История Трапезундской империи

Глава 10. Трапезундская империя и Папский Рим

Трапезундская империя стала известна Риму с момента ее образования[2642]. Сохраняя православие, Великие Комнины состояли в союзе с Латинской империей и получали поддержку от императора Генриха I, о чем папа Иннокентий III, вероятно, знал.

Э. Брайер выделяет 4 основные причины, вследствие которых папы были заинтересованы в контактах с трапезундскими императорами: 1) выгоды географического положения Трапезунда для католической пропаганды в Персии, Грузии и на Ближнем Востоке, подчиненном после 1258 г. монголам; 2) необходимость церковного обслуживания масштабной итальянской торговли; 3) значительность роли Трапезунда при заключении унии 1439 г.; 4) понимание того, что Трапезундская империя — потенциальный союзник Рима в подготовке антитурецкого похода[2643]. Однако эти факторы действовали в разное время и с разной силой. Следует учесть обстоятельство принципиальной важности: папы постоянно пытались влиять на всю греческую, и в частности трапезундскую, церковь, чтобы добиться принятия ею католического вероучения, включив ее в орбиту папской политики на Востоке. Это общее направление то выступало открыто на первый план, то выражалось в виде идеального пожелания, отеческого наставления тому или иному императору.

Мы полагаем, что имеются основания датировать начало прямых контактов пап с Великими Комнинами не позже середины XIII в.[2644] Именно тогда папа Иннокентий IV особенно заинтересовался ролью и местом нового могущественного государства Великих ханов. Первая попытка вступить в контакт с ханами была предпринята папой в марте 1245 г. 5 марта Иннокентий IV подписал буллу царю и народу татар, доставить которую сухопутным путем через Польшу и Русь поручалось миссионеру-францисканцу Джованни дель Плано Карпини и примкнувшему к нему по пути брату Бенедикту Поляку. Главную цель их путешествия составлял сбор достоверных сведений о неизвестном и грозном народе. История этих путешествий и описания татар и их империи хорошо известны по отчетам, реляции и переложениям Плано Карпини, брата Бенедикта и Ц. де Бридиа[2645]. Но эти миссионеры обошли Понт стороной. На Восток, в Каракорум, в том числе и через Понт, направлялись и другие миссионеры. Проблема татар и отношений с ними обсуждалась и на Первом Лионском соборе 1245 г.[2646] С приглашением прибыть на него папа обратился к патриархам, епископам и государям многих стран. В их числе были болгары, валахи, армяне, грузины, зихи и многие другие. Желая собрать подлинно вселенский собор, папа направил им буллу Cum simus super, в которой настойчиво проводилась мысль о необходимости преодолеть раскол среди христиан и основой для этого был Вселенский собор и признание папского примата. Получив ответ от некоторых из адресатов, папа направил в 1246 г. францисканца Лоренцо Португала со специальной миссией в Армению, Турцию, Грецию и на Ближний Восток[2647].

Однако с особой остротой вопрос об отношении самого Трапезунда к папству и латинскому вероучению встал в период подготовки Лионской унии (1274)[2648]. Византийский император Михаил VIII решился на этот шаг ради устранения прямой угрозы своему государству с Запада, где складывалась сильная антивизантнйская коалиция во главе с королем Сицилии и Южной Италии, графом Прованса Карлом Анжуйским, папским вассалом[2649]. Уния вызвала сильную оппозицию как в самой Византии, так и в других греческих государствах. Вспыхнула ожесточенная борьба, в ходе которой Михаил Палеолог прибегал к кровавым репрессиям против врагов унии внутри империи и стремился обеспечить ее признание во всех областях греческого Востока. Трапезундских представителей в Лионе не было. Когда Михаил VIII на Влахернском соборе в апреле 1277 г. торжественно заявил о принятии латинского Символа веры и догмата о папском примате, отношения в Византийской империи предельно обострились, и Трапезунд стал одним из центров иммиграции противников унии[2650]. В отличие от Византии Трапезунд в тот момент не был непосредственно заинтересован в союзе с папством: ему не грозило нападение с Запада, не требовалось еще помощи последнего в борьбе с турками, как в XV в.; выгоды итальянской торговли едва начали ощущаться, а сами фактории двух республик еще не были основаны. Уния никогда не была популярной и среди народных масс: всякое изменение канонов, традиций, обрядовой стороны культа в византийском мире грозило вызвать бурю негодования. Политическая ситуация, борьба за гегемонию в византийском мире, слабость связей с католическими державами в тот период, антиуниатские настроения практически всех слоев населения империи подводили правящие круги государства и церкви к противодействию унии. Показательно, что в 1274 г. ни один из епископов Трапезундской империи не подписал протокола Константинопольского собора, утверждавшего условия унии. Этими условиями были: 1) признание догмата о папском примате, 2) признание права апелляции к папе как высшей инстанции, 3) поминание папы на всех службах.

Примерно из 144 митрополитов и архиепископов вселенского патриархата акт Константинопольского собора подписали лишь 35 или 38. Трапезундский митрополит, как и патриархи Антиохии и Александрии, отказался подписать грамоту[2651].

Основным источником, проливающим свет на связь этих событий с Трапезундом, является отчет протонотария Огерия о переговорах Михаила VIII с папскими послами, прибывшими в Константинополь, вероятно, весной 1278 г.[2652] В это время папа Николай III (1277–1280) стал проводить более жесткий курс на безусловное исполнение унии византийской стороной, вплоть до установления полного единства в литургии византийской и католической церквей и признания всех положений католической догматики[2653]. С этой целью уже в начале 1278 г. в Константинополь прибыли папские послы Марко и Марчетто. Во время переговоров с ними Михаил VIII указывал на сложности в исполнении всех условий унии, ссылался на козни ее противников. Михаил жаловался, что неверные (противники унии) отправились к трапезундскому правителю, правнуку Алексея, основателя Трапезундского государства, и объявили, что они готовы примкнуть к нему, если он назовется императором, так как Михаил VIII стал еретиком и подчинился папе. Известно, что трапезундский правитель с момента образования империи на Понте именовался василевсом, хотя в XIII в. он не признавался таковым Никеей, а затем и Византией. С целью оправдания перед папой Михаил VIII стремился переложить часть вины на «похитителя» прав византийской короны. В Отчете Огерия вопреки тому, что мы знаем об употреблении титула василевса в Трапезунде, сказано: местный правитель «провозгласил себя императором и был коронован и облачился в одеяния, подобающие императорскому сану, и установил придворных, и стал почитаться как император»[2654]. Если принять датировку Лёнертца, в это время в Трапезунде правил Георгий. Он занимал трон с 1266 г., т. е. уже 12 лет. Не запоздалой ли тогда была коронация?

Правление Георгия — особая страница в истории Трапезундской империи[2655]. Империя признала вассальную зависимость от Ильханов. Следствием этого было некоторое сокращение прерогатив трапезундского василевса. В частности, не чеканилась серебряная монета с именем Георгия. По предположению М. Куршанскиса, чеканка серебра была монополизирована Ильханами[2656]. На немногочисленных медных монетах Георгия иногда встречается титул «деспот», а не василевс, как было до и после его правления. Хотя Куршанскис не усматривает в этом возможности прекращения титулования трапезундских правителей императорами[2657], мы считаем это в 1266–1278 гг. вероятным. В ином случае повторная коронация Георгия не оправдана: до 1282 г. трапезундские императоры носили титул, как и византийские государи, — «во Христе Боге верный император и самодержец ромеев». Только после коронации Георгия Михаил VIII начал активно воздействовать на трапезундский двор, чтобы добиться отмены императорского титулования Великого Комнина. Спор закончился в 1282 г. известным компромиссом, когда новый василевс Иоанн II переменил форму титула[2658].

Итак, в 1278 г. Георгий принял (или подтвердил) титул императора. Вероятно, это было отрицательно расценено Ильханом Абакой и привело к устранению Георгия в 1280 г. при содействии оппозиционной трапезундской группировки. Однако изменение политического курса после пленения Георгия в горах близ Тебриза не отразилось на общем антиуниатском настроении в Трапезунде. Союз с Византией — династический и политический — стал возможен лишь в 1282 г., после провала унии.

Но правомерен вопрос: если Трапезунд являлся одним из центров движения антиуниатов, поддерживал ли он связи с таким же центром на Балканах? Некоторые исследователи отвечали на него утвердительно[2659], но в источниках прямых указаний на это нет. Огерий просто отметил, что в Трапезунде были враги унии, не уточняя, что они прибыли из Эпира или Неопатр. Думается, большое расстояние и трудности сообщения препятствовали быстрому сколачиванию устойчивого союза, хотя возможность отдельных переговоров не исключена. Важнее, что каждая из оппозиционных сил хотела выступать в роли гегемона антиуниатского движения, а их вожди претендовали на византийский престол. Очевидно, основные переговоры с трапезундским правительством о союзе против Михаила VIII вели выходцы из Константинополя: им было выгодно возродить древний царский род Комнинов на византийском престоле, сместив с него узурпатора. У Огерия также вслед за рассказом о посольстве антиуниатов в Трапезунд идет перечисление врагов унии, родственников Михаила VIII в Константинополе[2660].

Но кто же латинские противники унии, содействовавшие антиуниатам в Трапезунде (erant et Latini simul cum eisdem transmissis, coopérantes ipsam legationem ipsorum)?[2661] Только что обосновавшиеся там генуэзцы, как полагал Лёнертц?[2662] Маловероятно: их колония на Понте в то время едва начала оформляться; они лишь недавно получили доступ в Черное море по Нимфейскому договору с тем же Михаилом VIII и не захотели бы рисковать своими привилегиями. С середины XIII в. активную роль в подготовке похода против Византии играл Карл I Анжуйский, заключивший союз с врагами унии на Балканах. Карл стремился сколотить большую коалицию. Еще в 1266 и 1267 гг. он дал особые поручения провансальским купцам к трапезундскому императору[2663]. Д. Джеанакоплос писал об участии Трапезунда в коалиции Карла[2664]. Мы бы сказали осторожнее: возможно, имели место попытки вовлечь в нее Трапезундскую империю. Однако вряд ли трапезундские правители пошли бы на удовлетворение домогательств Карла реставрировать Латинскую империю на Босфоре. Политика трапезундского государя ограничилась чисто политическим демаршем: коронацией и приемом беглых антиуниатов. Однако эти события наряду с усилением миссионерства на Востоке во второй половине XIII в. могли привлечь внимание пап к Понту. Поощряя миссионерскую деятельность католических орденов, Николай IV 3 сентября 1288 г. дал широкие привилегии братьям-проповедникам (доминиканцам)[2665], а немного позднее, 13 августа 1291 г., направил специальные письма ряду восточных правителей, рекомендуя им двух миноритов — папского пенитенциария Гульельмо ди Кьери и Маттео да Кьети[2666]. В числе адресатов был и трапезундский император. Помимо рекомендательной грамоты Ильхану Аргуну, царю Киликийской Армении, правителям Грузии, трапезундскому и византийскому императорам были направлены особые послания[2667]. Их призывали присоединиться к Крестовому походу, провозглашенному после падения Акры. Все письма имели стандартную форму, но для нас важно отметить, что среди них — первые известные и сохранившиеся послания непосредственно в Трапезунд. Примечательно, что с самого начала папы признают за правителем Трапезунда императорский титул. Очевидна и роль Трапезунда как «ворот» для миссионерской активности в Азии. Но та цель, которая ставилась папами в 1291 г., — обеспечить военную помощь крестоносцам на Востоке — осталась неосуществленной.

Широко известны письма Иоанна XXII императору Алексею II 1329 г., в которых папа, вновь возвращаясь к вопросу об установлении единства церкви, рекомендовал попечению Великого Комнина епископа Дехигергана Бернардо ди Гардиоло вместе с братьями-проповедниками и миноритами, а затем — епископа Тебриза Гульельмо ди Чиньи[2668]. В еще одном письме Иоанна XXII от 15 октября 1321 г. папа вновь призывал к единству церкви. Письмо также служило рекомендацией миноритам[2669]. Заметим, что в письмах 1291 и 1329 гг. трапезундский император не назван по имени, а в письме 1321 г. сказано: ас Manuell de Trapesunda (Мануил — вместо Алексея II). Письма стереотипны по форме и содержанию: одно из них могло служить образцом для других, в основном все они рекомендательные. Но так как францисканцев посылали на Восток через Трапезунд гораздо чаще, то и число рекомендаций должно было быть больше, чем сохранилось. Стандартные документы переписывались без особых изменений. Это подтверждается и наблюдением Ваддинга, который заметил о письме 1321 г.: ut in litteris Innocentii IV ad Bulgares missis anno MCCXIV (т. e. оно написано таким же образом, как и послание Иннокентия IV болгарам 1245 г.)[2670]. И действительно, буллы переписывались в папской канцелярии, воспроизводя формулы предыдущих[2671]. Между тем 1245 г. приходится на царствование Мануила I в Трапезунде, упомянутого в папской грамоте 1321 г. Можно предполагать, что в 1245 г., кроме болгар, письмо аналогичного содержания было направлено и в Трапезунд, заложив основы традиции, использованной и при составлении письма 1321 г. Установление связей Трапезунда с папством в середине XIII в. объяснимо, ибо именно в эти годы укрепилась монгольская держава Ильханов, привлекавшая особое внимание пап как возможный союзник против Аййубидов[2672]. Наиболее удобный путь к ее столице — Тебризу лежал через Трапезунд, признававший сюзеренитет Ильханов.

Начало интенсивной миссионерской деятельности так называемых нищенствующих орденов на востоке Малой Азии приходится на это время. Ей способствовал папа Иннокентий IV (1243–1254)[2673]. 21/III 1245 г. он издал буллу «Cum hora undecima», содержавшую привилегии и рекомендации миноритам, отправлявшимся на Восток, в земли «сарацинов, язычников, греков, болгар, куманов, эфиопов, сирийцев, ивиров, аланов, хазаров (Крымская Газария), готов, черкесов, руссов и т. д.»[2674]. Почти одновременно, 25 марта, было составлено папское послание «Cum simus super», обращенное к епископату христианских церквей Востока, призывающее его прибыть на I Лионский собор, где предполагалось торжественно провозгласить унию на основе признания папского примата[2675]. Одним из адресатов посланий, видимо, был и трапезундский император, чьи владения в регистрационном формуляре были обозначены как земли «греков». Это предположение подкрепляется и формальным признаком: образцом писем 1245 г. и послания в Трапезунд 1321 г. была грамота к болгарскому царю Коломану от 21/III 1245 г.[2676] В 1245 г. Иннокентий IV направил двух послов к Великому хану с предложениями присоединиться к совместной с христианами военной экспедиции против мусульман. Один из послов, Лоренцо Португал, возможно, направлялся через Трапезунд и мог получить письма к Мануилу I[2677]. Другим таким лицом мог быть доминиканец Асцелин из Кремоны, который в 1245 г. должен был передать послание «Cum simus super» в Грузию. Его маршрут также пролегал через Трапезундскую империю[2678].

Наблюдения над текстами грамот, которые писались по стереотипной форме, содержали перечисление народов и общин, показывают их значение как подорожных для миссионеров. Способствуя деятельности последних, папство стремилось создать благоприятные условия для постепенного распространения католического вероучения во владениях Ильханов, сельджуков, Византии, Грузии, Трапезундской империи. Сам Трапезунд интересовал пап прежде всего как связующее звено. Проводниками папской политики выступали францисканский и доминиканский ордена. Их деятельность в Трапезунде уже рассматривалась в исследованиях Р. Лёнертца, Г. Маттеуччи, Ж. Ришара, Дж. Федальто, Э. Брайера, К. Делакруа-Бенье и др.[2679] Это избавляет нас от необходимости подробно останавливаться на фактической стороне дела. Ограничимся основными положениями.

Первоначально францисканцы и доминиканцы, осуществлявшие миссионерскую деятельность, in partibus infidelium были приписаны к уже существующим монастырям и провинциям орденов. Однако их отдаленность мешала успеху миссий, и постепенно наряду с монастырями стали образовываться так называемые Іоса как центры и опорные пункты миссий. Некоторые из них разрастались и становились в свою очередь монастырями. Эти монастыри и Іоса были отделены от провинций и сгруппированы в кустодии и викариаты (у францисканцев) или объединены в общество братьев-пилигримов (у доминиканцев). Францисканцы создали три викариата — Tartaria Aquilonaris с кустодиями Сарая и Газарии; Tartaria orientalis, с кустодиями Константинополя, Трапезунда и Тебриза, и просуществовавший недолго Китайский викариат, включавший в себя Центральную Азию и Дальний Восток[2680].

Отдельные миссионеры посещали Трапезунд гораздо раньше, чем он стал их опорным пунктом. Первое косвенное свидетельство о францисканском монастыре в городе относится к 1280 г.[2681] Вероятно, это не дата основания монастыря, ибо около 1279 г. уже известен монастырь в Сивасе[2682], существование которого вряд ли было возможно без опорного пункта на побережье. В 1292 г. упоминается уже «кустодия Трапезунда» — административная единица церковной организации миноритов[2683]. В 1314 г. францисканский монастырь в Трапезунде становится центром организации миноритов в восточной части Малой Азии и на Понте[2684]. В 1320 г. в составе вышеупомянутого францисканского викариата Восточной Татарии была кустодия в Трапезунде. Она включала в себя и монастыри в Симиссо, Карпи и Синопе, исторически связанные с понтийской столицей[2685]. Время обоснования миноритов на Понте совпадало с устройством там генуэзской фактории, когда в городе сложилось поселение западноевропейцев, которое охранялось императорскими пожалованиями и опиралось на собственные укрепления и вооруженные силы. Однако даты появления миноритов на Понте, на наш взгляд, указывают, что этот процесс в ряде случаев несколько опережал итальянскую колонизацию, облегчал ее успехи. Несомненно, что наибольшие возможности для миссионерской деятельности существовали на Востоке до 1282 г., когда Ильхан Ахмад Такудар принял ислам. Но в те годы ресурсы миссионеров были ограниченны, и очаги итальянской колонизации, служившие опорой этой деятельности, включая Трапезунд, только начинали складываться. В последующие годы трудности для «нищенствующих» орденов во владениях Ильханов возросли, но только тогда они обрели большую базу в мусульманском пограничье. Это отставание, несомненно, сказалось на относительной слабости католической миссии в Восточной Анатолии и Персии. Миссионерская активность облегчалась созданием папой в 1318 г. митрополии Султании в Персии. Однако в 1314 г. три францисканца (Мональдусиз Анконы, Франциск из Фирмо и Антоний из Милана) претерпели мученичество в Арсинге[2686], еще одно свидетельство постепенного изменения отношения Ильханов к католическим миссионерам.

Несмотря на выгоды географического положения Трапезунда, он не стал резиденцией «Восточного викариата». Францисканцы избрали отдаленный, но более надежный центр — монастырь Св. Франциска в Галате[2687]. Бурные события, которыми богата Трапезундская история в XIV в., не прекратили деятельности миноритов. С 20-х гг. у них был монастырь, помимо Трапезунда, еще и в Амисе (Симиссо, Самсун). Минориты располагали ими и в 1358 г.[2688], а в 1385–1390 гг. в составе Трапезундской кустодии упоминается три подчиненных монастыря с учетом conventus в Синопе[2689].

Общество братьев-пилигримов (Societas fratrum peregrinantium propter Christum inter gentes) возникло как конгрегация доминиканского ордена в 1289–1290 гг. и получило свое окончательное оформление статутом 1312 г.[2690] Эта доминиканская организация основала на Востоке сначала 2, затем 4 монастыря, вокруг которых группировались многочисленные миссии в разных, часто труднодоступных уголках Ближнего Востока. Монастыри находились в Пере, Каффе, Трапезунде и на острове Хиос[2691]. Монастырь в Трапезунде был основан вскоре после 1315 г. монахом из Орвьето, Андреа делла Терца, прожившим в этом городе много лет и скончавшимся там в 1343 г. Доминиканские миссии на Востоке были малочисленнее францисканских, однако их влияние на папскую политику подчас было весьма существенным. Характерно, что упомянутый делла Терца во время поездки на Запад был принят в Авиньоне в 1322 г. папой Иоанном XXII и на пути назад посетил свой родной Орвьето, где поражал братию своей окладистой бородой, как носили православные или армянские священники[2692]. Вероятно, он посещал Италию и Авиньон и позднее, следствием одной из таких миссий, целями которых была и вербовка новых миссионеров, было письмо папы Трапезундскому императору (1329)[2693]. Папу заинтересовала деятельность далекой конгрегации, и он наделил ее членов различными (какими именно, мы не знаем) привилегиями. Признанием заслуг Андреа в Трапезунде было его назначение генеральным викарием (главой) всего общества[2694].

Однако после смерти основателя в период гражданской войны в Трапезунде, когда латинский квартал подвергся разгрому, доминиканский монастырь, вероятно, временно прекратил свое существование. Во всяком случае, он не упоминается в 1358 г. в перечне «locis» ордена[2695]. Он вновь появляется в документах 1363–1375 гг.[2696], хотя это был период общего упадка деятельности доминиканцев на Востоке: в 1363 г. Магдебургский капитул ордена ликвидировал должность генерального викария на Востоке и передал монастыри в Пере, Каффе и Трапезунде в ведение церковной администрации провинции Греция[2697]. Это решение фактически прекращало деятельность Общества. Оно было принято под давлением части доминиканских прелатов европейских провинций, опасавшихся значительного оттока молодых людей, послушников ордена, на Восток[2698], где последние активно включались в торговые операции. Решение было повторено в 1365 г. Генеральным капитулом в Генуе, признавшим право братии монастырей избирать своего приора, с последующим утверждением церковными властями провинции Греция, которым он был подчинен[2699]. Видимо, еще до конца 1373 г. папство делает следующий шаг к автономизации миссий и воссозданию Общества на Леванте, передав управление упомянутыми монастырями особому викарию генерального магистра генуэзцу Лукино де Мари[2700], а в 1375 г. ради активизации миссионерской деятельности на Востоке папа Григорий XI восстанавливает прежний порядок[2701]. Реставрированное Общество состояло из двух элементов: постоянных монастырей в Пере, Каффе, Трапезунде и на Хиосе и нерегулярных миссий в Персии и Армении, ранее фактически отсутствовавших[2702]. Со стороны папы предпринималась попытка укрепления позиций католической церкви на Востоке, когда возникли надежды на оживление торговых и политических связей с Персией, и Трапезунд вновь рассматривался как база для проникновения миссионеров на Ближний Восток. Однако после 1375 г. следы доминиканского монастыря в Трапезунде теряются. Возможно, какие-то доминиканцы все еще оставались в городе и много позднее: в 1439 г. некий брат Антоний из Трапезунда, вернувшись, ходатайствует о передаче ему в управление капеллы св. Антония в предместье Равенны[2703]. Деятельность францисканцев была более регулярной: из их числа назначалось большинство латинских епископов города. Но в источниках нет каких-либо свидетельств значительных успехов католической пропаганды среди населения империи. В основном католические монастыри и архиереи окормляли латинские фактории на Понте.

Для прямого контроля за деятельностью миссионеров, помимо надзора магистров орденов, папы назначали инквизиторов веры. Сначала Николай IV в 1291 г. поручил францисканцам Гульельмо ди Кьери и Маттео ди Кьети составить отчет о положении, жизни, нравах и действиях монахов в землях Тартарии. Затем, возможно, первым постоянным инквизитором в Романии стал монах доминиканского монастыря в Пере Филипп де Биндо Инконтри, назначенный в 1351 г. папой Климентом VI. В 1359 г. Иннокентий VI расширил эти полномочия на Татарию, Персию и Куманию ввиду того, что многие христиане там ошибались в вопросах католического вероучения. Возможно, как показывал трактат того же Филиппа де Биндо, под влиянием доктрин греческой церкви[2704].

Уже договор Алексея II с венецианцами (1319) обусловил право последних иметь свою церковь, священников и братию[2705]: право венецианцев на собственную церковь зафиксировано также последующими хрисовулами 1364 и 1367 гг.[2706] Аналогичными правами располагали генуэзцы. Но в хрисовуле 1319 г. сказано, что венецианцы могли воздвигнуть храм и назначать клир по своему усмотрению, т. е. отдельно от генуэзцев. Оба квартала имели собственные храмы, тесно связанные с административной организацией факторий[2707].

Начиная с 1344 г. есть регулярные сведения о латинских епископах в Трапезунде, которые были резидентами, а не архиереями «in partibiis infidelium». По традиции, большинство католических епископов в Трапезунде было францисканцами[2708], хотя среди них были и клирики, принадлежавшие к другим орденам (бенедиктинцы, кармелиты, августинцы)[2709]. Однако доминиканцев среди архиереев не было. Учреждение епископии — свидетельство важности кафедры и значительности числа католиков. Этот акт для Трапезунда объясняется наличием в империи итальянских торговых станций и деятельностью миссионерских конгрегаций, имевших здесь свои центры. Однако 1344/45 г. как время основания епископии не годится: это период гражданской войны, общего упадка итальянской торговли. К тому же с 1344 по 1359 г. латинский епископ не присутствовал в Трапезунде[2710]. Напротив, период наибольшей торговой активности, параллельно с которой развивались и институты католической церкви, — 20–30-е гг. XIV в. В 1333 г. на основе католической архиепископии существующей еще в 1303 г., была учреждена митрополия Воспоро (Керчь), что предопределило создание новой черноморской церковной провинции. В числе ее диоцезов были Пера, Каффа, Херсон, Севастополь и Трапезунд, вероятно, с этого времени ставший резиденцией католического епископа[2711]. Это означало перевод кафедр Каффинской и Трапезундской из канонического подчинения Ханбалыкской митрополии, а Севастополя — Султанийской, в состав новой митрополии Воспоро[2712]. А епископ Антоний, переведенный 15 июля 1345 г. из Трапезунда в Галтелли (на Сардинии)[2713], — первый известный нам латинский архиерей, но не первый латинский епископ в Трапезунде вообще.

Его преемником стал ученый монах-кармелит Матфей из Кёльна. Получив назначение между июлем и сентябрем 1345 г., Матфей не смог отправиться в Трапезунд, и в период с 1345 по 1359 г. был лишь титулярным главой католической церкви в Трапезунде. В эти годы другой епископ в Трапезунд не назначался. Испрашивая у папы дополнительные средства для поддержания «достоинства епископского сана» ввиду бедности, он добился от Климента VI во временное владение каноникат и пребенду в диоцезе Камбрэ, пока не получит в управление свою Трапезундскую епископию, «находящуюся в странах Греции»[2714]. Однако такая возможность Матфею не представилась, и он умер в Брюсселе в 1359 г.[2715] Основным препятствием для отправки латинского епископа на Понт было отсутствие регулярной навигации венецианских и генуэзских галей в Трапезунд в этот период и общий упадок там итальянских факторий. И следующий Трапезундский католический епископ, минорит Косьма, также не выполнял своих функций в Трапезунде, а был связан с церковной деятельностью в Северной Татарии (т. е. Золотой Орде)[2716], в связи с чем в 1362 г. был назначен архиепископом в столицу Орды Сарай на Волге[2717]. Однако положение, когда глава латинской епископии не присутствовал в своем диоцезе, не могло сохраняться дольше 60-х гг. XIV в.: были заключены новые договоры трапезундского правительства с Венецией и Генуей и создались благоприятные условия для оживления торговли и экономической деятельности «латинян» на Понте. Под 1376 г. упоминается перевод трапезундского епископа Людовика на другой диоцез в Албанию[2718], а в 1387 г. другого трапезундского епископа, минорита Александра — в Каффу[2719]. В письме от 15 октября 1372 г. папа Григорий XI возмущался поведением генуэзцев Перы, которые на виду «схизматиков и неверных» («in соnspectu scismaticorum et infidelium») изгнали доминиканцев и трапезундского епископа за то, что те пожелали во исполнение папского запрета остановить корабль, перевозивший в Александрию железо и лес[2720]. Примечательно, что, несмотря на экономические и политические трудности в конце XIV в., латинские епископы, получавшие назначения в Трапезунд, обязывались находиться там[2721]. В период Великой схизмы (1378–1417) антипапы Александр V и Иоанн XXIII продолжали назначать трапезундских епископов, не все из которых попадали на Понт[2722]. О связи католических епископов с морскими республиками и их политикой красноречиво свидетельствуют некоторые документы. В 1419 г., например, венецианский Сенат дает охранную грамоту трапезундскому архиерею Власию, названному архиепископом (о возведении диоцеза в ранг архиепископии из других документов нам неизвестно) за его обещание найти и выдать в руки республики двух лиц, подозреваемых в поджоге собора Св. Марка в Венеции. С этим же Власием связана другая история, отраженная во францисканских источниках. В 1407 г. он, являясь нотарием и священником храма св. Леонардо в Венеции, был уличен в составлении фальшивых документов и приговорен к вечному изгнанию из Венеции. Неизвестно, каким образом он добился затем возведения в сан католического архиепископа Трапезундского и смог возвратить доверие Республики[2723].

Интересные сообщения о латинской епископии в Трапезунде содержатся в документах Ватиканского секретного архива. Речь идет об учете сумм, которые выплачивали при своем назначении католические епископы и прелаты, получавшие доход более 100 золотых флоринов в год. Этот налог «pro communibus servitiis» шел на нужды так называемой папской «Апостольской палаты» и коллегии кардиналов и исчислялся в размере трети годовых доходов. Минимальная сумма взноса (если от него не освобождали «по бедности») составляла 33 ⅓ флорина[2724]. Католический епископ в Трапезунде уплатил в 1391 г. 66 ⅔ флорина[2725]. Такая же сумма была внесена и в 1406 г. Казалось бы, это немного, учитывая, что максимальные взносы (например, архиепископов Руана, Тулузы, Кёльна) равнялись 10–12 тыс. флоринов[2726]. И все же более корректно сравнение с католическими епископами Черноморья, жившими на территориях с преимущественно некатолическим населением. Епископ крупнейшей фактории — Каффы в 1387–1441 гг. платил лишь 60 флоринов[2727]. Епископ Чембало в 1365–1386 гг. вовсе не облагался налогом «за бедностью», а в 1448 г. внес минимальную сумму[2728]. Такое же положение было у епископа Солдайи в 1393 и 1432 гг.[2729] И лишь католический патриарх Константинополя платил, вступая в должность, высокий налог — 1150 флоринов[2730]. Это сравнение показывает, что даже в конце XIV — начале XV в., когда латинская фактория в Трапезунде испытывала хронический кризис, она оставалась крупнейшей по доходности резиденцией католического епископа на Черноморье. Правда, эта доходность достигалась за счет поступлений не от местных жителей, а от иностранных купцов и поселенцев. Помимо Трапезунда, епископство римско-католической церкви еще до 1344 г. существовало в Симиссо[2731].

Походы эмира Тимура, его завоевания и разрушения в Армении, Грузии и Восточной Анатолии, а затем и проекты совместной с ним борьбы против османов вновь поставили Трапезунд в центр событий и связей между могущественным правителем Востока и папством[2732]. Епископ Нахичвана, а затем архиепископ Султании доминиканец Иоанн был посредником в связях Тимура с папством, Венецией, Генуей, Францией и Англией, Византией и Трапезундом. Его первая поездка на Восток в качестве архиепископа состоялась в 1398–1402 г., а вторая — на Запад, уже как посланца Тимура, с его письмами, началась в момент Анкарской битвы и продлилась 10 лет. Во время этой поездки, в 1402–1404 г., он создал свой знаменитый трактат «Libellus de notitia orbis», в котором представлена география и религиозная этнография миссионерства. Его поездки преследовали и политические цели — формирование антиосманского союза с участием Тимура, и экономические — восстановление торговых связях с Тебризом, и религиозные — придание нового импульса миссионерству нищенствующих орденов на Ближнем Востоке[2733]. Все три цели провалились, но прецедент поиска «восточной коалиции» для борьбы с османами был создан, а трапезундский император заявил о своем союзе с Тамерланом и поставке ему кораблей с 1402 г.

Связи с Трапезундской империей приобрели для пап особое значение с 30-х гг. XV в., когда началась подготовка к Вселенскому собору, на котором предполагалось восстановить единство церквей. Вероятно, уже в 1433 г. папа обратился с предложением об унии к трапезундскому императору[2734]. В Константинополь был отправлен папский легат Кристофоро Гаратони. В ходе его переговоров с Иоанном VIII Палеологом было решено созвать собор в столице Византии[2735]. Описывая этот успех, Евгений IV в своих посланиях «отцам» Базельского собора[2736] и своему легату на нем отметил как значительное событие согласие «возлюбленнейшего во Христе сына, трапезундского императора и его многочисленных подданных» принять участие в организации предстоящей церковной ассамблеи[2737]. Императорский титул восточного правителя, преувеличенные слухи о его богатстве и могуществе способствовали утверждению цели Евгения IV: доказать противникам свою возможность созвать подлинно Вселенский собор и тем самым дискредитировать оппозицию в Базеле. Но интерес папы к участию Трапезунда в унии был вызван и более глубокими причинами: в империи имелись значительные «латинские» фактории, католическая епископия, для которых вопрос об унии не был праздным. Принятие унии Трапезундской империей открывало новые возможности для расширения миссионерской деятельности католиков в Персии и Малой Азии. Кроме того, папа не мог не знать о высоком месте Трапезундской митрополии в ряду православных церквей, на что папам указывали и сами византийские императоры[2738].

В ответе (если признать его подлинным) на письма Евгения IV трапезундский император выражал согласие лично принять участие в работе собора и в рассмотрении догматических вопросов[2739]. Отцы Базельского собора также продолжали переписку с трапезундским государем и в 1435[2740], и в 1436 г.[2741]

В 1436 г. подготовка к собору уже шла полным ходом. На этот раз инициатором приглашения представителей всех православных церквей была Византия. Из Константинополя в Трапезунд и Ивирию отправился византийский дипломат латинофил Андроник Ягарис. Ему было поручено собрать к марту — апрелю 1437 г. в столице Византии их представителей на собор[2742]. Может быть, в составе этого посольства был и Виссарион Никейский, написавший около 1436 г. свой Энкомий Трапезунду[2743]. Вскоре в Константинополь прибыли Трапезундский митрополит Дорофей и посол императора Макродука[2744]. О принятых для созыва собора мерах узнали через своих послов и через папские буллы члены Базельского собора, также проявлявшие заинтересованность в переговорах с Константинопольским патриархатом и с Трапезундской империей и желавшие осуществить соединение всех христиан в Базеле, куда и приглашали участников[2745]. 13 февраля 1437 г. о том, что на собор трапезундский император направляет торжественное и полномочное (cum pleno mandato) посольство сообщал отцам Базельского собора их посол в Константинополе доминиканский монах Иоанн Стойкович из Рагузы[2746].

Совместные усилия византийской и папской дипломатии обеспечили участие трапезундских представителей в Ферраро-Флорентийском соборе. Еще Я. Фальмерайер отметил, что Великие Комнины, как и Палеологи, рассчитывали на помощь Запада в борьбе с турецкой угрозой[2747]. Но в Трапезунде задача сопротивления османам не осознавалась как основная. Между Мурадом II и Иоанном IV Великим Комнином существовали дружественные отношения[2748]. Более важным тогда было упрочение отношений трапезундской и византийской церквей. Первая заняла почетное и устойчивое положение в Константинопольском патриархате, но зато и втягивалась в его политику. Укрепление межгосударственных отношений Византийской и Трапезундской империй усиливало этот фактор. Недаром, как сообщает Сиропул, Иоанн VIII Палеолог, оценивая силы православных перед началом собора, на первое место поставил Трапезунд, затем — ивиров, черкесов, мегрелов, готов, русских, влахов, сербов, жителей островов, паству восточных патриархов, христиан Эфиопии[2749]. Тем не менее активного участия в подготовке делегации на собор Иоанн IV не принимал. Показательно, что он не знал, как, когда и с кем византийский император отправился в Италию и спрашивал об этом испанского путешественника Перо Тафура[2750].

Мы не будем останавливаться на ходе и результатах Ферраро-Флорентийского собора — они достаточно хорошо известны[2751]. Рассмотрим лишь три основных вопроса: о месте трапезундских представителей на соборе[2752], об их позиции в дискутируемых вопросах и о последствиях унии для Трапезунда.

Уже до начала собора митрополит Трапезундский Дорофей, являясь locum tenens митрополита Кесарии, получил наиболее почетное место среди греческих митрополитов вселенского патриархата. Это отмечено в греческих и латинских источниках с описания самого момента прибытия греков на собор[2753]. В наиболее торжественных актах на соборе, в совете у императора и патриарха Дорофей Трапезундский неоднократно возглавлял список греческого духовенства, уступая лишь митрополитам, представлявшим патриархов Антиохии, Александрии и Иерусалима[2754]. Таким же было его место и при подписании соборного определения 1439 г.[2755] В числе весьма немногих архиереев, которые должны были ехать из Феррары во Флоренцию вместе с императором, первым был назван Дорофей[2756]. Трапезундский митрополит являлся основным кандидатом на патриарший престол (вместо умершего во время собора Иосифа II)[2757].

Все это показывает, что теоретически Трапезундский архиерей занимал на соборе весьма высокое положение. Однако он не стал видным деятелем ни одной из боровшихся партий. После начала переговоров в Ферраре, когда дискуссии зашли в тупик, среди греческих епископов и у самого патриарха было намерение возвратиться в Константинополь, тем более что распространялись слухи о предстоявшем весной походе войск султана на столицу. С целью склонить императора на свою сторону патриарх избрал ряд важнейших митрополитов во главе с Трапезундским. Но Дорофей упорно отказывался принять участие в переговорах с императором, ссылаясь на подагру. После настоятельных просьб он уступил. Эта встреча вызвала гнев императора на «первенствующих архиереев» (κατά των πρώτων άρχιερέων)[2758], затем Трапезундский митрополит был участником секретных переговоров греческой и латинской комиссий, обсуждавших догмат об исхождении Св. Духа. Переговоры не дали положительных результатов[2759], и 2 июня 1439 г. Иоанн VIII запросил мнение всех членов делегации о путях преодоления разногласий для скорейшего заключения унии. Дорофей Трапезундский вновь сказался больным и не согласился на письменное голосование, несмотря на многочисленные просьбы императора и патриарха[2760]. Однако в конце концов под их давлением Дорофей присоединился к мнению греческого большинства принять латинский Символ веры[2761], участвовал в диспуте четырех греческих архиереев с папой по различным вопросам вероучения[2762], а также в составе почетного греческого посольства из 10 архиереев присутствовал при подписании акта папой[2763]. Но Трапезундский митрополит был категорически против предания анафеме отвергнувших унию, заявив: «Достаточно того, что свершилось дело, на которое, как я полагаю, не следовало бы нам соглашаться и в мыслях»[2764].

Под большим нажимом со стороны императора он принял участие в совместной с латинянами панихиде по патриарху Иосифу II, состоявшейся в Венеции[2765]. Впрочем, если мы имеем свидетельства явных и тайных подкупов греческих архиереев, зафиксированные в счетах папской Апостольской палаты, то прямых данных, изобличающих лично Дорофея, нигде не обнаружено. Все поведение Трапезундского митрополита на соборе говорило о его нежелании принимать католические догматы при заключении унии. Его позиция ярко проявилась по возвращении греков в Константинополь, когда встал вопрос об избрании нового патриарха. Наиболее вероятным кандидатом после отказа архиепископа Ираклии стал Дорофей. Иоанн VIII обещал ему избрание, если тот заявит об одобрении заключенного союза церквей. С целью склонить Дорофея к этому Иоанн VIII отправил к нему великого протосинкелла и Георгия Дисипата. На их предложение Трапезундский митрополит ответил: «Это соединение, достигнутое ныне, не представляется мне благим делом. Поэтому я не могу его стерпеть (στέργειν)». Он сказал также, что вряд ли принял бы патриаршество, даже если бы византийская церковь находилась в мире, а при ее разделении для него это вовсе невозможно, хотя бы он и одобрил унию[2766]. Такой ответ обеспечил избрание митрополиту Кизика Митрофану. Сиропул даже подозревал, что при акте избрания была применена подтасовка: на алтарь положили два бюллетеня с именем «кир Митрофан» на одном и «(митрополит) Кизика» — на другом. В любом случае избранным оказывался один и тот же человек[2767]. Митрополиты Трапезунда и Ираклии не явились на торжественную нотификацию и инвеституру патриарха[2768]. Если первоначально Трапезундский митрополит занимал уклончивую позицию по вопросу о заключении унии, позже он перешел к ее открытому порицанию — эволюция, характерная для значительной части греков, участников собора.

Однако помимо митрополитов Трапезунда и Керасунта (также подписавшего акт определения) во Флоренции находился и посол трапезундского василевса Иоанн Макродука[2769]. На соборе он был окружен почетом. В документах его именуют первым из представителей стран христианского Востока (Трапезундской империи, Грузии и Валахии)[2770]. Иоанну VIII удалось довольно легко склонить его к принятию основного догматического принципа унии — учения о filioque[2771] Голосуя «за», посол сказал, что принимает одобренное великой Константинопольской церковью, наставницей церкви Трапезундской. Он выразил надежду, что император утвердит деяние, совершенное греческими иереями, но не исключал при этом возможность иного мнения у Иоанна IV[2772]. Подобное суждение было далеко от всяких богословских соображений и просто полагалось на авторитет компетентного большинства. Из него ясно, что посол не располагал строго определенными инструкциями и должен был действовать по обстоятельствам. Какую-то роль в выборе решения сыграли, видимо, и денежные субсидии, выделенные папской курией на нужды посольства. Правда, дошедшие до нас распоряжения об уплате свидетельствуют о незначительных суммах[2773]. Макродука присутствовал на торжественном провозглашении унии[2774]. Другой трапезундец, известный «философ» Амируци[2775], играл на соборе более значительную роль, выступая с первых же дней как откровенный латинофил[2776]. Однако он не являлся официальным представителем, а был приглашен Иоанном VIII Палеологом в качестве богослова-«эксперта». Именно таким он и предстает на страницах «Воспоминаний» Сиропула. Возможно, что вскоре после собора Амируци склонился к противоположной позиции, выступив против filioque и папского примата[2777]. В случае с Амируци есть основания более определенно говорить о возможности прямого подкупа. Сохранился документ 1443 г., в котором отмечено возмещение папской курией 100 золотых флоринов епископу Корона Христофору, которые последний ранее уплатил по папскому распоряжению трапезундскому протонотарию Георгию «pro… subventione»[2778].

В целом трапезундские представители на соборе пошли на заключение унии под внешним давлением. Но судьба унии в Трапезунде и Константинополе была сходной: она не была принята населением. В Трапезунде о ее реальном осуществлении ни власти, ни церковь не заботились. После заключения унии монах Вазелонского монастыря доказывал, что в имени Латинус зашифровано апокалиптическое «звериное» число 666 — символический знак Антихриста[2779]. Но на самом соборе факт принятия унии Трапезундской империей рассматривался как победа папства, а затем и как одна из предпосылок успеха антиосманского похода[2780].

Впрочем, симптоматично, что в самый момент переговоров об унии, в 1438 г., католический епископ Трапезунда, Григорий Корсанего, находился в Пере, а не в своем диоцезе, куда он не мог попасть, так как его церковь была занята «схизматиками»[2781]. Умер он также вдали от понтийских берегов, в небольшом миланском монастыре Сан Чебо в 1456 г.[2782], все еще являясь титулярным Трапезундским архиереем. Это указывает на новый рецидив абсентеизма предстоятелей католической церкви в Трапезунде в конце 30-х — 50-х гг. XV в. Но если пребывание в Пере еще позволяло контролировать положение дел в относительно близком Трапезунде, то отъезд епископа в Италию (быть может, вследствие падения Константинополя в 1453 г.) неминуемо вызывал кризис в управлении епархией.

В наибольшей мере внимание пап к Трапезунду было приковано, пожалуй, после падения Константинополя[2783], когда государство Великих Комнинов пыталось возглавить антиосманскую коалицию в Малой Азии. Папство и Венеция рассчитывали на этот непрочный союз, куда входили государство Ак-Куйунлу, Синоп, Кастамон, Караман, чтобы сплотить западные державы под знаменем нового Крестового похода и обеспечить им поддержку в тылу Османской державы. Папская дипломатия, с одной стороны, побуждала трапезундского императора к совместному выступлению, с другой — использовала «трапезундский альянс» для пропаганды Крестового похода на Западе. Например, в 1454 г. во Франкфурте папские послы призывали к борьбе с османами, которая якобы была поддержана на Востоке, включая Трапезунд[2784]. Папа Пий II рассчитывал на поддержку не только Трапезундской империи, но и окружающих ее тюркских правителей и других государей Востока[2785]. Настойчивые поиски союзников на Востоке велись все время. Зная это, близкие к курии круги, желавшие угодить папам или даже получить от них определенные выгоды, преувеличивали или фабриковали призывы действительных или мнимых восточных принцев, обиженных «великим турком».

Призывы к обороне лигурийских факторий и черноморского торгового пути поступали к папам из Генуи. В 1455 г. Каллисту III было направлено письмо республики, где отмечалось, что необходимо обратить серьезное внимание на район Понтийского моря, в котором расположены часто посещаемые итальянскими купцами важные города Трапезундской империи, а также Солдайя, Чембало, Амастра (Самастро) и, конечно, Каффа, по числу жителей и значимости не уступавшая Константинополю[2786].

В сложной международной ситуации папы неоднократно прибегали к помощи миссионеров для переговоров с государями Востока. Так случилось и в середине 50-х гг. XV в., когда на политической сцене оказался некий минорит фра Лудовико да Болонья. Происходивший из купеческой семьи, он рано вступил в орден. Еще в 1431 г. он был назначен папой Евгением IV членом капитула шести братьев, имевших проповеднический опыт на Востоке, задачей которого было изучение способов «освобождения греков от еретических ошибок» и их защиты от «турецкой тирании»[2787]. Затем длительное время Лудовико подвизался в латинском монастыре в Иерусалиме и 28 марта 1454 г. получил буллу папы Николая V (1447–1455) с привилегиями ему и еще двум братьям для миссионерской поездки в «Эфиопию» и «Индию». Фактически эти топонимы означали не столько географические реалии, сколько границы обозримой христианской ойкумены[2788]. Весной следующего года он прибыл в Рим, вероятно для получения инструкций. Новый папа, Каллист III, занимавшийся подготовкой антиосманского Крестового похода, послал Лудовико в Азию и на Синай, чтобы заручиться помощью правителей Востока. 11 мая 1455 г. ему и другим миноритам папской буллой были подтверждены данные Николаем V привилегии и права[2789]. Бургундский хронист уточняет, что целью поездки Лудовико было посещение Узун Хасана, писавшего папе о своих победах над турками[2790]. В 1457 г. Лудовико возвратился в Рим, после того как побывал в Персии[2791]. Папа вновь собирался отправить его на Восток, определив маршрут: в Персию и Грузию, а также в Египет и Эфиопию, и дав рекомендательные письма «царю ассиров и князю Вавилонии», царю Грузии, князю Кваркваре и «христианам, которые франками именуются», то есть администрации итальянских факторий[2792]. Вряд ли Лудовико успел отправиться сразу же, когда были даны грамоты, в декабре 1457 г. Препятствием тому было и зимнее время, неудобное для такого путешествия. Преемник Каллиста III, Пий II (1458–1464), зная о попытках союза между Узун-Хасаном и правителем Синопа при посредничестве Иоанна IV Великого Комнина, в 1458 г. снова отправляет Лудовико «к грекам, армянам, маронитам, вавилонянам, в Святую землю, Александрию, Грузию, Персию и Трапезунд», чтобы договориться о совместной борьбе против османов. Папской буллой Лудовико назначался главой всех западных христиан в Персии и Грузии[2793].

К октябрю 1460 г. Лудовико вернулся в Европу, проделав путь по суше из Колхиды через «Скифию», переправившись через Дон и Дунай, в Венгрию и Германию. В Вене он посетил императора Фридриха III, в сопровождении, по-видимому, двух послов, царя Картли и Имеретин Георгия VIII и грузинского князя Самцхе Кваркваре II (Горгоры). Позднее к «посольству» присоединились послы трапезундского императора Давида, хана Белобаранной Орды Узун-Хасана, князя Малой Армении Уртебека, который, если вообще существовал, мог быть, по мнению Э. Брайера, эмиром Аданы Рамаданом[2794]. Через Венецию и Флоренцию, где послы были приняты с доверием и почетом, Лудовико 26 декабря 1460 г. был принят папой в Риме, привезя не только послов восточных государей, но и письма от них и от их союзников — правителя Мингрелии «Бендии»-Дадиана Липарита, князя Абхазии Рабии и Баграта Имеритинского, правителя Гурии Мамии, эмира Синопа и Кастамона Исмаила и эмира Карамана[2795]. Ряд титулов «союзников» содержит немыслимые преувеличения. Грузинский царь именуется также царем Персии и Великой Армении, Бендия — Липарит назван царем Мингрелии и Аравии[2796], эмир Карамана — государем Киликии[2797]. Узун-Хасан никогда не встречал Лудовико да Болонья и ничего не слышал о нем до 1475 г, так что его посол со всей определенностью был мнимым[2798]. Посольство, заметим это, прибыло к Рождеству и было аранжировано как приход магов с Востока, чему соответствовали и одеяния послов, повсеместно сопровождаемых толпами зевак и ребятишек.

Послы просили Пия II даровать Лудовико титул патриарха всех католиков на Востоке и предоставить им средства для дальнейшего путешествия. Обе просьбы были исполнены. 9 января 1461 г. Пий II издал буллу, подтверждающую назначение Лудовико католическим патриархом Антиохийским, но лишь «sub ccnditione» — при условии, что его миссия успешно завершится созданием «восточного союза» и будут точно определены границы его патриархата[2799]. С самого начала, как писал понтифик, объясняя или оправдывая свое заблуждение, посольство вызвало некоторую настороженность экстравагантностью своих членов, представших в почти маскарадных одеяниях, с неуспевшей зарасти у послов Узун-Хасана и грузинских правителей тонзурой на голове. Сомнения Пия II вызвали и предложения послов выставить на Востоке рать в 120 тыс. человек. Папа с иронией заметил (намекая на незаурядный аппетит послов), что вся Европа с трудом бы прокормила такое воинство[2800]. Не имея прямых доказательств подлога, Пий II, рассказав послам о своей неудаче объединить государей Европы на Мантуанском конгрессе (1459–1460)[2801], высказал надежду, что призывы восточных правителей поспособствуют этому и решил использовать миссию в этих целях. Он направил послов в Милан, Бургундию и Францию для пропаганды Крестового похода. В январе 1461 г. Лудовико был назначен апостолическим легатом и получил верительные грамоты к государям Запада[2802]. Буллы не оставляли сомнений в правомочии предъявителей и содержали похвалы минориту. С папского благословения послы отправились в вояж по странам Европы. Видимо, еще во Флоренции, в декабре 1460 г., к двум грузинским послам присоединился тосканец Микеле Алигьери, выполнявший дипломатическую миссию трапезундского императора во Флоренции и подписавший там двусторонний торговый договор. Алигьери торговал в Причерноморье, хорошо знал ситуацию там и, возможно, был составителем и редактором писем восточных государей правителям Запада (сам Лудовико латынь знал плохо)[2803]. В составе знаменитого «посольства» Алигьери представлял не только интересы Трапезундской империи, но и флорентийского купечества, проявлявшего все больший интерес к рынкам Причерноморья и Анатолии.

По пути на Запад во Флоренции в конце января — начале февраля послов вновь любезно принял гофалоньер юстиции Пьеро Медичи. В Милане посольство получило еще более благоприятный прием герцога Франческо Сфорца, обещавшего помощь и проявлявшего заинтересованность в Крестовом походе. Прибыв во Францию ко двору Карла VII, послы были торжественно приняты в мае 1461 г. уже тяжело больным монархом. Лудовико именовался патриархом Антиохийским и напоминал, как писал французский хронист, монаха-кордильера. Тогда и к без того сомнительному посольству присоединился «посланник» легендарного государя пресвитера Иоанна[2804]. Во Франции послы присутствовали на погребении Карла VII[2805] и коронации Людовика XI, но оба короля, как и герцог бургундский, которого посольство посетило после визита во Францию[2806], не спешили в поход. К бургундскому герцогу Филиппу Доброму папа обратился даже со специальной «речью», рекомендуя послов[2807]. Вернувшись в Рим без результата, послы были принято холодно. Папа все больше подозревал их в вымогательстве и авантюризме и даже собирался заключить Лудовико, скомпрометировавшего себя самовольным титулованием латинским патриархом Востока, в карцер[2808]. От этого папу удержали только мысли о возможной подлинности послов стран Востока (в чем, впрочем, он сомневался). Сам же Лудовико отличился поразительным лихоимством, и его поведение вызвало гнев понтифика. Но разоблачение не получило широкой огласки, и фактически Пий II дал возможность Лудовико бежать от наказания. Лишь когда он решился принять каноническое посвящение в Венеции в качестве патриарха, папа отдал приказ об его аресте. Предупрежденный дожем, Лудовико скрылся. После этого папа, как он писал, стал с недоверием относиться к подобным вестям с Востока, особенно когда их носителями были люди бедные и незнатные[2809]. Но минорит изначально верно определил цели папской политики и хорошо понимал обстановку на Ближнем Востоке. Именно потому ему удалось поначалу ввести в заблуждение понтифика, чьим кардиналом был уроженец Трапезунда Виссарион Никейский, и скрыть фальсификацию и от глаз осведомленных в делах Леванта венецианских властей. Возможно, «подлинность» трапезундского посла Микеле Алигьери способствовала тому, что авантюра избежала мгновенного разоблачения. В 1463 г. Лудовико объявляется в Лилле, в 1465–1466 гг. — в Польше якобы как посол крымского хана, затем — короля Дании[2810]. В 1471 г. он возвращается в Италию, представляясь папе Павлу II как посол Узун-Хасана. 19 февраля 1472 г. он добивается от папы Сикста IV утверждения в сане патриарха Антиохийского и 12 апреля того же года вновь направляется на Восток для сколачивания антиосманского альянса. В путь он тронулся не ранее 1474 г., а прибыл в Тебриз 30 мая 1475 г. На следующий день Узун-Хасан принял его как бургундского посланника[2811]. Близ Тебриза его встретил в мае и венецианский посол к Узун-Хасану Амброджо Контарини, и путь назад, через русские земли, они начали вместе. Фра Лодовико представал уже в качестве посла Узуна Хасана на Запад[2812]. Миссии минорита, посла почти всех стран и народов, были возможны только благодаря настойчивому стремлению разных стран Запада видеть в желаемом действительное, тщетной надежде заручиться поддержкой мифических армий Востока для организации столь же мифического выступления объединенных сил Запада.

В 1461 г. «посольство» Лудовико завершилось, когда Трапезундской империи более не существовало. То обстоятельство, что связи с Востоком стали делом рук ловких авантюристов, свидетельствовало о кризисе латинской миссии в Передней Азии. Сам Пий II, будучи человеком разносторонних дарований, писателем, поэтом, гуманистом, питал интерес к Понту не только как политик, но и как ученый, описав Трапезунд и его область в своем историко-географическом трактате[2813]. Его часть — De Asia — создавалась одновременно с походом Мехмеда II на Трапезунд, о чем папа узнал от венецианцев, не преминув отметить горестное положение императора, который, по признанию папы, искал его поддержки[2814]. Но после Мантуанского собора, где Пий II тщетно призывал ведущих государей Европы объединиться для борьбы с османской угрозой, он убедился в том, что идея нового Крестового похода не привилась. Уже и на самом соборе (то есть до падения империи) в речи кардинала Виссариона Никейского Пафлагония и Понт назывались в числе захваченных турками[2815]. Папе оставалось лишь объяснить причину бедствий трапезундского императора, и он нашел ее: христианскому государю не следовало отдавать в жены свою дочь за турецкого правителя (имелся в виду брак дочери Иоанна IV Феодоры и хана Белобаранной орды Узун-Хасана): этим он ослабил свою веру[2816]. Однако всего лишь год назад папа во время «посольства» Лудовико надеялся на восточную лигу против османов, в которой именно Узун-Хасан играл значительную роль. Да и в дальнейшем Венеция с папского благословения пыталась блокироваться с Узун-Хасаном, ставшим шахом Персии[2817].

Несколько другой мотив звучит в письме Пия II к Мехмеду II уже после падения Трапезунда. Предостерегая султана от нападения на Италию, папа замечал, что Мехмед не имеет на ее земли никаких прав: ни он, ни его предки не бывали там и не владели ею. Но если он попытается напасть на нее, то почувствует, что сражается с мужами. Признавая огромность захватов и Константинополя, и Перы, и Пелопоннеса, и Валахии, и Синопа (родины Митридата), и Трапезунда, папа предупреждает Мехмеда, что италийцы отличаются куда большим мужеством, чем жители Понта, которых легко победили еще Цезарь и Помпей: «Иная природа италийцев, другие силы, другая натура, другие души». И все же события похода 1461 г. и падение таких сильных крепостей, как Синоп и Трапезунд, произвели на папу большое впечатление, он не мог скрыть этого и в письме к султану: «И показалось тебе, что это много, и мы утверждаем, что это не мало»[2818].

Обращаясь в 1461 г. к французскому королю Людовику XI, Пий II вновь указывал на рост османской угрозы и значительность турецких завоеваний в Азии и Греции, на реальную опасность для Европы[2819]. Но попытки использовать падение Трапезунда в целях организованного отпора туркам не находили отклика, хотя мотив трагической судьбы Константинополя и Трапезунда и их императоров неоднократно повторялся в 60–90-е гг. XV в. представителями папской курии: епископом Терни Джованни Кампани перед лицом императора Фридриха III на сейме в Регенсбурге[2820], кардиналом Гурка Раймундом в послании к гельветам[2821], в слове архиепископа Диррахия Паоло Анджело к Георгию Кастриоту Скандербегу[2822], в речах гуманистов Баттиста Платины, Филиппа Псевдо-Каллимаха Буонаккорси[2823] и др. Высказанная в 1461 г. Пием II версия о причинах погибели Трапезунда оказалась удивительно живучей в многолетней практике папской дипломатии. Почти через 150 лет, на Варшавском сейме 1596 г., ее повторил, призывая польских панов к войне с турками, папский легат епископ Каэтанский Бенедикт. Он сказал, что пока трапезундские императоры не вступали в родство с турками (мусульманами), до тех пор сохраняли свое государство[2824].

Таким образом, до начала XIV в. папы ограничивались пропагандой союза церквей, добивались от Великих Комнинов главным образом благоприятствования миссионерской католической деятельности на Востоке. Вероятно, трапезундские правители не препятствовали этому ни в пределах империи, ни в более широких масштабах. Не зря ал-Умари в первой половине XIV в. писал, что трапезундский император пользовался высоким уважением пап[2825].

В дальнейшем, с организацией устойчивых итальянских факторий в Трапезунде, интерес к нему пап рос. В городе была учреждена католическая епископия, усилилась активность орденов францисканцев и доминиканцев.

В XV в., в ходе подготовки Флорентийского собора, Трапезунд находился в центре внимания пап, использовавших положение его церкви во вселенском патриархате и громкий императорский титул в борьбе с противниками папской власти в Европе. То, что Трапезунд пошел на заключение унии, объясняется более его связями с Византией, чем прямыми контактами с папами и выгодами от сближения с ними.

Наконец, в момент нарастания османской угрозы, в середине XV в., папы хотели видеть Трапезунд центром антитурецкой коалиции для обеспечения помощи западным государствам. Идея коалиции с противниками османов на Востоке и организации совместного Крестового похода, которую лелеяли римские понтифики, оказалась бесплодной.