Ищущий во мраке

Второе воспоминание

Проснувшись через несколько часов, я обнаружил, что головная боль, наконец, иссякла. Рёбра ныли, но больше всего протестовал желудок. «Нужно срочно найти еду и воду».

Поднявшись с кресла, зажёг лампу, чутка поморщившись от непривычного света. Отодвинул шкаф и, толкая дверь рукой с заряженным револьвером, выглянул в коридор. «Никого… вроде бы». Во всяком случае, ни звуков, ни запахов, свойственных живым существам я не слышал… «Живым», ха!

Под ногами постанывали гнилые половицы, я двигался аккуратно, чтобы не провалиться в какую-нибудь дыру. Вдоль стен было разбросано стекло из выбитых рамок портретов известных докторов наук. Сами холсты, наверняка, пошли на растопку в котельную вместе со всеми книгами, записями и даже талончиками. Любую мелочь, что могла сгодиться для разведения огня, еретики отправляли в топку. Царапины на полу свидетельствовали о том, что те, кто был здесь до меня, отправили в печь деревянные скамьи. Многие двери в кабинеты также поснимали с петель. «Рано или поздно, они разберут и эту клинику. Но, пока, им есть, что жечь».

В опустевших приёмных остались лишь обвалившаяся штукатурка и мотлох неясного происхождения. Через выбитые окна вместе с лютым холодом проникал леденящий душу свет Луны. «Никогда её не любил».

Искать среди разграбленных кабинетов было нечего. Я решил не терять время, и попытать удачу за пределами клиники, поэтому направился на первый этаж.

Каменная лестница в два пролёта встретила меня отравляющим, не только тело, но и душу, запахом мокрой шерсти, смешанной с помоями.

– Пи-пи-пи! – исчез за стеной мрака крысиный хвост, что на миг показался в свете лампы. Я сделал несколько шагов вперёд и узрел… Ох, меня чуть инфаркт не схватил! К горлу подступил ком.

Судя по всему, это был вчерашний проходимец. «Не самым удачным решением было уснуть вдоль стены, в двух шагах от мертвецкой…» Нижнюю половину тела прокажённого закрывал миниатюрный холмик из крыс. Как же они воняли… Ведь помимо того, что грызуны, – сами по себе, – твари не из чистоплотных, их шерсть покрылась кровью и внутренностями сожранного ими заражённого.

Рядом с утонувшим в крысах еретиком, валялись истлевшая головёшка и топор. «Хороший топор», – прикусив губу, заметил я, и аккуратно шагнул вперёд. Крысы, уставившись на меня рядами десятков маленьких, чёрных глаз-бусинок, недовольно облизывались из-за прерванной трапезы, и даже не думали разбегаться.

Теперь они – хозяева нового мира, в котором нет места человеку. Это я должен был бежать и прятаться при виде их стай. Будь их тут сотня-другая, они бы бросились на меня и заживо съели, но, пока что… Пока что, у меня был револьвер и тяжёлый ботинок. Воспользовавшись последним, я топнул, раздавив нескольких грызунов, осмелившихся подползти. Этого было достаточно, чтобы обратить мелких зловонных тварей в бегство. Теперь, передо мной находилось только обглоданное по пояс тело прокажённого еретика и его небольшой заточенный топорик. «Уж не знаю, где он его свистнул, но в моих руках такое рубило проживёт подольше. Да и предыдущим хозяевам он уже не пригодится».

Спустившись по лестнице, я оказался в коридоре первого этажа. Букет из омерзительных ароматов крысиной шерсти, мочи и кала, что были приправлены тяжестью сырого воздуха, вновь ударил по моему самочувствию.

Мракоборцы не были неуязвимыми. Всё, что отличало нас от прочих людей – иммунитет к серой гнили и притупленные чувства, чтобы было легче выполнять свою работу, связанную со смертями и, порой, очень, очень жестокими.

Должно быть, я просто слишком постарел. Когда свет погас, мне было чуть за двадцать пять, сейчас же, наверно, перевалило за полвека. И я, человек, что два десятилетия провёл в сражениях с еретиками, и неоднократно бывал в их логовах, просто не смог сдержать рвотного позыва.

Но всё оказалось ещё хуже – мне было нечем блевать. Мышцы горла сжимались и разжимались, причиняя колющую боль, словно мой кадык вот-вот должен был провалится в глотку. В желудке не нашлось места даже лишней капли воды.

«Надо идти дальше!» – дал себе мысленную пощёчину.

Ориентироваться в этом месте на нюх было не только невозможно, но и опасно для здоровья. Натянув воротник рубашки на нос, я прошёлся по коридору до дверей приёмного отделения. Они были заставлены шкафом, убрав который, я обнаружил вытекающую из щели лужу… чего-то. Некая жидкость, тошнотворный смрад от которой, едва не отправил меня в обморок.

Толкнув дверь, и сделав пару вдохов, я едва не свалился с ног, а в глазах резко помутнело. «Вот он, воздух нового мира, другого мы не заслужили».

Во время восстаний, сюда свозили пострадавших городских жителей, солдат, мракоборцев, членов эклизеархии, – да, в общем-то, всех нуждающихся. И это отделение, если память не изменяла, было предназначено для самых тяжёлых случаев. Сюда поступали люди, которых едва ли не полностью разорвали толпы еретиков.

Окровавленные, испражняющиеся под себя, стонущие и молящие о милосердной смерти, они покрыли нечистотами даже потолки. Когда мы отступили из этого района к церкви, ворвавшиеся дикари жестоко расправились с раненными прямо в постели.

Будто в морге, вдоль стен, в два ряда расположились мертвецы, лежащие, однако, не в гробах, а на пропитанных трупной чёрной жижей простынях. Свет от лампы затерялся в рое мух, под ногами хрустела засохшая кровь и лопались личинки опарышей. Вонь с новой силой ударила по носу, «воздух нового мира» комом встал мне поперёк горла и единственное, что ему сопротивлялось – подступающая с другой стороны рвота.

Ещё один вдох – и я бы потерял сознание, уснув на холодном полу в вязком болоте запёкшейся крови. Боль в рёбрах перестала для меня существовать, задержав дыхание, я быстрым шагом добрался до двери в конце отделения и вылетел в коридор.

Отголоски смрада тут присутствовали, но, по крайней мере, можно было спокойно дышать, хоть и не всей грудью. Преодолев несколько десятков шагов, я почувствовал лёгкий холодок, а до ушей донеслось завывание ветра и тоскующий плач скрипящих петель.

Вскоре под ногами, вместо скрипа дряхлых половиц, захрустела раздробленная плитка главного холла. Входные ворота были снесены, и на заржавелых петлях, в такт сквозняку, покачивались небольшие дощечки. «Здесь, как будто армия прошлась».

Помещение выглядело обгоревшим, осколки плитки покрывала застывшая в два слоя кровь, вперемешку с камнями хрустели обугленные косточки. Однако следы огня останавливались где-то вдоль левой стены, правая пострадала только от времени. «Значит, ливень остановил пожар… но не еретиков».

Преодолев холл, я, наконец-то, перешагнул порог больницы и оказался на ступеньках перед внутренним двором, где когда-то гуляли пациенты в перерывах между процедурами.

После того, как свет О погас, растительность в городах практически исчезла. Деревья и цветы из лесу научились получать энергию из лунного света. Хищники и травоядные теперь шастали в одно время, но куда тише, чтобы не выдать своё присутствие друг другу. Однако городские флора и фауна не имели ни малейшего шанса на выживание. Высокие дома и смог загораживали даже слабый лунный свет, а кошки и собаки были сожраны в числе первых.

Сад при больнице опустел. На месте живописных лабиринтов зелени, что благотворно сказывалась на здоровье больных, раскинулись безжизненные пустыри. Остроконечный забор порос плющом, что не нуждался в большом количестве энергии.

Ноздри обожгло холодным воздухом. «Это не осень и не зима. Просто мир без О. Ничего не поменялось за двадцать с лишним лет».

«Возможно, я последний разумный человек во всей столице… Куда мне идти? Какую дорогу не выбрать, везде поджидают только холод, мрак и трупы…» – эта мысль навила мне ещё одно воспоминание.

***

Когда до моего пятого дня рождения оставалось не так много, матушка позволила мне выйти с ней на улицу, но строго-настрого запретила отпускать её руку, и ни в коем случае не трогать туго затянутый на лице, мешающий говорить шарф.

Момент истины, которого я ждал всю свою недолгую жизнь, наконец, свершился. Мама открыла дверь и мне впервые довелось увидеть лестничную площадку. Напротив нашей квартиры стояла дверь, и ещё одна находилась справа, напротив спуска. Ступеньки были мокрыми и скользкими из-за растаявшего снега, вдобавок к этому, на лестнице не нашлось даже малейшего источника света.

Одной рукой держась за мамину руку, а другой – с трудом доставая до перил, я оказался в подъезде. Около стены стояла метла с ведром и ржавая рама от велосипеда, перед порогом лежала грязная тряпка, о которую вытирали ноги, и которую было бы неплохо сменить.

Холодная металлическая дверь с трудом поддалась маминому хрупкому плечу, и мы вышли на улицу. На ресницы тут же упали первые в моей жизни снежинки. Январские морозы не дотягивали до февральских (по словам родителей), но пробирали до костей ничуть не хуже, в чём я убедился в последующие годы.

Но это был мой первый выход на улицу, поэтому я с восторгом глазел на заснеженные улицы Норвилла: проходящие мимо люди выпускали облачка пара при каждом вздохе, хмурые дворники лопатами сгребали снег в двухметровые кучи. По вымощенной дороге проносились кареты чиновников и повозки купцов; весело гоготала ребятня, катавшаяся на санках по тротуару, мешая всем прочим.

Одно объединяло этих людей: почти все прятали лица за воротником или маской. Та самая красная смерть, что почти не оставляла шанса на выживание, заставляла их (и нас с мамой) это делать. Впрочем, зимой её угроза уходила на второй план, уступая место воспалению лёгких и обморожению.

Были и такие, кто беспечно щеголял с открытым лицом, держа в зубах сигарету. Потом-то я узнал, что в Норвилле табак был предметом роскоши, но вовсе не из-за наличия вредной привычки у большинства горожан. Всё дело в том, что сигаретный дым убивал заразу в горле, и не позволял осесть ей на коже лица. Жертвуя здоровьем в перспективе, курильщики защищались от преждевременной кончины из-за красной смерти.

Спустившись с крыльца нашего пятиэтажного домика, мы с мамой направились, с её слов, на рыночную площадь. В то утро погода особо не бушевала, да и снег перестал идти уже через несколько минут, давая мне возможность глазеть на окружающий мир.

Проходя мимо очередного дома, я заметил человека…

Он сидел по пояс в сугробе, облокотившись на стенку крыльца. Голова его была опрокинута, глаза забиты снегом, а бледно-синяя кожа напоминала мокрое полотенце, оставленное на морозе: скукожившееся, но притом гладкое.

Тогда я ещё не понимал, что впервые увидел труп. Матушка о них не рассказывала и, вспоминая о тех временах, могу сказать, что я даже не подозревал о существовании смерти. Поэтому задал вполне логичный, и единственный верный вопрос:

– Мамочка, а почему дядя сидит в снегу? Ему что, не холодно?

– Нет, Эдгар, ему уже не холодно. Пойдём, не смотри на дядю. Он засмущается, – отдёрнула меня матушка, и мы продолжили идти до нужного поворота.

Но нечто подсознательное, наверно, память предыдущих поколений, подсказывало, что с дяденькой не всё в порядке. «Человек не может вот так запросто сидеть, по пояс занесённый снегом!» – подумал я.

И вплоть до самого поворота я всё время оборачивался, ожидая, что дядька встанет, отряхнётся, и пойдёт по своим делам. Но вместо этого, к дядьке подошла парочка полицмейстеров, что-то пробурчала. Один из них свистнул, и напротив тела остановилась повозка, накрытая заснеженным полотном.

Раскопав труп, полицмейстеры ещё несколько минут спорили о том, как разогнуть замёрзшее тело, пока, наконец, не приняли решение сломать его пополам в спине. Взяв дядьку с двух концов, они бросили его в повозку, под полотном которой… лежала целая горка таких же замёрзших дяденек.

Что было дальше, в тот день, я особо не помню. Кажись, мы с матушкой пришли на рынок, купили каких-то обрезков свинины, пару картошин и морковку для супа.

Отца застали за бутылкой, впрочем, как и всегда. Обычный день выдался. Уже через неделю после него, я перестал обращать внимание на замёрзшие трупы бездомных.

***

Что-то искать в госпитале уже не имело ни малейшего смысла. Всё вымели под чистую. Поэтому, я аккуратно шёл по опустевшему саду в поисках выхода. Луна прекрасно показывала дорогу, можно было поберечь масло в лампе.

Она тоже изменилась с тех пор, как свет погас… Раньше её бледный лик был прекрасно виден даже сквозь самые тёмные тучи, теперь же… Как будто что-то выело сердцевину, оставив светящееся кольцо. Всё ещё лучше, чем полная тьма, но как же дразнит! Куцые лучи вызывают ощущения схожие с теми, когда перед оголодавшим крестьянином машут связкой колбасок.

«Мгм. Еда… мне нужна еда!»

Средь хруста пыли под ногами и завывания ветра, что заставлял перешёптываться окутавшие изгородь лозы, я услышал потрескивание костра. И запах дыма. Кажись, откуда-то с востока.

«Вряд ли кто-то будет разводить костёр просто так. Наверняка они готовят еду».

Я оттянул курки револьверов, и медленно направился в сторону небольшой молельни при больнице, где раньше, близкие хворых могли попросить помощи О.

Стены из белого мрамора почернели от копоти. Купол каким-то образом провалился внутрь миниатюрного храма, и проглядывал через сгоревшие ворота. Всё самое ценное, включая тексты священных писаний, вынесли, чтобы подольше поддерживать пламя пожара.

Обойдя молельню сбоку, я почуял запах жаренного мяса. Слюна скопилась в горле, желудок свернулся в бараний рог от вожделения.

Будучи мракоборцем, мне был присущ холодный расчёт. Потому-то, нам и притупляли чувства. Но сейчас… Вряд ли кто-то в этом мире был сейчас так голоден, как я.

По разговору я понял, что их двое. Недолго думая, выскочил из-за угла, и первым же выстрелом разнёс голову одному из прокажённых еретиков. Второй, пытаясь уловить своими пожелтевшими глазами мои движения, не успел даже встать. Решив, что два патрона – слишком дорого для этих ребят, я, освободившейся рукой, выхватил подобранный ранее топорик, и метнул аккурат промеж бровей прокажённого.

Мельком посмотрев по сторонам, я оказался прикован к небольшой крысиной тушке, насаженной на штырь, что первый убиенный тщательно вращал над пламенем.

Держа в одной руке револьвер, подскочил к вертелю и, невзирая на то, что крыса ещё не прожарилась, жадно обглодал каждую косточку. Стоило признать: несмотря на отвратительное послевкусие (словно засунул язык в переполненный ночной горшок), крыса оказалась довольно сытной. Шутка ли, она была длиной с мой локоть! Должно быть, сама немало кого сожрала за жизнь. Впрочем, если мне ещё хоть раз будет предоставлен выбор в пище, я с удовольствием откажусь от крысы в пользу гнилого яблока или сырого кролика.

Покончив с трапезой, дозарядил револьвер одним патроном и вытащил из головы прокажённого топорик. На всякий случай, подержал лезвие на огне, чтобы избавиться от крови. Чёрная жидкость из тела еретика могла притупить кромку и вызвать ржавчину, а в наше-то время заниматься починкой оружия больше негде.

Пока выдалась спокойная минутка, решил проверить мешочек с патронами: насчитал около трёх сотен. Неплохо. Но впредь, стоит быть экономней.

Желательно было бы найти ещё столько же, но… наверняка еретики всё разобрали. Что не мешает, впрочем, отобрать боеприпасы у них. Единственная причина, по которой я так бездумно потратил пулю – мои рёбра. «И, боюсь, потрачу ещё не мало, до тех пор, пока грудная клетка не заживёт. Я может и немолод, но одного топорика было бы достаточно даже для десятка озверевших горожан, будь я чуть более целым».

Рассудив о дальнейшей тактике, я выбрался с территории госпиталя через брешь в заборе, и скрылся среди мрачных переулков Бригга. «Если я и найду ответ на свой вопрос, то точно не в этом безлюдном месте».

Последний храм Бритонского королевства пал на моих глазах, но это ещё не значит, что в других странах не осталось сопротивления заразе. Вопрос только в том, как до них добраться…