-камешок», таким образом, оказывается освоенным.

Илья предстает в этом былинном повествовании человеком, которому чужды меркантильные устремления. Нет у него и семьи, не поддается он женским чарам. Его отношение к женщинам в былинах подчас довольно суровое. В сборнике Кирши Данилова имеется былина о поездке Ильи с его «братом названыем» Добрыней Никитичем из Киева во чисто поле.^{78} Добравшись до какого-то места («Как бы сверх тое реки Череги, / Как бы будут оне у матушки Сафат-реки»), богатыри расходятся — Илья посоветовал Добрыне поехать «за горы высокие», а сам двинулся «подле Сафат-реки». Цель движения богатырей так и остается неизвестной. Но обоих на избранном пути поджидали приключения. Илья «наехал» на некий «бродучей след» и, двинувшись по нему, наскочил на иноземного богатыря Збута Бориса-королевича. Судя по всему, Борис-королевич охотился — у стремени за ним следует «выжлок», а на руке сидит «ясен сокол». Узрев Илью Муромца, королевич отпускает свою живность кормиться самостоятельно — не до них; поединок с русским богатырем может закончиться гибелью их владельца. Збут Борис-королевич пускает «из туга лука» стрелу «во белы груди» старого казака и даже попадает, но Илья отчего-то остается невредим. Илья не применяет оружия, он хватает противника и бросает «выше дерева стоячева», «за облако», подхватывает у земли и укладывает на нее. Начинается допрос: «Ты скажи мне, молодец, свою дядину-вотчину!» Збут Борис-королевич поначалу дерзит: «Кабы у тебя на грудях сидел, / Я спорол бы тебе, старому, груди белыя». Но потом признается: «Я тово короля задонскова». От этих слов Илья приходит в умиление, проливает слезы — поверженный противник оказывается его сыном. Старый казак отпускает Бориса домой, «ко своей сударыни матушки», предупреждая:

Незаконнорожденный сын Ильи представляется, таким образом, слабым противником. Об истории отношений русского богатыря и королевы задонской, а также о том, как к ним относился король задонский (который, судя по тексту былины, жив-здоров), нам ничего не сообщается. Незаметно, чтобы и воспоминание о королеве задонской как-то тронуло Илью. Его радует лишь неожиданное явление сына, о существовании которого он и не подозревал. Иначе ведет себя бывшая любовница Ильи. Збут Борис-королевич возвращается восвояси и рассказывает матери о своем приключении. Та падает о сыру землю, плачет и подтверждает: да, Илья Муромец его отец! О том, как дальше развивались отношения в семье «короля задонскова», нам остается неизвестным.

Разделавшись с сыном, Илья отправляется на поиски Добрыни Никитича. У того дела совсем нехороши. Добрыня наехал на «бел шатер полотняный», из него вышла какая-то баба Горынинка, судя по всему поляница, то есть богатырша. Добрыня попытался «напуститься» на нее, «учинилась бой-драка великая» — сначала палицами, потом уже и рукопашным боем. Тут-то и поспевает Илья Муромец. Добрыня измотан поединком — «едва душа ево в теле полуднует». Так что появление Ильи как нельзя вовремя.

В 1899 году (то есть спустя примерно полтора столетия после появления сборника Кирши, текст из которого мы сейчас пересказываем) А. В. Марков записал за тысячи верст от Нижнего Тагила, на Зимнем берегу Белого моря в деревне Нижняя Золотица от Гаврилы Крюкова былину, названную им «Камское побоище», представляющую собой довольно сложное нагромождение из нескольких былинных сюжетов, среди которых был и рассказ о поединке Добрыни с некой бабой Латынь-горкой. В варианте Крюкова баба, к моменту появления Ильи, уже победила и подвергает Добрыню унизительной процедуре:

Илья Муромец спихнул Латынь-горку с товарища, и теперь уже Добрыня уселся на ее «белы груди».

У Кирши Данилова Добрыня еще не проиграл, и подоспевший старший товарищ лишь дает ему полезный совет:

Метод Ильи срабатывает — баба Горынинка «покорилася», заметив, правда:

Добрыня все-таки усаживается Горынинке «на белы груди» и собирается эти самые груди «вспороть» «чингалищем булатным». Баба молит Илью Муромца (заметим, не Добрыню!) о пощаде, сулит запрятанное в земле злато и серебро. Илья останавливает Добрыню —

В контексте варианта Кирши расправа Добрыни с Горынинкой кажется неким эксцессом. В варианте Крюкова, где Добрыню подвергают страшному унижению, можно было бы ожидать чего-нибудь подобного, но тут история заканчивается совсем неожиданно. Уже сидящего на Латынь-горке Добрыню Илья поучает, что бабу надо хватать за «пельки» (груди) и «пинать под гузно», но расстроенный младший товарищ как бы забывает о полянице:

Ни о какой золотой казне речи нет, судьба Латынь-горки остается неизвестной, а финал напоминает былину о женитьбе богатыря Дуная. Марков записал тогда же в соседней деревне Верхняя Золотица от Федора Пономарева другой вариант былины. Здесь самоубийство Добрыни объясняется тем, что Илья пригрозил Добрыне, будто расскажет в Киеве, «как ездила баба по белу лицю, / По белу-ту лицю ездила своим гузьнишшом». Но узнав о произошедшей трагедии, Илья искренне раскаивается:

Уже из упоминания о неких взаимоотношениях Ильи и «королевы задонской» ясно, что не всегда Илья столь бесчувствен к женскому полу. Кое-где содержится намек даже на романтические отношения богатыря с женщинами. В былине из мезенского собрания А. Д. Григорьева повествуется, что как-то занесло богатыря «ко морю синёму», «морюшку Студёному», «ко камешку-ту ко Латырю», где повстречалась Илье баба Златыгорка. К ней он и «ходил-гулял» целых 12 лет, пока не прижил ей «чадышко любимоё».^{83} После этого старый казак покинул свою подругу, оставив ей «чудён крест» (его Златыгорка должна была отдать родившемуся сыну) и «злачен перстень» (на случай рождения дочери). Родился сын Сокольник, в отличие от Бориса-королевича — необычный мальчик:

Когда Сокольнику исполнилось двенадцать, им овладело беспокойство, он начал, выходя на «красно крыльцо», обозревать в трубочку подзорную и «чисто поле», и «сине море», и «стольне Киев-град». И задумал молодец «съездить взять ведь крашен Киев-град». Матери он сообщил, что собирается съездить «на чисто поле», та дала ему свое благословение, но строго наказала:

Эти слова Сокольнику не понравились — судя по всему, его вообще не радовало положение незаконнорожденного. Снарядившись, он выехал в чисто поле. Здесь он стал «розъежживать»:

Кроме принадлежности к татарам Сокольника и, соответственно, его матери — подруги Ильи, здесь проясняются планы Сокольника — сын Муромца изначально ищет столкновения с отцом и наезжает на богатырскую заставу.

Илья, выйдя из «бела шатра», сразу завидел в трубочку подзорную неприятеля. Как и в случае с наездом богатыря Жидовина, следует выбор поединщика. В варианте, записанном А. Д. Григорьевым, им сразу становится Добрыня. На этот раз Добрыня подъехал к неприятелю, низко ему поклонился и поинтересовался, кто он такой, чей и откуда, куда едет и чего хочет. Ответ Сокольника нельзя назвать вежливым:

Добрыня понимает, что встреченный им наездник «не чета» ему, «не ровня». Он возвращается на заставу и передает разговор с Сокольником Илье. В печорском варианте былины из собрания Н. Е. Ончукова Добрыня не столь вежлив. Возмутившись, что чужой богатырь поначалу не обращает на него никакого внимания, он ругается:

Тут «татарин да поворот даёт», подъезжает к Добрыне:

Да уж, опасный противник! В общем, на заставу Добрыня возвращается «одва жив», едет на коне «не по-старому», «не по-прежнему», повеся «буйну голову» и потупя «очи ясные».^{85}

В ряде вариантов на встречу с Сокольником выезжает Алеша Попович — ему-то и достаются пресловутые «отяпыши» и «алябыши». Как видно, сказителям показалось, что грубость речей более подходит нахальному Алеше, чем вежливому Добрыне, да и не хотелось ставить Добрыню в столь унизительное положение. Впрочем, есть варианты, в которых Сокольника по очереди встречают и Алеша, и Добрыня, и он дает-прибавляет им свои разноименные удары, рекомендуя все-таки пригласить Илью.

Независимо от того, кто принес дурную весть и как с товарищем обошелся чужой богатырь, Илье вся эта история «за беду пришла», «за досаду показалась». В мезенском варианте старый казак поскорее собрался — надел «латы кольцюжныя» «платьё цветноё», вышел из «бела шатра», оседлал «добра коня» и поехал в чисто поле, где и нашел Сокольника. Ну, тут уж «не две грозных тучи сокаталосе, а два сильних богатыря соежджалосе». Как водится, противники привели в негодность поочередно «сабельки вострые», «копья брусаменьчаты» и «палицы боёвые» — никакого вреда друг другу не сделали. Схватились, наконец, рукопашным боем и боролись «с утра день до вечора, а с вечора боролись до полуночи, со полуночи боролись до бела свету» — всего «трои суточки». Тут

Сокольник заскакивает отцу на «белы груди», достает вострый нож, но Илья знает, к кому обратиться за помощью, и в этот раз выбирает заступников повыше:

Силы у Ильи сразу вдвое-втрое прибыло, смахнул он, свернул с себя Сокольника, сам на него навалился и принялся спрашивать, из какого тот города, из какой земли, кто его родители, как молодца зовут. Сокольник дерзко отказывается отвечать, Илья трижды повторяет свои вопросы, и наконец проигравший признается, что он сын бабы Златыгорки. Радости Ильи нет предела:

Отец и сын сели на добрых коней и поехали к белым шатрам — на заставу, и пошел у них тут пир на трое суток. А потом Сокольник направился домой. Но счастливого конца не получилось (хотя в некоторых вариантах он есть) — «мать родимая», завидев Сокольника, выходила на красное крыльцо встречать сына, а тот, едва соскочив с коня, срубил матери голову. На этом негодяй не останавливается, но, мучимый комплексами, возвращается на заставу, видит мирно спящего в шатре Илью Муромца и бьет его в грудь «вострым копьем». На счастье, копье утыкается в «чуден крест», Илья просыпается и хватает Сокольника за «чесны кудри»:

Такой же трагедией заканчивается и знакомство Ильи с дочерью, также превратившейся в могучую поляницу и наехавшей на богатырскую заставу. Осилив ее в поединке, старый казак допытывается, какого девушка рода-племени, а выяснив, вспоминает — да, было дело:

После этого он отпустил девушку и вернулся на заставу отдыхать, а та «пороздумалась»:

Она решает убить отца (замечу, в варианте с дочерью мать остается в живых) и, подобно Сокольнику, бьет спящего несколько раз в грудь «рогатиной звериною». Илью вновь спасает «крест на вороти в полтора пуда», от «звону от крестового» он пробуждается от богатырского сна. Трофим Рябинин, от которого А. Ф. Гильфердинг записал и этот вариант, любил, как мы знаем, детали, поэтому Илья Муромец у него особенно беспощаден к полянице:

Сказители как бы дают понять слушателям — ничего хорошего от связей с иностранками не будет. Илья Муромец еще легко отделался, а вот у Дуная Ивановича, Михайлы Потыка и Ивана Годиновича все вышло гораздо печальнее. Вообще, со своими людьми всегда приятнее иметь дело. Так, совсем по-другому завершился поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича во время их знакомства. В варианте, записанном А. В. Марковым летом 1901 года в деревне Верхняя Зимняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря от Федора Пономарева (около семидесяти двух — семидесяти трех лет), до Ильи дошла «славушка великая» о том, что «во городи во Рязанюшки» вырос молодой могучий богатырь и что «нету такова борца по всей земли». Старый казак сам отправляется на поиски молодого человека, желая помериться с ним силой. Как водится:

В Рязань Илья заехал не воротами —

Двор у Добрыни оказался «неогромистый», «подворьицо необшироное», а избушка невелика, так что когда Илья «зычал зычным голосом» интересоваться, дома ли Добрыня,

Выглянула в окошко матушка богатыря, тоже важный былинный персонаж — Омельфа Тимофеевна, вежливо она Илью поприветствовала, позвала его «хлеба, соли есь» да «вина с мёдом пить». Илья заметно смягчился от такого обхождения, поинтересовался, откуда-де женщина его знает. Ответ был еще приятнее:

И все-таки, где же Добрыня? Нет его дома. Мудрая вдова — вот что значит русская женщина, знает, как с кем разговаривать, — Илью напутствует:

Ну как тут можно не уступить просьбе матери?! В поле богатыри съехались, без ущерба друг для друга использовали палицы «боёвые», сабли «вострые» и копья «бурзомецькие», наконец, «скакали через гривы-ти лошадиныя» и схватились врукопашную. Три часа они возились, и вот — Илью опять подвела подвернувшаяся «права ножочка». Но тут и соперник был непростой — свой богатырь, русский. А потому у Муромца еще и ослабла «лева ручушка». Насел ему на «белы груди» Добрыня, как водится, начал интересоваться: кто да откуда? Три раза спрашивал, пока Илья не назвался, а как услышал молодой победитель, кого он под себя подмял,

Поехали братья названые в Рязань-город, встретила их Добрынина матушка, принялись они тогда пить да «прохлаждаться» — это не Сокольник, свой Добрыня, с таким удальцом хоть куда! Тогда-то и сказал Илья Муромец хозяйке:

Вот так — и себе нашел надежного товарища, и государству полезного человека подыскал!

Уважают Илью товарищи, знают, что примет старый казак правильное решение, рассудит, если надо, в споре. Вот тот же Добрыня выехал как-то в чисто поле, огляделся вокруг привычно в «трубоцьку подзорную», посмотрел на все «на четыре да на дальни стороны»:

Странно, у всех русских богатырей шатры «белополотнены», а этот — «чернобархатной», нерусский! Подъехал Добрыня, зашел внутрь — обстановка в шатре вызывающая:

Смущенный Добрыня поехал было в Киев-град, доехал уже до «Несей-реки». (Вот так-так! Почти как Илья, который попадает в «грязи смоленские», не доехав до Индии!) И тут задумался: что он расскажет богатырям о случившемся? Не поймут его товарищи! Взял да и вернулся:

Спустя какое-то время появляется владелец шатра — русский богатырь Дунай Иванович, видит всё разоренным, сгоряча решает убить спящего Добрыню Никитича, но сдерживается — убить спящего бесчестно. Он будит Добрыню, между богатырями начинается поединок, который прерывается подоспевшим Ильей Муромцем. Илья, которому Алеша Попович доложил об услышанных им звуках боя, поехал посмотреть, что происходит:

Илья хватает Добрыню и Дуная «в охабоцьку» и начинает спрашивать, в чем заключается конфликт. С горечью начал Дунай «высказывать»:

За эту свою службу на чужбине и получил Дунай «посудушку хрустальнюю», «вёдра с зеленым вином», «бадьи с мёдом сладким», «столы белодубовыя» и нерусский шатер — «чернобархатной». По дороге на Русь остановился отдохнуть, отлучился на охоту, вернулся, а тут… Илья Дуная не то чтобы не слышит, он попросту не понимает сути переживаний испортившегося на чужбине богатыря. Перечень убытков Илью не интересует, у него иная шкала ценностей, он примиряет противников, зажатых им «в охабоцьку», словами:

В общем, оба молодцы с точки зрения этики русских богатырей! Так история поединка Добрыни и Дуная излагается в варианте, записанном Н. Е. Ончуковым в апреле 1902 года в селе Замежном Усть-Цилемской волости (на реке Пижме) от Анкудина Осташова (78 лет).^{93} А спустя несколько десятилетий, в июле 1929 года, А. М. Астахова записала в селе Усть-Цильма (там же, на Печоре) от Дмитрия Дуркина (83 года) другой вариант этого сюжета.^{94} Здесь Добрыня, наевшись-напившись, поехал было в Киев-град, но Дунай настиг его и начал предъявлять претензии: что это за невежа, нанес убытки, не спросив «ни дедины, и ни вотчины, и не хозеина». О поединке речи не идет — поживший в заморских странах Дунай переводит дело в юридическую плоскость, он, по прибытии в столицу, обращается к Владимиру. Богатыри зашли к князю, а там сидит старый казак Илья Муромец. Он встречает конфликтующих благодушным вопросом: «Откуда взелись да таки молоццы?» Начинаются взаимные жалобы. Зачем все съел и выпил? Зачем оставлял шатер с угрозой? И в этом варианте Илья далек от проблем Дуная. Он принимает решение:

Завершается былина всеобъясняющим и всепримиряющим сообщением: «У князя пир идёт уж трое суточки». В общем, не до судов ему, пошли праздновать!

В варианте из мезенского собрания А. Д. Григорьева, записанном в 1901 году от 35-летнего Артемия Петрова в деревне Долгая Гора Дорогорской волости, Дунай все-таки добирается до князя. Результат оказывается плачевным:

Верные слуги проделывают с Дунаем всё, что им было велено князем, приговаривая:

У Владимира своя логика — нечего русскому богатырю служить чужеземному государю!

В данной былине Илья — далеко не главное, но довольно важное действующее лицо. В Киеве к мнению Ильи прислушиваются. Он, как ясно следует из истории его поединка с Добрыней, может составить протекцию при дворе. Знают о нем не только в «Рязанюшке», но и в «Нижной Малой Галице», что в «Корелочке богатоей» (опять диковинная былинная география!). Отсюда выезжает в Киев-град молодой Дюк Степанович — хочется ему посмотреть на князя Владимира. Но мудрая матушка — зовут ее, как и всех матерей былинных богатырей, Омельфой Тимофеевной — соглашается отпустить сына после третьей просьбы. Боится она, как бы Дюку, который никогда никуда не выезжал, не сделали зла столичные люди, а потому так напутствует сына:

Дюк Степанович интересуется, как ему узнать Илью Муромца. У матушки и на это вопрос есть ответ — надо зайти в божью церковь, отстоять «службу воскресенскую», а потом подойти к дверям церковным:

Прибыв в Киев, Дюк отправляется в «Божью церковь», встает на правый клирос, где у него происходит небольшое столкновение со знаменитым бабником и щеголем Чурилой Пленковичем. Наконец обедня заканчивается, Дюк подходит к Илье Муромцу и дарит ему «барановы перстяночки» (перчатки), они богатырю понравились, и старый казак принял неотесанного провинциала под свое покровительство. Вместе они направились на «почесен пир» к князю Владимиру. Илья занимает место рядом с князем. Как принято, гости становятся «пьянешиньки» и «веселешиньки», поддается общему на строению и молодой Дюк Степанович. Правда, ничего-то ему в столице не нравится:

Случилось то, чего боялась Омельфа Тимофеевна — после неосторожных слов к Дюку пристает его недоброжелатель Чурило Пленкович. Если уж Дюк Степанович такой богач, что и княжеская еда ему плоха, то не хочет ли приезжий побиться с ним, с Чурилой, «об велик заклад» о своих буйных головах — у кого «платье цветное» более щегольское? За Чурилу поручились «бояры толстобрюхие», а за Дюка — Илья Муромец. Привезенное Дюку из Нижной Малой Галицы платье оказывается роскошнее Чурилиного. Голова Чурилы во власти Дюка, но Илья Муромец советует своему подопечному: «Во первой вины Бог простит». Дурило не успокаивается и предлагает новый «велик заклад» — скакать через «Непр-реку». Ставка все та же — голова проигравшего. Дюк легко выигрывает и это состязание. Вновь Илья смягчает гнев Дюка: «Во первой-то вины его Бога простил, / Во второй вины ты прости». И вновь Чурило предлагает заклад: кто из них богаче? Для того чтобы перечислить имущество Чурилы, понадобилось бумаги на 500 рублей, а чернил — на тысячу. Приехавшей в Нижнюю Малую Галицу комиссии этого не хватило даже на то, чтобы описать конюшенный двор Дюка и его матушки. Омельфа Тимофеевна заявляет приехавшим: «Заложит пущай солнышко Владимер-князь стольной Киев-град / И тогда приедет животы мои описывать». Дюк Степанович вновь допытывается у Ильи: «Что я буду над Чурилою теперь делати?» Илья Муромец примиряет противников: «Пусть он будет меньшой брат, а ты старшой, / А впредь не хвастает».^{96}

И снова Илья в пути. Во время скитаний «по чисту полю» он вдруг попадает в какие-то Святые горы, где наезжает на богатыря, мирно дремлющего в седле. Илья решает испытать, что это за богатырь такой, которому не спится, как положено, «во белом шатри». Он нагоняет его и наносит удар такой силы, от которого никакой богатырь усидеть в седле не смог бы. Однако чудесный богатырь даже не проснулся. Илья испытывает на нем свою силу во второй, третий раз — наконец тот пробуждается, хватает Илью правой рукой и кладет в карман. Из этого следует, что богатырь-противник Ильи — великан. Двое суток Святогор (так зовут великана) таскает Илью в кармане, на третьи сутки конь Святогора, начавший спотыкаться от усталости, взмолился:

Святогор, как видно, только в этот момент понявший, что спросонья засунул кого-то в карман, извлекает Илью на свет божий, ставит, как положено, шатер белополотняный и братается с Муромцем крестами. Так в варианте, записанном А. Ф. Гильфердингом на Кенозере в августе 1871 года от Петра Меншикова (52 года).^{97}

Иначе описано знакомство богатырей в прозаическом варианте, записанном в 1860 году П. Н. Рыбниковым от семидесятилетнего Леонтия Богданова в селе Кижи Петрозаводского уезда. Повествование Богданова осложнено наличием у Святогора жены, что вносит в былину некий эротический элемент. В роли сони здесь выступает Илья Муромец, а с наезда Ильи на колоссальных размеров шатер начинается история его взаимоотношений со Святогором. В шатре Илья видит огромную кровать — «долиной кровать 10 сажен, шириной кровать шести сажен».^{98} Наш богатырь, не смущаясь, заваливается спать на эту чужую кровать и просыпается только на третий день — и то лишь потому, что его будит «добрый конь», услышавший «великий шум с-под сиверныя сторонушки: мать сыра земля колыбается, темны лесушки шатаются, реки из крутых берегов выливаются». Илья отпускает коня в чисто поле, а сам спасается, забравшись «во сырой дуб». Появляется богатырь «выше лесу стоячего, головой упирает под облаку ходячую, на плечах везет хрустальный ларец». В ларце помещается жена Святогорa — красавица, какой «на белом свете не видано и не слыхано: ростом она высокая, походка у ней щепливая, очи ясного сокола, бровушки черного соболя, с платьица тело белое». Святогор с женой пообедали и отправились в шатер «прохлаждатися, в разные забавы заниматися».^{99} (Сказитель, судя по всему, не слишком задумывался над тем, как могли «забавляться» великан и женщина, которую он привез в ларце на плечах.) Наконец утомленный «занятиями» в шатре Святогор уснул, но его жена, как видно, не почувствовала усталости и отправилась гулять «по чисту полю». Заметив Илью «в сыром дубу», она требует, чтобы и он тоже с ней «любовь сотворил», угрожая в противном случае разбудить Святогора-богатыря и нажаловаться ему, будто Илья насильно ее «в грех ввел». Илья уступает и делает «дело повеленное». Вот тут-то красавица и прячет его «во глубок карман» мужа, будит Святогора и помещается в золотой ларец, который наивный великан запирает на золотой ключ. Как видно, коварная женщина предполагает и в дальнейшем принуждать Илью к соитиям, однако конь Святогора не выдерживает свалившейся на него тяжести. Святогор извлекает Илью из кармана, узнает всю правду и убивает изменщицу. Илья становится его младшим крестовым братом.

Далее варианты сближаются — Илья и Святогор направляются к Святым (или «Сиверным») горам, где натыкаются на «чудо-чудноё да диво-дивное» — на «белый гроб». Илья укладывается в гроб, примеряя его, таким образом, на себя — ему «домовищо» оказывается и велико, и широко. В гроб ложится Святогор — гроб оказывается точно по нему сделан. Великан просит Илью закрыть его «дощечками дубовыми» (так в варианте Петра Меншикова; в изложении Леонтия Богданова Илья отказывается выполнить эту просьбу крестового брата, и тогда Святогор самолично закрывает гроб); когда же младший богатырь пытается оторвать крышку, у него ничего не выходит. Святогор просит Илью разбить гроб боевой палицей — безуспешно, более того, на месте удара возникают обручи железные. В варианте из Кижей Святогор предлагает крестовому брату воспользоваться его мечом-кладенцом («поперек крышки»), но у Муромца не хватает сил поднять меч великана. И тогда Святогор просит брата наклониться ко гробу, «ко маленькой щелочке». Как только Илья выполнил его просьбу, старший брат дохнул на него «своим духом богатырским», так что у младшего сил прибавилось втрое. Теперь Илья может поднять меч Святогора, но от удара по гробу на нем «вырастает железная полоса». Святогор понимает, что тут-то ему Бог «и смерть судил». В варианте из Кеноозера лишь после этого Святогор решает поделиться с Ильей своей силой, предлагая ему лизнуть предсмертную пену, пошедшую из великана «вон» (в некоторых вариантах лизать Илье приходится «великой пот» великана). У Леонтия Богданова Святогор предлагает Илье вторично наклониться ко гробу, чтобы получить еще больше силы. Илья отказывается: «Будет с меня силы, большой братец; не то земля на собе носить не станет». Святогор одобряет решение Ильи и признается, что вторично хотел дохнуть на него «мертвым духом» и убить. Илье достается меч умирающего богатыря, а его коня Святогор просит Илью привязать ко гробу. Илья уезжает «в раздольице чисто поле».^{100}

В некоторых вариантах эта история дополняется сюжетом о знакомстве Ильи с отцом Святогора. Иногда это происходит во время совместных скитаний богатырей — в этом случае Святогор зовет Илью к себе в гости на «Святые горы». Так в варианте, записанном тем же П. Н. Рыбниковым, но уже от Трофима Рябинина; великан предупреждает Илью: «Когда приедем в мое посельице и приведу тебя к батюшке, ты моги нагреть кусок железа, а руки не подавай». Отец Святогора «темный» (то есть слепой), так что, когда сын подводит к нему для знакомства Илью, гость успевает нагреть кусок железа и сунуть его в руку старику. Ну а далее «захватил старик железо, сдавил его и говорит: „Крепкая твоя рука, Илья! Хороший ты богатырек!“».^{101} Петр Калинин (43 года) в варианте, пропетом А. Ф. Гильфердингу в июле 1871 года, относит встречу Ильи со слепым стариком к тому моменту, когда Святогор оказался в гробу. Поняв, что обречен, великан просит Илью съездить к его отцу и попросить у него «вечного прощеньица» для сына. Илья отправляется на «ту гору на Палавонскую» и сообщает о несчастье, случившемся со Святогором. Отец реагирует неадекватно:

Илья возвращается ко гробу и передает товарищу требуемое «прощенье вечное», сам же прощается со Святогором, после чего тот «кончается».^{102} Илья отправляется восвояси…

В чистом поле кого только не встретишь! Как-то попался Илье калика перехожий сильный-могучий Иванищо, поздоровались силачи, спросил Илья, «откуль» калика идет, «откуль» бредет. Рассказал Иванищо, как ходил он к городу «Еросолиму»:

И всё у Иванища хорошо получилось, вот только на обратном пути, когда шел он мимо «Царь-от града», где правит царь Константин Боголюбович (другой вариант — Константин Атаульевич), повстречался калике некий татарин, рассказавший ему, что происходит в «Цари-граде»:

Сильный могучий Иванищо — одна клюшка у него весом 40 пудов — не сдержался, схватил татарина «под пазуху», начал выспрашивать:

Иванищо расстроился, бросил татарина так, что «розлетелись у татарина тут косточки», и пошел дальше. Илья, услышав рассказ Иванища, не сдержался:

Илья и Иванищо меняются одеждой, калика снимает с ног — любопытная деталь — «лапотци семи шелков», обувает «башмачки сафьяныи» Ильи. Богатырь забирает у калики его многопудовую клюку и велит заботиться о своем добром коне. По пути в «Царь-от град» Илья, как и Иванище, прихватил какого-то татарина, проверил слова калики — татарин всё подтвердил: и глазища у Идолища такие, и нос с локоть. Ну, дальше у татарина «розлетелись тут косточки», а Ильюшенька зашел в город. Играя роль калики, богатырь принимается просить милостыню:

Константин Боголюбович, услыхав крик Ильи, обрадовался, у Идолища «сердечко тут ужахнулось». Он приказывает царю взять калику к себе, накормить-напоить, наградить златом-серебром. Константин Боголюбович все это с радостью проделывает — странник ведь из Руси, где есть старый казак Илья Муромец. Эх, был бы он здесь, выручил бы «Царь-от град»! Но с каликой желает пообщаться сам Идолище, и «поганого» тоже интересует личность Ильи:

Илья удовлетворяет любопытство спрашивающего:

Идолище поражен умеренностью Ильи. Что это за богатырь?! Сам-то Идолище при столь впечатляющей внешности еще и покушать мастер:

Так что ежели бы попался Идолищу Илья Муромец, то итог встречи был бы предрешен:

Илья не смолчал и сравнил Идолище с «коровой обжористой» (что «у нас как у попа было ростовского»), которая много «ела, пила, тут и трёснула». Идолищу он предрекает ту же участь. Чудище в гневе хватает «ножищо-кинжалищо» и бросает в дерзкого калику. Но Илья уворачивается, нож ударяет в дверь дубовую, та выскакивает «с ободвериной» и убивает 12 татар. Илья не остается в долгу, бьет поганого каличьей клюшкой в голову, затем хватает мертвого за ноги и начинает им «помахивать», прибивая татар и приговаривая:

В какие-нибудь три часа всех татар и перебил. Царь Константин Боголюбович бросается к спасителю «Царь-от града», благодарит, просит остаться у него воеводой. Илья отказывается, и тогда Константин Боголюбович насыпает ему три чаши — красна золота, скачна жемчугу и чиста серебра, соответственно. Все это богатство богатырь высыпает в свой карман («Это ведь мое-то зарабочее»), благодарит царя за щедрость, возвращается к Иванищу, переодевается и, сказав калике напутственное слово: «Впредь ты так да больше не делай-ко, / А выручай-ко ты Русию от поганыих», — возвращается во Киев-град.

Рассмотренная только что былина была записана А. Ф. Гильфердингом от крестьянина деревни Бураковой Пудожского уезда Никифора Прохорова (51 год).^{103} А за десять лет до Гильфердинга Рыбников записал от Трофима Рябинина другой вариант этого сюжета, в котором Идолище является не в Царь-от граде, а в Киев-граде. Чудище, остановившееся в чистом поле близ столицы, посылает Владимиру требование выставить поединщика-супротивника. Илья успокаивает князя, переодевается в каличье платье — «лапотики шелковые», подсумок «черна бархата», на голову надевает «шляпку земли греческой» — и отправляется в ставку Идолища, совершив «ошибочку не малую», не взяв с собой никакого оружия. По пути богатырь встречает каличище Иванище и просит одолжить его клюку (весом в 90 пудов), угрожая в противном случае убить странника. Иванище раздосадован и подбрасывает клюку так, что она втыкается «во сыру землю». Илья едва сумел выдернуть ее и продолжил свой путь. При встрече неузнанного Муромца с Идолищем происходит обмен информацией о том, кто сколько ест и пьет (чудище поганое пьет по семи ведер пива и ест по семи пудов хлеба), Илья вспоминает «едучую» корову, которая много пила-ела и лопнула. Следует эпизод с попыткой убить богатыря «кинжалищем булатным», после чего Илья убивает Идолище — «ляпнул» его шляпкой земли греческой так, что «рассек он Идолище на полы».^{104} (Зачем ему только понадобилась клюка?) Как видим, в варианте с освобождением Киева Илья выступает в роли защитника родной земли, а в варианте со спасением Царьграда является спасителем всей православной веры.

Роль защитника Киева от татар Илье особенно близка. Без него город не отстоять. Вот «из орды, Золотой земли, из тоя Могозеи богатыя» подымается злой Калин-царь со своей силой поганой. В семи верстах от Киева войско Калина останавливается на «Непре». С Калином

Написав «ярлыки скорописчаты», Калин-царь выбирает татарина «выше всех», «мерою трех сажен», голова с пивной котел — «которой котел сорока ведер» — и отправляет его к Владимиру. Татарин въезжает на двор княжеский, вбегает в «гридню светлую», князю не кланяется, «Спасову образу не молится», ярлыки бросает на «круглой стол». В ярлыках написано:

Невежливый татарский посол советует князю:

Владимир от бессилия заплакал — как назло «богатырей в Киеве не случилося». А с Калином

А между тем ситуация в Киеве начинает выходить из-под контроля князя — некий Василий Пьяница взбежал «на башню на стрельную», навел посредством «трубок немецких» на царя Калина «свой тугой лук разрывчатой» и пустил «калену стрелу переную». В Калина-царя он не попал, зато угодила стрела в правый глаз зятю царскому Сартаку. Как видно, Сартак был пожиже Соловья-разбойника — стрела «ушибла его до смерти». Калин требует выдать виноватого, и в этот напряженный момент — о чудо:

Илья входит в «гридню во светлую», Владимир подает ему «ерлыки скорописчаты», Илья их читает. Этот вариант сюжета о татарском нашествии из сборника Кирши Данилова блестяще передает типажи — нерешительный, испуганный князь видит в богатыре последнюю свою надежду.^{105} Князь просит Илью помочь ему «думушку подумати»:

Илья спокоен, он укрепляет князя:

Дипломатические порядки богатырь тоже знает. По его требованию Владимир насыпает три мисы — чиста серебра, красна золота и скатна жемчуга. Илья берет дело в свои руки, растерявшемуся Владимиру отводится жалкая роль — богатырь предлагает ему нарядиться поваром, замараться «сажею котельною» и поехать с Муромцем к Калину на переговоры. «Татарин-дурак» (тот же посол, приехавший теперь требовать выдачи Васьки Пьяницы) ведет их прямо в татарский лагерь. Илья вручает царю подарки и просит дать русским три дня сроку:

Калин-царь Илью как бы и не слышит — требует выдать убийцу Сартака. Илья начинает потихоньку выходить из себя, но все-таки продолжает предлагать подарки и умиротворять врага: «Где нам искать такого человека и вам отдать?» В конце концов Калин принимает казну, но отсрочки не дает — даже три часа. Илья срывается, называет Калина-царя «собакой» и «проклятым», грозит, что если татары от Киева не отойдут, живыми им не быть. Калин взбешен, он велит связать Илье «руки белые» «чембурами шелковыми». (Где в этот момент переодетый поваром Владимир?! Молчит былина!) Илья то ли продолжает себя взвинчивать, то ли до конца придерживается миролюбивой политики — учитывая то, что вот-вот должно произойти, дальнейший диалог с Калином кажется начисто лишенным смысла. Богатырь опять обзывает Калина и требует отойти от Киева. Калин вне себя, он плюет Илье «во ясны очи»:

Всё, чаша терпения Ильи переполнена. Он раздирает путы — эх, не добраться ему до коня и палицы, но есть и другое привычное орудие — татарин. Илья хватает татарского посла за ноги и начинает им помахивать:

Илья хватает Калина-царя и, приговаривая, что царей «не бьют, не казнят и не вешают», делает прямо — противоположное гнет Калина «корчагой», вздымает «выше головы своей» и бьет «о горюч камень» так, что расшибает неприятеля «в крохи». Бегство татар продолжается:

Илью они уже не занимают. После победы его волнует один вопрос: где Василий Пьяница — единственный из киевлян, решившийся оказать сопротивление войску Калина? Он его скоро находит там, где и положено, — «на кружале петровскием», и приводит к Владимиру. Илья и Василий пьют «довольно зелена вина», и Муромец называет Василия «братом названыим».

Вообще вариантов былинного сюжета об отражении Ильей Муромцем татарского нашествия на Киев множество. И все они отличаются в деталях описания этого столкновения и зачастую имеют неожиданный финал. Татарский царь может набежать вовсе не из «Могозеи богатыя», а откуда-то «из-за синего моря, из-за Черного»; звать его могут не Калин, а Батый Батыевич, Салтан Салтанович или вообще Кудреванко. Сын этого царя может носить нелепое имя Таракашка, а «любимый зять» — Ульюшка. Явившийся в Киев татарский посол «немилосливый» может именоваться Борисом-королевичем (как противник Ильи в некоторых вариантах былины о его поединке с сыном). Этот посол не обязательно должен обладать пугающими габаритами, он может быть и «стар, горбат, на перед покляп», так что в финальном эпизоде помахивания татарином Илье придется хватать не его, а первого попавшегося — того, который «покрепче, который на жиле не рвется». Силы татарские, которые старому казаку предстоит уничтожить, изначально могут даже ужаснуть его «сердечко молодецкое». Еще бы — ведь нельзя этим силам «насмотреть конца й краю»:

Василия Пьяницы в былине может и не быть, просто татары потребуют выдать им трех самых знаменитых русских богатырей — Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича, которые никакого вреда им пока не сделали. Тогда за что их нужно выдавать? А ни за что! Просто этот Батый Батыевич готовит Руси страшную участь:

Такая мрачная картина опустошения дается в сборнике П. В. Киреевского.^{107} Илья в этом варианте появляется в Киеве неузнанным — в образе калики. О причинах маскарада он скупо сообщает: «Уж давно нам от Киева отказано, / Отказано от Киева двенадцать лет». Что случилось? Неясно. Отсрочки враг не дает, и Илья едет сзывать богатырей на подмогу. На «Почай-реке» он их не находит, богатыри «сидят в белом шатре» на «Дунай-реке». Илья обращается к товарищам:

Опять чувствуется какое-то напряжение в отношениях с князем Владимиром, и богатыри, наверное, не случайно оказались где-то далеко от града Киева, на «Дунай-реке». Призыв Ильи не остается без внимания, начинается битва — какому-то Самсону Колывановичу достаются силы «руки правой», Добрыне и Алеше — «рука левая», «Илейке доставалась середка силы, матица». Битва продолжается 12 дней. Уставшие богатыри отправляются «опочив держать», один Илья продолжает сражение. Предупреждает его добрый конь «по-человечьему»:

Илья коня не слушает, бьет по крутым ребрам, называет «волчьей сытью, травяным мешком», обвиняет в том, что конь-де не хочет «служить за веру христианскую» и — проваливается в «третий подкоп». Татары оковали Илью железами, Батый Батыевич предлагает перейти к нему на службу хотя бы на три года. Илья грозит ему расправою, его собираются казнить, но богатырь взмолился — теперь Николаю-угоднику: сил, как всегда, прибыло, оковы разорваны, а дальше — где тут татарин покрепче, пожилистее?!

В некоторых вариантах в разгар боя Илья может послать отдыхающим богатырям призыв о помощи — «стрелочку каленую». И тогда уж богатыри сообща «повытопчат» и «повыколят» силу вражескую. Впрочем, Муромец может справиться и один. Подоспевшие богатыри, бывает, едва не портят всё дело. Кто-нибудь из них, какие-то два брата (безымянные, или: Петровичи, Бродовичи, два Ивана два Ивановича, просто — Суздальцы) возьмут да и выскажутся сгоряча, опьяненные победой, в том смысле, что

«Сила небесная», которой бросили вызов богатыри, их услышала. «По грехам» и вышло наказание — убитые татары начали подниматься:

Такое вот пугающее развитие былинный сюжет получил в изложении знаменитой пинежской сказительницы Марии Кривополеновой.^{110} Впрочем, все закончилось благополучно: богатыри побили эту ожившую и увеличившуюся татарскую силу, вот только злополучные богохульники, «два братца», куда-то подевались.^{111} В некоторых вариантах богатыри лишь после шести дней и шести ночей боя «без питенья да все без еденья» получают долгожданное прощение — «мать сыра земля» раздвигается и пожирает продолжающую оживать и увеличиваться в числе вражескую рать.

Царь-агрессор может и спастись, убравшись восвояси

Как вариант, богатыри могут захватить татарского царя в плен и в привезти Владимиру, а тот уж потом, поблагодарив героев за спасение Киев-града, отпустит «собаку царя Калина» в его «темну Орду». Все-таки царей не казнят!

Конфликт Ильи и князя Владимира может проявляться не только в невнятном сообщении об «отказе» богатырю от Киева, но и в довольно распространенном сюжете о заключении Ильи в «погребы глубокия», «на ледники холодныи», «за решетки за железныи», где Илью и застает известие о нашествии Калина. Илья обречен Владимиром на голодную смерть, но среди близких князя находится государственно мыслящее лицо — его «любимая дочка одинакая» (как в варианте, записанном В. Н. Всеволодским-Гернгроссом в 1921 году от Ивана Рябинина-Андреева) или жена (в варианте, услышанном А. В. Марковым в 1899 году от Аграфены Крюковой). Эта родственница понимает, что старый казак при случае

И вот, с целью спасти богатыря, княгиня (или княжна)

На заключенного надели

Так что Илья в «погребах», на «ледниках» вовсе «не старится да й лучше ставится». Но вот являются татары — к этому времени с момента заключения Ильи минуло три года и три месяца. Владимир в отчаянии — некому «постоять», «сохранить» и «сберечь». Однако дочка любимая сообщает отцу, что, благодаря ее ослушанию, Илья Муромец жив-здоров и даже не испортился. Владимир берет «золоты ключи» и самолично спешит выпустить богатыря из «погребов глубоких». Князь брал богатыря

Иногда Илья довольно скоро выходит из «погребов». Он понимает, что князь Владимир — это «красно нашо солнышко», не своим он умом с Ильей такое «дело думал зделати», а оболгали богатыря «бояре кособрюхие». Бывает — как в варианте, записанном А. М. Астаховой в 1928 году на Мезени в деревне Усть-Низема Лешуконского района от Максима Антонова (59 лет), — Илья встречает князя сурово (богатырь «весь волосом оброс»; он, сидя в погребе, внимательно читает духовную книгу). Владимиру приходится пасть перед ним на «коленки», да еще и низко поклониться — безрезультатно. Только когда на «коленки» перед Ильей падает еще и спасшая его княгиня Апраксея, старый казак «выскакивает из погреба».^{115}

Закусив и выпив, Илья отправляется истреблять войско Калина — дальнейшее известно. О причинах его конфликта с Владимиром былины могут промолчать, а могут и рассказать, как во время пира князь одарил богатыря богатой шубой, а позавидовавшие этой чести бояре оболгали его, нашептав князю, что Илья якобы напился и —

Ссора Ильи с Владимиром, бунт богатыря против князя — довольно распространенный былинный сюжет. Инициатором столкновения может выступать и сам богатырь — проявится недовольство тем, как обходится с ним правитель Киева. Вот, например, в вышеизложенной былине об освобождении «Царя-от града» от Идолища в ответ на изъявления благодарности спасенным от «поганого» царем Илья вдруг выскажется по поводу того, о чем в былине и речи-то в общем нет:

Или, поездив по чисту полю, побывав в разных городах, вспомнит богатырь, что давно не бывал в Киеве, захочет проведать столицу, узнать, что такое там «деется». А в общем-то ничего нового не «деется» — у Владимира как всегда идет веселый пир. Скромно занявшего место у «ободверины» Илью Владимир-князь не узнает. Илья, наверное, подавив обиду, называется неким Никитой Заолешаниным. Владимир сажает его не с боярами, а с детьми боярскими. Илья-Никита недоволен, он замечает князю, что сам-то он сидит «с воронами», а гостя посадил с «воронятами». Неясно, почему Владимир должен оказывать какому-то Никите такие почести — князь недоволен и приказывает выкинуть незваного гостя. Но вывести строптивого Никиту не могут ни три, ни шесть, ни девять явившихся для этого богатырей. Наконец Добрыня Никитич узнает в Никите Илью Муромца (долго же Ильи не было видно!). Илья избивает богатырей-вышибал, Владимир уговаривает его не обижаться и занять самое почетное место (хочет старый казак — справа от князя, хочет — слева, или пусть садится куда захочет). Но обиженный Илья Муромец покидает Киев.^{118}

Не всегда ссора заканчивается так «тихо», как в этом варианте, записанном в конце 1840-х годов в Архангельском уезде А. Харитоновым и доставленном Киреевскому для его сборника Владимиром Далем. В варианте Трофима Рябинина раздосадованный Илья Муромец, которого Владимир стольно-киевский попросту не позвал на пир, берет «свой тугой лук розрывчатой» и «стрелочки каленые»:

Владимиру доносят о бесчинствах, творимых Ильей в Киеве, и князь сразу принимается «думу думати», как бы ему с богатырем помириться. Решение найдено — надо устроить новый почестен пир и уж на него-то пригласить обиженного старого казака. Сказано — сделано, но кому идти к Муромцу и звать его на «столованье-пированье»?

Выбор князя предсказуем всей русской былинной традицией — к Муромцу, в его «полаты белокаменны» (!), направляется дипломатичный Добрыня Никитич. Он порядки знает. К тому же они с Ильей, как известно, «крестовые братья». Добрыня «скорешенько-то стал да на резвы ноги, кунью шубоньку накинул на одно плечко, да он шапочку соболью на одно ушко», дошел до «палат» Ильи:

Узнав, зачем к нему пришел Добрыня, Илья не стал ломаться и также «скорешенько стал» — на «плечко», на «ушко» надел всё необходимое и явился в княжескую столовую, где пребывал в волнении Владимир-князь, не зная, придут или не придут богатыри на пир:

Беспокойство князя не кажется излишним. В варианте, записанном Гильфердингом от Никифора Прохорова из деревни Бураковой Пудожского уезда через 18 дней после встречи собирателя с Рябининым, Илья Муромец отмечает сообразительность князя стольно-киевского, знавшего, кого послать к нему на переговоры:

Поэтому как взошел Илья Муромец в палаты княжеские, кинулись к нему князь с княгинею:

Конфликт, таким образом, заключался в том, что Илье не дали достойного места за княжеским столом. Получив его, выиграв, так сказать, местническое дело, Илья успокоился. Так в варианте Трофима Рябинина. Вышеупомянутый Никифор Прохоров уточнил, какого рода места получили явившиеся вместе на княжеский пир Добрыня и Илья:

Илья принимает «единой рукой» и выпивает «во единый здох» сначала чару «зелена вина», затем чару «пива пьяного», ну а потом уже и чару «меду сладкого». На пиру «наелиси, напились вси, накушались», стали «пьянёшеньки» и «веселешеньки» — о голях кабацких, для которых богатырь посшибал с церквей кресты и маковки, Илья более не вспоминает.

Любопытный вариант А. Ф. Гильфердинг записал в середине августа 1871 года на Кенозере от Матрены Меньшиковой (40 лет, деревня Немятова).^{125} Здесь нет никакого князя Владимира, даже имя Ильи Муромца не упоминается, хотя всем понятно, кого сказительница описала в образе безымянного калики перехожего, зашедшего в «царев кабак» и попросившего целовальников отпустить ему в долг полтора ведра вина:

Целовальники отказывают — «муниця» у калики уж больно убого выглядит. Не решаются они принять от него и великий заклад — «чуден крест» из «червонного золота», а «весу-то крест тяне пол-сема пуда». Наверное, этот крест спас Илью от копья Сокольника. Ничего не добившись, калика-богатырь выходит на торговую площадь и кричит «зычным голосом»:

«Голи» собрали ему «по денежке», «по копеечке» — как раз на полтора ведра. Калика принял их «единой рукой» и выпил «на единый вздох». Мало! Не напоили, лишь раззадорили. Старик идет к «погребу княженецкому»:

Вот он опять на торговой площади, кличет своих друзей — настоящих, его выручивших — «голей», сзывает их всех «до единого»:

«Голи» собираются на площадь торговую —

Какая удивительная метаморфоза происходит с героем! Как далек образ Ильи, заботливо оберегающего Владимира и Опраксею от свиста Соловья-разбойника, от вожака хмельной толпы, раздумывающего, как бы запустить стрелу каленую в тех же самых князя и княгиню. Как не похож Илья — защитник веры православной, последним покидающий божий храм по окончании службы, на Илью, сшибающего кресты с церквей! И наконец, следующий шаг в развитии образа — полный разрыв героя с властью. Ему уже не «отказывают» от Киева, его не просто забывают пригласить к княжескому столу — его даже не ждут в столице, куда он в образе калики (в том же образе, в каком когда-то спасал православный мир от поганых!) является с единственной мыслью — опохмелиться. Любопытно, что Илья расправляется не с целовальниками, которые отказываются ему поверить и налить. Нет, он направляется именно к «княженецкому» погребу. Опять бунт против верховной власти! И Илья какой-то другой, и Владимир совершенно не похож на того симпатичного хлебосольного домоседа, который мечтает о женитьбе и, расхаживая между подвыпившими гостями, подначивает их на богатырские подвиги или с азартом просит опасного Соловья-разбойника посвистеть и порычать. И его столица, наполненная «голями» и уставленная питейными заведениями, мало напоминает город, в который стремятся попасть провинциальные удальцы — Добрыня Никитич, Алеша Попович, Дюк Степанович и пр. Да и не нужны они Владимиру особенно, эти беспокойные ребята. Его вполне устраивает общество бояр толстобрюхих и кособрюхих. Перед нами какая-то иная реальность.

Впрочем, дело, возможно, в том, что мы сделали попытку (заранее обреченную на неудачу) соединить вместе большинство известных сюжетов об Илье Муромце. Между тем каждый былинный сюжет существует во множестве вариантов, но сам по себе, как бы не считаясь с наличием других сюжетов. А сюжет былины, как мы видели, довольно бесхитростен. В ней только один главный герой, а прочие играют роль массовки или попадают в былинное повествование в случае, если необходим герой второго плана с определенным характером (наглый и коварный Алеша Попович, вежливый и порядочный Добрыня Никитич, заносчивый и любвеобильный Чурило Пленкович, неадекватно оценивающий реальность Дунай Иванович и т. д.). «Былина не показывает сложных характеров, не представляет внутреннего облика в полноте, многообразии и тем более в противоречии проявления его внутренних качеств. Наоборот, героическая песня дает цельные характеры, проявляющиеся преимущественно одной какой-либо стороной, но эта одна сторона обнаруживается глубоко и полно». Эта примитивность характеров богатырей как раз тем и объясняется, что «герой былины выступает в одном жизненном эпизоде. Сюжетный конфликт требует от него преимущественно одного качества, но проявленного с чрезвычайной силой и в необыкновенных размерах».^{126} Внимание сказителя и его слушателей привлекает только действие, которое осуществляется в былине. Поэтому былина и стремится к «одногеройности». Это не роман. В былине есть «центральный герой, и вокруг него и его поступков группируются другие лица — его антагонисты, или помощники, или те, кого он спасает».^{127} При этом каждый из героев «второго плана» зачастую является главным персонажем в былине, сложенной именно про него, где его также окружают некие типы характера. Поэтому Алеша Попович приезжает в Киев, который некому защитить от Тугарина (а где же прочие богатыри? где Илья?), а «главный герой» Добрыня Никитич побеждает в поединке Илью Муромца, хотя в сюжетах, в которых «главный» Илья, Добрыня заведомо уступает ему в силе. Там, где Добрыне полагается погибнуть, он погибает, униженный Горынинкой, и тут же воскресает в другой былине. Ни про одного из богатырей мы не можем сказать, что былины о нем складываются в худо-бедно логичную биографию. Кстати, в истории противостояния богатырей и поляницы роль Добрыни мог сыграть и любой другой богатырь — не важно. Главный здесь все равно Илья. Неизменно присутствует в былинах Владимир-князь, но он не герой, а только средство для завязывания сюжета. «Он всегда там на вторых и третьих ролях. Его образ затенен главным героем, на коем сосредоточен весь рассказ. В композиции целого ему дана роль подсобная, служебная, предназначенная лишь к созданию необходимой ситуации, при которой должны проявиться качества и поступки героя, составляющие непосредственный предмет художественных усилий певца. Подчиняясь этой роли, Владимир является то в чертах могущественного единодержавного деспота, то в чертах сломленного, приниженного, испуганного просителя, то в виде жадного и жестокого корыстолюбца, то в виде щедрого и бесконечно радушного гостеприимца. Все эти качества берутся на случай, смотря по надобностям момента и общим требованиям данного сюжета».^{128} В общем, в зависимости от того, о чем былина, князь получается хороший или плохой. Весь собранный учеными фонд былин — это, конечно же, запечатленное ими народное искусство. Но вопрос о том, отражает это искусство какие-либо исторические реалии (вопрос, порожденный уже неоднократно упоминавшимся ощущением древности, ощущением, очаровывавшим не одно поколение слушателей живого исполнения былин) или всё, о чем пели сказители, выдумка и не более, — вопрос довольно непростой и требующий специального разговора.