Когда Антон Семенович объявил, что можно навестить Климову, Борис уже не удивился, что на свидание пришел почти весь класс.
Инка, похудевшая, побледневшая, вышла к ребятам такая смущенная, словно она в чем-то провинилась. А тут еще Топорков начал одолевать ее своим фразерством:
— Ну, как отдыхается? Спим, едим, ничего не делаем? Эх, не заведение, а мечта поэта. А мы вкалываем почем зря...
— Особенно ты! — хихикнули девочки.
— И я тоже, только скромно вкалываю, незаметно, как героиня, что в газете пропечатана.
Тут оживились все ребята, особенно девочки, и наперебой стали рассказывать Инке о том, как одна школьница в мороз спасла малыша, в общем, историю, которую она знала «от» и «до». Стало шумно, как на большой перемене, потом заспорили. «Вулкан», который, видимо, дымился еще в классе, теперь стал извергаться с новой силой. Каждому хотелось высказать свое мнение.
— Во, девчонка! Подвиг в мирное время!
— Да какой же это подвиг? Просто благородный поступок.
— Зачем тогда сторож на линейке выступал? Хоть говорил, не из нашей школы, а все равно приятно: из «нонешнего» поколения.
— Доброе дело — пусть все знают!
— Выходит, права девчонка, что не откликается?
— Конечно! Зачем афишировать хороший поступок?
— И нельзя матери спасительницу сына поблагодарить?
— Поблагодарила через газету — и достаточно.
— А по-моему, не откликнуться — все равно, что не пожать протянутую руку...
Инка сама чувствовала себя, как на вулкане. Она утомилась, хотелось послушать совсем о другом. Наконец, дежурная сестра объявила, что время свидания закончено, больной пора пить лекарство. Инка поблагодарила ребят, сунула в карман халата газету, которую они ей оставили, и поднялась в палату. Оттуда, стоя у окна, еще раз помахала ребятам. Они стояли дружной стайкой, ее одноклассники, и тоже махали ей руками. Среди них... Борис и Катюня, славная ее подружка. Инке так хотелось переброситься хоть словом с Борисом, посекретничать с Катей, но пришел класс, и она не могла их выделить во время свидания, да и некогда было. Поймут ли они это? Катя поймет, а вот Борис может понять по-другому. Инка залезла под одеяло и заплакала. Она была еще очень слаба, а тут столько впечатлений. Чтобы успокоиться, надела свои наушники, принесенные по ее просьбе из дома. Но и это не успокаивало. Тогда она тихонько, словно за ней подглядывали, развернула газету. Письмо в газете, которое называлось «Спасибо, девочка в полушубке!», было взволнованным, полным благодарности к незнакомой девочке.
Больше месяца прошло с того дня, который Инка не забыла, конечно, но и не задумывалась о нем. Она и не думала превращать это в нечто таинственное, рассказала бы кому-то из близких, Кате, например, если бы не заболела. А теперь, конечно, молчать будет, потому что простое вдруг сделалось сложным, ясное — непонятным.
Инка так и уснула с тягостным ощущением неясной вины своей, а когда проснулась — этот вопрос больше не волновал ее.
Все прошло. Она снова потянулась к наушникам и загадала: «Если музыка — скоро выпишут». Шел урок утренней гимнастики под мазурку Чайковского. Инка радостно улыбнулась. Она выздоравливала.