История Трапезундской империи

Как уже отмечалось, Трапезундская империя, как социальное и культурное образование, являлась неотъемлемой и полноценной частью византийского эллинистического мира. Однако вместе с тем Трапезундская империя волею судеб оказалась прочно изолированной в весьма удаленном Восточно-Анатолийском регионе. Византийский Понт оказался окруженным чуждыми по языку, культуре и обычаям народами, в первую очередь тюрками-мусульманами, недавними переселенцами из глубин Азии, имевшими либо весьма приблизительные представления о византийской цивилизации, либо не имевшими их вообще. Если, например, в XIV в. Трапезунд отделяло от византийских владений от 10 до 20 дней самого быстрого морского путешествия (сухой путь между Константинополем и Трапезундом практически не использовался), то столицы соседних мусульманских эмиров, картвельских и армянских князей находились в непосредственной близости, в нескольких днях неспешного сухопутного перехода.

Тюрки-мусульмане являлись непосредственными соседями империи с юга и запада на всем протяжении сухопутной границы империи, и лишь на крайнем востоке, на узком участке империя граничила с христианской Грузией. Непосредственная близость мусульманского мира в немалой степени предопределяла политическую и экономическую ориентацию империи. Население империи также включало в себя значительный негреческий элемент — картвелов, армян, тюрок. Иноязычие, чужие культуры в изобилии представлены не только вовне империи, но и внутри нее.

В этом и заключается известная парадоксальность ситуации — будучи плоть от плоти византийской цивилизации, империя жила особой, отличной от остального византийского мира жизнью, множеством нитей связанной с мусульманским Передним Востоком.

Византийские тюрки

Начнем с присутствия «восточного» этнического элемента внутри Трапезундской империи. Для определения этнического состава населения империи наиболее эффективным инструментом является антропонимический анализ. Как показывает актовый материал (акты Вазелонского монастыря, хрисовулы трапезундских императоров и т. д.), на территории империи проживало значительное население «восточного» происхождения. Антропонимика актов указывает на присутствие следующих этнических групп: Άράπης — араб; Κοΰρτος — курд; Κουμάνος — куман; Χάζαρος —хазар; Τορκο — (с последующим греческим именем) — тюрок; Μουγούλης — монгол. К производным от этнонимов, возможно, следует причислить также Κουνούκης (от туркменского племенного имени qimq) и Γοζάλπης (племенное имя guz/oguz и тюрк. alp «богатырь»), которые указывают на присутствие туркменского субстрата[2958]. Наиболее значительным, несомненно, был тюркский анатолийский субстрат. Во всем корпусе понтийских источников можно выделить, как минимум, 55 преномов и патронимов, восточное происхождение которых доказательно удостоверяется; из этого общего числа восточных имен около ⅔ являются тюркскими по происхождению. В общем списке известных нам имен жителей византийского Понта в XIII–XV вв. (более 1600 имен) преномы и патронимы восточного происхождения составляют примерно 3,5 %. Вероятно, эта цифра отражает примерную долю выходцев с Востока, расселившихся на территории Трапезундской империи.

Важно подчеркнуть, что подавляющее большинство упомянутых в понтийских источниках выходцев с Востока обращены в христианство — они носили крестные имена и/или исполняли социальные функции, предполагающие принадлежность к христианской конфессии (свидетели в сделках, чиновники на императорской службе и т. д.) Только в последний период существования империи, примерно с начала XV в., встречаются имена, по-видимому, неассимилированных чужаков, сохранивших приверженность мусульманству. На это указывают тюркские и арабские преномы, не сопровождаемые крестным именем: Άμυρτζαίνα, Άσθλαμπέκης, Γοζάλπης, Μαχμούτης, Σαχμελίκ, Χασάν (все упомянуты в 1432 г.)[2959], носители которых, возможно, были мусульманами. Более того, персидский писатель Хафиз Абру для начала XV в. сообщал о наличии на трапезундской территории крипто-мусульман — т. е. новообращенных христиан, которые исповедовали мусульманство тайно[2960].

Практически все зафиксированные в источниках выходцы с Востока были оседлыми сельскими и городскими жителями. Некоторые из них принадлежали к самым низшим слоям: это парики (Γοζάλπης, Μαχμούτης, Μουγούλης, Τζακας, Τζαμή). К числу мелких и средних собственников, можно, вероятно, отнести Ζαγάνης, Χασάν, другого Μουγούλης — владельца 13 коматий земли, и других. На самых высших ступенях государственной иерархии находился последний великий месадзон Άλταμούριος (1461)[2961], выходцы с Востока были и среди придворных: в 1331 г. придворным медиком состоял Χότζα Λουλού, вероятно, мусульманин[2962]. Имущественный статус неких Σαχμελίκης и Άμυρτζαίνα, имена которых содержатся в императорском хрисовуле 1432 г., был достаточно высок. Первый владел пастбищами, наследственной землей и мастерскими в Трапезунде, а вторая продала свое имущество за 2500 аспров[2963]. Выходцы с Востока присутствовали во всех стратах общества, но наиболее многочисленны они были в низших слоях.

Материал антропонимии фиксирует по преимуществу тюрок (а также сопутствующих и значительно уступавших им по численности представителей других этносов, как-то иранцы, курды, арабы, монголы), которые попадали в греческую среду в качестве солдат-наемников, военнопленных, рабов, редких иммигрантов-интеллектуалов. Нарративные источники XIV в. дают представление еще об одной группе мигрантов, оказавшихся на территории империи. Речь идет о союзных кочевых тюрках («федератах»), расселившихся на территории империи к середине XIV в. Одними из первых кочевников, поселившихся на землях империи, вероятно, были туркмены племени ак-куйунлу, обитавшие в районе Керасунта и Кенхрины, юго-западнее Трапезунда[2964]. Последние фонологические исследования позволяют думать, что именно говор туркмен ак-куйунлу XIV в. лег в основу современных тюркских диалектов Понта. Есть также веские основания предполагать, что носители исконного тюркского говора Понта были двуязычны — то есть тюрко- и грекоязычны[2965]. Это указывает на глубокое взаимопроникновение языков, а значит, и культур, местных греков и пришлых кочевников-туркмен, восходящее к XIV в. Уже в XIV в. начался процесс культурно-лингвистической диффузии между греками и тюрками Понта. Однако если внешняя — военная и политическая канва взаимоотношений туркмен ак-куйунлу и понтийских греков может быть реконструирована в подробностях (см. ниже), то роль этих кочевых туркмен в демографических и культурных процессах в эту эпоху л ишь угадывается. Несомненно, значимость этих «кочевых византийцев» на территории империи была высока, но в дошедших до нас источниках того времени она отражена весьма неудовлетворительно.

Латентная тюркизация

Присутствие заметного слоя тюрок среди населения империи, а также отмечамые лингвистами процессы греко-тюркской культурно-лингвистической диффузии имели весьма серьезные последствия для судеб эллинизма на Понте.

Смысл и последствия тюрко-греческого этнического и культурного «взаимообмена» в Великокомниновский период должны быть рассмотрены в исторической перспективе, с точки зрения долгосрочных его последствий. Захват османами Трапезунда в 1461 г., равно как и падение Константинополя в 1453 г., несомненно, оказались подготовленными подспудной тюркизацией самого греческого общества: тюркский язык, тюркский быт, многочисленные реалии соседнего тюркского мира к середине XV в. были хорошо знакомы, привычны, а может быть, и близки византийцам[2966]. Тюркское мирное проникновение в греко-православную среду, рассмотренное в этой конечной катастрофической перспективе, предстает особым, «латентным» этапом тюркской экспансии, внесшим свою лепту в политический разгром поздневизантийских государств и последующие витки тюркизации. Тюркизация зачастую являлась не только и не столько следствием установления тюркского политического господства на византийских территориях, сколько одной из причин, обусловивших политическое поражение византийской государственности.

Таким образом, под латентной тюркизацией понимается проникновение в византийскую среду тюркского этнического элемента, а также связанная с ним трансформация византийского сознания в поздневизантийскую эпоху, выражавшаяся в постепенном «присвоении» реалий тюркского мира. Многочисленные лексические заимствования, а также лежавшие за ними новые «варварские» реалии византийской жизни являлись продуктами более масштабной культурной трансформации, прямо затрагивавшей базовые характеристики самоидентификации поздневизантийского сознания[2967].

Вместе с тем следует подчеркнуть, что Понт в период господства Великих Комнинов оставался надежным убежищем для христиан-автохтонов, а также для беженцев из уже покоренных тюрками анатолийских земель. Антропонимический материал демонстрирует действенность ассимиляционных потенций понтийского христианского общества, которому удавалось растворить в себе подавляющее большинство тюркских и иных иноверцев-пришельцев.

Нельзя не отметить вместе с тем, что многочисленные тюркские набеги имели следствием обращение (подчас вынужденное) в ислам пленных греков. Связанные с Понтом литургические рукописи содержат специальный обряд возвращения в православие[2968].

Политическая история

Историю политических взаимоотношений Трапезундской империи с мусульманским миром можно условно разделить на четыре этапа. 1) В первые десятилетия своей истории (1214–1270-е) империя пыталась вести активную политику в отношении своих мусульманских соседей, не единожды пытаясь закрепиться в Синопе. 2) В конце ХIII — первой половине XIV в. империя переживает пик военной активности на границах с мусульманами, столкнувшись с мощнейшим наплывом тюркской кочевой миграции. 3) Вторую половину XIV в. можно считать наиболее спокойным периодом в трапезундско-восточных отношениях, когда империя, окруженная карликовыми мусульманскими государствами, существовала в относительной безопасности. 4) С начала XV в. и до 1461 г. империя вновь оказывается вовлеченной в «большую» политику: растущая сила османов толкает Великих Комнинов, на поиск сильного покровителя, готового защитить их от турок; последний период своего существования империя провела не столько в войнах с мусульманами, сколько в дипломатических интригах и лавировании между мусульманскими сверхдержавами.

Таким образом, лишь первые два периода — с начала XIII в. по середину XIV в. — характеризуются активными военными конфликтами на сопредельных территориях. Начиная примерно с середины XIV в. на ее границах с мусульманами было по большей части спокойно. Это было несомненной заслугой Великих Комнинов, нашедших способы умиротворить соседей, и это кардинально отличало Трапезундскую империю от Палеологовской Византии, которая почти всю свою историю (за исключением правления Михаила VIII Палеолога) отступала перед нараставшим военным давлением со стороны тюрок.

Характер взаимоотношений империи с ее мусульманскими соседями почти всегда предопределялся ситуацией в сопредельном мусульманском мире. Трапезундской империи весьма редко удавалось играть структурообразующую роль на прилегающих пространствах, занятых мусульманами. Чаще она оказывалась в обороне, в роли объекта политических воздействий, но не субъекта, активно трансформирующего окружающую его политическую среду. Причиной тому были относительно скромные территориальные, людские и финансовые ресурсы империи. В перипетиях внешнеполитической борьбы чаще она оказывалась, по сути, один на один с противником, эпизодически пользуясь ненадежным благоволением временных покровителей или же ничтожной поддержкой политических маргиналов, вроде мусульманских и грузинских карликовых княжеств, отстаивающих свою независимость.

Трапезундская империя и сельджуки

После потери Синопа и, вероятно, Самсуна и прилегающей области в 1214 г. трапезундские императоры не оставили надежды на восстановление контроля над бывшими западными территориями. Возвращение Синопа становится главной стратегической задачей Великих Комнинов. Причин для столь упорной борьбы Великих Комнинов за Синоп было несколько. Во-первых, стратегическое значение порта — это был один из самых укрепленных и удобных военных портов на южном берегу Черного моря[2969]. Именно от Синопа начинался самый короткий морской путь из Анатолии в Крым и, по всей видимости, именно этот порт являлся наиболее удобным связующим звеном между анатолийскими и крымскими владениями Великих Комнинов. Во-вторых, существовала и другая, более важная причина. Только обладая Синопом, они могли надеяться, как в 1204–1208 гг., на то, чтобы пробиться в Вифинию, а затем попытаться восстановить власть Комнинов в Константинополе[2970]. Актуальность этих реставраторских планов для Великих Комнинов сохранялась вплоть до конца 70-х гг. XIII в. Как уже не раз упоминалось в этой книге, лишь в 1282 г. Иоанн II Великий Комнин во время своего визита в Константинополь наконец отказался от претензий на византийский императорский титул, удовлетворившись более цветистым, но по статусу менее значимым именованием.

Политическая ситуация, которая складывалась вокруг границ империи в 1214–1230 гг., способствовала попыткам Трапезунда вернуть потерянные земли. В это время в Понтийском регионе оформляется коалиция мелких мусульманских эмиратов, недовольных экспансией Сельджукского султаната, к которой, скорее всего, присоединились и трапезундцы. Напряженность между Иконием и понтийскими мусульманскими эмиратами в полной мере обозначилась после 1219 г., когда на престол взошел новый сельджукский султан Ала ад-Дин Кай-Кубад (1219–1237) — волевой и умный правитель, с самого начала ясно обозначивший новый политический курс на объединение всей мусульманской Анатолии под своей властью.

Наиболее значительной силой был Эрзерумский эмират — ворота из Великой Армении и Ирана в Анатолию. В состав эмирата входил Байбурт, располагавшийся недалеко от границ Трапезундской империи. Через Байбурт вела основная дорога из внутренней Анатолии к портовым городам восточного Понта. Эрзерумский эмират еще в правление там династии Сальдукидов (начиная примерно с 1103 г.) находился в сложных, зачастую враждебных отношениях с Иконием. После захвата Эрзерума в 1201 или 1203 г. сельджуками Рума город был пожалован Абу Харису Мугису ад-Дину Тугрул-шаху (1201/1203–1225), сыну сельджукского султана Кылыч-Арслана II (1156–1192). Несмотря на принадлежность к сельджукскому правящему роду, Мугис ад-Дин Тугрул-шах вскоре возобновил политику конфронтации, не желая признавать верховенства Икония. После смерти Тугрул-шаха в 1225 г. власть перешла к одному из его сыновей — Рукн ад-Дину Джахан-шаху (1225–1228), продолжившему политику отца[2971].

Антисельджукской ориентации следовал и Эрзинджанский эмират, в состав которого входили также Дивриги и Кемах[2972]. Следует отметить, что Кемах являлся стратегической твердыней, которая контролировала магистральные пути в горы Поитийского Тавра и далее к Трапезундской империи. В эту эпоху во главе эмирата стоял Фахр ад-Дин Бахрам-шах ион Давуд (1163–1225). Бахрам-шах формально признавал верховную власть сельджуков[2973] и состоял с ними в родстве[2974], однако так же как и правители Эрзерума, не собирался отказываться от своего суверенитета. По замечанию грузинского хрониста, уже в 1200-х гг., в период сельджукско-грузинских войн, Бахрам-шах присоединялся к сельджукским походам против Грузии «помимо своей воли, только из страха»[2975]. В одном из этих походов (601 г. Х./1204/05 г.) он попал в плен к грузинам, вследствие чего Эрзинджан на какое-то время оказался данником Грузии[2976]. После смерти Бахрам-шаха ему наследовал его сын Ала ад-Дин Давуд-шах (1225–1228), продолживший политику отца.

Эрзерум и Эрзинджан связывала давняя дружба. Дочь Фахр ад-Дина Мангуджака, еще до 1213 г. была выдана замуж за Тугрул-шаха[2977]. Оба эмирата издавна установили дружественные отношения с местными греками, армянами, грузинами. Мангуджаки в свое время были союзниками знаменитого Феодора Гавры в его борьбе с Данишмандидами, а Тугрул-шаха связывали матримониальные узы с грузинами[2978]. Не исключено, что Тугрул-шах признавал верховную власть трапезундского императора Андроника I Гида, как предположили Кл. Казн и Э. Брайер[2979].

Далее на Запад, в непосредственной близости от владений Великих Комнинов лежал также эмират Данишмандида малика Музаффар ад-Дина Мухаммада, которому в 1205 г. сельджукский султан пожаловал эти земли. Музаффар ад-Дину Мухаммаду в 1220-х гг. принадлежала Кугунийа/Кагунийа (позже Кара-Хисар, совр. Шебинкарахисар, виз. Колония) — важная крепость на пути из Сиваса к Керасунту. В конце 1220-х гг. Музаффар ад-Дин состоял в союзе с Мангуджаками и Рукн ад-Дином Джахан-шахом[2980].

В страхе перед сельджуками понтийские эмираты обращаются за поддержкой к Аййубидам Сирии и Грузинскому царству, которые уже в 10-х гг. XIII в. объединились перед лицом сельджукской опасности[2981]. Сразу после воцарения Ала ад-Дина эрзерумцы заключили союз с Аййубидом Маликом ал-Ашрафом[2982]. После смерти Тугрул-шаха в 1225 г. его сын Рукн ад-Дин Джахан-шах подтвердил свой союз с Аййубидским правителем Маликом ал-Ашрафом, пойдя на окончательный разрыв с Ала ад-Дином Кай-Кубадом I[2983].

Политическая ситуация в регионе усложнилась в 1225 г. в результате вторжения в Ирак, Грузию и Великую Армению хорезмшаха Джалал ад-Дина Манкбурны (1220–1231). Султан Джалал ад-Дин попытался консолидировать бывшие хорезмийские владения в Ираке и Азербайджане, расширить их за счет соседей (в частности, Грузии и аййубидских территорий в Сирии) и тем самым создать заслон для продвижения монголов в Западный Иран, Ирак и Сирию[2984].

Пока Джалал ад-Дин был занят войнами с Грузией и Аййубидами Сирии, Ала ад-Дин Кай-Кубад оказывал ему активную поддержку[2985]. Джалал ад-Дин разгромил Грузию в ходе нескольких кампаний 1226–1228 г. и овладел всей восточной частью страны[2986], а также значительно потеснил Аййубидов. Кроме того, Хорезмшах, подстрекаемый Ала ад-Дином Кай-Кубадом I, нанес также чувствительные удары по мусульманским понтийским эмиратам. В 1226 г. хорезмийцы совершили опустошительный набег на Кемах и Эрзинджан, а осенью 1228 г. хорезмийцы разграбили окрестности Эрзерума[2987].

О том, каково было место Великих Комнинов в этих коллизиях между Сельджукидским Румом, Аййубидами, Грузией и малыми тюркскими государствами Понта — известно не много. Участие Трапезунда в описанных событиях реконструируется лишь гипотетически на основе параллельного прочтения восточных источников, с одной стороны, и «Синопсиса чудес св. Евгения» Иоанна Лазаропула, а именно его знаменитого рассказа о нападении «Мелика» на Трапезунд — с другой[2988].

По сообщению Иоанна Лазаропула, трапезундский император Андроник I Гид (1222–1235) в 1223 г., «во второй год правления» (т. е. вскоре после восшествия на престол) возобновил с сельджуками мирный договор 1214 г., причем обе стороны поклялись не нападать друг на друга[2989]. По всей видимости, со стороны сельджуков выступал в переговорах царевич (malik, Μελίκ) Гийас ад-Дин Кай-Хусрав, сын султана Ала ад-Дина Кай-Кубада I, который, возможно, уже к 1223 г. являлся наместником отца в Понтийском регионе[2990].

Интересно, что в том же 1223 г. (в 620 г. X. = 4 февраля 1223 — 23 января 1224 г.) малик Эрзерума Мугис ад-Дин Тугрул-шах заключил союз с грузинскими Багратидами. Тугрул-шах женил своего сына Давуда на грузинской царице Русудан (1222–1245). Причем, отметим, что Тугрул-шах предварительно крестил своего сына по требованию невесты — факт беспрецедентный в истории ближневосточного ислама[2991].

Багратиды были давними союзниками Великих Комнинов, которым они помогли еще в 1204 г. утвердиться в Трапезунде. Тугрул-шах, возможно, также находился в дружественных отношениях с Великими Комнинами. Возможно и то, что Андроник I Гид, недовольный только что подтвержденной зависимостью от сельджуков, обращает свой взор на противников Икония на мусульманском Понте и в Закавказье.

Не исключено, что именно союз Андроника I Гида с мусульманской антисельджукской коалицией стал причиной трапезундско-сельджукского столкновения, зачинщиками которого были синопские тюрки. Некий Раис Хадим (или Хетум Раис? — Έτούμης ύ Ταΐσης), являвшийся, вероятно, сельджукским комендантом в Синопе, захватил и разграбил шедшее из Херсона в Трапезунд судно, которое везло в метрополию государственный налог с заморских провинций Великих Комнинов[2992]. Находившиеся на борту греки во главе с неким Алексеем Пактиаром, высокопоставленным чиновником (архонтом димосия)[2993], также попали в плен. Захват трапезундского корабля скорее всего произошел в 1225 г., о чем свидетельствует арабский историк Мухаммад Хамави, сообщивший о пленении сельджуками некого Алексея, «ромея»[2994].

Эта дерзкая акция синопцев привела к полномасштабной греко-сельджукской войне. Трапезундцы высадились в Карусе (современный Герзе) в 48,5 км от Синопа[2995] и, вероятно, оттуда атаковали сам Синоп. Нападение греков было удачным, они вернули корабль, деньги и пленников[2996]. Более того, судя по сообщениям арабского хрониста Ибн ал-Асира, грекам удалось закрепиться в Синопе на какое-то время; трапезундская оккупация Синопа, возможно, длилась несколько лет — с 1225 по 1228 г.[2997]

Следует отметить, что именно на период греко-сельджукских столкновений за Синоп (между 1225 и 1228 гг.) приходится обращение понтийских мусульман (а с ними, возможно, и трапезундцев) за помощью к Аййубидским маликам Сирии и Грузии. В частности, косвенным подтверждением союза между Трапезундом и Грузией является то обстоятельство, что в период хорезмийско-грузинских войн в составе грузинского войска находились отряды, присланные Великими Комнинами. Источники упоминают среди грузинского воинства в 1228 г. отряды лазов и «джанит» (в тексте «jänlt»)[2998]. Под «джанит», вероятно, подразумевались трапезундские греки, поскольку в мусульманских источниках XIII в. это именование прилагалось исключительно к территории Трапезундской империи и ее подданным[2999]; под «лазами» следует понимать те лазские военные отряды, которых Иоанн Лазаропул назвал «соратниками» (συμμάχοι) Андроника I Гида из Сотирополя[3000] и Лазики (т. е. комниновской фемы Великая Лазия) и чью храбрость он отметил (θυμομαχούντες)[3001].

Таким образом, понтийские мусульманские эмираты, Трапезундская империя, Аййубиды Сирии и Грузия оказались под нарастающим военным давлением двух наиболее могущественных государей региона — Ала ад-Дина Кай-Кубада I и Джалал ад-Дина Хорезмшаха — и проигрывали в этом противостоянии.

Однако чрезвычайное усиление хорезмийцев изменило позицию Кай-Кубада I — он осознал, что очень скоро взамен конгломерата конфронтирующих с ним государств он может получить на своих восточных границах консолидированную державу во главе с одним из лучших полководцев эпохи. Переговоры о совместных антихорезмийских действиях между Грузией, Сельджуками, Аййубидами Сирии и Киликийской Арменией начались уже в 1227 г.[3002] Противоречия между участниками антихорезмийского альянса перевешивались более существенными соображениями: необходимо было остановить экспансию хорезмшаха.

Воспользовавшись наметившимся сближением с Аййубидами и Грузией, Ала ад-Дин Кай-Кубад І весной или летом 1228 г. неожиданным броском занял Эрзинджан и Кемах. Вслед за этим сельджуки покорили Кугунийу, в которой укрылся Музаффар ад-Дин Мухаммад[3003]. А затем, летом или осенью 1228 г., сельджукские войска, наращивая успех, отбили у греков занятые ими земли в Синопском регионе, о чем сообщили два арабских хрониста Ибн ал-Асир и Шихаб ад-Дин Насави[3004].

После столь энергичного прорыва сельджуков в Понтийскую область Рукн ад-Дин Джахан-шах, правитель Эрзерума, желая избежать участи Мангуджаков и греков в Синопе, решительно берет сторону хорезмийцев: в 1229 г. он отправил послов к Джалал ад-Дину с формальным изъявлением покорности, а в начале 1230 г. сам явился в ставку своего нового покровителя[3005]. Судя по косвенным данным, в 1229 или 1230 г. Андроник I Гид вслед за Рукн ад-Дином Джахан-шахом также пошел на сближение с хорезмийцами[3006].

Акция правителя Эрзерума окончательно разрушила хрупкий союз между Джалал ад-Дином и сельджуками Рума. Султан Ала ад-Дин форсировал оформление военного союза, объединившего сельджуков, Аййубидов и франко-армянские отряды из Киликийской Армении, равно как и ряд мелких сирийских и анатолийских князьков и туркменских кочевых предводителей[3007].

7–10 августа 1230 г. (25–28 рамазана 627 г. X.) союзники встретились с хорезмийцами в долине Йасы-Чаман[3008]. В сражении на стороне хорезмийцев участвовал со своим войском эрзерумский эмир Рукн ад-Дин Джахан-шах. Итогом сражения был разгром хорезмшаха Джалал ад-Дина и его бегство из Анатолии. Часть рассеянных после разгрома в Йасы-Чаман хорезмийцев нашли убежище на трапезундской территории[3009]. По свидетельству Бар Эбрея, отряд в 1500 всадников по пути в Трапезунд погиб, сорвавшись с гор[3010]. Через год Джалал ад-Дин, в одиночестве уходивший от охотившихся за ним монголов, бесследно исчез в Курдистане[3011]. Сразу после разгрома хорезмшаха Ала ад-Дин Кай-Кубад I занял Эрзерум. Причем в захвате Эрзерума участвовали бывшие союзники Рукн ад-Дина Джахан-шаха аййубидский малик Ашраф и его братья[3012].

Сразу после битвы, вероятно, в том же 1230 г. Ала ад-Дин Кай-Кубад I попытался развить свой успех и покончить с Трапезундской империей, нанеся удар по самой столице — Трапезунду. Подробности об этом походе сообщает Иоанн Лазаропул. Во главе армии вторжения, по всей видимости, находился царевич Гийас ад-Дин Кай-Хусрав (μελικ Лазаропула). В кампании, возможно, принял также участие новый союзник сельджуков, один из братьев малика Ашрафа — Шихаб ад-Дин Гази (Σααπατίνης у Лазаропула[3013]), участвовавший в битве с хорезмийцами[3014]. Однако экспедиция малика Гийас ад-Дина, который осадил город и разорил окрестности, закончилась разгромом сельджуков под стенами Трапезунда и пленением его самого. Благочестивые трапезундцы причислили эту победу чудесному вмешательству св. Евгения, покровителя Трапезунда. Главным результатом разгрома и пленения «Мелика» явилась отмена унизительных статей договора 1214 г., касавшихся выплаты дани и поставки военных контингентов сельджукам[3015].

Итог почти десятилетней борьбы в 1221–1230 гг. был для Великих Комнинов двойственным — они потерпели неудачу в попытке вернуться в Синоп, но на заключительной фазе трапезундско-сульджукского противостояния около 1230 г. они нанесли Иконию чувствительное поражение и прекратили свои унизительные обязательства перед сельджуками.

После событий 1230 г. сельджукско-трапезундские отношения, по всей видимости, нормализовались, на южной границе империи установился продолжительный мир. Возможно, именно в этом ключе следует толковать весьма смутное сообщение из Синаксаря св. Афанасия, согласно которому в правление императора Мануила I (?) (1238–1263) жена сивасского эмира искала спасения от охвативших ее демонов в монастыре Св. Фоки у Трапезунда[3016]. Трапезундско-сельджукская граница, как видно, была открыта для сельджукских визитеров, включая, можно предположить, и торговцев.

Именно в период трапезундско-сельджукских столкновений обозначилось и важное направление в экспансии анатолийских тюрок — Крым и южнорусские степи. В 20-х гг. XIII в., скорее всего, в 1228 г., вскоре после отвоевания сельджуками Синопа, сельджукский наместник в Кастамоне беглербег Хусам ад-Дин Чупан (другой вариант транскрипции — Чобан) предпринял экспедицию в Крым. Сельджукский флот, отплыв из недавно покоренного Синопа, высадился в Крыму и захватил Судак. Сельджуки, возможно, контролировали Судак вплоть до монгольского завоевания Северного Причерноморья в 1239 г.[3017] Крымское направление тюркской экспансии в полной мере вызреет много позже, после утверждения османской власти в Константинополе и Южном Причерноморье.

Для 30-х гг. XIII в. Симон де Сен-Кантен утверждал, что трапезундцы были обязаны поставлять в сельджукское войско «200 копий» (т. е. отряд примерно в 1000 человек)[3018]. Если это и было так, то вряд ли из этого можно делать однозначный вывод, что трапезундцы находились в зависимости от сельджукских султанов. Вместе с тем из этого сообщения следует, что отношения между Сельджукидами и Великими Комнинами не строились на равных основаниях. Эти «200 копий» скорее всего были данью уважения со стороны Великих Комнинов к высокому султанскому статусу и дружественным жестом младшего партнера по отношению к более могущественному государю. Можно предположить, что такая парадигма трапезундско-сельджукских взаимоотношений сохранялась вплоть до монгольского нашествия в Анатолию.

Вторжение монголов в Анатолию в одночасье изменило политическую карту обширного региона, включавшего в себя и Сельджукский султанат, и Трапезундскую империю. 26–27 июня 1243 г. (6–7 мухаррама 641 г. X.) армия Сельджукского султаната— наиболее могущественной державы в Анатолии того времени — встретилась с монголами в долине Кёседаг. Тюрки потерпели сокрушительное поражение, сельджукский султан Гийас ад-Дин Кай-Хусрав II (1237–1245/46) сразу после битвы запросил у монголов мира и согласился выплачивать дань. Путь в Анатолию для монголов был свободен[3019].

Эта битва навсегда подорвала могущество Сельджукского султаната, вступившего с этих пор в эпоху упадка. Однако это отнюдь не означало, что соперники тюрок — греки, армяне, грузины — сумели выиграть в соперничестве с тюрками за преобладание в Анатолии. Напротив, монгольское завоевание Средней и Передней Азии положило начало новому витку тюркизации анатолийского региона, а в перспективе, в XIV–XVII вв. — окончательному вытеснению греческих и армянских автохтонов с большей части полуострова[3020].

В результате монгольского завоевания в Анатолии и в прилегающих к ней кавказских и сирийских землях складываются новые, весьма специфические политические конфигурации, в конечном счете ориентировавшиеся на монголов.

Начнем с того, что Анатолия, а также и сопредельные ей Армения и Грузия обладали особым статусом в Pax Mongolica. Место этих территорий в империи монголов существенно отличалось от судьбы обширных пространств Передней и Серединной Азии. Так, Среднюю Азию, Иран, Ирак, а севернее Черного моря — южнорусские степи и Крым, монголы прямо инкорпорировали в свои собственные государственные образования (улусы), уничтожив на этих землях старые формы государственности. Напротив, в Анатолии же и Грузии монголы сохранили прежние политические структуры, удовлетворившись лишь формальным признанием местными государями верховной власти монголов.

Одним из определяющих факторов, обусловивших сохранение в Анатолии и на Кавказе прежнего политического строения, явилось соперничество между враждующими группами внутри самой монгольской элиты. Анатолия и Кавказ оказались спорной территорией, власть над которой оспаривалась Золотой Ордой и Великими ханами. По завещанию Чингисхана (1206–1227), земли к западу от Амударьи и Аральского моря, включая Рум (мусульманскую и христианскую Анатолию и Византию), Сирию, Иран входили в улус Джучи, старшего сына Чингисхана. Однако когда после смерти Джучи и Чингисхана в 1227 г. власть над западным улусом перешла к сыну Джучи хану Вату (1227–1255), между ним и Великими ханами, преемниками Чингисхана, развернулось соперничество за контроль над юго-западной частью улуса Джучи[3021].

Еще в начальный период монгольского завоевания Анатолия и Кавказ оказываются в центре распри между основателем Золотоордынского улуса ханом Вату и Байджу-нойоном, одним из представителей Великого хана в Иране. Анатолийские и Кавказские государства — в первую очередь Иконийский султанат, Киликийская Армения, Трапезундская империя, Грузинское царство — стремились использовать эти противоречия для ослабления своих традиционных противников. Вместе с тем практически повсеместно враждующие партии использовали это соперничество между монголами во внутренней борьбе в собственных государствах, что приводило к значительной их дестабилизации.

Сразу после поражения при Кёседаг сельджуки заключили мирный договор с начальником Байджу-нойона Чурмагуном, наместником Великого хана в Иране. Однако вскоре сельджуки Икония апеллируют к хану Вату, стремясь ослабить свою зависимость от иранских монголов. Верховную власть Вату признает уже сельджукский султан Гийас ад-Дин Кай-Хусрав II, после его смерти в 1246 г., его сын Изз ад-Дин Кай-Кавус II (1246–1259) также остается под покровительством Золотой Орды[3022].

Брат Изз ад-Дина — Рукн ад-Дин Кылыч-Арслан IV (1249–1266) в 1249 г. попытался овладеть престолом при помощи великого хана Гуюка (1248–1249), врага Вату. Кризис завершается компромиссом — к Рукн ад-Дину отошли восточные области султаната, а к Изз ад-Дину — западные. Однако распри между братьями с опорой на Золотую Орду и монголов Ирана не утихли и после этого[3023].

В связи со смертью Вату в 1255 г. и резким ослаблением роли Золотой Орды в Анатолии, в октябре 1256 г. иранские монголы атакуют Румский султанат. Изз ад-Дин Кай-Кавус II дал им сражение, но был разбит и бежал к никейцам. Власть в султанате перешла к Рукн ад-Дину, ставленнику Байджу[3024].

Ослаблению влияния Золотой Орды в Анатолии способствовало и водворение в Иране в 1258 г. хана Хулагу (1256–1265), основателя династии иранских Ильханов, включившегося в ставшую уже традиционной вражду с Золотой Ордой. Когда в 1257 г. султан Изз ад-Дин Кай-Кавус II, вернувшись из Никеи с греческим воинским контингентом, вновь попытался утвердиться в Румском султанате, то вновь был изгнан и бежал в Никею (1261), на этот раз навсегда[3025]. Сельджукский султанат окончательно переходит под контроль иранских монголов.

Сходная ситуация сложилась и в Грузии в 1242–1245 гг. Байджу делал ставку на уничтожение суверенитета Грузии и интеграцию грузинских земель в монгольскую империю. Царица Русудан апеллировала к Бату и при его поддержке смогла в 1242–1243 гг. вернуться из Имерети в Тбилиси вместе со своим сыном и соправителем Давидом VI Нарином (1245–1292). Байджу в противовес золотоордынцам объявляет новым царем Грузии своего ставленника Давида Улу (1245–1269). Грузия в результате этого распадается на два царства[3026].

В итоге мы имеем два типа отношений с монголами государств Передней Азии: сельджукский и грузинский, с одной стороны, и армянский — с другой. Рум и Грузия поначалу сопротивлялись монголам, но, потерпев поражение, искали защиту от мести Байджу У хана Бату. Однако это не оправдало их надежд, ввергло в гражданскую войну, смуту и двоецарствие. Киликийская Армения и армянские князья Великой Армении, напротив, признав Байджу сразу, не только убереглись от опустошительного нашествия, но и смогли отвоевать у сельджуков некоторые свои земли[3027].

О взаимоотношениях Трапезундской империи с монголами в этот период источники сохранили лишь отрывочные свидетельства[3028]. В отличие от киликийских армян и князей Великой Армении, сделавших свой выбор еще до 1243 г., трапезундцы понадеялись на удачу сельджуков и приняли участие в битве при Кёседаг на стороне тюрок. По сообщению Ибн Биби, к сельджукскому войску присоединился некий таквар, т. е. христианский государь, который надежно идентифицируется с трапезундским императором Мануилом I Великим Комнином. Э. Брайер полагает, что это были те самые «200 копий» (т. е. отряд примерно в 1000 человек), которые, по сообщению Симона де Сен-Кантена, трапезундский император обязан был поставлять сельджукскому войску[3029].

Таким образом, трапезундцы (в отличие от армян) попытались в 1243 г. остановить монголов силой оружия. Однако Мануил I очень скоро делает крутой разворот в своей политике по отношению к монголам. По предположению Б. Липперда и Э. Брайера, сразу после битвы при Кёседаг, вероятно, уже к 1246 г., Мануил I признал сюзеренитет монголов лично посетив ставку великого хана Гуюка[3030]. Следующее по времени прямое указание на зависимость Великих Комнинов от монголов относится к 1253 г.: Рубрук подтверждает, что трапезундский государь признавал главенство монголов[3031].

Вполне вероятно, что и трапезундцы были подвержены воздействию той же иллюзии в отношении монголов, которая охватила тогда умы христиан на Западе и Востоке[3032]. Выраженная антимусульманская политика монголов, равно как и их христианские симпатии, породили в среде христиан (включая армян-монофизитов, православных и яковитов Сирии и Ближнего Востока) надежды на исторический реванш, на искоренение мусульманства. Не исключено, что и понтийские греки испытали те же надежды, зная о монголах и их симпатиях из первых рук[3033].

Вероятно, в контексте именно этих надежд, разбуженных монголами, Мануила I могла заинтересовать фигура Людовика Святого, неустанного борца с мусульманством[3034]. Мануилом I владела та же идея создания интернационального антимусульманского и антисельджукского фронта, объединяющего монголов и франков, которая, как будет показано в последующих главах, нередко посещала в конце XIV–XV вв. его потомков, трапезундских василевсов, пытавшихся найти интернациональный и интерконфессиональный противовес османской угрозе. Если это так, то ко времени отправки посольства к Людовику IX Мануил I уже находился под покровительством монголов.

Верный политический выбор трапезундцев был вскоре вознагражден: 24 июня 1254 г., судя по лаконичной приписке в Сурожском синаксаре[3035], Мануил I отвоевывает у сельджуков Синоп, потерянный греками в 1228 г. Синоп в это время находился под управлением командующего сельджукскими морскими силами ра'ис ал-бахр и одновременно наиба Румского султаната Шуджас ад-Дина Абд ал-Рахмана, который, приняв участие в 1253 г. в сельджукском посольстве в Золотую Орду, получил от хана Бату ярлык, пожаловавший ему эти должности. По сообщению Ибн Биби, возвратившись от хана Бату, он отправился в свою вотчину — в Синоп[3036]. Таким образом, можно заключить, что захват Синопа греками в 1254 г, скорее всего, был поддержан иранскими монголами, будучи, таким образом, очередным актом в соперничестве между двумя монгольскими центрами власти[3037].

Итак, Мануил I Великий Комнин избрал «армянскую» модель взаимоотношений с монголами. Для последующих поколений понтийцев эпоха Мануила I представлялась чуть ли не золотым веком в истории Великих Комнинов: в конце XIV в. Панарет писал, что Мануил был «воинственнейший и удачливейший», «царствовал добро и богоугодно»[3038]. Исходя из приведенных слов Панарета, можно предположить, что Мануилу I удалось избежать монгольского вторжения. Сходную оценку этой эпохе в переднеазиатском регионе дают только армянские источники, по преимуществу те, что происходили с территории Киликийской Армении, испытавшей даже определенный расцвет под владычеством монголов. В противоположность этому арабская, персидская, грузинская историографии той эпохи наполнены стенаниями по поводу беспрецедентных человеческих и материальных потерь в результате монгольских завоеваний.

Трапезунд, как и Киликийская Армения, не только не подвергся нашествию, но, более того, вернул себе некоторые территории, прежде захваченные сельджуками.

Однако в последующее после отвоевания Синопа десятилетие произошли какие-то, не совсем ясные изменения в трапезундско-монгольских отношениях, ввергнувшие государство понтийских Комнинов в долгий период внутренней смуты и внешнеполитических (как военных, так и дипломатических) неудач. Несчастья для понтийцев начались в царствование Андроника II (1263–1266), старшего сына Мануила I. Есть основания полагать, что в его правление Трапезунд сблизился с мамлюками Египта и оказался в оппозиции обширному и могущественному антиегипетскому альянсу между папством, Палеологовской Византией, сельджуками Рума, монгольским Ираном и Западно-Грузинским царством в Имерети[3039]. Перед лицом столь могущественной коалиции мамлюки в свою очередь развивают бурную дипломатическую деятельность, пытаясь скоординировать действия с основным соперником иранских монголов на севере — Золотой Ордой[3040].

Охлаждение отношений между Ильханами и Великими Комнинами выглядит вполне логичным в силу глубоких противоречий между трапезундцами, с одной стороны, и Сельджукидами и Палеологами — с другой. После того как иранские монголы установили полный контроль над Румским султанатом (конец 1250-х гг.) и заключили союз с Византией[3041], Иль-ханы пожертвовали интересами Великих Комнинов, обладавших относительно скромным потенциалом, в пользу их сельджукских и константинопольских соперников.

Единственное свидетельство о промамлюкской ориентации Трапезунда в этот период содержится в двух мамлюкских источниках, сохранивших фрагменты подлинного письма мамлюкского султана Байбарса (1260–1277) к Андронику II, датируемого временем до июня 1264 г. Речь в письме шла о некой внешней угрозе греческому Синопу, о противоречиях между Трапезундом и Золотой Ордой, а также о нарастающем кризисе во взаимоотношениях Великих Комнинов с Ильханами[3042].

Интересно отметить, что именно на это время — 1264 г. — приходится разрыв отношений между грузинским царем Давидом Нарином (1245–1292) и иранскими монголами. Давид Нарин заручился покровительством Золотой Орды. Именно в 1264–1265, а также и в 1268 г. между Давидом Нарином и мамлюкским Каиром происходит обмен посольствами[3043]. Хронологический и смысловой параллелизм во внешнеполитических шагах Грузии и Трапезунда в 1264–1265 гг. представляется неоспоримым. Не исключено, что в этот период Великие Комнины и Багратиды совместно разрабатывали внешнеполитическую стратегию своих царств. Как мы увидим, позже, когда преемники Андроника II вновь перейдут под эгиду Ильханов, Давид Нарин попытается насильно вернуть Трапезунд в сферу золотоордынского и мамлюкского влияния.

Дурные предчувствия Андроника II, угадываемые в его переписке с Байбарсом, не были напрасными. В конце 1265 или в начале 1266 г. Трапезундская империя вновь теряет Синоп. Мy'ин ад-Дин Сулайман Парвана, всевластный визир и фактический правитель Румского султаната, отнял город у трапезундского наместника в Синопе[3044]. Сельджуки во главе с Мy'ин ад-Дином Парвана покорили город в результате битвы; трапезундский начальник города Гавр[3045] (Ghadräs вариант — Gldän[3046]) погиб в бою; сухопутную осаду вело конное войско, набранное в области Данишмандийа, а на помощь синопцам император Андроник II (малик Джанита) прислал большой отряд «франков»; победа над греками стала возможной только после того, как тюрки сожгли корабли в порту Синопа и замкнули, таким образом, кольцо осады.

Суд я по рассказу Ибн Биби, Муин ад-Дин Парвана предварительно получил ярлык от Ильханов на отвоевание Синопа[3047], осада Синопа длилась два года: в конце 662 г. (осень 1264) она была начата, в начале 664 г. (зима 1265/66) Синоп был взят[3048]. Можно поэтому думать, что, скорее всего, также и трапезундцы захватили Синоп в 1254 г. и владели им более чем десятилетие на основании санкции монголов, а именно их ярлыка[3049]. Однако в 1265–1266 гг. греки игнорировали повеление, содержащееся в ярлыке владыки иранских монголов, и попытались защитить Синоп.

В 1277 г. мамлюки перенесли военные действия на территорию Анатолии. Одновременно они пытались заручиться поддержкой анатолийских и сирийских правителей, зависимых от Ильханов и готовых воспользоваться первой возможностью, чтобы ослабить узду монголов. Муин ад-Дин Парвана, завоеватель Синопа, еще в 1275 г. вступил с мамлюками в тайную переписку[3050].

Кульминация в противостоянии мамлюков и иранских монголов наступила в правление императора Георгия (1266–1280), брата Андроника II. Весной 1277 г. мамлюкский султан Байбарс вторгся в пределы Анатолии и 15–16 апреля нанес сокрушительное поражение монголам в Албистане, между Кайсери и Малатьей. В мае того же года он вступил в Кесарию и короновался как сельджукский султан[3051]. Однако Байбарс, не получив существенной поддержки от своих тайных сторонников в стане сельджуков, вскоре (в июне 1277 г.) покинул Анатолию[3052].

В 20-х числах июня 1277 г. (мухаррам 676 г. X.) к сельджукскому султану Гийас ад-Дину Кай-Хусраву III (1266–1282) прибыл сельджукский наместник в Синопе Тайбуга [täybüghä] и сообщил о том, что Трапезундский морской десант вновь атаковал Синоп, но местные туркмены чепни отбили атаку[3053].

Итак, событие произошло до 20-х чисел июня 1277 г., что, вероятно, означает, что Великие Комнины воспользовались весенними победами в Анатолии своего союзника Байбарса I. Вряд ли могут быть какие-либо сомнения в том, что в сложившейся в 1277 г. ситуации акция Георгия носила антимонгольский и промамлюкский характер.

Георгий поплатился за неповиновение только через три года. В июне 1280 г. он был арестован ханом Абакой в «горах Тебриза»[3054]. По словам Панарета, Георгий был «предательски» выдан архонтами; армянские источники добавляют, что в его выдаче Абаке участвовали его мать и сестры[3055]. Ситуация в контексте описываемых событий выглядит вполне прозрачной.

Георгий избрал путь открытой конфронтации с Ильханами, однако трапезундская знать, включая его ближайших родственников, отказалась поддержать его и выдала монголам.

В стане монголов Георгий был судим монгольским судом-йаргу, вершившим правосудие по законам обычного права монголов. На йаргу судили по нормам Ясы Чингисхана, а также по нормам, письменно незафиксированным. Судьями были сами ханы и особые судьи — йаргучи. Именно через йаргу проводились дела по государственным изменам. В 1271/72 г. в йаргу был осужден сельджукский визир Фахр ад-Дин Али, но сумел оправдаться и отделался только лишением государственных должностей. Летом 1277 г. в йаргу судили и Мусин ад-Дина Парвана, однако ему не удалось оправдаться, ибо от мамлюков доставили подлинные письма Парвана к султану Байбарсу. 2 августа Парвана был казнен[3056].

Скорее всего, и Георгий прошел через такой cyд-йаргу. Вероятно, ему инкриминировали, как предположил Э. Брайер, связь с мамлюками. Однако Георгий не был казнен и в 1280 г. вновь возвратился на Понт[3057]. Сам этот факт говорит о том, что у него, как некогда у визира Фахр ад-Дина, были какие-то оправдания, о которых мы не знаем ничего.

После ареста Георгия воцаряется его брат Иоанн II, как отмечалось, резко изменивший политику империи. Его правление, будучи ознаменованным переориентацией трапезундской политики на Ильханов, в то же время показало, насколько в Трапезунде были сильны антиильхановские и антипалеологовские настроения, под знаком которых прошли царствования Андроника II и Георгия.

Начиная с правления Иоанна II, внешняя политика Великих Комнинов стремительно маргинализируется и регионализируется. Великие Комнины все больше теряли интерес к Синопу как воротам из Понта в Константинополь.

Последнюю точку в отказе Великих Комнинов от претензий на Синоп поставил преемник Иоанна II — император Алексей II (1297–1330). Алексей II около 1313 г. заключил антигенуэзский союз с правителем Синопа Гази Челеби, показывая этим, что Трапезунд окончательно отказался от претензий на этот порт.

Не исключено, однако, что трапезундцы сделали еще одну, на этот раз последнюю попытку овладеть Синопом, прежде чем навсегда отказаться от него. Возможно, что каким-то трапезундским войскам (или понтийским грекам-наемникам) удалось еще раз на короткое время занять Синоп в 1299 г. Однако эта атака была возглавлена Амир-шахом, монгольским чиновником, и не преследовала цели долговременной оккупации порта[3058].

Великие Комнины отныне и до начала XV в. отходят от глобальных политических проблем, будучи полностью поглощены рутинной пограничной борьбой с тюркской кочевой миграцией, захлестнувшей Понт в XIV в.

Таким образом, почти весь XIII в. прошел для истории Великих Комнинов под знаком борьбы за Синоп: с 1204 по 1277 они, по крайней мере, трижды занимали порт и трижды теряли его (1204–1214; ок. 1225–1228; 1254–1265/66), а четвертая их попытка овладеть Синопом в 1277 г. провалилась. Для осознания того, что некогда вполне реальные планы пробиться к Константинополю превратились после поражения 1214 г. в чистую утопию, Великим Комнинам понадобилось более половины столетия и семь войн за Синоп.

Тюркская кочевая миграция в ХІІІ–ХІV вв.

Тюркское нашествие на Анатолию в XI–XII вв. не имело ничего общего с привычной парадигмой «завоевания», известной из эпохи византийско-персидских и византийско-арабских войн. В лице тюрок-сельджуков Византия столкнулась с классическим примером кочевой миграции[3059]. Византии противостояла не столько вражеская армия, сколько кочевые племена, неконтролируемо растекавшиеся по обширным территориям в поисках пастбищ и добычи.

Первая волна кочевой миграции накрыла Анатолию в конце XI в. и привела к депопуляции, номадизации и последующей тюркизации обширных областей Анатолии, в особенности по периметру Центрально-Анатолийского плато. Однако в XII в. Комнинам удалось остановить экспансию кочевников и даже вернуть часть захваченных ими земель.

К XIII в. разрушительная роль кочевой вольницы начала постепенно сходить на убыль — многие из кочевников перешли к оседлой жизни, другие понесли фатальный ущерб в борьбе с византийцами, армянами, грузинами, равно как и Сельджуками в оседлых районах. Однако новый виток кочевой миграции в пределы Анатолии начался примерно в 30–40-х гг. XIII в. в связи с монгольскими завоеваниями. Вытесненные монголами из Восточного Туркестана, Средней Азии и Ирана многочисленные туркменские и иные тюркские племена вновь наводнили Малую Азию[3060]. Их приток в Малую Азию был одинаково разрушителен как для оседлых мусульман в сельджукских земледельческих районах, так и для местных греков, армян и грузин. Волны кочевых племен прокатились через всю Анатолию с востока на запад, дезорганизуя традиционные формы жизни. На сельджукско-никейской границе весьма высокой степени концентрации кочевники достигли в 50–60-х гг. XIII в., где они как бы уперлись в конец анатолийского «коридора». Как отмечает Пахимер, Михаил Палеолог принимал их на службу, желая создать буфер на своих границах в случае атаки монголов[3061]. Концентрация на границе кочевников, которая нарастала и в последующие десятилетия, привела, в конце концов, к стремительной тюркизации и номадизации Западной Анатолии в конце XIII — начале XIV в., когда власть Палеологов, Сельджуков и монголов там пошатнулась.

Понтийская ситуация имела две характерные особенности. Во-первых, Понтийская область оставалась почти незатронутой кочевой миграцией вплоть до последних десятилетий XIII в. Во-вторых, на Понте кочевая миграция была направлена не с востока на запад, как большинство известных переселений кочевников в эту и предшествующую эпоху, но с запада на восток. После вступления на территорию Малой Азии часть туркменских племен довольно быстро, в течение одного поколения, откочевала на запад, до самой сельджукско-никейской границы. При этом их движение на запад никак не затронуло Понтийскую область— они, по всей видимости, прошли южнее. Вероятно, в 1260–1270-х гг. часть из них начала обратное движение на восток, как бы описывая петлю, но на этот раз ближе к морскому побережью. Возможно, это было связано с разгромом монголами в 1260-х гг. и 1278 туркменских уджей на сельджукско-византийской границе[3062]. К 1290-м гг. кочевники достигли восточного Понта, территорий, находившихся под контролем Великих Комнинов.

Начало массовым кочевым набегам в районах пограничных Трапезундской империи положило восстание против сельджукской власти кочевников под началом эмиров Тагачара, опустошивших район Токата и Сиваса (около 1290 г.)[3063]. Для середины 1290-х гг. сохранилось свидетельство о чрезвычайной силе понтийских разбойников (вероятно, кочевых туркмен) под Турхалом[3064]. К 1298 г. туркмены уже дошли до восточных границ Понта, где они опустошили Испир и Байбурт; вождем одной из кочевых орд был некий Азат Муса[3065]. В 1298–1299 гг., один из источников вновь сообщает, что кочевые туркмены наводнили «горы Трапезунда» (южные предгорья Понтийского Тавра) и области Эрзинджана и Байбурта и что они не признают ни чью-либо верховную власть, ни авторитет мусульманского духовенства; во главе их находился некий Шамc ад-Дин Мухаммад Туркмани[3066]. В приведенных примерах угадывается обратное движение кочевников с запада на восток, о котором мы писали выше.

Итак, вторая волна туркменской миграции, инициированная монгольским нашествием, достигла Западного Понта к 70-м, а Восточного Понта к 90-м гг. XIII в. Вероятно, именно в 1290–1297 гг. туркмены отторгли у империи Халивию — территорию севернее и восточнее Неокесарии (Никсара), о чем сообщил Михаил Панарет[3067]. Это была та же волна кочевников, среди вождей которых были упоминавшиеся Азат Муса и Шамc ад-Дин Мухаммад Туркмани.

Переход Иоанна II к ориентации на монгольский Иран был, среди прочего, несомненно, связан с озабоченностью Великих Комнинов напором тюркской кочевой миграции, остановить которую трапезундцы надеялись с помощью монголов[3068]. По многочисленным свидетельствам источников, Ильханы весьма деятельно пытались защитить земледельческие районы Восточной Анатолии от кочевых набегов. Их регулярные военные экспедиции в Понтийскую область были главным фактором, обуздывавшим туркменскую вольницу[3069].

В этой связи весьма примечательны события 1300–1301 гг., в которых, возможно, усматривается прямая согласованность действий Ильханов и Великих Комнинов в борьбе с кочевниками. По словам Рашида ад-Дина, около 1301 г. монголы предприняли беспрецедентно масштабную военную операцию против кочевников, охватившую всю территорию Понта от Самсунадо Абхазии («на вершинах гор и склонах холмов Самсуна, Абхазии и Трапезунда»)[3070]. Грузинские источники подтверждают это сообщение Рашида ад-Дина (а также и его предположительную датировку) — действительно, весной 1301 г. в Грузию вошли монгольские войска[3071]. Судя по всему, в монгольской акции против кочевников приняли участие и Великие Комнины: в сентябре 1301 г. тогдашний император Алексей II одержал важную победу над туркменами в окрестностях Керасунта, в результате которой «было побито много тюрков» и был казнен вождь туркмен по имени Κουστουγάνης (возможно, тюрк. Güç Tugan «Могучий Сокол»)[3072]. По всей видимости, это был один из кочевых вождей Халивии, как предположила Э. Захариаду[3073].

Весьма примечательно, что греки придали весьма большое значение своей победе над Гуч-Туганом под Керасунтом — кроме Панарета, она отражена у Лазаропула (сер. XIV в.), Сгуропула (XIV в.), Хиониада (XIII — нач. XIV в.) и Виссариона (XV в.)[3074]. Хотя греческие источники не объясняют, чем, кроме гибели «множества тюрков» и их вождя, знаменательна была эта победа, однако, можно догадываться, что она имела некое этапное значение в динамике борьбы Великих Комнинов с кочевой миграцией в долинах, прилегавших к Керасунту[3075]. Может быть, именно эта победа спасла район Керасунта и сам город от казавшейся неминуемой туркменской оккупации и остановила продвижение туркмен далее на восток.

Общая борьба с кочевой миграцией объединяла Великих Комнинов и Ильханов на рубеже XIII и XIV столетий. Как видно, в целом им удавалось добиться в ней успеха. Правление преемника Иоанна II — императора Алексея II (1297–1330) было одним из самых благополучных за всю историю Трапезундской империи. Признаки добрых отношений между Великими Комнинами и Ильханами многочисленны, хотя сведения о них в источниках разрозненны и неполны. Мы, например, знаем, что в 30-х гг. XIV в. трапезундский протовестиарий был в силах заступиться в Тебризе за ограбленных венецианских купцов[3076] — слово трапезундского официала имело вес и в монгольской столице. На это же время приходится расцвет торговли понтийских греков и базировавшихся в Трапезунде итальянцев с Тебризом[3077]. Именно в эпоху Алексея II достигли апогея связи понтийских и константинопольских интеллектуалов с тебризскими научными школами[3078]. Еще ранее Трапезунд исполнял роль своего рода «моста», через который курсировали дипломатические миссии между христианским миром и империей Ильханов: так, в 1287 г. через Трапезунд проследовал несторианин Раббан Бар-Саума во главе посольства Ильхана Абаки в Европу; в 1292 г. на пути в Тебриз и из него остановилось в Трапезунде посольство английского короля Эдуарда I во главе с Джефри Ленгли; около 1294 г. через Трапезунд из Ирана в Европу прошли Никколо, Маттео и Марко Поло, имея, возможно, какие-то поручения от хана к папе и западноевропейским государям[3079].

Очевидно, что отношения между монголами Ирана и Трапезундом не были равноправными и Великие Комнины находились в зависимости от Ильханов. Однако источники сохранили слишком мало сведений о типе и институтах монгольского контроля над Трапезундской империей. Мы имеем лишь косвенные свидетельства о том, что Великие Комнины платили монголам джизью[3080]. Возможно, на территории империи постоянно находился монгольский эмиссар и сборщик налога в чине эльчи («посла»): известно, например, достаточно долгое пребывание в Трапезунде в 1290-х гг. монгольского эльчи Коджаба[3081]). Вместе с тем мы можем говорить о некотором притоке монголов на территорию империи, ибо имена монгольского происхождения встречаются у жителей империи[3082].

Однако эти наладившиеся отношения с монгольским Ираном неожиданно рухнули одновременно с падением власти Ильханов в Анатолии в 1330-е гг.[3083] и усилившейся в связи с этим экспансией как оседлых, так и кочевых тюрок на византийском Понте.

Мусульманское окружение Трапезундской империи не было однородным. Вдоль южных материковых границ империи располагались независимые или полунезависимые кочевники-туркмены. Следующий пояс определялся мелкими, средними и крупными городскими центрами, достаточно давно освоенными мусульманами, — Самсун, Амасья, Никсар, Кара-Хисар, Сивас, Эрзинджан, Байбурт и др. Здесь значительная часть населения была оседлой, хотя вне города и в этих областях было немало кочевников, служивших неистощимым резервуаром для пополнения армии мусульманских городских правителей.

На обломках державы Ильханов в Понтийском регионе консолидируется вокруг местных городских центров целый ряд новых государственных образований. В этом отношении Понт не был исключением — вся мусульманская Анатолия вступала тогда в новую историческую эпоху, именуемую ныне эпохой бейликов («княжеств»). Период бейликов характеризуется высокой степенью фрагментации политической власти. Анатолия оказывается поделенной между карликовыми и часто недолговечными государственными образованиями. Ничем не контролируемая кочевая вольница приводит к значительной деградации традиционных форм оседлой экономики и культуры. Это была довольно темная и тяжелая эпоха.

В 1330-х гг. в Понтийском регионе усиливается роль Сиваса, правители которого вплоть до конца XIV в. будут стремиться к роли региональной сверхдержавы. В 736 г. Х./1335 г. правителем Сиваса становится эмир Ала ад-Дин ибн Джафар Аратна, один из бывших офицеров державы Ильханов, который был наместником в Руме еще в 1328–1333 гг.[3084] Около 1341 г. Аратна порывает с Ильханами в Тебризе и провозглашает себя независимым государем[3085].

Аратна подчиняет регион, включавший в себя обширные земли, непосредственно прилегавшие к границам Трапезундской империи: Сивас, Амасью, Сонусу, Токат, Никсар, Кара-Хисар, Эрзинджан, Кемах, Байбурт[3086]. Аратна скончался в начале 1352 г. Сразу после смерти Аратны в султанате начинается междоусобная борьба, не прекращавшаяся вплоть до прихода к власти в 1381 г. бывшего кесарийского судьи (казн) Бурхан ад-Дина, объявившего себя султаном Сиваса[3087].

Бурхан ад-Дин попытался объединить бывшие земли державы Аратны, но натолкнулся на упорное сопротивление эмиров Амасьи, Никсара, Кара-Хисара, Кайсери, Эрзинджана. В конце 1380-х г. Бурхан ад-Дин сталкивается с османами, начавшими в эту эпоху свое продвижение в Восточную Анатолию. Кризис разрешается в открытом столкновении Бурхан ал-Дина и Байазида Йылдырыма за восточные владения эмирата Кастамона и Синопа в 1391 г., в котором османам не удалось одержать полной победы[3088].

Отношения Бурхан ад-Дина с Трапезундской империей были враждебными, однако Сивас был отделен от империи владениями эмира Эрзинджана Мутаххартана и не мог составить реальной угрозы Великим Комнинам. Однако лишь в 1390-х гг. Бурхан ад-Дину удается нанести несколько чувствительных поражений Эрзинджану и выйти к трапезундской границе.

14 июля 1398 г. Бурхан ад-Дин был убит эмиром ак-куйуилу Кара-Йулуком Усманом, заручившимся прежде поддержкой у османов в Амасье и у Мутаххартана в Эрзинджане. По просьбе самих сивасцев, осажденных эмиром Кара-Йулуком Усманом, османские войска в 1398 г. заняли город[3089].

Карахисарский эмират был одним из понтийских государств, довольно рано вошедшим в соприкосновение с Трапезундской империей. Кара-Хисар (виз. Колония) был важным центром добычи квасцов[3090]. Эмирате центром в Кара-Хисаре, возникнув в 1330-х гг., сохранял значительную долю независимости вплоть до первой четверти XV в. Как отдельная политическая единица эмират выделился в эпоху правления в нем Чобанида Хасана Кучука в 1330-х гг.[3091]. 5 июля 1336 г. Хасан Кучук совершает поход против Трапезундской империи. Он был остановлен около самого Трапезунда у горы Митры[3092]. О причинах этого нападения на империю, да и вообще об отношениях Хасана Кучука с империей, нам не известно более ничего.

Позже область Кара-Хисара мы находим под властью вассала Сиваса Кылыч-Арслана, владевшего также Коюль-Хисаром[3093]. В 1368, 1369, 1373, 1374 гг. Кылыч-Арслан атакует трапезундскую Халдию и Хериану[3094]. В 1379 г. Кылыч-Арслан готовится напасть на Трапезунд, но император, предвосхищая его атаку, подготовил Трапезунд и окрестности к отпору врагу[3095].

После смерти Кылыч-Арслана (зимой 1380/81 г.) в Кара-Хисаре правит эмир Малик Ахмад. С самого начала своего правления и до конца 90-х гг. XIV в. он сохранял дружественные отношения с эмиром Эрзинджана Мутаххартаном и был его вассалом[3096]. Об отношениях Малика Ахмада с Трапезундской империей не известно ничего, но, очевидно, они были дружественными, ибо сюзерен Малика Ахмада — Мутаххартан был главным союзником империи в эту эпоху.

О дальнейшей судьбе Карахисарского эмирата сохранились отрывочные данные. Вскоре после 1410 г. один из эмиров кара-куйунлу Пир-Умар-бек осаждает Кара-Хисар. Его правитель Хасан-бек ибн Малик Ахмад обращается за помощью к османам. Несмотря на это, Пир-Умар-беку, возможно, удалось покорить крепость[3097]. Около 1422 г. Кара-Хисар упоминается уже в составе эмирата Ак-Куйунлу как удел эмира Йакуба ибн Усмана[3098]. Крепость находилась в руках туркменов ак-куйунлу вплоть до 1457 г., когда наместник Кара-Хисара при поддержке османов восстал против Узун-Хасана (1452–1478). Однако уже весной 1458 г. мятеж был подавлен[3099].

Эрзинджан к 1348 г. находился под властью Ахи Айна-бека, который был настолько состоятельным человеком, что выкупил городу своего предшественника — случай довольно редкий, а для истории восточной Анатолии, быть может, и уникальный[3100]. Он, вероятно, принадлежал к эрзинджанскому ремесленному братству футувве (ар.: «организация молодцов»)[3101]. Не исключено, что Эрзинджан, известный центр ремесла в ту эпоху, оказался во власти влиятельного лидера такого братства. В 1360-х гг. Ахи Айна-бек чеканил монеты с именами сивасских государей (монеты 1359–1360 и 1365–1366 гг.)

Первый поход Ахи Айна-бека против Трапезунда имел место в июне 1348 г.[3102], сообщение о котором у Панарета явилось и первым упоминанием этого правителя в источниках.

Байбуртом к 1348 г. владел некий Μαχμάτ Εικεπτάρις (вероятно, Мухаммад Рикабдар), также признававший власть Сиваса[3103]. Об отношениях между ним и Ахи Айна-беком ничего не известно, кроме того, что в 1348 г. они в союзе выступили против Трапезундской империи. Однако к 1355 г. в Байбурте правит некий Ходжа Латиф[3104]. Ходжа Латиф атакует Трапезундскую империю дважды. В апреле 1360 г. он помешал императору Алексею III достроить крепость Кукос[3105], которая возводилась на подходах из Байбурта во внутреннюю Халдию[3106]. Последний поход Ходжа Латифа в Мацуку в июле 1361 г. закончился для него трагически — он был разгромлен, взят в плен, обезглавлен, а голова его отвезена с триумфом в Трапезунд для всеобщего обозрения[3107].

Байбурт перешел после смерти Ходжа Латифа под власть Ахи Айна-бека, ибо последний вскоре атаковал территорию Трапезундской империи со стороны Байбурта: в октябре 1361 г. Ахи Айна-бек осадил Голаху и крепость Кукос, но не добился успеха[3108]. За несколько недель до этого (август 1361 г.) Ахи Айна-бек совершил поход в трапезундскую фему Великая Лазия[3109].

Южная Халдия и Хериана в 1360–1361 гг. оказались объектом усиленной агрессии эмиратов Эрзинджана и Байбурта. Возможно, борьба Ахи Айна-бека с Трапезундом за Хериану началась еще в 1355 г., когда в августе этого года Иоанн Кавасит покорил там несколько крепостей[3110], а в ноябре трапезундский император потерпел в Хериане же жестокое поражение от тюрок, причем лука Иоанн Кавасит оказался в плену[3111]. Ахи Айна-бек скончался 2 или 3 июня 1362 г.[3112]

Во второй половине 1379 г. к власти в Эрзинджане приходит эмир Мутаххартан. Мутаххартан приходился племянником султану Аратне[3113]. Ему принадлежал также Байбурт[3114].

Борьба между Мутаххартаном и сивасским султаном Бурхан ад-Дином продолжалась на протяжении всего царствования сивасского султана. Их противоборство сводилось в итоге к борьбе за твердыни, располагавшиеся на линии Эрзинджан — Коюль — Хисар и контролировавшие основные магистрали ведущие из внутренней Анатолии к побережью, т. е., в частности, к территории Трапезундской империи. В своей борьбе с Сивасом Мутаххартан опирался на союз с владетелями Амасьи и Никсара.

Таким образом, с 1379 г. вплоть до конца XIV в. Эрзицджанский эмират был чуть ли не единственной державой, с которой Трапезундская империя имела общие сухопутные границы. Лишь на северо-западе границы, в долине Филавонита, империя соприкасалась с эмиратом Хаджи Амира и кочевыми чепни (о них см. ниже). На юго-западе Халдии и на западе Херианы находился вассальный Мутаххартану Карахисарский эмират, остальная же часть границы вплоть до Лазики примыкала к эрзинджанскому эмирату — Мутаххартан владел Байбуртом и Испиром[3115]. Трапезундская империя в этот двадцатилетний период была отделена территориями эмирата от остальной Анатолии, где тогда существовало немало крупных владетелей, стремившихся к новым завоеваниям. Поэтому союз, существовавший между империей и эрзинджанским эмиратом и закрепленный женитьбой Мутаххартана на трапезундской царевне[3116], был жизненно важен для Великих Комнинов. Однако выдача замуж за эмира деспины вряд ли могла покрыть все услуги, оказываемые Мутаххартаном. По сообщению Абу Бакра Тихрани, Мутаххартан брал харадж с Трапезундской империи[3117]. Отметим, что речь у Абу Бакра Тихрани идет именно о харадже, но не джизье (подати немусульман их мусульманскому государю). Тут термин харадж скорее всего означал просто «дань», в этом последнем смысле и следует понимать текст Абу Бакра Тихрани. Возможно, именно эту дань и имел в виду Клавихо, сообщавший, что император Трапезунда платил дань соседним тюркам[3118].

После перехода Сиваса под власть османов в 1398 г. Байазид приближается к Эрзинджану и требует от Мутаххартана признать его сюзеренитет. Мутаххартан отправляется за помощью к эмиру Тимуру, чью верховную власть он признал еще в 1394 г. В 1402 г. Мутаххартан участвует в анатолийском походе Тимура. Около 1403 г. он умирает. Со смертью Мутаххартана значение Эрзинджана как самостоятельного центра резко падает.

Ближайшим союзником Мутаххартана был эмират Таджиддин-огуллары[3119] (или эмират Джаник), который выделился из Сивасской державы в конце 60–70-х гг. XIV в. Основатель эмирата — Тадж ад-Дин упоминается у Панарета с 1362 г. Он владел Пиксаром, долиной Фанария, Сонусой, Искефсером. К побережью его владения выходили в районах Лимнии и Инея[3120]. Захват Инея тюрками в 1347 г. следует, по-видимому, отнести к делам Тадж ад-Дина[3121]. Как показал Э. Брайер, частые посещения Лимнии императором Алексеем III в периоде 1351 по 1369 г. были связаны с попытками трапезундцев оттеснить от города тюрок Тадж ад-Дина, спускавшихся с гор в дельту Ириса на зимовки[3122]. В 1362 г. Тадж ад-Дин сватался к царевне из рода Великих Комнинов, однако ему было отказано, ибо он не представлял сколько-нибудь серьезного интереса для Трапезунда[3123]. Но в 1379 г. из-за возросшей угрозы со стороны Кылыч-Арслана Алексей III идет на матримониальный союз с Тадж ад-Дином, выдав за него свою дочь Евдокию[3124]. Благодаря этому браку Лимния возвращается в пределы империи. Но между 1380 и 1387 гг. Лимния вновь оказывается под властью тюрок Джаника и западным рубежом Трапезундской империи стал заново укрепленный Иней[3125]. Таким образом, Алексей III создал вокруг южных пределов империи тюркский союзнический буфер. Однако в октябре 1386 г., в результате войны с Сулайман-беком ибн Хаджи Амиром, Тадж ад-Дин погиб. Эмират Джаник, поделенный между потомками Тадж ад-Дина, пришел в полный упадок[3126].

Евдокия, дочь Алексея III и вдова Тадж ад-Дина, отличавшаяся редкой красотой, вскоре вернулась в Трапезунд и, возможно, была выдана за византийского императора Иоанна V Палеолога[3127].

Восточнее эмирата Джаник располагались владения Хаджи Амира, эмира Халивии. Основали эмират в Халивии предки Хаджи Амира — по-видимому, именно те туркмены, которые пришли на Понт в описанную выше первую волну миграции. Об их племенной принадлежности ничего не известно. Вероятно, верхушка этих племен перешла к оседлости, в то время как большинство продолжало кочевой образ жизни. Возможно, именно деда Хаджи Амира, Гуч-Тугана, трапезундцы казнили в Керасунте в 1301 г. Отец Хаджи Амира, Байрам-бек, дважды вторгался в Трапезундскую империю. В 1313 г. Байрам захватывает церги, т. е. крытые шерстяной тканью палатки, по-видимому, в окрестностях Трапезунда или в Мацуке[3128]. В 1332 г. тюрки Байрама дошли до Асомата в Маиуке[3129]. В январе 1357 г. Алексей III убил 14 тюрок на мысе Ясон, вероятно, из подданных Хаджи Амира[3130]. В ноябре 1357 г. Хаджи Амир вторгается в пределы империи и доходит до Дикесима. В августе 1358 г. император выдает за Хаджи Амира свою сестру Феодору, а в декабре 1361 г. лично посещает замок-резиденцию (όσπιτόκαστρον) Хаджи Амира, локализация которого до сих пор неизвестна — возможно, он располагался южнее Керасунта[3131].

Около 1386 г. Хаджи Амир, заболев и почувствовав приближение смерти, передал власть одному из своих сыновей — Сулайман-беку[3132]. После 1386 г. отношения Сулайман-бека с империей были, скорее всего, враждебными — в течение 1396 идо мая 1397 г. он отвоевывает Керасунт и с торжеством уведомляет об этом Бурхан ад-Дина[3133], чей сюзеренитет он к этому времени принял.

По сообщению Клавихо, в 1404 г. потомки Хаджи Амира владели прибрежными крепостями Леона (Вона) и Стома (Пазар), западнее Керасунта[3134]. С этих пор какие-либо упоминания эмирата исчезают из источников. По всей видимости, Халивия, т. е. эмират Хаджи Амира, перешла между 1404 и 1427/28 гг. под власть Трапезундской империи[3135]. Это было последним территориальным приобретением Великих Комнинов.

О взаимоотношениях Великих Комнинов с мусульманскими правителями Синопа известно слишком мало и общую их логику можно попытаться выстроить лишь предположительно. Недостаток сведений о синопско-трапезундских отношениях в XIV в. не может не удивлять: эмират Синопа и Кастамона продолжал оставаться одним из самых влиятельных субъектов политической игры как на Черном море (наряду с Трапезундом, Генуей и Венецией), так и на материке в западно-анатолийском регионе.

В Синопе на рубеже XIII–XIV вв. продолжали править потомки некогда могущественного рода Парвана. Гази Челеби, владевший Синопом около 1300 — около 1324 гг. имел неоднозначные отношения с трапезундцами. В мае 1313 г. он в союзе с трапезундцами (которых поддержали греки, армяне и татары Солгата) атаковал генуэзскую Каффу[3136]. Однако уже в 1315 г. (до июля — сентября) Гази Челеби изгнал из Синопа православного епископа, что, скорее всего, свидетельствовало о начале каких-то гонений на местных греков[3137]. Еще через три или четыре года, в 1318/19 (6827) г., синопский флот атаковал сам Трапезунд и поджег город, так что огонь уничтожил «все красоты города как снаружи, так и внутри» его[3138]. Возможно, что это было ответом Гази Челеби на трапезундско-генуэзское сближение, выразившееся в подписании мирных договоров в 1314 и 1316 гг. С этих пор, по всей видимости, отношения между Великими Комнинами и мусульманскими правителями в Синопе надолго портятся.

Около 1324 г. Синоп перешел под контроль эмира Кастамона Сулаймана-паши (ок. 1324–1345) из династии Джандаров (или, по поздней традиции, Исфандийаров)[3139]. Однако это не привело к улучшению отношений: в 1340 г. синопцы вновь намеревались атаковать Трапезунд[3140].

Трапезундско-синопское сближение произошло, по всей видимости, в 40-е гг. XIV в. В ноябре 6866 (1357) г. в Трапезунд прибыла дочь василевса Алексея II Евдокия, которую хронист именует синопской деспиной и которая была женой Адил-бека, сына Сулайман-паши[3141]). Свадьба Адил-бека бен Сулаймана (1345–1361) и Евдокии произошла между 1345 г. и до 1357 г. Можно предположить, что это событие произошло в правление дяди Евдокии Михаила (1344–1349), когда генуэзцы (1344–1345), в то время дружественные Трапезунду, пытались урегулировать свои отношения с Адил-беком[3142].

Однако, видимо, попытки генуэзцев сблизиться с Джандарами в те годы провалились. Вполне вероятно, что это отрицательно сказалось и на отношениях между Адил-беком и Михаилом, придерживавшимся прогенуэзской политики. На это, возможно, указывает то обстоятельство, что в 1349 г. синопцы оказались косвенно причастными к свержению Михаила группой трапезундской знати во главе с малолетним императором Алексеем III. Будущий император Алексей III был вывезен из Трапезунда в Константинополь своей матерью Ириной, второй женой Василия (1332–1340), в период гражданской войны в империи, разразившейся после смерти его отца. В 1349 г. императрица Ирина с сыном вернулась в Трапезунд, Михаил был низложен, а Алексей III воцарился как новый император[3143].

По дороге из Константинополя в Трапезунд Ирина, возможно, останавливалась в Синопе[3144]. Не исключено, что именно антигенуэзская направленность этой акции открыла порт Синопа для Ирины и ее сына.

Приезд Евдокии в Трапезунд в 1357 г. скорее всего указывает на дружественные отношения между Алексеем III и Адил-беком в этот период. Это посещение Евдокией Трапезунда вовсе не означает, что деспина не вернулась назад в Синоп[3145]. Скорее всего, Евдокия, навестив Алексея III, который приходился ей племянником, вернулась к мужу и продолжала после 1357 г. оставаться деспиной Синопа, ведь именно так ее именует Панарет.

Можно предположить, что трапезундско-синопские отношения претерпели новый кризис в 1360-х гг., уже после смерти Адил-бека, в правление его сына Кётюрюма Байазида (1361–1385)[3146]. Весной или летом 1368 г. (до 19 июля) лодочный флот неких азапов (άζάπικα παρασκάλμια), т. е. тюркских корсаров, атаковал островок Ареса (Гиресун Адасы) у Керасунта. Почему синопцы предпринимали враждебные шаги по отношению к Алексею III в 1362 и 1368 гг. — не известно[3147].

В целом можно предположить, что заезды в Синоп различных представителей рода Великих Комнинов стали возможны благодаря синопской деспине Евдокии, исполнявшей роль связующего звена между Великими Комнинами и Джандарами и принявшей некое, не совсем понятное участие во внутренней династической борьбе между различными ветвями комниновского рода.

В последней трети XIV в., как представляется, отношения Великих Комнинов с синопскими эмирами нормализуются. Как показано выше, Трапезунд и Синоп-Кастамон оказались в одном антисивасском и антиосманском лагере. Чуть позже, в период активизации османской экспансии в южном Причерноморье, синопские тюрки и понтийские греки вновь окажутся союзниками и поддержат эмира Тимура; еще через пол века, в середине XV столетия, эмир Синопа будет упоминаться в числе союзников Великих Комнинов.

Помимо оседлых мусульман, Трапезундской империи продолжали противостоять кочевники, представлявшие для нее зачастую не меньшую угрозу. Вторая волна кочевой миграции на Понте, начавшаяся в 1330-х гг., продолжала сохранять отмеченную выше знаменательную особенность — она была направлена с запада на восток. По крайней мере, четыре туркменских племени — чепни, ак-куйунлу, боз-доган, духар — пошли последними в обратной миграционной волне и избрали самый северный путь по прибрежным районам Понта. Все четыре племени пришли в Анатолию из Средней Азии лишь в эпоху монгольских нашествий. Можно предположить, что эти четыре племени составили подобие конфедерации, которая распалась позже в результате столкновения с военной силой и дипломатией Великих Комнинов.

Наиболее мощным из этих племен были чепни. Самое раннее упоминание туркмен племени чепни в Анатолии — сообщение мамлюкских источников об участии неких туркмен в захвате Синопа в 1265/66 гг. силами Му'ин ад-Дина Парвана. Несомненно, мамлюкские авторы подразумевали под этими туркменами племена чепни; при этом они отмечали, что трапезундцы ведут упорные войны с туркменами[3148]. Ничего не известно о том, насколько глубоко в материк распространялась власть Великих Комнинов за пределы Синопа в период с 1254 по 1265/66 г. Однако скорее всего уже в эту эпоху Андронику II (а возможно, даже и его отцу Мануилу I) пришлось столкнуться с давлением кочевников чепни на синопские владения в период, предшествующий 1265/66 г. В 1277 г. чепни вновь оказываются на острие борьбы с греками и отбивают последнюю атаку греков на Синоп[3149].

Далее чепни начинают медленно двигаться на восток к западным пределам Трапезундской империи. Примерно через 70 лет они оказываются под Трапезундом, покрыв за истекшие почти три поколения более 400 км. Первое упоминание об их присутствии в этом регионе принадлежит Панарету и относится к событиям 29 июня 1348 г., когда чепни в союзе с Ахи Айна-беком из Эрзинджана, Мухаммадом Рикабдаром из Байбурта и туркменами боз-доган и ак-куйунлу атаковали сам Трапезунд. Панарет именует их Τζαπνίδες [çapnides, sing. çapnis] — точное соответствие тюрк, çapni (в современном турецком произношении — çepni). Объединенная рать тюрок должна была представлять собою значительную военную силу. Сражение длилось три дня, однако коалиция потерпела полное поражение и отступила, «теряя по пути много тюрок»[3150].

В этот период чепни расселились в долине реки Филавонит (Харшит), примерно в 70 км западнее Трапезунда, из которой они полностью вытесняют греческое население. В последующие годы Великим Комнинам, по всей видимости, удалось (пожертвовав долиной Филавонита), ограничить распространение кочевой экспансии чепни на другие земледельческие регионы[3151].

Ничего не известно о том, как строились обычные отношения между Великими Комнинами и чепни — признавали ли туркмены верховную власть василевса, платили ли ему дань. Известно только о трапезундских карательных экспедициях, целью которых было очистить от чепни долину Филавонита (1370 и 1380 гг.) Однако этого трапезундцам сделать не удалось — поданным османских источников второй половины XV в., чепни продолжали контролировать долину[3152].

Что, несомненно, удалось грекам, так это канализировать экспансию чепни в южном направлении. Вероятно, к концу XIV в. чепни начинают расселяться в Хериане. Свое распространение на восток это туркменское племя продолжило и в последующие столетия. В XVIII в. их присутствие фиксируется в Лазистане, в 1915 г. они достигли границ Российской империи в юго-восточном Причерноморье[3153].

Племена чепни в течение всей истории своего пребывания на Понте выступают как непримиримые антагонисты понтийских греков. Именно благодаря этому антагонизму, их громким победам и поражениям в борьбе с греками источники и отразили их историю с такой подробностью, какой не удостоилось ни одно другое туркменское племя, кочевавшее в северной Анатолии в ту эпоху.

Иной пример взаимоотношений между понтийскими греками и туркменами являет история племени ак-куйунлу (в переводе с тюркского «белобаранный»)[3154]. В 30-хгг. XIV в. во главе ак-куйунлу стоял, возможно, некий Тоганджук, чья «держава» располагалась «западнее Трапезунда»[3155]. К 1340 г. ак-куйунлу кочевали в районе Кенхрины и Керасунта. Греки их называли άμιτιώται, именованием, произошедшим, по-видимому, от названия местности, где ак-куйунлу находились около 1340 г. или незадолго до этого. Под άμιτιώται скрывался, вероятно, греческий топоним Омидия (западнее Керасунта)[3156], где ак-куйунлу могли обосноваться по пути с запада Анатолии, и где, может быть, и скончался один из их вождей Пахлаван-бек[3157].

В период с 1340 по 1352 г. туркмены ак-куйунлу в союзе с чепни и другими кочевыми и оседлыми тюрками, нанесли ряд болезненных ударов по империи. Столкновения между ак-куйунлу и греками фиксировались в августе 1340 г. — нападение греков на кочевья ак-куйунлу, в ходе которого греками был убит вождь туркмен-духар, союзных ак-куйунлу[3158], и далее четыре нападения туркмен на сам Трапезунд— в июле 1341 г., августе 1341 г., июне 1343 г., июне 1348 г.[3159] Можно предположить, что походы ак-куйунлу провоцировались мятежными Схолариями[3160].

Однако летом 1352 г. эмир амитиотов Кутлу-бек женился на сестре василевса Алексея III — Марии[3161]. Возможно, переговоры о заключении брачного союза были инициированы в 1351 г. в результате еще одного столкновения трапезундцев с племенем ак-куйунлу, свидетельство о котором сохранилось лишь в генеалогии правителей ак-куйунлу[3162]. Благодаря матримониальному союзу между трапезундской деспиной и вождем ак-куйунлу, императорской власти удалось обратить оружие тюрок против их прежних союзников. В 1355 г. туркмены ак-куйунлу участвовали на стороне императора Алексея III в осаде Керасунта, в котором закрепились мятежники во главе со Схолариями[3163].

Итак, в период с 1340 по 1348 г. ак-куйунлу находились в непосредственной близости от самого города Трапезунда. На это указывает частота атак ак-куйунлу на город. Кроме того, как отметил Э. Брайер, в июне 1367 г. ставка эмира ак-куйунлу Кутлу-бека располагалась у западных границ банды Трикомия, примерно там же, где земли чепни[3164]. После 1367 г. ак-куйунлу перекочевали к Байбурту. Впервые ак-куйунлу появились во внутренних областях восточной Анатолии на северных границах государств Кара-Хисара, Сиваса и Эрзинджана лишь к 1379 г.[3165] Утверждение А. Эрзи, что в 30-х гг. XIV в. Ибн Баттута подразумевал под воюющими у Эрзерума туркменами племена ак-куйунлу и кара-куйунлу — не более чем догадка[3166].

Панарет упоминает еще одно туркменское племя — Ποσδογάνης, боз-доган. Первое упоминание боз-доган (в переводе с тюркского «серый сокол») в источниках относится к 1348 г. (хроника Панарета), в восточных источниках впервые туркмены боз-доган упоминаются в 1392 г.[3167] и далее в 1395 и 1396 гг.[3168]. Как следует из египетских источников и хроники «Базм-у разм», потомки Боз-Догана были главами племени туркмен[3169]. Еще в 30-х гг. XX в. в Восточной Анатолии жили юрюки, именовавшиеся этнонимом боз-доганлы[3170].

Судя по тому, что в среду понтийского населения проникали и тюрки кыпчакского (куманского) и тюрко-монгольского происхождения, то можно думать, что на Понте в непосредственной близости от трапезундских границ кочевали какие-то кыпчакские и монгольские племена, однако об их взаимоотношениях с понтийскими греками нет сведений[3171]. Не исключено, что какая-то часть из кыпчаков, оказавшихся на территории Трапезундской империи, происходила не из материковых районов Понта, но была привезена из Крыма в качестве рабов.

Границу Трапезундской империи, исходя из специфики той борьбы, что велась на ней с соседними оседлыми и кочевыми тюрками в XIV в., можно условно разделить на три зоны: 1) приморские границы, т. е. береговые крепости от Лимнии вплоть до Керасунта включительно; 2) материковые территории, включавшие в себя банды Трикомия, Мацука и область Халдию, вплоть до южной границы империи, проходившей через Хериану, и юго-восточные пределы между владениями Великих Комнинов и землями Байбурта; 3) прибрежные восточные банды Гемора, Сирмена, Ризе и фема Великая Лазия, земли которых очень неглубоко простирались в глубь материка.

Первая зона характеризовалась почти полным отсутствием у береговых твердынь хинтерланда. Сразу за узкой береговой линией вставали труднодоступные горы, контролировать которые трапезундцы в XIV в. уже не могли. Банда Трикомия была самой западной областью, где греческие поселения сохранялись в глуби материка[3172]. Связанные с Трапезундом лишь морским путем, Лимния, Иней, мыс Ясон были обречены на захват тюрками. Борьба тут не была столь упорной, и к 1404 г. западные земли, кроме Инея, были потеряны империей.

Третья зона была наиболее спокойной в отношении внешней опасности — по крайней мере, источники о ней прямо не упоминают.

Во второй же зоне борьба с внешней угрозой была наиболее напряженной и одновременно более успешной. Борьба империи с тюрками во второй зоне обороны претерпела несколько этапов.

Первый этап характеризуется часто повторяющейся угрозой самому Трапезунду и соседней банде Мацука. Длился он от начала XIV в. и до конца 50-х гг. В этот период Трапезунд и Мацука подверглись нападениям эмира Байрама, основателя эмирата в Халивии (Хаджи Амира, 1313, 1332), шейха Хасана из Кара-Хисара (1336), туркмен ак-куйунлу (с 1340 по 1351 г), Ахи Айна-бека правителя Эрзинджана (1348), Хаджи Амира (1357).

Второй период знаменуется переносом борьбы из банд Трапезунд и Мацука в Халдию и Хериану. В этот период трапезундцам уже удается эффективно защищать саму столицу и прилегающие к ней районы. Длился он примерно с 50-х по середину 70-х гг. Источники фиксируют для этого времени столкновения с Кылыч-Арсланом из Кара-Хисара (1355, 1368, 1369, 1373, 1374), Ходжа Латифом из Байбурта (1360), Ахи Айна-беком (1361).

Переходными событиями между первым и вторым периодами можно считать прорыв Хаджи Амира к Дикесиму в 1357 г. и вторжение Ходжа Латифа в 1361 г. в Мацуку. По поводу первого Панарет отмечает, что Хаджи Амир дошел до Дикесима «по беспечности нашей в защите» (άμελησάντων ήμών τήν φύλαξιν)[3173] — следовательно, у трапезундцев были силы и возможности защитить себя, что они и продемонстрировали, наголову разгромив Ходжа Латифа в 1361 г.

За второй периоду Панарета отмечено лишь два столкновения в непосредственной близости от Трапезунда — оба в соседствующих областях Мармары (1370) и долины Филавонита (1380). Причем оба эти столкновения произошли не с «внешним» врагом, но с туркменами не пни л расселившимися на территории империи[3174]. Эти два столкновения не меняют общей тенденции к стабилизации обороны в прилегающих к Трапезунду бандах.

Третий период — 80-е гг. и до конца XIV в. — характеризуется спадом военной активности на материковых границах империи, значительным увеличением их безопасности. Это в большой мере явилось результатом союза между Великими Комнинами и эмиром Мутаххартаном, который сыграл роль буфера между Внутренней Анатолией и Трапезундской империей.

Таким образом, если в первой половине XIV в. наиболее активным элементом среди противников Великих Комнинов являлись кочевники, то с течением времени сила кочевого давления спадает. В восточно-анатолийской политике все большую роль начинают играть (как это уже было на рубеже XII и XIII вв.) оседлые мусульманские общества.

Трапезунд и Сивас являлись двумя региональными державами, игравшими структурообразующую роль в политическом пространстве региона. По отношению к мусульманским понтийским эмиратам они превратились в два противоположных полюса притяжения. Пока Сивас был силен, он удерживал в подчинении мелких понтийских правителей, однако в 50–70-х гг., с ослаблением Сивасской державы и усилением Трапезунда, ряд эмиратов отходит от сивасцев и объединяется в союзы с Трапезундской империей. В эпоху Бурхан ад-Дина сивасский султанат вновь начинает восстанавливать свои позиции на Понте, однако экспансия Сиваса была прервана неожиданной смертью сивасского султана.

Эпоха Тимура

В конце XIV в. Восточная Анатолия представляла собою пограничное пространство между Османским государством, стремительно набиравшим силы в правление Байазида I (1389–1402), и мамлюкским Египтом, могущество которого шло на убыль. Египет был не в состоянии серьезно претендовать на Анатолию, османы же медленно, но верно укрепляли свои позиции в Центральной и Восточной Анатолии[3175]. Однако казавшееся неизбежным турецкое завоевание Восточной Анатолии неожиданно натолкнулось на новую силу в ближневосточной политике — империю чагатайского эмира Тимура (1369–1405), завоевавшего к концу XIV в. весь Иран, Ирак, Азербайджан.

Главный конфликт эпохи между Байазидом I и эмиром Тимуром зрел именно в Северо-Восточной Анатолии, именно в том регионе, где издавна заметную роль играла империя Великих Комнинов. Трапезундская империя находилась почти в эпицентре зарождавшегося конфликта между турками и чагатайским завоевателем.

Как было показано выше, в последней четверти XIV в. Великие Комнины опирались на разветвленную систему политических связей с окружающими тюркскими эмирами. Однако во второй половине 1390-х гг. христианско-мусульманская коалиция понтийских государств терпит ряд поражений от армий Бурхан ад-Дина Ахмада. В результате южная оборонительная система империи, по существу, перестала существовать.

Именно в этот момент в регионе происходит цепь знаменательных событий — смерть Бурхан ад-Дина (1398), вторжение в Восточную Анатолию Байазида I (1398) и, наконец, властное и решительное вмешательство в анатолийскую политику эмира Тимура (1398/99).

Первые серьезные попытки закрепиться на Восточном Понте турки предпринимали еще в царствование Мурада I (1362–1389). Зимой 1383/84 г. Мурад I выступил против эмирата Синопа, заняв Кастамон. Хотя тогда турки не смогли закрепиться в Кастамоне, Джандары признали свою зависимость от Мурада I и их воинские контингенты участвовали в анатолийских походах турок[3176].

Байазиду I Иылдырыму, сыну Мурада, удалось сделать много больше. Первый поход к Кастамону был совершен им еще в 1390 г., но тогда его отвлекли события на европейском театре. Летом 1391 г. турки заняли Кастамон, казнили эмира Сулаймана ибн Байазида (1385–1391) и, преодолев сопротивление сивасского султана Бурхан ад-Дина, закрепились в Османджике и, вероятно, Мерзифоне. Исфандийар ибн Байазид (1391–1440), новый эмир Джандар, признал верховную власть османов и сохранил за собой Синоп[3177].

В это же время или чуть позже под власть Байазида I перешла и Амасья, добровольно переданная ему эмиром Ахмадом ибн Шадкельды (1381–1391)[3178]. Байазида в его борьбе с сивасским султаном Бурхан ад-Дином поддержала большая часть эмиров Джаника — эмир тюрок племени Ташан, вали Бафры, а также Таджиддин-огуллары — внуки Трапезундского императора[3179].

Следующий шаг в покорении припонтийской области Байазид I сделал лишь после гибели Бурхан ад-Дина (июль 1398 г.). Османы косвенно участвовали в убийстве сивасского султана: совершивший на него нападение эмир ак-куйунлу Усман обговаривал детали покушения в Эрзинджане, где правил Мутаххартан, и в Амасье, где властвовал тогда сын Байазида — Мехмед[3180].

После смерти Бурхан ад-Дина сивасцы, не желая подчиниться эмиру ак-куйунлу Усману, добровольно отдались под покровительство Байазида I[3181]. Байазид I, назначив в Сивасе наместником своего сына Сулаймана Челеби, пошел дальше на северо-восток и приблизился к Эрзинджану. Однако эмир Мутаххартан отказался сдать город Байазиду I. В том же 1398 г. Байазиду I удалось покорить Самсун, который он отнял у местного эмира Джунайда Куббад-огуллары[3182].

Именно в этот момент Байазид I входит в первое столкновение с эмиром Тимуром (1370–1405), находившимся тогда вблизи восточных границ Анатолии.

Начиная с 1380-х гг. и до 1400 г. эмир Тимур в ходе многочисленных кампаний завоевывает Иран, Азербайджан, Ирак. Эти его завоевания перемежались экспедициями против Золотой Орды и в Индию[3183].

В 1386 г. он захватывает Грузию и впервые подходит к границам Анатолии. Зимой 1386/87 г. он покоряет Эрзерум, тем самым обозначив анатолийское направление своей экспансии[3184]. Уже тогда Мутаххартан был вынужден признать верховную власть Тимура. Однако эмир Тимур в первый раз серьезно вмешивается в анатолийские дела лишь через несколько лет, в период своего «пятилетнего похода» на Иран, Ирак и Азербайджан (1392–1397). Инициатива исходила от эмира Мутаххартана, который был не в силах противостоять атакам сивасского султана Бурхана ад-Дина Ахмада. В мае или июне 1394 г. Мутаххартан вместе с эмиром Сирадж ад-Дином, правителем Коюль-Хисара, прибывает в ставку Тимура в Аладаге и переходит под покровительство центрально-азиатского завоевателя, надеясь получить от него военную помощь[3185]. Тогда же ради укрепления союза с Тимуром Мутаххартан, вероятно, принял участие в военных операциях среднеазиатского воинства против христиан в Западной Грузии[3186]. Поэтому когда в 1398 г. Байазид I осадил Эрзинджан, эмир Мутаххартан обращается именно к Тимуру, своему покровителю, вернувшемуся в Азербайджан из Индийского похода (1398)[3187].

Эмир Тимур через посредство послов пытается заставить Байазида I отказаться от Эрзинджана. Усилия эмира Тимура дипломатическим путем уладить конфликт окончились неудачей — Байазид I ответил оскорбительным письмом. Тимур, решив проучить турок и продемонстрировать им свою решимость, 7 сентября 1400 г. покоряет Сивас[3188]. Анатолия содрогнулась от демонстративной жестокости Тимура — он приказал сравнять с землей крепостные стены Сиваса, а несколько тысяч османских воинов были казнены. Хотя, по утверждению самой тимуридской традиции, эмир Тимур казнил только армян — т. е. христианских защитников города: «эмир пощадил мусульман, однако было [еще] четыре тысячи воинов — все армяне, они выкопали ямы, их всех живьем бросили в яму и засыпали землей»[3189].

В конце сентября 1400 г. эмир Тимур покидает Анатолию, пожаловав Сивас и Малатью — ключевые стратегические центры в Восточной Анатолии, Кара-Йулуку Усману, эмиру туркмен ак-куйунлу[3190].

Ответ Байазида был незамедлительным. Байазид I захватил Эрзинджан и взял в плен Мутаххартана; он увел также в качестве заложников в Бурсу жен и некоторых приближенных Мутаххартана, а город передал в управление Кара-Иусуфу Кара-Куйунлу. Тот, однако, вскоре отказался от власти и, по требованию жителей Эрзинджана, Байазид I вернул город Мутаххартану[3191].

«История» Лаоника Халкокондила содержит важное сообщение, свидетельствующее о том, что осенью 1400 г. Байазид I после захвата Эрзинджана и пленения Мутаххартана совершил поход и к границам Трапезундской империи. Байазид I покорил тюрок чепни, владевших, по словам Лаоника, «землями Колхиды у города Амастра»[3192], под которой он, скорее всего, подразумевал Аланцу, крепость близ границ Трапезундской империи, ибо именно там четырьмя годами позже Клавихо зафиксировал кочевья туркмен чепни[3193].

Далее Халкокондил сообщает, что Байазид в ходе этого похода безуспешно пытался покорить Кемах (Λαμάχαν/Σαμάχιον), являвшийся важным стратегическим пунктом в регионе и находившийся во владении двоюродного брата трапезундского императора Мануила III Усман-бека Ак-Куйунлу[3194].

Таким образом, Байазид I не только, по существу, уничтожил эмират Мутаххартана, главного союзника Великих Комнинов, но и совершил поход к границам самой Трапезундской империи.

Пока эмир Тимур в течение 1401 г. был занят борьбой за Сирию с мамлюкским султаном Насир ад-Дином Фараджем, Байазид I совершает еще один поход к Эрзинджану[3195]. Эмир Тимур, опасаясь потерять свой важнейший стратегический оплот в Восточной Анатолии, поспешил отправить на помощь Эрзинджану войско во главе с царевичем Шахрухом — своим сыном и одним из лучших полководцев того времени.

Однако неожиданно Мутаххартан остановил царевича на полпути и написал Тимуру, что инцидент с Байазидом исчерпан и султан раскаивается в своем прежнем противодействии[3196]. Более того, в конце (декабре?) 1401 г. Мутаххартан сам прибывает в ставку Тимура в Карабахе уже в качестве поверенного Байазида, имея при себе письмо османского султана к Тимуру[3197]. Вопреки заверениям Мутаххартана, на рубеже 1401 и 1402 гг. турки все-таки заняли Кемах[3198]. Очевидно, что Мутаххартан играл двойную игру: завязав отношения с Байазидом I, он пытался умиротворить эмира Тимура.

Таким образом, между 1398 и 1400 гг. Байазид расширил владения османов вплоть до границ Трапезундской империи: теперь на севере по побережью туркам принадлежал мусульманский Самсун (примерно в ста километрах от трапезундского Инея), а на юге, им подчинились чепни, враждебные Трапезундской империи. Османам теперь принадлежал также Кемах и, вероятно, Никсар, который в 1403 г. был подвластен Мехмеду I[3199]. Более того, параллельное прочтение «Записок» Иоганна Шильтбергера и одного из писем Тимура указывает на то, что Байазид оккупировал также эмират Хаджи Амира вместе с Керасунтом, находившемся тогда в руках туркмен[3200].

Разгневанный Тимур немедленно выступил в Анатолийский поход, результатом которого, как известно, было Анкарское сражение, разгром Османской державы и бесславная смерть султана Байазида I в плену у Тимура. Стремительный бросок эмира Тимура в 1402 г. в Анатолию вновь кардинально изменил политическую ситуацию в регионе, угрожая Трапезундской империи другой агрессией, теперь уже чагатайской. Вероятно, этот промежуток времени между 1398 и 1402 гг. был одним из самых драматичных моментов в истории империи Великих Комнинов.

В Трапезунде об эмире Тимуре и его завоеваниях знали уже к концу 1386 г. Панарет отмечает, что эмир Тимур в ноябре 1386 г. пленил грузинского царя Баграта V (1360–1395) с его супругой Анной, дочерью трапезундского императора Алексея III[3201]. Трапезундцы знали о Тимуре, что это «монгольский» хан, что он явился из «Китая», численность его войска достигает восьмисот тысяч[3202]).

Однако первые намеки на какие-либо контакты между правившим тогда Мануилом III Великим Комнином и эмиром Тимуром относятся к более позднему времени. Мы имеем в виду то обстоятельство, что часть дипломатических контактов эмира Тимура с христианскими государями происходила при посредничестве Трапезунда.

Так, в 1400 г. в ставке эмира (вероятно, до первого покорения Сиваса в сентябре 1400 г.) побывали некие «послы из франкской стороны» (az taraf-i farang), которые, получив богатые дары, «отправились назад через Трапезунд»[3203]. Сношения между Константинополем и Тимуром и далее происходили через посредство Трапезунда: итальянские источники зафиксировали в августе 1401 г. возвращение в Константинополь через Трапезунд византийско-генуэзского посольства вместе с представителями Тимура, которое сообщало о решимости Тимура выступить против Байазида. Это же византийско-генуэзское посольство до 10 сентября 1401 г. вновь было отправлено к эмиру Тимуру опять через Трапезунд[3204].

Однако отношения между Великими Комнинами и эмиром Тимуром были далеко не безоблачны. Параллельный анализ восточных, греческих и западноевропейских источников позволяет думать, что Трапезундская империя, как и эмир Мутаххартан и Палеологовская Византия в 1400–1402 гг, формально признавая верховенство Тимура, одновременно вела секретные переговоры с Байазидом I, направленные против чагатайского завоевателя. Вероятно, в 1400 или 1401 г. Байазид I в награду за поддержку вернул Мануилу III Керасунт, потерянный греками в 1396–1397 гг.[3205]

Интриги Мануила III вызвали гнев Тимура. Так, в известном письме эмира Тимура к Иоанну VII Палеологу сообщается, что трапезундский император Мануил чинил препятствия Тимуру, что заставило последнего совершить поход против трапезундцев[3206]. В результате этого трапезундский император подчинился и согласился предоставить чагатайскому воинству 20 галер; кроме того, согласно этому письму, император Мануил III был должен лично явиться в лагерь эмира[3207]. Насильственное подчинение империи эмиром Тимуром подтверждается данными арабского историка Ибн Арабшаха[3208].

Согласно гипотезе Я. Фальмерайера, упомянутый в письме к Иоанну VII конфликт между Тимуром и трапезундцами произошел весной 1402 г., по нашему предположению, во время стоянки эмира у Херианы и в период осады Кемаха, до 15 мая 1402 г.[3209]

Лавирование между османами и чагатайцами и последующий конфликт с эмиром Тимуром, возможно, был истинной причиной и острого внутриполитического кризиса в самом Трапезунде. Как показал Э. Брайер, в 1401–1402 гг. произошло открытое столкновение между Мануилом III и его сыном и соправителем, будущим трапезундским императором Алексеем IV, в ходе которого последний провозгласил себя самодержцем. Продолжая рассуждения Э. Брайера, можно предположить, что Алексей и трапезундская знать восстали против союза с Байазидом, купившим за Керасунт дружбу Мануила III. Однако ультиматум Тимура, нашедший поддержку в среде мятежной трапезундской знати, вернул Мануила III в чагатайский лагерь[3210].

После знаменитого Анкарского сражения (28 июля 1402 г.) тем же летом 1402 г., после того как чагатайская армия вышла к Мраморному морю[3211], Тимур потребовал от Константинополя и генуэзцев дани и подтверждения покорности. Византия и Пера подтвердили свою приверженность, византийско-генуэзское посольство застало Тимура по дороге к Эфесу в Алтунташе[3212]. По сообщениям персидских историков[3213], послы привезли дань в золотой монете, удостоверили покорность своих государей и просили прощение у Тимура за прежние прегрешения[3214]. Как мы показали выше, послы, вероятно, имели в виду попытку византийцев пойти на сговор с турками в 1401–1402 гг. Прощение было даровано, и послы с подарками от эмира Тимура вернулись в Константинополь.

Трапезунд продолжает фигурировать в источниках как часть Чагатайской империи и после ухода Тимура из Анатолии. По меньшей мере вплоть до середины 1405 г. Трапезунд упоминается как часть «западного удела» Чагатайской империи[3215]. Архиепископ Султанин Иоанн Галлофонтибус в своем трактате о Тамерлане сообщает, что в составе его владений была наряду с Грузией, Арменией и Румом провинция Халдия[3216].

Эмир Тимур на рубеже XIV и XV вв. целенаправленно создавал предпосылки для структурирования и укрепления в Северо-Восточной Анатолии власти своих сателлитов, которым отводилась роль заградительного буфера для продвижения на восток османов, а также и плацдарма для будущих завоевательных кампаний Тимура в западном направлении. Так, в 1400 г. Тимур разгромил государства Кара-Йусуфа, предводителя туркмен кара-куйунлу, и багдадского султана Ахмада Джалаира, которые при поддержке Байазида намеревались остановить продвижение чагатайского эмира на запад, за пределы Ирана. Далее Тимур приложил много усилий для укрепления в Восточной Анатолии власти своих вассалов, в первую очередь эмира Мутаххартана, а также союзников последнего — туркмен ак-куйунлу.

Однако Мутаххартан умер в 1403 г. Вместе с тем сразу после смерти Тимура, Кара-Йусуф Кара-Куйунлу, вернувшись из изгнания, приступил к отвоеванию Азербайджана и Ирака у Тимуридов. Обе области и часть Восточной Анатолии вновь оказались во власти Кара-Йусуфа, союзника османов и злейшего врага Тимура и его наследников[3217].

Однако это вовсе не означало, что Тимуриды окончательно утеряли влияние в Анатолии. Шахрух, сын и преемник Тимура в Иране (1405–1447), поддерживает прежде всего эмиров ак-куйунлу. Именно Шахрух, по существу, обеспечил превращение эмирата ак-куйунлу уже позже, в начале 1450-х гг., в мощную державу[3218].

Великие Комнины, как и Палеологи, находились в дипломатической переписке с Шахрухом. Сношения между обоими византийскими государствами и Шахрухом, вероятно, строились при посредничестве эмиров ак-куйунлу. Одно из писем эмира ак-куйунлу Кара-Йулука Усман-бека (1403–1435), отправленное к Шахруху в 1416 — до февраля 1417 г., называет правителей Константинополя и Трапезунда участниками про-Тимуридской коалиции в Анатолии, направленной против османской экспансии[3219].

Великие Комнины продолжали сохранять тесную связь со своим традиционным союзником в Анатолии — эмиратом Ак-Куйунлу, который являлся опорой западной политики Шахруха. Трапезундско-туркменский союз в соответствии c традициями трапезундской дипломатии был скреплен браком: видимо, около 1422 г. Кара-Йулук Усман-бек женился на дочери, вероятно, Алексея IV[3220]. В 1422 г. Алексей IV прибыл с осадными орудиями на помощь к эмиру Кара-Йулуку Усману под Эрзинджан[3221]. Союзники пытались отобрать Эрзинджан у Йар Али, внука Мутаххартана, отдавшегося под власть султаната Кара-Куйунлу[3222]. В 1422 г. осада длилась 13 недель, но закончилась безуспешно[3223].

Тесная связь между Кара-Йулуком и Алексеем IV удостоверяется и анатолийским армянским источником, который даже утверждал, что власть эмира Кара-Йулука распространялась и на Трапезунд[3224]. Вообще, христиане-армяне, и в особенности, те, кто населял Эрзинджан и его окрестности, были весьма довольны правлением Усман-бека[3225].

Связь между Великими Комнинами и Шахрухом, очевидно, осуществлялась не только через посредство эмирата Ак-Куйунлу. Великие Комнины, по утверждению Халкокондила и анонима Зораса, имели непосредственные сношения с какими-то Тимуридами: между домом Великих Комнинов и Тимуридами существовали матримониальные связи. Мы до сих пор не знаем, кто именно из представителей или (что вероятнее) представительниц Комнинов сочетался браком с Тимуридами, однако в свете приведенных выше фактов в наличии таких связей вряд ли можно сомневаться. За самого Тимура или кого-то из Тимуридов была выдана, скорее всего, некая дочь Мануила III[3226].

Дипломатическая деятельность Кара-Йулука как представителя Шахруха на Западе распространялась и на европейские территории. В марте 1431 г. послы Кара-Йулука прибыли с антиосманской миссией к императору Сигизмунду (1410–1437). В доставленном ими письме речь идет о состоянии дел и победах Шахруха, а также о готовящемся походе иранского воинства против османов. Это обращение Кара-Йулука к императору Сигизмунду было вполне оправданным. Германский император был, пожалуй, наиболее деятельным врагом турок в ту эпоху, пытавшимся создать христиано-мусульманскую антиосманскую коалицию, которая бы включала в себя, в частности, и татар Крыма[3227].

Как показывает дипломатическая активность Кара-Йулука, эмират Ак-Куйунлу, вероятно, именно благодаря своим связям с Трапезундом, стал главным посредником между христианскими державами и Тимуридским Ираном[3228].

Завоевания Тимура и его широкая дипломатическая активность в христианском мире инициировали зарождение качественно новых поликонфессиональных (христиано-мусульманских) политико-дипломатических структур на обширных европейских и азиатских пространствах. Еще в эпоху монгольского нашествия намечались контуры «гетеро-конфессиональных» христианско-монгольских коалиций. Однако логика этих альянсов оставалась в рамках традиционной антимусульманской направленности христианского мира, сложившейся еще в эпоху византийско-арабского соперничества и первых Крестовых походов[3229]. Эмир Тимур впервые в истории христианско-мусульманских отношений на Ближнем Востоке столь последовательно и однозначно подчинил свою политику критериям политической выгоды, решительно отодвинув конфессиональный фактор на второй план. Он поставил интересы мировой империи выше интересов религиозной общины. Византийский мир, а вслед за ним и западноевропейские державы поняли и приняли новые правила игры, ибо последующая история антиосманского движения — это одновременно и история христиано-мусульманских коалиций.

Трапезундская империя находилась в эпицентре этих новых тенденций в мировой политике. Великие Комнины, благодаря их прочным связям как в христианском, так и в мусульманском мире, оказались главным связующим звеном в организации этих новых поликон-фессиональных образований.

Трапезунд и османы

После Анкарского сражения в османских владениях на Понте утверждается один из сыновей Байазида — Мехмед I, который получил от эмира Тимура перед его уходом из Анатолии регалии султанской власти. Некоторое время после завершения Анатолийской кампании Тимура, в 1403–1404 гг., Мехмед I продолжал чеканить монеты с именем Тимура. Еще в 1402–1403 гг. он укрепил свою власть в Амасье, Токате, Никсаре, Сивасе, а также попытался водвориться в понтийском Кара-Хисаре[3230]. Весь Джаник переходит по власть Мехмеда I, кроме эмиратов Таджиддин-огуллары и Кара-Хисара[3231].

За время правления султана Мехмеда I (1413–1421) значительных приобретений, сравнимых с завоеваниями Байазида, в этом регионе совершено не было. В результате двух походов предположительно в 1416 (1417, или 1418) и 1419 (или 1420/21) гг. османы аннексировали у эмирата Джандар города Кангари, Тосью, Каледжик и медные рудники, оба (христианский и мусульманский) Самсуна и, возможно, на какое-то время смогли закрепиться в Кара-Хисаре, эмир которого Хасан-бек бен Малик Ахмад просил защиты у османов от агрессии туркменов кара-куйунлу[3232].

Э. Брайером была высказана мысль, что Мустафа Челеби, один из братьев и соперников султана Мехмеда I, искал поддержку в Трапезунде[3233]. Так позволяют думать отрывочные данные итальянских[3234], греческих[3235] и османских[3236] источников. Возможно, Мустафа Челеби где-то на рубеже 1414 и 1415 гг. находился в Джанике, может быть, в Самсуне, а может быть, и в Трапезунде. В своей борьбе против Мехмеда I, по крайней мере дипломатической, он мог опираться на поддержку синопцев и трапезундцев.

Следует отметить, что на время наибольшей активизации действий турок в Джанике приходится смерть трапезундского императора Мануила III (1417). По слухам, сообщенным Перо Тафуром, Мануил III был убит своим сыном Алексеем IV, который обратился за помощью к Великому Турку, т. е. Мехмеду I[3237].

Последнее упоминание Мануила III и Алексея IV как соправителей относится к 883 г. армянского летоисчисления, т. е. с 8/ХІІ 1413 по 7/ХIІ 1414 г. Первое упоминание о том, что трапезундский престол занимает единственный император без соправителя, относится к марту 1416 г. Первое упоминание императором Алексея IV без имени его отца относится к сентябрю 1416 г. Однако, вероятно, лишь в октябре 1417 г. Алексей IV стал единоличным правителем[3238]. Судя по ряду этих фактов, вполне можно допустить, что Мустафа Челеби действительно мог быть поддержан Мануилом III, что определенно вызвало недовольство турок. Этим мог воспользоваться Алексей IV, который при поддержке Мехмеда I устранил от власти своего отца и позже, как передает Тафур, убил его[3239].

В понтийской области Мехмедом I была создана довольно устойчивая система. Политическая раздробленность региона была практически уничтожена. Из былого многообразия мелких государств на Понте остался единственный суверенный эмират Таджиддин-огуллары (Джаник) во главе с Хасаном бен Алп-Арсланом. Халивия — владение потомков Хаджи Амира — к этому времени уже перешла под контроль Великих Комнинов. Юго-восточнее располагался эмират туркмен ак-куйунлу, не представлявший пока угрозы для турок.

Таким образом, в результате деятельности Мехмеда I Понтийский регион превратился в один из самых безопасных для османов. Поэтому в период правления султана Мурада II (1421–1451), преемника Мехмеда I, активность османов в пределах Понта еще более понижается, что также объясняется активизацией военных действий на Балканах.

Некоторый всплеск военной активности османов в регионе наблюдается лишь в 1424–1427 гг. Эмир Синопа и Кастамона Исфандийар сделал слабую попытку воспользоваться сменой власти в османском государстве и выступил против крепости Сафранболу. В 1424 г. Мурад II отправляется ему навстречу. У Болу произошло сражение, и Исфандийар, разбитый, бежал. Мурад II аннексировал Кастамон. Чуть позже между домом османов и Джандарами совершается ряд династических браков, формально примиривших враждовавшие державы[3240].

Вскоре после этого османы принудили к сдаче Джаникcкий эмират. В 831 г. X. (10/1427–10/1428) эмир Джаникского эмирата Хасан-бек б. Алп-Арслан сдался по требованию османского военачальника Йаргуч-паши. Хасан-бек был брошен в темницу в Брусе, а его семья содержалась под арестом в Амасье. Хасан-беку удалось бежать из заключения, но через два года после этого он возвратился к Мураду II по доброй воле и получил от него землю в Румелии, а также воссоединился с семьей[3241].

Примерно в это же время (в 20–30-е гг. XV в.) под власть османов переходит и Лимния, принадлежавшая до того эмирату Джаник[3242]. В результате этих завоеваний восточная материковая граница Османского султаната установилась по реке Мелет. Восточнее лежали владения Великих Комнинов, включившие в себя бывшие земли эмирата Хаджи Амира в Халивии.

По нашему предположению, именно в 1427–1428 гг. османы совершили морской рейд и против Трапезунда и Крыма (Готии)[3243], который в историографии обычно датировался 40-ми гг. XV в.[3244] Морская экспедиция турок разорила и ограбила владения Великих Комнинов и, вероятно, князей Феодоро. Она произошла во второй половине года, ибо на обратном пути турецкий флот застигла зима и налетевший «северный ветер» разбил часть кораблей о скалы в районе Понтираклии. Причин у этой морской экспедиции могло быть несколько.

Во-первых, она могла носить карательную цель — наказать Великих Комнинов за антитурецкий союз с Палеологами. Незадолго до этого, в 1425–1427 гг., в Трапезунде находилось посольство Палеологов во главе со знаменитым Виссарионом, будущим никейским митрополитом, целью которого было укрепить взаимоотношения между обоими правящими домами перед лицом османской экспансии[3245].

Во-вторых, не исключено, что османы вмешались во внутреннюю распрю в Трапезундской империи в 20-х и 30-х гг. XV в.[3246]. Как раз в это время Трапезундская империя была охвачена смутой, которая, вполне возможно, явилась дополнительной причиной этой кажущейся неожиданной акции османов.

Можно предположить, что Иоанн IV еще до своего восшествия на престол и свержения отца установил отношения с османами. Турки, возможно, в поддержку Иоанна IV осенью 1427 или в 1428 г. совершают морской поход против Трапезундской империи. Эта же морская акция затронула и эмират Хасана, потомка Тадж ад-Дина.

Добрые отношения между Иоанном IV и османами не нарушались вплоть до прихода к власти Мехмеда II. В 1438 г. Перо Тафур засвидетельствовал, что Иоанн IV был женат на «дочери турка», т. е. мусульманке, и имел своим сторонником «Великого Турка» (т. е. османского султана Мурада II). Более того, сведения о тесной связи между Иоанном IV и Мурадом II прослеживаются и в греческой хронистике того времени. На дружественные отношения между Иоанном IV и Мурадом II, кроме Тафура, указывает и Георгий Сфрандзи, который посещал Трапезунд и имел частные беседы с Иоанном IV Сфрандзи отмечает, что Иоанн IV был рад восшествию на престол Мехмеда II, который и прежде «дал многое» василевсу (имеется в виду период наместничества Мехмеда II в Амасье в 1443–1451 гг.). Иоанн IV надеялся, что продлится та «любовь (αγάπη), которую дом [трапезундских василевсов] имел с отцом его [Мурадом]»[3247].

Георгий Сфрандзи, по его словам, советовал Иоанну IV не особенно доверять молодому Мехмеду II и оказался прав. Однако трапезундскому василевсу нетрудно было ошибиться: молодой султан в первые месяцы своего правления делал все возможное для возобновления мирных договоров и дружественных отношений со всеми соседями, дабы усыпить бдительность потенциальных противников и разобщить их силы[3248]. Но со смертью султана Мурада II наступает новый период в завоевательной политике Османского султаната. Через два года после упомянутого разговора между Иоанном IV и Сфрандзи, 29 мая 1453 г., пал Константинополь и, видимо, сразу после этого на Трапезундскую империю была наложена дань в 2000 золотых. Произошло это до 11 сентября 1454 г.[3249]. Затем османы переходят к открытому давлению на империю — Хизр-бек (османский наместник в Амасье) атакует Трапезунд.

Однако одновременно с обострением османско-трапезундских отношений, империю постигло еще одно, неожиданное несчастье — ее территория и сам Трапезунд были внезапно атакованы шейхом Джунайдом, странствующим дервишем-воином, изгнанным из своих владений в Ардебиле.

Основатель державы Сефевидов шах Исмасил (1501–1524) родился в 892/1487 г. Его матерью была Халима-бегум, дочь Трапезундской деспины Феодоры и Узун-Хасана, султана Ак-Куйунлу (см. ниже). Дедом шаха Исмасила был шейх Джунайд (ум. 1460), который почти за тридцать лет до рождения своего великого внука чуть было не взял Трапезунд. О походе шейха Джунайда на Трапезунд, который он совершил во время своих скитаний по Анатолии, известно хорошо. Однако до последнего времени не было единства в датировке похода, не ясны были и многие обстоятельства этой кампании[3250]. Об этом событии сообщает целый ряд греческих, турецких и персидских источников, которые хорошо согласуются друг с другом[3251].

Джунайд принадлежал к суфийскому ордену сафавийа, шейхи которого правили иранским городом Ардебилем. Джунайд встал во главе ордена в 851 г. X./1447–1448 г.[3252] Однако в результате конфликта с Джахан-шахом, султаном Кара-Куйунлу (1438–1467), шейх Джунайд был вынужден бежать из Ардебиля (ок. 1448/852 г.) вместе с узким кругом своих сторонников[3253]. Около 1449–50/853 г.[3254] он прибывает во владения османского султана Мурада II и просит у султана наделить его землями в Айдыне. Мурад II просьбы его не удовлетворил и убежища ему не предоставил. Тогда шейх отправился в земли тюрок караман в Конью. Однако вскоре он вынужден был уйти и оттуда — из-за возникших конфликтов с местными улемами. Через землю тюрок варсак в Киликии Джунайд отправился в Сирию в Халеб (Алеппо) и обосновался в Джебель-Арсус, что располагается в заливе Искандеруна (Александретта). Однако и тут местные шейхи выступили против Джунайда и пожаловались на него египетскому султану Чакмаку (1438–1453). Чакмак приказал схватить шейха Джунайда. Чудом Джунайду удалось спастись и бежать в Джаник. В 1460 г., вскоре после возвращения в Ардебиль из своих скитаний по Сирии и Анатолии, он погиб в стычке с Халил-Аллахом, владетелем Ширвана[3255].

Внимательное прочтение сообщений Халкокондила и Ашикпаши-заде показывает, что шейх Джунайд пришел на Понт из Сирии, а не из Самсуна, как это считалось исследователями[3256]. Около 1453 г., бежав из Сирии от местных улемов, он оказался на мусульманском Понте, вероятнее всего, в зоне крепостей Коюль-Хисар, Кара-Хисар, Акшахр, Ширан. В июне — июле 1456 г. шейх Джунайд во главе местных отрядов атакует сам город Трапезунд. Войско шейха пробивалось к Трапезунду вдоль западной границы Халдии через Трикомию. Нападение Джунайда совпало со вспышкой чумы в Трапезунде[3257]. Попытка трапезундцев высадить десант в поддержку сухопутному войску не удалась, Джунайд нанес поражение войскам трапезундского пансеваста Александра Кавасита, сам пансеваст погиб вместе с сыном. Трапезундцы в панике обратились в бегство по суше и на кораблях, в их числе был и сам император Иоанн IV, находившийся во время боя в монастыре Св. Фоки в Кордиле. Шейх Джунайд, пройдя Кордилу, приблизился к Трапезунду. Через три дня, так и не взяв города, шейх ушел в Месохалдию, хотя Трапезунд оставался беззащитен, ибо архонты бежали в сторону Грузии[3258].

Нападение Джунайда на Трапезунд вряд ли было инспирировано какой-либо из великих держав — Османским султанатом, Кара-Куйунлу или Ак-Куйунлу. Это было, скорее, разбойничье нападение странствующего воина, стоявшего во главе случайно набранного сброда.

Сразу вслед за нападением Джунайда империя подверглась атаке османов, которые, заметив очевидную слабость трапезундской обороны, решили с лету подчинить себе империю. Хизр-бек, анатолийский османский полководец, узнав о действиях Джунайда на Понте, поспешил нанести еще один удар по Трапезунду. Интересно, что Джунайд, только прослышав о приближении османов, бежал с Понта, вероятно, испугавшись столкновения с турками. Халкокондил весьма лаконично сообщает о кампании Хизр-бека. Из его сообщения следует, что турки вновь, как в 1427–1428 гг. решили испробовать нападение на Трапезунд с моря. Поход этот происходил во второй половине 1456 г., скорее всего, летом или же осенью. В результате атаки турок император Иоанн IV выплатил дань туркам в 2000 золотых; Хизр-бек в ответ на это освободил только что взятых им греческих пленников[3259].

Действия Хизр-бека не оставляли никаких сомнений в истинных планах османов по отношению к Трапезунду. После падения империи Палеологов Великие Комнины превратились в последних лигитимных хранителей византийского имперского наследия. Пока Великие Комнины оставались у власти, турецкий султан не мог себя ощущать истинным наследником римского императорского титула — qaysar-i Rüm, «Кесаря Романии». Великие Комнины стали готовиться к полномасштабной агрессии турок. В этих условиях Иоанн IV попытался найти защиту у самых верных союзников Великих Комнинов в мусульманском мире — туркмен ак-куйунлу. Тем более, что с какими-то эмирами ак-куйунлу (своими современниками и потомками Кара-Йулука Усмана и его жены из дома Великих Комнинов) он находился в родственных отношениях. Кто из сыновей Кара-Йулука родился от этого брака — установить пока не удается, но присутствие их или их потомков в туркменской элите того времени представляется почти бесспорным.

Отношения с Узун-Хасаном, султаном Ак-Куйунлу, завязываются уже в конце 1457 или в 1458 г. Увеличение дани, скорее всего, было вызвано недовольством Мехмеда II начавшимся сближением Трапезунда и султаната Ак-Куйунлу. На наличие неких отношений между Великими Комнинами и Узун-Хасаном уже в первой половине 1458 г. косвенно указывает внезапный разрыв между османами и султанатом Ак-Куйунлу. Мехмед II инспирирует восстание против Узун-Хасана в двух ключевых твердынях припонтийского региона — в Кара-Хисаре и Кемахе, которые контролировали как подходы к Трапезунду, так и дороги во внутренние области Ак-Куйунлу. Турки помогли восставшим оружием[3260]. А в ноябре 1458 г. в ставку Мехмеда II отправился брат Иоанна IV деспот Давид, чтобы подтвердить договор с турками; дань трапезундцев османам была увеличена до 3000 золотых[3261]. Скорее всего, эти два события были связаны и Великие Комнины желали успокоить подозрения Мехмеда II и умиротворить его.

Однако кульминация сближения между Ак-Куйунлу и Трапезундом приходится на более позднюю дату. Летом 1459 г. Давид Великий Комнин прибыл во главе посольства в ставку Узун-Хасана в местности Сарукийа под Терджаном, о чем сообщают два историка: византиец Халкокондил и персидский хронист Абу Бакр Тихрани[3262]. Давид, по всей видимости, привез с собой Феодору, свою племянницу, которая была выдана за султана ак-куйунлу Узун-Хасана. Вероятно, именно тогда империя формально перешла под сюзеренитет султаната Ак-Куйунлу[3263]. Сразу вслед за этим Узун-Хасан отправил посольство к Мехмеду II, с требованием снять дань с Трапезунда, ибо теперь империя будет платить Ак-Куйунлу.

Феодора принесла и приданое — земли в трапезундских бандах Мацука и Сирмена[3264]. Как считал М. Куршанскис, Феодору родила после 1438 г. та самая турчанка, жена Иоанна IV, о которой упоминал Перо Тафур[3265]. Если это действительно так, то, скорее всего, Феодора была двуязычной, владея как греческим, так и тюркским. Двуязычие она, возможно, передала и детям — две ее дочери, по одному сообщению начала XVI в., умели изъясняться на «трапезундском греческом»[3266]. При дворе Узун-Хасана она заняла одно из видных мест, став «главной» женой султана и активно участвуя в контактах султаната Ак-Куйунлу с западноевропейскими союзниками. Еще в 1470-х гг., как передавали итальянцы, ее красота славилась на всем мусульманском Востоке[3267]. Феодора сохранила христианскую веру, став покровительницей христианских поданных своего мужа. До самой своей смерти Феодора оставалась горячей противницей османов и мечтала об изгнании их, по крайней мере из Трапезунда[3268].

В отношении содержания посольства Давида к Узун-Хасану и возникших отношений между Трапезундской империей и Ак-Куйунлу только Абу Бакр Тихрани утверждает, что Трапезундская империя приняла покровительство Ак-Куйунлу и стала выплачивать джизью. Тихрани еще в одном месте говорит о требовании Узун-Хасана именно «отдать» ему Трапезунд[3269]. Текст Халкокондила косвенно подтверждает это, указывая на готовность Давида выплачивать дань скорее туркменам, чем Мехмеду, и вкладывая в уста туркменских послов требование «уступить» дань с Трапезунда Узун-Хасану[3270].

Можно предположить, что Трапезундская империя, чтобы защититься от османов, действительно перешла подверховный сюзеренитет Узун-Хасана. Сточки зрения мусульманской политической доктрины формальное признание империей сюзеренитета Ак-Куйунлу было бы целесообразным. Если Трапезундская империя принимала сюзеренитет Узун-Хасана, то, по мусульманскому праву, она включалась в «мир ислама» (dar al-islam) и война с ней превращалась в агрессию против мусульманской державы Узун-Хасана. Формальное признание Узун-Хасана сюзереном явилось бы весьма удачным политическим маневром.

Уже в 1459–1460 гг. между Ак-Куйунлу и турками начались военные действия за пограничные с Трапезундской империей твердыни. Осенью 1459 г. Узун-Хасан выслал войска к контролируемым турками крепостям Коюль-Хисар и Мелет. Через Коюль-Хисар же лежал путь в долину Келькита, через которую можно было добраться до района Байбурта и с востока выйти на Трапезунд. Мелет прикрывал выход на север к Черному морю в районе Воны и Керасунта и на запад в глубь османских владений в Джанике. Коюль-Хисар вскоре был взят, но Мелет покорить не удалось[3271].

Зимой 1459/60 г. 25 тыс. турок во главе с Хамза-беком атаковали Коюль-Хисар. Однако османы потерпели неудачу[3272]. Мехмед II, который готовился к походу против Морей[3273], идет на заключение перемирия с Узун-Хасаном. К султану Ак-Куйунлу был прислан некий Муш-Али. Абу Бакр Тихрани пишет, что Узун-Хасан вместе с турецким послом, отосланным назад к Мехмеду И, отправляет свое второе посольство во главе с Хуршид-беком (весной или летом 1460 г.), «требуя [для себя] Трапезунд и крепости вокруг него». Мехмед II «…отправил гонцов к своим эмирам и повелел им с честью [уйти] от Трапезунда и вновь передать [власть] уполномоченным Сахибкирана (т. е. Узун-Хасана)»[3274].

Следующей, и последней, акцией турок против империи явился трапезундский поход Мехмеда II в 1461 г. Спровоцировал его отчасти сам император Давид, активизировавший усилия по созданию международного фронта против османов на Западе и на Востоке. Великие Комнины пытались объединить вокруг себя целый ряд европейских, анатолийских и кавказских государств. Ответ султана не замедлил себя ждать…