История Финляндии. Время императора Николая I

VI. Выборгская губерния

Возвращения Выборгской губернии к Финляндии добивались еще аньяльские мятежники при Екатерине II, но Императрица ответила, что оно не согласуется с пользой России. В 1811 г., вследствие настойчивых домогательств Г. М. Армфельта и попустительства М. М. Сперанского, Выборгская губ. была присоединена к новой Финляндии. В политическом отношении шаг этот оказался крайне неудачным и сразу возбудил острое недовольство русских патриотов. Генерал Логин Иванович Голенищев-Кутузов удивлялся, как наше правительство могло доверять вчерашнему изменнику и наперснику Густава III — Армфельту. В глазах Голенищева-Кутузова Армфельт представлялся «змеей, которую Россия приютила у себя в утробе, чтобы этой змеей быть разорванной на части». Встретив тогда же Сперанского на Адмиралтейском бульваре, Голенищев-Кутузов до такой степени вознегодовал на него, что подумал, «как это не находится человек, который бы пустил пулю в лоб этому молодцу»... Ф. Ф. Вигель назвал отделение Выборгской губ «изменой» России.

В 1814 г., сообщая гр. В. Ф. Васильеву слух, что к герцогству Варшавскому будут присоединены Литва, Подолия и другие части, Цесаревич Константин Павлович заметил: «кажется, по законам нашим коренным, родовое имение отдавать нельзя», и затем продолжал: «хотят законов, а начинают посягательством на уже существующие. Герцогство Варшавское должно существовать, как оно есть, без приращения и должно управляться русским и на русский образец (а la russe), но составлять отдельную часть... Сохрани Бог, под каким бы то ни было предлогом, производить раздробление России. К несчастью, в Финляндии мы уже совершили нечто подобное, являющееся делом смешным в немалой степени. Какая слава для нас, что то, что не мог сделать неприятель, мы сделали сами; это история пеликана наизнанку (c’est l’histoire de pélican à rebours). Таким образом, оказывается, что иногда пародии нравятся более, чем оригиналы».

Когда Августейшие братья Константин и Николай переписывались по вопросу о польской конституции, первый, в подтверждение своих мыслей, сослался на пример Финляндии. Речь зашла о желании поляков получить отошедшие от Польши провинции. «Эти господа (т. е. поляки), — писал Константин Павлович, — видят, что Старая Финляндия была присоединена к Новой, а не Новая к Старой; теперь спрашиваю я вас, как хотите вы, чтобы подобный пример не вскружил им голову? Поляки питают такую же надежду». Мысль эта повторена у Константина Павловича трижды. — Когда Ф. П. Опочинин прочел Государю это место письма великого князя, Николай Павлович пожал плечами и сказал: «ах». Узнав это, Константин ответил: «хотя этот «ах» весьма справедлив, но поляки, имея перед своими глазами пример Финляндии, какой давать им ответ, когда выставляют на вид оный». Но Государь твердо стоял на том, что Литва — русская провинция и не находил возможности её соединения с Польшей, «потому что это значило бы посягать на целость территории Империи, — пример того, что было испробовано с Выборгской губернией, влечет уже за собой до того важные неудобства, что возможно возвращение её к Империи в собственном смысле слова».

На эти неудобства ранее других обратил внимание гр. Ребиндер. Он заметил настроение русских сановников, владевших обширными жалованными землями в Выборгской губернии. Он знал, вместе с тем, их влияние при Дворе и, опасаясь, чтобы Выборгская губерния не обратилась в тот «утес», о который может разбиться финляндская самостоятельность, поспешил в 1822 г. с представлением об отделении Карелии от Княжества Финляндского. Но представление это при жизни Александра I «осталось в бездействии», как выразился Закревский.

В новое царствование неразрешенный вопрос был возбужден по личному усмотрению Николая Павловича, кажется, без просьб и напоминаний со стороны Ребиндера. — Исполняя желание Государя, гр. Ребиндер представил Его Величеству свой записку через Комиссию Финляндских дел. Император повелел передать ее на рассмотрение Финляндского Сената, что и было 14 — 27 декабря 1826 г. исполнено генерал-губернатором Закревским. Сенату надлежало представить свой отзыв о том, «поскольку и каким образом может быть приведено в исполнение все изложенное в помянутом представлении».

В записке, представленной Государю графом Ребиндером в 1826 году, а затем переданной в Сенат, говорилось о необходимости отделения от Финляндии трех Кексгольмских уездов, а также приходов Кивинебб, Мола и Валькиярви из уезда Эйропя (Euräpä härad).

Граф оговаривается, что не осмелился положиться на свое собственное мнение и если он, тем не менее, дерзнул приблизиться к трону со своим заявлением, то сделал это потому, что его предложение стоит в согласии с желанием его земляков, генерал-губернатора и других лиц, известных своей преданностью Его Величеству.

Мотивируя свое ходатайство, гр. Ребиндер указывал на то, что соединение Выборгской губернии с остальной Финляндией не имело одинаково благотворного значения для всех её отдельных частей. Изменения в управлении губернией вызвало известное неудовольствие — это предвидели и это неизбежно, пока население не ознакомилось с новым строем. Но чего не предусмотрели — это раздражения общества и недовольства как землевладельцев, так и крестьян. Кроме того, обнаружился разлад между представителями правительственных и местных учреждений. На почве Выборгской губернии столкнулось множество исключающих друг друга интересов, что делает управление ею особенно обременительным и из создавшегося положения нет иного выхода, кроме великодушного намерения Вашего Величества.

В свое время присоединение Выборгской губернии к остальной Финляндии было произведено с такой поспешностью, что трудно было найти нужное число пригодных чиновников.

Современное положение явилось результатом действующих законов, управляющих лиц, местоположения губернии, смеси населения, не могущего слиться во едино, и других причин, неотделимых от особенностей местности.

В Выборгской губернии нет единого населения, которое в новом строе жизни обрело бы дух своих древних законов, обычаев и нравов. Для местных немцев современный шведский порядок управления не представляет ничего привлекательного. Карелы трех Кексгольмских уездов, которые в 1617 г. по Столбовскому договору отошли к Швеции, по обычаям, языку и религии ближе к русским, чем к своим соседям финнам. Позже других подпав под власть Швеции, они ранее других были возвращены под господство России. Действующие ныне в Финляндии законы и постановления им совершенно неизвестны и менее всего соответствуют их характеру. Кроме того, во времена шведского владычества карелы никогда не пользовались преимуществами, которые дарованы были прочим обывателям Финляндии. Эти отличия и географическая близость Карелии к границе Империи создавали те значительные трудности, с которыми приходится бороться новому правлению Выборгской губ. Иным представляется остальная часть Выборгской губернии: ее населяют финны, всегда разделявшие одинаковую участь со своими земляками Новой Финляндии; у них и законы, и привилегии были одинаковы.

Между карелами и финнами гораздо менее сходства, чем между финнами и инграми. Карелы и ингры никогда не получали полной организации на шведский лад. Таким образом, в Карелии шведское законодательство не было приноровлено к понятиям и нравам народа. В Карелии не производилось ни взимания налогов, ни отбывания повинностей, ни обоброчения земель, ни генерального размежевания общих лесов, тогда как в остальных местах Старой Финляндии все это было осуществлено. Шведское правительство смотрело на территорию Карелии, как на непосредственную принадлежность казны, и распоряжалось ею наравне с прочими казенными имуществами. Крестьяне совершенно не имели прав собственности на обрабатываемую ими землю и облагались оброком по произволу тех, кому отдавали земельные угодья или в аренду, или в виде жалованных имений. Такой порядок существовал до редукции Карла XI, когда земли вновь отошли к казне.

С переходом к России Выборгской губернии, в ней образовались имения, принадлежащие русским, и создались казенные учреждения, подчиненные разным министерствам в Империи. И имения, и учреждения управлялись в большинстве случаев лицами, совершенно не понимавшими языка местного делопроизводства. В то же время деловые отношения сталкивали их с местными властями, не разумевшими русского языка. Это крупное неудобство неустранимо. Но что еще хуже — указанное различие в языке вело к многочисленным взаимным недоразумениям и предупреждениям, нареканиям и даже распрям.

Русскими в губернии, — кроме чиновников правительственных учреждений, землевладельцев, их управляющих и их прислуги, — являлись еще: православное духовенство, городские обыватели и многие другие. Да и самый народ, который вообще понимает и нередко говорит по-русски, значительно более свыкся с порядками русского, нежели финского управления. Можно утверждать, — прибавляет гр. Ребиндер, — что только примерно двенадцать пасторов лютеранских приходов и их помощники, да полицейские чиновники понимают сколько-нибудь местные законы, а между тем практическое их достоинство зависит от их сходства с понятием и нравами народа, обязанного пользоваться этими законами.

Вечным поводом к недоразумениям между помещиками и властями будет служить еще вопрос об отношениях к земле, вопрос спорный и до сих пор не разрешенный. Никакое решение земельного вопроса не в состоянии удовлетворить обе стороны. Донатарии всегда, будут упрекать финляндцев в желании лишить их пожалованных земель. По мнению гр. Ребиндера, от присоединения Карелии ни финляндская казна, ни финляндская промышленность не извлекли никаких выгод. Из пустого тщеславия финляндцы не пожелают раздвинуть своей территории за её естественные границы, указанные родством в языке, обычаях и нравах. «Мы желаем — повторяют они, — только одного — жить у себя спокойной и счастливой жизнью, под охраной законодательства, которое мы любим, как наследие своих отцов»...

Карелия расположена вблизи столицы государства и Ладожского озера, воды которого почти непосредственно сообщаются с С.-Петербургом и омывают берега двух русских губерний. Указанное местоположение, столь выгодное для внешней торговли Карелии, как бы наглядно связывает эту местность с одной из названных губерний. Уже в течение целого столетия карелы привыкли возить свои продукты на продажу в столицу и оттуда получать все необходимое для их нужд. В настоящее время, входя в состав Финляндии, отделенной от Империи цепью таможенных учреждений, они невольно вынуждены испытывать в своей торговле стеснения, которых прежде не знали и на которые должны, следовательно, немало жаловаться.

С другой стороны, весьма многие из действующих в Финляндии узаконений неблагоприятны для развития промышленности в Карелии, которая во многих отношениях отличается от остальных провинций, так что, строго говоря, все способствует нерасположению её жителей к введенным у них новым порядкам. И мы убеждены в том, что если бы дело зависело от их личного выбора, то большинство из них предпочло бы видеть свой страну скорее соединенной с Империей, нежели составляющей часть Финляндии и подчиненной её местной администрации.

По этим основаниям, было бы желательно отделить от Финляндии три Карельских уезда и приходы Кивинебб, Мола, и Валькиярви Эйрепэского уезда (Euräpä härad), с присоединением их к смежным губерниям С.-Петербургской и Олонецкой. Три последних прихода в старину входили в состав Карелии; кроме того, как самое расположение их, так и другие местные причины требуют, чтобы они одновременно с Карелией были отделены от Финляндии: Кивинеббский приход в настоящее время образует собой часть земли (domanialgods), принадлежащей Сестрорецкому оружейному заводу; приход Мола в большей части своей населен русскими и, наконец, приход Валькиярви, как имеющий не мало точек соприкосновения с Карелией, оказывается столь тесно связанным с ней и приходом Мола, что отделить его от обоих последних было бы весьма затруднительно.

Члены Сената, рассмотрев эту записку гр. Ребиндера, высказали следующие мнения.

Прокурор Сената, Валлен, в особом всеподданнейшем рапорте, доложил, что Кивинеббский приход всецело принадлежит Его Императорскому Величеству и русской казне, и крестьяне его не имеют права собственности на землю, почему и не пользуются преимуществами наравне с сельскими обывателями остальной Финляндии. Крестьяне прихода находятся в зависимости от власти, пребывающей вне Финляндии и естественно стесненных в своих правах. В виду этого, прокурор одобрил отделение Кивинеббского прихода от Финляндии и присоединение его к Петербургской губернии. Относительно Карелии Валлен должен был признать всю справедливость заявлений т. с. гр. Ребиндера, т. е. что карелы вообще ближе к русским, чем к финнам, что в старину они составляли особую народность, не имевшую ничего общего с финнами в культурном отношении, что законы были навязаны им шведскими завоеваниями и не были близки их природному духу, что карелы более привыкли к порядкам русского управления, что в городах Выборгской губернии имеются обыватели, не знающие иного языка, кроме русского, что русская казна владеет там заводами, что местоположение Карелии благоприятствует более её соединению с Россией, чем с Финляндией и пр. В виду этого, Валлен тоже одобрил бы предлагаемую меру, если бы не опасался, что при осуществлении её встретятся такие препятствия, которые едва ли могут быть обойдены без нарушения преимуществ местных обывателей.

Эти преимущества он усматривал в личной свободе крестьян, соединенной с правом перехода, по своему усмотрению и с правом избрания любого промысла, с правом владеть землей и приобретать в собственность гейматы путем покупки шпатового права; кроме того, свобода крестьянина сказывалась в свободе от военных конскрипций, в праве участия в сеймах и в праве подвергаться новому обложению не иначе, как с согласия и дозволения земских чинов. Валлен находит, что с переходом части Выборгской губернии к России, личная свобода может быть сохранена, но он не уверен, что перешедшие к России будут освобождены от рекрутских наборов и не утеряют права владеть землею.

Если допустить, что эти права сохранятся, то все же остается право казенных крестьян приобретать в собственность землю путем шкатовой покупки и право представительства на сеймах, — кои они неизбежно должны утратить. Но тут же Валлен оговаривается, что участие в сеймах есть привилегия более воображаемая, чем действительная, и не может быть высоко ценима народом, который никогда не осуществлял его на практике. В заключение Валлен колеблется одобрить предложение гр. Ребиндера, так как присоединение приходов к России может все-таки повлечь за собой нарушение законно-приобретенных прав и преимуществ, «каковы бы эти последние по своей важности вообще ни были». Всякую поспешную перемену в установленных формах общественного строя он считает опасной, в виду того, что она возбуждает тревогу и опасения.

Если Его Величеству, тем не менее, угодно будет произвести отделение некоторых приходов, то прокурор просит вместе с тем отделить и приход Рауту с.

В марте 1827 г. вопрос рассматривался в Сенате, причем некоторые члены его (подпол. Финкенберг, советник гофгерихта Рихтер, д. с. с. Фальк и Круг) указывали на необходимость произвести отделение приходов в порядке, установленным основными законами Финляндии. Император Александр I, 10 — 23 дек. 1811 г., повелел соединить Выборгскую губернию с Великим Княжеством Финляндским, а Император Николай I при восшествии на престол подтвердил сохранение финляндцам их законов, а по сему всякая перемена в существующих законах и привилегиях должна быть произведена по решению земских чинов на общем сейме.

Другие (лагман Хисингер) обратили внимание, что часть неудобств соединения Выборгской губернии с Финляндией устранены манифестом 25 ноября 1826 г. о свойстве жалованных земель.

Третьи — тайный советник Гильденстолпе (Gyldenstolpe) — по многим причинам, высказанным прокурором, признает отделение приходов желательным, но ставит вопрос: может ли Его Императорское Величество признать действительно полезным и способствующим общему благу это отделение?

По получении заключения Сената, гр. Ребиндер 26 марта 1829 г. представил Государю Императору доклад «об отделении разных уездов и приходов от Выборгской губернии», причем мнение Сената излагалось так: «Относительно карельских уездов и приходов Мола и Валькиярви, а также Новокиркского прихода, Сенат не находил возможным ходатайствовать об отделении их от Финляндии». Что же касается Кивинеббского прихода, то в виду того, что он почти целиком перешел в частное владение Его Величества, «каковое обстоятельство не сообразно с коренными законами Финляндии, по коим Монарх отказался от права иметь в непосредственном своем владении уездные имения», а также в виду того, что лесные угодья этого прихода нужны Сестрорецкому заводу, Сенат счел себя «побужденным представить об отделении Кивинеббского прихода от Выборгской губернии». О том, что некоторые сенаторы признали необходимым поставить разрешение вопроса в зависимость от земских чинов сейма, в докладе гр. Ребиндера ничего не упомянуто.

Государь отклонил всякое присоединение, и все осталось по-прежнему. Объясняется это тем, что гр. Ребиндер, докладывая дело, вероятно, просил о таковом решении вопроса, «встретив в отделении Карелии затруднения», — как писал А. Закревский.

Гр. А. Закревский, не зная, как решено будет дело, приготовил обширную историческую справку «буде бы воспоследовало Высочайшее соизволение на отделение от Финляндии как Карелии, так и имений Сестрорецкого Оружейного Завода и буде бы потребовалось тогда составление особых правил для управления сими странами». — Отделение приходов не последовало и записка осталась в архиве.

Завоевав Выборгскую губернию, Петр Великий стал жаловать в ней казенные земли частным лицам. То же продолжали делать его преемники. Таким образом, в Выборгской и Кюменьгородской губерниях образовались жалованные или донационные имения, занявшие около половины территории этих губерний. Получившим эти имения было указано, чтобы они не отягощали их обывателей «большими оброками, нежели какие они обязаны были платить по оброчной поземельной книге в то время, когда имения сии еще принадлежали казне». Но так как Высочайшие грамоты и указы Правительствующего Сената о пожаловании таких имений не всегда с точностью ограничивали права владения, а иногда были составлены в таких выражениях, которые давали возможность владельцам широко толковать свои права и выгоды, то с течением времени они стали не только обращать в свои непосредственные владения гейматы, принадлежавшие сим имениям, и устраивать в них господские дворы и мызы, но, для обрабатывания их, начали облагать, подвластных им обывателей, разными поденными работами и оброками, переступая размеры, указанные в поземельных книгах. Пока надбавки были незначительны, крестьяне с ними мирились и платили, но когда владельцы стали домогаться неограниченного права в пределах своих земель, то обыватели естественно запротестовали. Начались ссоры и тяжбы. Начальство решало их на разных основаниях несмотря на то, что указ 1811 г. воспрещал вносить какие-либо изменения в обязанности обывателей жалованных имений, пока дело о сих имениях не будет пересмотрено во всем его объеме. — В действительности одни обыватели гейматов платили оброки по поземельной книге, другие, в силу разных обстоятельств, приняли уже условие платить усиленные налоги. Бывало и так, что обыватели жалованных земель, после присоединения Выборгской губернии к Новой Финляндии, под тем предлогом, что не знают истинных последствий этого присоединения, отказывались от уплаты увеличенных налогов и повинностей.

Правительство поспешило повелеть, чтобы, до установления нового оброкоположения, все платили их в тех размерах, в каких уплачивали до присоединения губернии.

Так как главный смысл присоединения Выборгской губернии к Новой Финляндии сводился к всеобщему подчинению этой губернии шведским законам и порядкам, господствовавшим в остальной Финляндии, то естественно, что жалованным землям пришлось столкнуться с новыми земельными порядками и им нельзя было вполне избежать влияния шведских законов, требований новой жизни и окружавших условий.

Прежде всего, финляндские власти стали подводить жалованные земли под категории существовавших у них земель. Закон 1812 г. был ясен: гейматам жалованных имений надлежало платить оброки в тех самых размерах, которые установились до присоединения губернии. Но этим не удовольствовалась финляндская администрация и добилась указа 10 — 22 января 1817 г. Он пояснял, что все жалованные на вечные времена имения, кои не отданы с алодиальными правами, должны почитаться донационными, т. е. такими, владельцы которых не имеют иного права по отношению к обывателям гейматов сих земель, кроме взыскания оброка по поземельной книге, которая для каждого места или уже была установлена или впредь, при новом оброкоположении, будет установлена. — Таким образом, жалованные имения были сдвинуты с прежнего их основания; а главное — надлежало считаться с понятием об алодиальном праве (праве, присвоенном фрельзовому владельцу, т. е. дворянину на фрельзовой или дворянский геймат). Распространение старого шведского земельного порядка на пожалованные участки неизбежно должно было вызвать путаницу и столкновение серьезных интересов. Так и случилось.

К. И. Фишер, не указывая основания своего заявления, утверждает, что в 1817 г. Государю финляндцы «подсунули» новое толкование, которое надлежало применять к дарованным землям. «Таким образом они подчиняли Петра-завоевателя законам побежденной страны».

Закон 1817 г. был издан как бы теоретически, принципиально. При его появлении, ландсгевдингу (губернатору) приказано было на месте исследовать свойства и, следовательно, права пожалованных имений. Исполнив это поручение, губернатор донес, что ни одно пожалованное имение не было в точности дано с фрельзовыми правами. Когда русские государи жаловали землями своих верных и деятельных слуг, то, конечно, не справлялись о каких-то шведских фрельзовых правах. Что предстояло делать? Губернатор с своей стороны усмотрел, что все жалованные имения, которые издревле не были фрельзовыми, должны считаться таковыми, ибо такое свойство придано им Высочайшим постановлением 1817 г. Финляндский Сенат одобрил мнение губернатора. Но Государь Александр Павлович в 1825 г. повелел передать дело для дальнейшего рассмотрения в специальный комитет, в котором определил председательствовать генерал-губернатору А. А. Закревскому. Членами Комитета состояли: гр. Маннергейм, генерал Теслев, сенатор Л. Г. фон-Гартман, К. В. Ладо и А. К. Фальк.

Вопрос, подлежавший рассмотрению Комитета, запутался и наслоился, и в то же время имел большое значение для обывателей пожалованных имений и их потомства. — Комитет, приступив к своим занятиям, признал, что Русские Самодержцы, при пожаловании земель, не могли руководиться старыми земельными правами Швеции, правами, например, коронных крестьян шведских времен. Оставалось поэтому вникнуть в точный смысл жалованных грамот и указов. — Идя этим путем, члены Комитета единогласно признали, что надо даровать фрельзовые права всем тем частным лицам, которым пожалованы были имения с дворянскими правами и преимуществами, или имения — в вечное и потомственное владение, с полным правом собственности. Получить фрельзовое право значило сделаться полным хозяином-собственником всех гейматов, входивших в состав пожалованных земель. Делалось лишь одно исключение. Гейматы, которые по поземельной книге издревле значились шкатовыми, — или если обыватели их могли доказать свое право собственности на землю, — удерживали шкатовое свое свойство и донационные владельцы могли получать с них лишь установленный поземельной книгой оброк; иных прав на обывателей подобных гейматов владельцы жалованных земель не имели.

Комитет, исходя из этого положения и рассмотрев права каждого владельца жалованных имений в отдельности, пришел к заключению, что всем им могут быть дарованы фрельзовые права. Сомнения кое-какие встретились, но, в уважение прошлых государственных заслуг или в виду других обстоятельств, Комитет решил просить Государя ни для кого не делать исключения из общего правила. Получая фрельзовые права, владельцы пожалованных имений, в сущности, получали право по своему усмотрению условиться об оброках и повинностях с обывателями их гейматов.

В ноябре 1826 г. гр. Ребиндер поверг все эти жизненные вопросы Выборгской губернии на благоусмотрение Государя Императора. Николай Павлович собственноручно начертал: «Присвоить всем помещикам Старой Финляндии фрельзовое право, без всяких исключений. Гейматным обывателям жалованных имений определить десятилетний срок для схода с гейматов, ими занимаемых». Николай.

Акт такого крупного значения, каким был манифест 25 ноября 1826 г., естественно должен был оставить глубокую борозду, как в жизни помещиков, так и в жизни крестьян. И помещики, и крестьяне пробовали бороться с ним — первые путем письменных жалоб и просьб, вторые упрямым неисполнением требования нового закона.

Первое отражение нового закона наблюдается в том долгом и упорном пререкании, которое началось между помещиком-шталмейстером бароном Петром Фредериксом и Сенатом. — Сторону Сената приняли статс-секретариат и генерал-губернатор. Барон Фредерикс подал 19 марта 1829 г. всеподданнейшую просьбу об освобождении его от исправления общественных повинностей и обязанностей за угодья, которые принадлежали к его мызе Лейнакюля (прихода Раутус), желая, чтобы эти повинности и обязанности по-прежнему лежали на крестьянах.

На этом эпизоде поучительно остановиться. В возникшем споре перед нами пройдут мнения помещиков и воззрения правительственной власти. В результате мы получим данные для определения положения Выборгской губернии.

В своей обширной мотивированной просьбе барон П. Фредерикс, между прочим, заявлял, что крестьяне вообще были свободны, на помещика они работали лишь от 4 до 16 дней в году и уплачивали деньгами и натурой не более 5 р. ассигн. и, тем не менее, положение их было крайне неудовлетворительным и «они претерпевали недостаток в нужном пропитании». При умеренных повинностях и общем льготном положении, крестьяне не радели о своей земле, плохо платили повинность и без содействия присутственных мест не отбывали барщины. Те же финляндцы, но находившиеся в Петербургской губернии, работали на владельцев по 150 дней в год и пользовались благосостоянием.

В Петербургской губернии и Новой Финляндии во всем чувствовался порядок и налаженное устройство, в Выборгской же губернии «владельцы лишены были права управлять своими имениями», и крестьяне, ободренные безначалием, дошли до своеволия, приведшего их в свой очередь к разорению.

Некоторые усматривали корень зла в том, что положение и помещика, и крестьянина до 1811 г., т. е. до присоединения Выборгской губернии к Новой Финляндии, было «не в пример лучше», чем после присоединения.

До 1811 г. права собственности на владения имением не подвергались сомнению: всякий владелец спокойно управлял своим гейматом. Законы были шведские, но земская полиция сохранила силу исполнительной власти; языком делопроизводства был русский или немецкий, чиновники знали их, и дела шли нормальным ходом. Дворяне пользовались правами и привилегиями Российского дворянства, почему были, например, избавлены от почтовой гоньбы, от постоя, от подводной повинности и вообще от общественных обязанностей, т. е. стояли наравне с дворянством Новой Финляндии.

Но последовало присоединение Старой Финляндии к Новой, и картина изменилась.

Право владения, несмотря на все жалованные грамоты, подвергалось в крестьянской среде сомнению вследствие того, что земли были признаны «коронной натуры». С той поры крестьяне стали полагать, что земли их вотчин будут принадлежать им, а не помещику, и под этим предлогом начали отказываться от исполнения своих обязанностей и повинностей. Помещики лишены были права управлять своими имениями по своему усмотрению, как это было ранее; помещики от земской полиции помощи не получали, так как она состояла из одного комиссара в уезде и ленсмана в погосте, и при этом не имела никаких средств для активного воздействия. Неповиновение крестьян принимало такие размеры, что приходилось прибегать к содействию войска. Оставался еще судебный порядок, но герадские суды были переобременены тяжебными делами: там, где прежде в уезде (кирхшпиле) после 1811 г. было 50 спорных дел, скопилось их от 500 до 800. Судопроизводство было медленное и ответчик, под разными предлогами, тянул да откладывал дело, не платя в это время повинностей и не отбывая рабочих дней. Ясно, что при подобных порядках поместья разорялись, а крестьяне бедствовали. Рядом с этим шло безжалостное и бесполезное истребление лесов. Их рубили под предлогом изготовления изгородей, для удобного пастбища скота, который оставался без присмотра пастухов. И там, где были почти дремучие леса, чувствовался недостаток в лесе.

После присоединения Старой Финляндии к Новой, — продолжал барон П. Фредерикс в своей жалобе, — обязательным языком для делопроизводства сделался шведский. Русский язык крестьяне знали. Теперь вышло то, что ни помещики, ни крестьяне не разумели официального языка, а вновь набранные чиновники не понимали другого языка, кроме шведского. — Указ 1813 г. установил пятилетний срок для изучения должностными лицами русского языка, но требования этого закона никем не было исполнено.

Еще своеобразнее и печальнее оказалось положение помещиков после присоединения. Они пользовались правами, которые давали им русские узаконения; после 1811 г. они эти права потеряли, а прав шведского дворянства не получили: их стали считать чужестранными дворянами и им пришлось исполнять общественные обязанности, наравне с недворянами и крестьянами. Русские дворяне ни в рвении, ни в усердии служения Царю и Отечеству, конечно, не уступали шведам, и от понижения положения первого правительство никакой пользы, конечно, не извлекло. «Таковое положение дворянства сей губернии всеконечно единственное, ибо во всем государстве доселе (до 1831 г.) почитаемы чужестранными дворянами». Финляндское дворянство пользовалось разными привилегиями. Например: их дворянские мызы считались «сетереями» и, как таковые, никаких повинностей в казну не несли.

Просьба барона П. Фредерикса подняла на ноги сенаторов и министра статс-секретаря. В их ответах чувствуется недовольство и даже раздраженность. Сенаторы в своем заключении подчеркивают, между прочим, нищету крестьян барона, находя, что причина её лежит в неумеренности его притязаний, ярко выразившихся в тяжелых условиях Таубилаского контракта. Сенаторы указывают на отеческую заботливость и благодеяния, истекавшие из манифеста 25 ноября 1826 года для «благомыслящих помещиков», и на преграды, которые манифест кладет «неограниченному корыстолюбию». Сенаторы особенно возмутились указанием барона на «безначалие» в губернии и утверждают, что такое слово употреблено им «по безрассудности и из досады на неудовлетворенные притязания». Далее Сенат прибегает к приему, который нельзя одобрить, но который, к сожалению, у финляндцев нередко практикуется: когда не хватает у них аргументов против своих врагов или когда противники им особенно ненавистны, они стараются представить их в глазах правительства людьми неблагонамеренными. В данном случае сенаторы пытаются уличить барона в неоказании должного уважения распоряжениям Государя и пишут: «Утверждать, будто действия Высочайших постановлений 30 июня 1816 г. и 25 ноября 1826 г. вредны, значит не признать мудрость Государя и отеческое его попечение о благосостоянии подданных...».

Граф Ребиндер поверг объяснение Сената на Высочайшее благовоззрение, но никакой резолюции не последовало.

Барон П. Фредерикс 31-го марта 1831 г. ответил новой обширной запиской, стараясь опровергнуть доводы Сената. Генерал-адъютант Закревский, — очевидно очень занятый как министр внутренних дел и генерал-губернатор Финляндии и не имевший, вероятно, времени вникнуть во все подробности обширного пререкания, — просил гр. Ребиндера высказаться по делу. Ребиндер усмотрел в доводах барона Фредерикса недостаточное знание действующих в Финляндии установлений, и неправильное домогательство привилегий баронской усадьбы (по имению Лейнекюля). По мнению Ребиндера, барон «переступил также пределы законного права подания прошений и т. п.».

Дело барона П. Фредерикса кончилось тем, что в октябре 1831 г. генерал-адъютант гр. Закревский представил Его Величеству обширный доклад, опровергая по пунктам (при помощи записки гр. Ребиндера) заявления барона. Положение Выборгской губернии было, по мнению Закревского, описано бароном крайне односторонне. Так как доложенные при этом Государю справки имели в виду исправить эту односторонность и выяснить истинное положение Выборгской губернии, то само собой ясно, что в интересах исторической правды, сущность справок должна быть здесь представлена. Воспроизводим их.

Император Александр I, желая знать положение крестьян в губернии, еще в 1802 г. повелел особой комиссии расследовать дело. Комиссия тогда установила, что одну шестую часть населения губернии составляли безземельные бобыли. Урожаи были хороши, и, тем не менее, едва ли одна десятая часть крестьян питалась собственным хлебом. «Нерадивость» крестьян достигла высших пределов и имения помещиков не принимались в залог заемным банком.

Земская полиция, как до 1830 г., так и после него, состояла из коронного фохта или комиссара, а при нем находился уездный сборный писарь или бухгалтер; по кирхшпилям имелись: ленсман, мостовщики и яхт-фохты, или попечители об истреблении хищных зверей.

Пеструю картину по языку производства, представляли судебные места губернии. Тяжебные дела производились на четырех языках: финском, шведском, русском и немецком. «Когда проситель изъяснялся на русском, протоколы и приговоры сочинялись на немецком, законы вписывались на шведском», а судебные немдеманы, или заседатели из крестьян, знали, конечно, лишь свой природный язык — финский или карельский. Очень немногие из них понимали по-русски.

Дворовые усадьбы в жалованных имениях Карелии не несли постойной повинности, не исполняли почтовой гоньбы и не поставляли подвод для казенных транспортов. Но законом подобные льготы не были дарованы, а установились они частью самовольно, частью вследствие нерадения губернаторов.

В истории Выборгской губернии приобрел особую известность так-называемый Таубильский контракт. О нем гр. Закревский доложил Государю. История этого контракта такова. В 1728 г. в Выборгской губернии, по шведскому примеру, составлена была Ревизионная книга. Ее утвердили в 1730 г. В книге определены были обязанности крестьянина, как по отношению к помещику, так и к короне. В 1776 г. Правительствующий Сенат разрешил делать отступления от норм Ревизионной книги. Помещики воспользовались этим и, заключая контракты с крестьянами, повышали повинности. Крестьянам пришлось уступать, так как они, в сущности, были почти прикреплены к помещичьей земле, после законов 1783 и 1796 гг. о податях и рекрутской повинности, «исправление коих требовалось от помещиков». Помещик в Карелии бригадир барон Фредерикс также пожелал увеличить подати в своей вотчине Таубиле. Крестьяне воспротивились. Лагманский суд в 1798 г. разрешил барону возвысить подати, а Правительствующий Сенат приговор этот утвердил. По Ревизионной книге 1728 г. с адера или мантала требовалось 60 рабочих дней, а теперь их было назначено 326-ть — наполовину конных, наполовину пеших.

Примеру барона Фредерикса последовали другие помещики. Жена ген.-лейт. Екатерина Фок, владевшая тогда вотчиной Лейнакюля, применила у себя условия Таубильского контракта. Крестьяне воспротивились. Дело 1809 г. дошло до Государя и они, как беспокойные люди, подверглись телесному наказанию. В другом месте возмущение крестьян вызвало необходимость посылки для их усмирения эскадрона гусар.

В 1811 г. правительство вынуждено было остановить, ранее дозволенное помещикам, возвышение пошлин. Когда в таком виде Государю доложено было пререкание барона П. Фредерикса с Сенатом, Его Величество собственноручно начертал: «Мнение г. Ребиндера нахожу совершенно справедливым, что и объявить г. Фредериксу с тем, чтобы он раз навсегда прекратил свои несправедливые домогательства». 21 окт. 1831 г.

Итак, борьба помещиков с новым порядком, установленным манифестом 1826 г., кончилась их поражением. Еще труднее было крестьянам бороться с новыми требованиями закона.

В 1835 г., объезжая край, А. Теслев убедился, что в Выборгской губернии значительное число фрельзовых крестьян отлучены от земель своими помещиками по разным причинам. Они смиренно ожидали «дальнейшего развития обстоятельств».

Манифест 1826 г. поставил крестьян в большую зависимость от помещиков, чем прежде: их право владения гейматами было ограничено. Вот почему, когда истек десятилетний срок со времени объявления манифеста, и когда нужно было приступить к практическому его осуществлению, со стороны крестьян началось серьезное противодействие. Местные власти предвидели трудность перехода к новому порядку. Уже в комитете А. А. Закревского голоса разделились. Сенатор Фальк предупреждал, что крестьяне давно владеют гейматами и сжились с мыслью, что земля составляет их собственность. Поэтому сенатор находил, что такое представление должно медленно и постепенно износиться и исподволь исправлено, иначе в крестьянах зародится недоверие к правительству и они не поймут оснований новых распоряжений; Фальк предлагал предоставить крестьянам, коих застал манифест, пользоваться своим прежним правом до их смерти, а затем перейти к новому порядку. Мнение Фалька разделили Гартман и Маннергейм, но остальные члены признали достаточным назначить определенный срок и всюду сразу перейти к новому порядку. Государь назначил десятилетний срок и после него надлежало одновременно во всей губернии применить новый закон.

Чтобы заранее предупредить, могущие возникнуть затруднения, в Гельсингфорсе, в 1836 г., был созван новый Комитет, (из Гартмана, Маннергейма и Фалька), которому надлежало высказаться об особых предварительных мероприятиях по исполнению закона 1826 г. о жалованных имениях, а также о возможности отделения Сестрорецкого оружейного завода от Выборгской губернии.

Прежде всего выяснилось, что владельцы пожалованных имений вовсе не старались подготовить обывателей гейматов к их новому положению и не внушали им их новых обязанностей. Комитет предложил кое-какие полумеры и остановился на мысли учреждения особого третейского суда. Губернатор Рамзай остался при особом мнении, находя, что вмешательство правительства ничем не вызывается, и что в этом вопросе надо соблюсти особую осторожность, дабы не нарушить основных законов края. Третейский суд, по его мнению, цели не достигал. Относительно присоединения Сестрорецкого оружейного завода в географическом, судебном и административном отношениях к Петербургской губернии, Комитет никаких препятствий не встретил.

После некоторой переписки по делу, в марте 1836 года, состоялось Высочайшее повеление: привести манифест 25 ноября 1826 г. в исполнение, без всякой Перемены, а для удобнейшего его практического осуществления тут же предписывалось ландсгевдингу Выборгской губернии издать особое обнародование, для подтверждения обывателям донационных имений о непременном выполнении манифеста, и озаботиться, дабы это обнародование сделалось известным всем обывателям чрез пасторов и коронных фохтов. Во-вторых, возложить на судебный департамент Сената наблюдение за решением спорных дел по гейма-там, дабы оно основывалось на манифесте 1826 г. И, наконец, Выборгский губернатор должен был созвать владельцев жалованных имений, или их уполномоченных, и с ними установить однообразные способы вступления в фрельзовые права.

Этим правительство не ограничилось. На предстоящем совещании, губернатору секретно дан был совет, предупредить владельцев, что Его Императорское Величество принимает в этом деле «наибольшее участие», и что Государь выслушал бы «с особым удовольствием» о таких мероприятиях, которые наименее стеснят обывателей гейматов, и, наконец, если проявлено будет стремление чрезмерно возвысить оброки, то правительство вынуждено будет стать посредником между владельцами и крестьянами.

Но все старания властей ни к чему не привели. Едва настал срок приведения в исполнение манифеста 1826 г., как последовал ряд донесений Выборгского губернатора о том, что крестьяне, несмотря ни на какие увещания и разъяснения, отказываются заключать письменные контракты с владельцами имений о размерах будущих оброков. Даже в тех случаях, когда владельцы выставляли весьма умеренные условия, нельзя было склонить крестьян, ни увещаниями, ни угрозами, к подписанию контрактов. Они хотели остаться при платеже прежних оброков. Одни просили время на размышление, другие — отговаривались незнанием требований манифеста 1826 г.

В разные места не раз выезжал губернатор.

Помещики созывали крестьян, но они не являлись ни для подписания контрактов, ни для работы. На мызе с. с. Пефта никто не прибыл; у бригадира барона Фредерикса на мызе Тоубила пришло 15 чел. О контрактах и слышать не хотели. У княгини Натальи Петровны Голицыной 105 крестьян выразили готовность платить требуемый ею оброк, но не согласились на заключение письменного контракта. Тоже почти повторилось у гр. Штевена-Штейнгеля. У многих крестьян нарождался страх, что, подписав контракт, они сделаются крепостными людьми помещиков.

Опасения крестьян губернатор. пытался рассеять публикациями на финском языке, но они мало помогли делу.

Пришлось приступить к удалению некоторых из гейма-тов. Удаляли не всех, а более упорных от 2 до 20 человек. Они уходили, но пример не влиял на других, и «движение духа» оставалось прежним. Поголовное же изгнание представлялось, конечно, крайне убыточным для помещиков.

Контракты требовали обоюдного соглашения, но его невозможно было достигнуть: упорствовала то одна, то другая сторона.

Одни помещики были умерены в своих требованиях, другие — корыстны. В некоторых имениях действовали условия так-называемого Таубильского контракта, по которому подати и повинности селян были увеличены более, чем в три раза. Один из помещиков устроился так, что получал до 19 тыс. руб. асс. дохода с имения, за которое, при покупке, им уплачено было лишь около 5.600 р.

Об одном отставном прапорщике Вебере прокурор К. И. Валлен впоследствии писал Ребиндеру: «Постоянно говорят о крестьянах и их проступках, и никогда о донаторах. Справедливы ли они? Разумны ли они? что они с своей стороны предпринимают, дабы помочь стараниям правительства поддержать порядок и предупреждать несчастия, на которые они жалуются? Так, например, в Саккола донационный помещик, как только получил права фрельзевого владельца, тотчас же принялся изгонять своих крестьян — без сомнения величайших лентяев, пьяниц и бродяг? — ничуть не бывало: лучших, богатейших, во всех отношениях безупречнейших лишь только потому, что они не соглашались на контракт, и потому, что он хотел показать другим, какова власть донационного помещика. Наконец, он вызывает войско, и заставляет крестьян, под стражей солдат, срывать свои жилища и тащить остатки их в усадьбу, чтобы еще дать один пример своей власти».

Своеволие крестьян возросло настолько, что коронные служителя считали для себя небезопасным оставаться в крестьянской среде. Крестьяне действовали замечательно дружно, точно по общему сговору, не допуская в то же время шумных выступлений.

Настало время уборки полей. Жатва находилась на корню. Крестьяне считали ее своей и приступили к уборке полей; помещики мешали и не позволяли. Наибольшие волнения произошли именно в это время, так как крестьяне решительно не соглашались оставить помещикам плодов своих посевов.

В некоторых местах пришлось, к сожалению, прибегнуть к военной силе, так как крестьяне грозили убийством; вообще же они решились каменьями и кольями отстаивать свое прежнее положение. В Валкиярвском приходе, дер. Вейкола, приказчик Поссе приступил к уборке хлеба с полей. Пришло до 40 человек, вооруженных кольями, и грозили истреблением всех. Явился отряд войска. В деревне Тарпила дошло до столкновения крестьян с казаками, причем хорунжего (Семикольнова) ударили так сильно в грудь, что он с полчаса лежал без чувств. В том же приходе, в деревне Нирккола, пришлось взять 12 крестьян и в кандалах отправить их в Выборг, для суждения экстренным судом. В Валькиярском кирхшпиле, деревне Нурмиярви, отказались выдать ключи от двух кладовых. Когда выломали двери, то нашли около 10 пудов пороха, несколько картечей и других снарядов, а также три заряженных ружья и один штык.

Наиболее печально столкновение кончилось в деревне Саройс, Саккольского кирхшпиля, Южно-Кексгольмского уезда. Здесь отношения обострились между крестьянами и управляющим имением наследников умершего подполковника барона фон Фредерикса — отставным портупей прапорщиком Вебером. Ленсман А. Ф. Стремберг «с уложением и рескриптом в руках», как иронизирует К. И. Фишер, отыскивал крестьян во ржи и в лесу и высылал их на работы. Партия крестьян в 5-6 человек затеяла драку с ленсманом и подоспевшими к нему на помощь подпоручиком Дьянкиным с двумя казаками. Андерс Репо, нанеся сильный удар колом в спину ленсману, схватил его и последний, опасаясь, что он намерен вынуть находившийся «будто бы у него под поясом топор», крикнул казакам: колите его! Две глубокие раны были немедленно нанесены казацкой пикой и А. Репо пал мертвым. Тогда же в драке, продолжавшейся 15 минут, пострадали два сына Репо. Завидев толпу стремительно приближавшихся из леса крестьян, ленсман и казаки спаслись на лодке. По прибытии подпоручика Дьянкина на занимаемую им квартиру, часовой предупредил его о приближении 50 вооруженных кольями крестьян. Дьянкин по тропинке побежал к отряду, едва спасаясь от преследовавших. Выстроил каре и таким образом отбился от огромной толпы, возросшей до двух или трехсот человек, среди которых некоторые оказались верхами. Желая разогнать толпу, Дьянкин открыл стрельбу холостыми зарядами, но, видя, что они не действуют, стал стрелять боевыми патронами поверх толпы. Заслышав свист пуль над головами, крестьяне разошлись.

По докладу Государю, Его Величество одобрил принятые против крестьян военные распоряжения.

В некоторые кирхшпили (и между прочим в имение Громова Северо-Кексгольмского уезда) были командированы роты от финляндского Линейного батальона № 2, состоявшего под командой Начальника 21-й пехотной дивизии ген.-м. Эттера. Начальником отрядов, проявивших наибольшую деятельность, состоял майор Грипенберг.

Как всегда и везде — явились подстрекатели, ободрявшие крестьян. Коронный ленсман Густав Альрот говорил: «крестьян не следовало бы выгонять с гейматов, ибо это совершенно противозаконно». Одного удаленного крестьянина он пристроил в своем доме. Другим он советовал контрактов не подписывать. Его предали экстренному заседанию Герадского суда. Главный пастор Валкиярвского прихода, доктор богословия Иоганн Строльман, 88 лет, отказался заключить контракт с двумя донационными гейматами в его приходе, за что, по требованию генерала Теслева, — дабы пример пастора дурно не повлиял на других, — тут же, на месте, лишен был обоих гейматов.

В то время, когда одни крестьяне кольями и упрямством старались сохранить свое прежнее положение, другие решились обратиться к Верховной Власти с мольбами об оставлении их в гейматах на ранее существовавших условиях. Из Выборгской губернии двинулся целый поток этих прошений. Большая часть их была составлена по одному образцу. К просьбам нередко присоединялись жалобы, и даже старые тяжбы (например, с г. Бландовым). Одни указывали, что до присоединения Выборгской губернии они платили только подушную подать, а после 1816 г. с них стали взимать винный акциз, пасторские деньги, на починку дорог и проч. Другие говорили, что если подпишут контракт с помещиком, их может посетить «холодная смерть», а потому лучше уйти, «куда Бог благословит».

В глухое время 30 и 40 годов, события в Выборгской губ. не могли пройти незамеченными и не вызвать широких пересуд. «В Або много говорили о Выборгском деле, — сообщает 25 сент. — 7 окт. 1837 г. казак E. В. Иванов князю А. С. Меншикову. — Без преувеличения можно сказать, все умы Абоские заняты делом сим, внимательно следят каждое по оному действие правительства, как будто от оного зависит участь всей Финляндии; удивляются, что светлейший князь не войдет в оное. Здешние юристы видят в этом деле только право сильного, особливо, когда узнали, что казаки, по приказанию ленсмана, закололи до смерти пиками мужика, и что ленсман приговорен за это только к денежному штрафу, к церковному покаянию и к неопределению в государственную должность. Общее здесь мнение винит в пристрастии графа Закревского, бывшего генерал-губернатора Финляндии, а более Буткова, при нем находившегося, винят также нынешнего министра статс-секретаря графа Ребиндера и генерал-лейтенанта Теслева. Пристрастие сих лиц причиной, говорят, уклонения Абоского губернатора Гартмана от присутствия по сему делу в Гельсингфорсском Комитете. Непомерные требования владельцев единственной, сказывают, причиной упорства мужиков. Не быв на месте, не знаю справедливо ли это. От самого Гартмана ничего не слышал я об этом»…

Даже К. И. Фишер признал необходимым отвести столкновению в деревне Саройсе значительное место в своих записках.

«Какое дело юристу до судьбы населения, восклицает К. И. Фишер. Публичный обвинитель поднял тревогу; ленсман отдан под суд и приговорен в тюрьму, на хлеб и воду, на год и одну ночь (в действительности на 28 дней). Князь Меншиков приказал не выдавать ленсмана, объявив суду, что ленсман был исполнителем приказания начальства. Тогда абоский гофгерихт потребовал к суду губернатора, но генерал-губернатор уведомил, что губернатор исполнял его приказание. Гофгерихт представил жалобу на генерал-губернатора в судебный департамент Сената, а этот вошел с всеподданнейшим докладом о нарушении генерал-губернатором конституции. Князь Меншиков вызвал нескольких членов Сената в Петербург; спросил их, полагают ли они полезнейшим, чтобы в целой губернии появился голод или грабеж, думают ли они, что Государь допустит гибель населения и расстройство администрации из педантического уважения мертвой буквы; знают ли они, что если край будет усмиряем оружием, то и законы будут писаны не юристом, а победителем; забыли ли они, что Польша еще недавно лишена прав, данных тоже Александром, etc. «Сенат струсил, — прибавляет Фишер, — и взял свой адрес назад». «Но была опасность с другой стороны, — продолжает Фишер: — как доложить Государю? Как кончить дело в гофгерихте? Меншиков представил, что для Выборгской губернии нужен особый гофгерихт. Он был учрежден, председателем назначен просвещенный граф Маннергейм; он вытребовал из абоского гофгерихта все выборгские дела — и похоронил дело о ленсмане».

В изложении Фишера серьезное дело превратилось в легкую комедию. В проверке его рассказа мы надобности не встретили. Для нашей цели было достаточно отметить то внимание, которое уделило донационному вопросу тогдашнее общество.

После столкновения в деревне Нироккола, когда виновных под караулом доставили в Выборг, состоялся новый суд. Согласно гл. 6 § 2 Уголовного Закона герадский суд приговорил к смерти каждого десятого человека и обоих предводителей. Наказание соответствовало требованиям закона, однако это был жестокий суд, — читаем у В. Эстландера. — Крестьяне сопротивлялись, желая убрать жатву, которую они сами посеяли. Приговор передали в судебный департамент Финляндского Сената. Что было делать? Доклад подготовлялся тогдашним первым копиистом, впоследствии сенатором, И. Ф. Пальменом. Закон определял каждому десятому человеку смертную казнь, но оказалось, что всюду вмешаны женщины. Если исключить их, то число остальных доходило до десяти, а потому не было десятого человека для наказания смертью. На этом основании приговор изменили; все были посажены на хлеб и на воду на разные сроки.

Ребиндер не мог не заметить тяжелых отношений, установившихся в Выборгской губернии между фрельзовыми владельцами и их крестьянами. Крестьяне, по его мнению, упорствовали и не соглашались даже на справедливые и умеренные требования своих господ. Происходило это от прирожденной закоренелой недоверчивости финнов и отчасти от недоверчивости к должностным лицам края.

Каковы бы ни были причины, но результаты налицо: до середины июля 1837 г. было выселено из гейматов около 328 чел. Предстояло подумать об их участи. В июле 1837 г. гр. Ребиндер представил Государю доклад о том, что и. д. генерал-губернатора Теслев секретно просил «приостановить на некоторое время разрешением новых удалений крестьян с занимаемых ими гейматов». Относительно уступки части жатвы гр. Ребиндер «не осмелился предложить» какого-либо предписания, а ограничился просьбой секретно объявить владельцам имений, что Его Величество «примет с удовольствием» назначение владельцами определенного пособия на содержание выселенных крестьян. Государь изъявил на все это свое согласие.

Но прежде всего администрации надлежало озаботиться о мерах, которыми возможно было бы умиротворить губернию.

В виду того, что главным препятствием к введению фрельзового права являлся отказ крестьян от заключения контрактов, Выборгский губернатор предложил постановить, что все обыватели фрельзовых геймат, которые не подпишут контрактов, должны будут подчиниться всяким условиям, какие предпишут владельцы, пока обыватели остаются в их гейматах. Это предложение удостоилось Высочайшего одобрения 20 июля 1837 г.

С своей стороны министр статс-секретарь также составил проект «о средствах к введению фрельзового права в бывших донационных имениях». Он намечал назначить плату за земли или места, коими пользовались крестьяне; он восстановлял право помещиков высылать ослушников и т. п. Но главное — он остановился на мысли еще раз собрать помещиков жалованных земель и узнать, «чего они в существе желают и что намерены предпринять, представив им при этом побудительные причины к ограничению своих требований, дабы они не домогались неумеренных условий, вредных им самим и правительству».

Но ранее созыва их, гр. Ребиндер писал кн. Меншикову: «Прошу положительно разрешения объявить им, что они созваны по приказанию Государя, иначе мое поручение не будет иметь никакого значения». Гр. Ребиндер особенно настаивал на специальном разрешении Государя созвать их, так как граф был того мнения, что правительство может вмешиваться лишь настолько, насколько владельцы земель того сами пожелают, ибо затронуты их интересы. Чрезмерная строгость Его Величества и слабость могли лишь повредить делу (18 янв. 1838 г.).

Высочайшее соизволение последовало и 20 января 1838 г. гр. Ребиндер созвал у себя всех, находившихся в Петербурге, владельцев фрельзовых имений Выборгской губернии.

Результаты их совещаний изложены в обширной записке, за подписями ген.-лейт. Янко Фока, отставного бригадира барона Андрея Фредерикса и др.

Собравшиеся были обнадежены, что манифест 1826 г. останется неизменным. Им изъявили монаршую волю, чтобы соблюдали возможную умеренность в оброках, требуемых с крестьян.

Помещики с своей стороны заявили, что приемлют манифест 1826 г., как новый закон монаршей к ним милости, и употребят все средства, чтобы выставить умеренные требования по оброкам и повинностям, уравнивая их, в зависимости от качества арендуемой крестьянами земли. На установление взаимных отношений контрактами они никаких надежд не имели. В заключение, они предложили ряд мер, коими рассчитывали восстановить в губернии надлежащий порядок. Видя, что снисхождения не привели к цели, они просили о более решительных и строгих мерах; они хотели, например, чтобы упорствующие крестьяне не только высылались из имений, но удалялись совершенно из губернии.

Их проект, видимо, немедленно был доложен Государю Императору, так как уже 23 февраля — 7 марта 1838 г. издан был Высочайший манифест, установивший два коренных требования: чтобы крестьяне, пока они остаются в гейматах, точно и беспрекословно исполняли те повинности и обязанности, которые помещики, по фрельзовому своему праву, станут требовать, в противном случае ослушников наказывать прутьями, или подвергать другим наказаниям по Общему Уложению; если же крестьяне вздумают самовольно овладеть гейматом — считать их бродягами и способных отдавать в военную службу.

Одновременно последовала отмена секретного предписания (7 — 19 августа 1837 г.) о невысылке из фрельзовых имений крестьян, упорствующих в неподписании контракта.

Понемногу взволнованные чувства успокоились, отношения улучшились, установились соглашения, а оброки назначались без контракта и в большинстве случаев по старой норме.

«В сороковых годах, — утверждает К. И. Фишер, — контракты вошли в нормальное состояние; повинности, ими определенные, вдвое и втрое ниже повинностей в Новой Финляндии».

Тем не менее, крестьяне, отличавшиеся в Выборгской губернии леностью, теряли охоту улучшать свои гейматы. Они умышленно разрушили строения и службы и не заботились о сельском хозяйстве: все должно было иметь скудный и жалкий вид, дабы фохт не повысил оброка.

К этому надо прибавить неопределенность границ имений. С течением времени, когда право на гейматы становилось менее ненадежным, межевые знаки исчезали. Поэтому арендаторы лишь по необходимости заботились о своем земледелии и охотно снискивали свое пропитание извозом и торговлей, что привело к развитию привычки к бродячей жизни. Они делали телеги и другие вещи и сбывали их в Петербург. Нищета и темнота росли. Многие отправлялись на заработок в Ингерманландию. Встречались кирхшпили с 200 пустовавшими гейматами.