История Трапезундской империи

Экономика Трапезундской империи стояла на трех «китах»: развитой специализированной агрикультуре, региональной и международной торговле и ремесле, в немалой степени ориентированном на обслуживание торговли.

И путешественники, и энкомиасты, и деловые источники особенно часто отмечали высокоразвитое виноградарство и виноделие[917], которыми славился Понт со времен античности и в течение всего Средневековья. По описаниям Эвлии Челеби, и в XVII в. склоны горы Боз Тепе близ Трапезунда все еще были сплошь покрыты виноградниками. На виноградниках работало значительное число людей. Немало виноградников было в Хопе. Они сохранялись и в османский период[918], когда на смену им постепенно приходили культуры табака и чая. Понтийское вино, разливаемое в большие пифосы, созревало обычно с середине зимы, когда молодое вино было готово к употреблению[919]. Османские кадастры, составленные вскоре после завоевания, не оставляют сомнения в том, что виноградарство было главнейшим сектором в трапезундской агрикультуре, включая доходы монастырей[920]. Например, 10 % (919 зол. флоринов) всех учтенных поступлений монастыря Св. Софии составляли доходы от виноградников и олив[921]. В целом, по подсчетам, сделанным на основании кадастра ок. 1486 г., почти половина (41 %) всех облагаемых доходов Трабзонского вилайета приходится на вино[922]. Барбаро указывает, что стоимость 1 ботте вина (около 751 л) была менее 1 дуката[923]. Особенностью трапезундского виноградарства было то, что виноградники не всегда разбивались отдельно. Часто, в том числе и в силу рельефа местности, и соседства с плодовыми деревьями, лозы высаживались рядом с деревом и обвивали его ствол[924], и в благоприятные годы каждое такое дерево давало 120–130 кг ягод[925]. Разумеется, были и неблагоприятные для виноградарства факторы: заморозки (редкие, впрочем), вредители. Потраву причиняли и дикие животные[926].

Садоводство также играло значительную роль в агрикультуре империи. Деловые источники изобилуют упоминаниями фруктовых садов[927], выращивания яблонь[928], груш[929], грецких орехов[930], цитрусовых, гранатов, мушмулы[931]. Садоводство было развитой отраслью. В Вазелонских актах говорится о саженцах[932], грушах, прививаемых на вязе[933]. По замечанию Эвлии Челеби, в середине XVII в. в окрестностях Трапезунда было около 31 тысячи виноградников и садов[934]. Выращивание олив было характерно не только для вотчинного, но и для крестьянского хозяйства[935], оливковое масло широко использовалось в рационе питания местного населения и экспортировалось.

Сбор и культивирование лесных орехов (аvеllаnа) были специфической чертой экономики Понта[936]. В рационе питания лесные орехи занимали непропорционально большое место и были излюбленным лакомством не только понтийцев, но и их многих торговых партнеров. Орехами грузили целые корабли, направляя их в византийские и итальянские порты, орехами платили репарации и погашали долги[937]. О масштабах именно промышленного производства орехов и их экспорта из понтийских областей (от Керасунта до Фатсы) в 60-е гг. XIX в. свидетельствует сама цифра — 120 тыс. кантаров орехов ежегодно[938]. И в современном ландшафте Понта орешники заметно выделяются.

Выращивание злаков упоминается в источниках[939]. Зерновые культивировались повсеместно, включая и гористую местность, примерно до высоты 1500 м.[940] Расчищались и распахивались пригодные участки леса, поднималась новь[941]. Среди злаков преобладали пшеница[942], ячмень, просо и его разновидность — лазо[943]. Засевались также полба[944], чечевица[945]. С середины XV в. стал выращиваться рис[946]. Вазелонские акты нередко отмечают наличие гумн[947], амбаров[948], копи[949], мельниц, зачастую принадлежащих мелким земельным собственникам[950]. Урожай убирали в августе — сентябре, при этом сначала срезали колосья, а затем стебли растений на солому. Жали серпами. Применение косы по источникам не прослеживается, да и рельеф местности не подходил для этого. Молотили зерно цепом[951]. Для производства муки традиционно использовались простые горизонтальные водяные мельницы[952]. Они были распространены как в крестьянском, так и в домениальном хозяйстве монастырей и крупных собственников[953]. Последние не обладали мельничными баналитетами. Как Вазелонские акты, так и раннеосманские регистры показывают многочисленные случаи совладения мельницами и большой разброс их стоимости и получаемых с них доходов.

До конца XIII в. в снабжении Понта зерном важную роль играла плодородная житница — Хериана и долина Пайперта[954]. После ее захвата сельджуками сильнее стала ощущаться нехватка хлеба. Пашни, располагавшиеся по течению небольших рек, на склонах понтийских гор[955] не могли в полной мере удовлетворить потребность городов побережья в зерне. Поэтому фраза Виссариона Никейского о том, что Трапезунд при значительном населении не ввозил зерна, является энкомиастической гиперболой. Потребности в зерне все в большей мере покрывались за счет хлеба, импортируемого, подчас в значительных количествах, из Северного и Восточного Причерноморья, реже — из Константинополя и Фракии[956]. Однако османский кадастр около 1487 г., фиксирующий предшествующие завоеванию порядки, показывает неожиданно большое распространение злаковых культур, особенно в восточных провинциях Понта, и их немалую составляющую в доходах фиска, монастырей, крупных и мелких земельных собственников.

Применявшаяся двупольная (или/и трехпольная) система[957] позволяла также выращивать бобовые[958] и кормовые[959] культуры. Из технических культур выращивался лен[960]. Среди преобладавших овощей источники упоминают, кроме гороха и бобов, капусту, огурцы, лук[961].

Значительную роль в экономике играло как пастбищное, так и отгонное скотоводство. Э. Брайер со всей очевидностью показал, как шла постоянная кровавая борьба за выпас скота на наиболее плодородных летних пастбищах (яйлах) между трапезундскими крестьянами и горцами[962]. Но не меньшее значение имело и стойловое содержание домашних животных[963], прежде всего крупного рогатого скота[964], лошадей (они, как и быки[965], использовались на Понте в качестве тягловой силы[966]), овец[967], свиней[968]. Луга, расположенные вблизи селений, как и горные выпасы, использовались в разведении скота[969]. Овцеводство, по крайней мере в восточных районах империи, уступало разведению свиней[970]. Не только растительное, но и сливочное масло входило в рацион питания понтийцев[971]; молочное скотоводство, если и не доминировало, представлено в агрикультуре Понта. Значительными ресурсами в скотоводстве обладала Пафлагония. Пока она входила в состав империи, оттуда в Константинополь Давид Комнин направлял целые корабли, груженные соленым мясом[972]. Утрата Пафлагонии сильно ограничила эти возможности, особенно в те'годы, когда отношения с тюркской периферией империи были напряженными, и временами сыр, засоленное мясо и топленое сало в Трапезунд ввозили даже из Крыма[973].

Весьма развитыми в Трапезундской империи, включая и монастырские земли, были пчеловодство и бортничество. Хемшинский мед высокогорий восточного Понта ценился столь высоко, что в XVII в. султан заменил поголовную пошлину (джизью) с христиан его поставкой[974]. Уже с начала X в. Трапезунд стал важным центром по производству воска[975].

Окружавшие Понт леса создавали благоприятные условия для охоты на самых разнообразных животных: зайцев, серн, кабанов, лис, ланей, дроф, диких голубей, куропаток, дроздов, перепелов, уток[976], в том числе и с собаками[977]. Разумеется, охота в богатых дичью окрестностях была в первую очередь привилегией местных архонтов.

Приморское положение Понта создавало возможности для рыболовства его жителей. У них были свои приоритеты и пристрастия. Рыбу ловили как в море[978], так и в специальных прудах[979], но ее и привозили в больших количествах из Северного Причерноморья[980]. При этом импортировали в основном ценные осетровые породы рыб, тогда как вылавливали хамсу и другие традиционные для Черноморья сорта рыб. В августе был наиболее благоприятный сезон для ловли паламиды, стаями тогда приходившей к понтийским берегам, а в середине сентября — для промысла ставриды[981].

Агрикультура, охота, рыболовство находят свое отражение в типичном рационе питания жителей. Разумеется, его нелегко восстановить по немногим дошедшим до нас источникам, и мы уже не раз упоминали его компоненты в связи с разными культурами. Как явствует из описания праздничной трапезы на Преображение в монастыре Св. Софии, которое оставил нам Иоанн Лазаропул, тогда (в 1330-е гг.) еще молодой человек, был пост, а море бушевало и свежую рыбу нельзя было ловить, и в этом случае, вместе с изысканными винами к столу подавали соленую рыбу из Газарии (зд.: Сев. Причерноморья). Ее неумеренное потребление, а быть может, и долгое хранение, вызвали тяжелую болезнь, исцеление от которой при заступничестве св. Евгения и стало мотивом рассказа[982]. Для нас же интересно само упоминание рыбного экспорта из Газарии и его место в высокоторжественных пиршествах, на которых присутствовали и первые лица империи, включая и протовестиария Константина Лукита.

Наблюдательный турецкий путешественник XVII в. Эвлия Челеби привел интересные сведения о гастрономических пристрастиях понтийцев в его время. Поскольку агрикультура мало изменилась за прошедшие со времени падения империи Великих Комнинов два века, а рацион питания локальных групп населения вообще отличается консервативностью, с известной осторожностью можно отнести эти данные и к более ранним эпохам. Челеби сообщает о всевозможных фруктах (черешне, грушах, яблоках, баклажанном инжире, лимонах, померанце, гранатах, орехах и трех сортах винограда, маслинах, известных повсюду своим качеством, хурме), морских рыбах. Помимо окуня, кефали, кулура и скумбрии, понтийцы особенно любили маленькую рыбешку — хамсу, в необычные питательные и лечебные свойства которой они верили и из которой они изготовляли сорок блюд — от похлебки с ней и с луком до пирогов и жаренных тушек на камышинках со специями и приправами. Мясо не упомянуто в числе местных «специалитетов». В числе «новинок», связанных, вероятно, с распространением ислама, пожалуй, была только шира — вкусный безалкогольный напиток, приготовляемый кипячением виноградного сока с гвоздикой и мускатом[983]. Сейчас, впрочем, мы не встречали его на понтийских берегах.

Сельское хозяйство Трапезундской империи, как кажется, было районированным. Естественно, что сами географические условия способствовали этому, в частности, стимулируя отгонное скотоводство в южных областях империи. В районе Платаны (Акчаабад), как в Хериане, преобладало зерновое хозяйство. Там 54,2 % доходов монастыря Св. Софии приходилось на поступления от производства зерна, тогда как в районах Ризе и Геморы они составляли соответственно 42,87 и 38,61 %, при 36,65 и 28,18 % доходов от виноделия[984]. В иных областях империи преобладание виноделия было выражено сильнее.

Агрикультура Понта в значительной мере была ориентирована на виноделие. По османскому кадастру около 1486 г. почти половина (41 %) облагаемых доходов приходится на вино. Более значительную, чем можно бы было предполагать, долю (38 %) составляют злаки. При этом их номенклатура разнообразна. Превалирование круп косвенно свидетельствует о рационе питания, в котором, по-видимому, каши занимали важное место. Незначительное преобладание зерновых над виноделием прослеживается только в бандах Трикомия и Оф, в остальных случаях виноделие занимает первую позицию[985].

2. 1. Аграрные отношения

Многочисленные понтийские деревни были разбросаны по всей территории империи, занимая выгодное положение преимущественно в долинах и на склонах гор. Крупные деревни Мацуки, как, например, Хортокопион, хорошо известны как по византийским, так и по османским источникам и насчитывали около или более тысячи жителей, приближаясь по населенности, но не по облику, к городам. Типичной деревенской постройкой был деревянный дом. Лишь небольшие замки и храмы возводились из камня, и потому некоторые из них сохранились. Обилие водяных мельниц и виноградных прессов, упоминаемых в источниках и засвидетельствованных археологически[986], указывает само по себе на основной характер занятий крестьян. Однако, как отмечает Э. Брайер, и плуг, и тип водяных мельниц оставались архаичными, не обнаруживая значительных перемен в форме и конструкции. Впрочем, это и не вызывалось необходимостью при характере почв сильно пересеченной местности и использовании энергии преимущественно небольших горных рек и ручьев. Понтийский плуг был безотвальным, вспахивал почву на глубину до 7–12 см и единственным новшеством Средневековья было появление у плуга железного ножа. Такой характер вспашки требовал предварительного или последующего боронения почвы. Понтийской особенностью при ручной культивации земель было использование особого вида лопаты, похожей на вилку с двумя зубцами, называемой эликтрин[987].

Как греческие документальные источники периода Великих Комнинов, так и османские дефтеры свидетельствуют о нескольких видах собственности в Трапезундской империи: императорских поместьях и церковных землях, гониконе (полной наследственной частной земельной собственности), условных держаниях за службу (включая пронии и пожалования квот налогов с крестьян) и крестьянской общинной собственности, с которой выплачивались налоги в казну[988]. Османская баштина, по мнению Н. Бельдичеану, косвенно подтверждает существование иммунитетных привилегий, предоставляемых за службу Великими Комнинами[989].

Однако величина поместий на Понте была невелика и значительно уступала даже Палеологовским владениям тех лет[990]. Крупнейшие земельные комплексы находились в пограничной Халдии, но это уже была зона риска, порубежная территория, где сепаратистские тенденции местных «архонтов» были выражены сильнее.

На Понте гораздо значительнее, чем в Византии, был представлен слой свободного крестьянства[991], объединенного в общину. Там действовало право протимисиса — предпочтения на отчуждаемый надел, которое реализовали ближайшие родственники общинника. С ним должны были считаться и крупные землевладельцы, покупая землю и постепенно стараясь присвоить себе право протимисиса. Протимисис все же оставался как формой коллективной защиты крестьян, так и формой упорядочивания имущественных отношений, в том числе и в среде крупных земельных собственников[992]. Изменения, происходившие в области социальных отношений в XIII — середине XIV в., можно охарактеризовать как наступление крупного и среднего землевладения на крестьянскую общину, оформление вотчин разного типа и подчинение общинного самоуправления землевладельцу[993]. При этом среди крупных землевладельцев были и представители старой провинциальной знати, и выходцы из самих крестьян, обогащавшихся путем скупки земли и использования в своих интересах права протимисиса. Среди последних отметим, например, роды Дуверитов или Цимприков, путем скупки земель ставшие мелкими вотчинниками и получившие государственные должности[994].

При наличии и отработочных повинностей[995] преобладающим типом ренты была денежная. Государственные налоги взимались также как в денежной[996], так и в натуральной[997] формах. Дарения крестьянских земель или их отчуждение приводило не к утрате крестьянином своего участка, а к превращению его в зависимого от монастыря или нового господина человека[998]. Крестьянство втягивалось в товарооборот с городом. На товарный характер сельскохозяйственного производства и развитость товарообмена с городами указывает существование немалого числа сельских лавок, существование которых обнаружено благодаря раннеосманским кадастрам[999]. Крестьянское хозяйство на монастырских землях было устойчивым и вполне обеспечивало себя, а уровень ренты, во всяком случае, на землях монастыря Св. Софии, не был высоким. Принадлежащие крестьянам участки земли перемежались с собственностью священников, не очень отличаясь по размеру и типу владения. Развитым было и совладение монастыря и таких крупных собственников, как Дораниты, Схоларии, Амируци[1000].

Не случайно, что именно в 40–60-е гг. XIV в., когда процесс консолидации вотчин был в основном завершен, а фонд свободных земель был практически исчерпан и императорская власть не имела возможностей испомещения, возросли партикуляристские устремления знати, приведшие к гражданской войне в империи. Василевсы вышли победителями в этой трудной борьбе за собирание своего домена, но ценой победы была уступка значительных фискальных и административных прав архонтским кланам периферии, как Каваситы и Чанихиты[1001], а также развитие институтов пронии[1002].

Нельзя не отметить и рост монастырских владений. Монастыри Трапезундской империи располагали как собственным, им принадлежавшим, фондом земель, так и поступлениями от пожалованных им императором квот налогов фиска[1003]. Доходы монастырей к XV в. были значительны. Например, монастырь Св. Софии только от своих угодий имел не менее 9186 зол. флоринов ежегодно[1004]. Монастырю Пантократора Фарос принадлежали доходы от 32 виноградников в бандах Платана, Мацука, Оф, Ризе, Сирмена и Гемора, 5 оливковых рощ в Платане и Геморе, 2 орешников и 2 полей в Платане и Геморе. Монастырь Панагии Хрисокефал (трапезундской митрополии) получал доход от 37 виноградников, 7 маслиничных рощ, 2 садов и 2 орешников в тех же бандах. Совокупные минимальные поступления в казну этих монастырей накануне 1461 г. составляли соответственно не менее 111 и 236 золотых флоринов. К этому добавлялись не учтенные в дефтере 1486/87 г. доходы от домениальных земель, составивших затем хасс[1005]. Монастыри не пострадали от перераспределения земельного фонда в результате гражданских войн середины XIV в., напротив, часть конфискованных императорами владений динатов перешла в их собственность[1006]. Нестабильность, частые тюркские набеги, значительный полон порождали и временами усиливали атмосферу неуверенности, представления о непостоянстве земного бытия и тщетности накопления богатств. Экономическим выражением этого было увеличение вкладов в монастыри «на помин души», разных (в том числе условных) дарений и завещаний[1007].

Часть монастырских земель была конфискована османами после завоевания и превращена в тимары, другая осталась в собственности нескольких сохранившихся монастырей. К их числу относились Вазелон, Сумела, Перистереота и некоторые другие. Вдефтерах, естественно, отражена именно конфискованная собственность, поэтому весь объем монастырских владений до 1461 г. восстановить невозможно и реконструировать картину их хозяйства можно лишь по отрывочным данным греческих источников.

Значительные угодья имели некоторые монастыри периферии. Основанный Таврами монастырь Св. Георгия ту Хэну в Хериане был весьма богат и владел наиболее плодородными землями в провинции. В его хозяйстве особую роль играло скотоводство. Учитывая это, ктиторы своим уставом предписали игумену этого монастыря ежегодно наделять монастырь Св. Евгения в Трапезунде в изобилии сыром и сливочным маслом. За продуктами монахи монастыря Св. Евгения приезжали специально в установленные сроки[1008]. Постановление ктиторов симптоматично: городской монастырь не располагал такими угодьями, и его стабильное снабжение этим продовольствием (как и зерном Пайперта) было важно. Близ Пайперта находились проастии и иные земельные владения монастыря, и в период сбора урожая его игумен или доверенные лица на лошадях приезжали для надзора за работами и доставки зерна в Трапезунд. Они же дополнительно подкупали участки плодородной земли[1009]. В целом покупка земли оставалась сложной процедурой. Она оформлялась письменно, сопровождалась залогом и договором о времени передачи земли (обычно — после сбора урожая) и иными специальными условиями (например, о ежегодных дополнительных приношениях продавца монастырю-покупателю)[1010]. Монастырь постепенно приобрел и собственные амбары в Пайперте, видимо, продавая часть продукции или сохраняя ее на случай неурожая[1011]. Жали в районах Пайперта осенью, до октября, когда там наступали холода, продолжавшиеся вплоть до мая[1012]. Монастырь имел также собственность в Халдии, между Пайпертом и Заилуссой в деревне Цамплениха на р. Сирмене[1013].

Монастырь Св. Софии также располагал значительными угодьями на востоке империи, где выращивались злаки. Поступления от них составляли ⅛ всех учитываемых фиском доходов обители[1014]. В целом же, по подсчетам Н. Бельдичеану, накануне падения Трапезундской империи ежегодные доходы ее монастырей составляли около 8000 флоринов[1015]. Вероятно, эта сумма минимальна, учитывая выборочный характер раннеосманской описи 1484–1487 гг., на основании которой делал свои заключения ученый.

Монастыри имели немалые запасы вина. О винном погребе монастыря Св. Евгения и разного рода сосудах и сортах вин (как сухих, так и настоенных), грубых и добрых, красочно повествует трапезундский агиограф[1016]. Монастырь Св. Софии имел разнообразные угодья, преимущественно — виноградники и оливковые рощи в различных, главным образом восточных (Платана, Мацука, Оф, Ризе, Сирмена, Гемора), районах империи[1017].

Об облике обителей мы можем частично судить по описаниям монастыря Св. Евгения, стоявшего за городскими стенами и уже в начале XI в. окруженного собственной каменной или кирпичной оградой. Ворота монастыря охранялись и имели «глазок». Привратник докладывал игумену о пришедших, и тот решал, кого из них впускать внутрь. Вероятно, между монастырем и городом было незаселенное пространство — поля и выпасы, принадлежащие монастырю, и даже правитель города не мог посягать на неприкосновенность этих угодий[1018]. Также неприкосновенной была и сама территория монастыря, предоставлявшего гостеприимство лишь самым именитым чиновникам и нередко отказывавшегося делать это для их свиты[1019].

2. 2. Город

Города Понта имели для Византии особое стратегическое значение как в обороне границ, так и в экономике, как торговые центры и таможенные пункты. В Синопе Алексей I (1081–1118) держал часть средств из императорской казны, возможно, это были поступления от таможенных сборов или средства для уплаты наемным воинам[1020]. Но была у них и другая слава. Отдаленные от Константинополя, расположенные на пограничье с варварским миром, они могли служить местом ссылки опальных или осужденных за мятежи византийских вельмож или церковных иерархов. Список открыл сосланный в Коману архиепископ Константинопольский св. Иоанн Златоуст. Там, по пути в Питиунт, он и скончался в 407 г.[1021] В 790 г. Константином VI в города фемы Армениак был сослан бывший всесильный правитель евнух Ставракий[1022]. В 1066/67 г. в так называемую Мраморную тюрьму крепости Амасии был заключен полководец Никулица Дельфин[1023]. В Ираклию Понтийскую в ближнюю ссылку императором Иоанном II был отправлен за попытку совершить переворот севастократор Исаак Комнин[1024].

Трапезунд не был местом, предназначенным для изгнанников. В ряду византийских городов ему принадлежала роль центра фемы. Став столицей империи, Трапезунд очень скоро превратился в экономический и культурный центр обширного района Малой Азии, Закавказья и Переднего Востока, в один из значительных городов-эмпориев Восточного Средиземноморья[1025]. Сохранив преемственность византийских традиций и институтов, Трапезунд удачно приспособился к потребностям крупной международной торговли, не утратив экономической и политической самостоятельности. В течение всего Средневековья Трапезунд, как и другие города Понта, сохранил и развил свои посреднические функции в торговле как между разными географическими областями, так и между побережьем и аграрной периферией, которыми они славились уже во времена античности[1026].

История Трапезунда как города-эмпория начинается не с момента основания империи. Э. Брайер выделяет четыре периода в развитии трапезундской торговли: 1) до падения Сасанидской державы, преимущественно в VI в.; 2) с 716 г. до XI в. («скромный расцвет»); 3) с 1258 г. до XV в. и 4) с 1829 до 1869 г.[1027]

В эпоху Юстиниана Трапезунд играл большую роль как в торговле с Кавказом, так и в качестве военной и экономической базы в войне с Ираном[1028]. О торговом значении Трапезунда, Синопа и Керасунта в VII–IX вв. свидетельствуют печати их коммеркиариев, протонотариев, чиновников, ведавших взиманием налогов с торговых сделок[1029]. Имеются моливдовулы 629 г. ипата Анастасия, коммеркиария таможен Пафлагонии и Понта, вплоть до Трапезунда[1030], 689/690 г. — Косьмы (?), стратилата и коммеркиария таможен Лазики, Керасунта и Трапезунда[1031], 735/736 г. — чиновника по сбору императорских коммеркиев в Керасунте[1032], ипата и коммеркиария Халдии Иоанна (конец VIII–IX в.) и других[1033]. Все это указывает на непрекращающуюся внешнюю торговлю городов Понта в так называемые «темные века» Византии. Взимаемые в Трапезунде налоги — коммеркии служили важным источником поступлений в казну, в частности, из них платились деньги стратигу фемы Халдия, что позволяло правительству устанавливать для него низкие ежегодные оклады в 10 литр золота[1034]. Города Понта, вероятно, оставались и центрами ремесла: именно оттуда император Константин V (741–775) приглашал мастеров-технитов для восстановления разрушенного ранее аварами акведука Валентиниана в Константинополе[1035].

Шелковый торговый путь, одним из своих ответвлений проходя через Трапезунд, способствовал международной торговле и процветанию города[1036]. Оставаясь в VIII–X вв. видным центром арабо-византийской торговли, Трапезунд был и пограничным пунктом. Купцы из других городов Византии именно там уплачивали таможенные пошлины. Житие св. Георгия Амастридского повествует, как вследствие доноса и ложного обвинения в каком-то фискальном нарушении купцы из Амастриды подверглись в Трапезунде тюремному заключению и даже ожидали смертного приговора, отчего их спасло чудотворное заступничество святого, прибывшего в Трапезунд из родного города, не убоявшись трудного пути по морю в зимнее время[1037]. За агиографическими клише просматривается несколько реалий: сам факт торговли амастридцев в Трапезунде, необычность зимнего сообщения между городами и наличие в Трапезунде суда, полномочного выносить даже самые суровые приговоры подданным императора за «экономические» преступления, что является свидетельством большого значения, придаваемого государством этой торговле. Однако показательно, что вершивший суд постоянно описывается агиографом терминами, характеризующими военачальника и главу фемы: стратиг, стратарх, стратилат. То есть и торговля в византийском пограничье была под контролем военной администрации фемы. Впрочем, и обвинителем купцов перед стратигом выступал не таможенный чиновник, а оруженосец стратига фемы, носивший воинский титул кортис. При суде за таможенные нарушения, как интерпретирует этот текст В. Г. Васильевский, заключение в тюрьму димосия, инкриминирование, как сказано, «величайших преступлений» перед законом и обычаем, приговор к смертной казни мечом, привлечение обвинителем оруженосца, боязнь обвиняемых нанести «бесчестье отчизне» — характерные явления. Источник не содержит фразы о «таможенных нарушениях», вводимой в перевод В. Г. Васильевским[1038]. Удивительна не подконтрольность торговли и таможни стратигу, но необычно высокий уровень суда, характер предусматриваемого наказания и лицо обвинителя, а также заступничество архиерея Амастриды, лично отправившегося в путь вызволять сограждан. Вероятно, что эти сограждане-купцы были людьми именитыми и способными подать о себе весть из Трапезунда в Амастриду и вызвать высокого «адвоката». Не кроется ли за красноречием комита и доносом «сикофантов» обвинение совсем в другом — в контактах с врагом, торговле запретными, стратегическими товарами или подозрением в измене либо других действиях в пользу противника? Свидетельствуя о торговле, источник, быть может, косвенно сообщает и о ее рискованности в обстановке военного противоборства с арабами.

Во времена Македонской династии Трапезунд и другие города Понта сохранили и приумножили свое торговое и ремесленное значение. Уже в царствование Василия I он имел славу процветающего, большого и прославленного города. Среди его населения было много знатных воинов (что понятно, учитывая его стратегическое значение и дислокацию войск), богатых купцов. Процветали монастыри, вся область казалась многолюдной[1039]. В источниках по-прежнему упоминаются имена коммеркиариев Халдии[1040]. Трапезунд и вся Халдия в X в. рассматривались как средоточие импорта с Востока благовоний, которые жители фемы продавали константинопольским мироварам. Чтобы не допускать завышения цен на перец, корицу, амбру, смирну и другие специи и ароматические вещества, власти предписывали ограничить пребывание понтийских купцов в Константинополе сроком не более трех месяцев. Керасунт в Книге Эпарха предстает также как центр транзитной торговли, но оттуда поставляли лен, видимо, привозимый из Северного Причерноморья[1041].

В X в. через область Тао и по р. Чорох Трапезунд вел интенсивную торговлю с грузинскими и армянскими землями. Город-крепость Артанудж в Кларджети получал значительную часть доходов именно от коммеркиев с торговли с Трапезундом[1042]. В свою очередь, в Трапезунд стекались купцы из Ивирии и Месопотамии, Сирии и Херсона, здесь торговали греки из Константинополя и окрестных городов, армяне, черкесы, евреи, колхи и жители Крыма. Товары из Трапезунда отправлялись в разные области Причерноморья и Анатолии[1043]. В X в. через Трапезунд на восток вывозились парча, сукно, льняные ткани, знаменитый греческий атлас — важнейший продукт экспорта Византии[1044]. По свидетельству Мукаддаси, в Трапезунде тогда находилась самая важная торговая колония мусульман в Византии[1045].

Интересно, что, по сообщению Константина Багрянородного, в его времена и прежде жители греческих городов Крыма зависели от экспорта зерна из Северной Анатолии — Понта и Пафлагонии[1046]. В XIII–XV столетиях ситуация была обратной. Гористые области Понта мало пригодны для выращивания злаков в значительном количестве. Пафлагония давала для этого больше возможностей. И все же Константин называет понтийский город Амине (Амис) одним из главных экспортеров, а понтийские суда — главными перевозчиками. Это может свидетельствовать либо о слабой торговле Херсона и других городов Крыма с варварской периферией, либо об отсутствии в то время значительного производства зерна в Северном Причерноморье. Первое маловероятно, ибо херсониты покупали у печенегов для торговли с Византией (и в значительном количестве) другие товары, в частности — шкуры и воск[1047]. Скорее аграрная ситуация в степном Крыму и Северном Причерноморье изменилась на протяжении XI–XV вв. В любом случае, можно отметить сохранение прочных экономических связей между Южным и Северным Причерноморьем в средневизантийский период.

В XII в., как сообщал ал-Идриси, Синоп, Трапезунд и прилегавшие к нему понтийские города (Иней, Керасунт) были важными торговыми центрами, а сам Трапезунд — средоточием и складочным пунктом греко-мусульманской торговли[1048]. Из Трапезунда начинался путь в Персию и Среднюю Азию, а затем — в Китай. С образованием Иконийского султаната Трапезунд стал его черноморскими торговыми воротами, связывал его с русскими и половецкими землями, с Кавказом, обуславливал вместе с Синопом деятельность крупной мусульманской ярмарки в Сивасе. Блокирование этой торговой артерии в 1205/1206 г. вызвало поход султана Рума Гийас ад-Дина Кай-Хусрава I против Трапезунда[1049]. Международный характер имели трапезундская ярмарка и византийский таможенный пункт в Трапезунде[1050]. Ибн Хаукал отмечал, что торговые пошлины, взимаемые в Трапезунде, были одной из самых доходных статей византийского бюджета и приносили до 10 квинталов золота в год[1051]. В начале XIII в. местом сбора пошлин с мусульман, помимо Трапезунда, был еще и Амис[1052]. Однако при всей величине торговли VIII–XII вв. ее масштабы были значительно скромнее, чем в последующий период.

Наступивший со второй половины XIII в. подъем чаще всего объясняли открытием новых торговых путей, удачным сочленением морской и караванной торговли на Понте. Эти факторы действительно немаловажны[1053]. Вместе с тем подъем связан и с более общими причинами так называемой торговой революции в Европе в XIII в., с созданием материальной и технической возможности для купцов Западной Европы активно участвовать в трансконтинентальной торговле[1054]. Но и превращение Трапезунда в столицу империи, освобождение его купечества от налоговых стеснений со стороны Константинополя, образование на Понте торговых факторий западноевропейских и восточных купцов и поощрение этого процесса императорской властью, развитие обеспечивавших торговлю ремесленных инфраструктур способствовали коммерческим успехам[1055]. До 1204 г. Византия стремилась всеми имеющимися средствами исключить присутствие «латинян» в Черном и Азовском морях, рассматривая их воды и берега как приоритетную зону интересов, имевшую стратегическое значение для снабжения Константинополя продовольствием[1056]. В XIII в. доступ в Черное море стал более свободным и торговые приоритеты в нем определяло не политическое господство над проливами, а чисто экономические факторы: наличие товаров, спрос и предложение, состояние платежного баланса, обеспеченность купцов средствами сообщения, динамика навигации и ее сопряженность с ритмом караванной торговли, налоговый режим и т. п. Трапезундские архонты извлекали вместе с императорским фиском немалые доходы от международной и внутренней торговли. Дополнительной причиной оживления торговли на Понте было увеличение спроса на полезные ископаемые и некоторые продукты ремесла империи Великих Комнинов и прилегавших районов. К. Каэн обратил внимание на рост спроса на минералы и металлы в мусульманских городах Малой Азии[1057]. Это также притягивало сельджукских и персидских купцов в Трапезунд. В ряде трапезундских товаров, особенно квасцах, практически не добываемых тогда в Европе, остро нуждались итальянские купцы.

Общее изменение левантийских торговых путей также имело большое значение[1058]. Если ранее они шли к сирийскому и малоазийскому побережью Средиземного моря и имели целью Багдад, то после его разрушения татарами в 1258 г. эта магистраль была перерезана. Второй удар восточно-средиземноморской торговле был нанесен в 1291 г., с падением последних опорных пунктов крестоносцев в Сирии и с изданием папского запрета для всех христиан торговать с мамлюкским Египтом. Запрет этот, правда, всячески обходили. Но тем не менее он сыграл свою роль в открытии обходного пути снабжения Египта через порт Аяццо и Малую Азию. В 1256 г. в Персии возникло государство Ильханов. Благодаря централизованности управления оно сумело поддерживать безопасные караванные дороги, шедшие в глубь Азиатского материка и к Черноморскому побережью. Реформы, проведенные здесь Хулагуидом Газан-ханом в конце XIII в., способствовали известному подъему городов Северо-Западного Ирана, особенно Тебриза и Султании, заложили основу интенсивной караванной торговли. Внутри городской стены Тебриза при Газан-хане и его преемнике Олджейту-хане был построен целый торговый квартал (Руб'е Рашиди), насчитывавший 24 больших караван-сарая, 1500 лавок, большое число ремесленных мастерских-кархане[1059]. Из Тебриза купцы могли направляться в Индию, Среднюю Азию и Китай. А более легкий и кратчайший путь к Тебризу лежал через Трапезунд. Вместе с тем Трапезунд поддерживал активные связи с Крымом и Русью. К концу XIII — началу XIV в. персидские купцы осуществляли прямые торговые отношения с Трапезундом: была даже унифицирована система мер и весов двух столиц[1060]. И географическое положение, и издавна налаженные контакты с Востоком способствовали превращению Трапезунда в крупнейший черноморский центр посреднической торговли. Этому содействовала и безопасность караванных путей, обеспеченная Газан-ханом, решительно боровшимся с разбоем на дорогах[1061].

Значение путей, проходивших через Юго-Восточное Черноморье, было оценено современниками, когда широкая торговая деятельность там европейцев лишь только разворачивалась. Торговые практики отмечают значение Трапезунда для западноевропейских купцов[1062]. В начале XIV в. Марино Санудо Торселло Старший в сочинении о мерах, которые следовало принять для успеха Крестового похода против египетского султана, предлагал, в частности, прервать торговлю с его землями и организовать блокаду египетских портов. Торговые потери, как считал венецианский историк и путешественник, можно было легко возместить расширением связей с Тебризом через Черное море, проложив новую караванную дорогу на Восток, от Понта вплоть до Индии. При этом большие расходы на перевозку товаров компенсировались более высоким качеством последних (особенно пряностей, таких как имбирь и корица) и отсутствием столь высоких коммеркиев, какие были во владениях султана[1063]. Более чем через 100 лет о преимуществах для венецианцев и генуэзцев торговли пряностями через Трапезунд писал Б. ди Миньянелли[1064]. Следует, правда, оговориться, что трансконтинентальная дорога, кратчайший путь, соединявший Восток и Запад, от Китая через Тебриз к Трапезунду, на всем протяжении могла действовать лишь в условиях относительной рах tartarica, когда безопасность караванов обеспечивалась возможностями их охраны могущественными и авторитетными ханами. Такая ситуация существовала сравнительно недолго, примерно с 1280 г., когда внутренний кризис в монголо-татарской державе был ликвидирован, до 1307 г., начала распада державы во главе с великим ханом в Пекине, а также в отдельные периоды между 1313 и 1340 гг.[1065]. Однако и до и после 1307 г. регулярно использовался отрезок пути от Трапезунда до Западного Ирана, куда стекались восточные товары. Заметим, что папские запреты на торговлю с мамлюкским Египтом были особенно жесткими в период с 1322 по 1344 г.[1066] На этот период как раз и приходится расцвет торговли западноевропейцев в Причерноморье. Мы можем, таким образом, констатировать, что меры католической церкви, каравшие прежде всего венецианцев и генуэзцев, способствовали смещению осей торговли в сторону городов Крыма и Северной Анатолии.

Некоторые историки не без основания отмечают, что караванная торговля мало затрагивала территории, через которые она проходила[1067]. Но это только часть правды, так как доходы от нее, в том числе и от поступления от налогов, были существенны как для императорской казны, так и для местных архонтов.

С ослаблением державы Ильханов в Восточной Анатолии наступил период феодальных смут и сообщение с Тебризом стало менее регулярным и опасным для западноевропейцев и греков. Торговля на Понте регионализируется, и все большую роль в ней с середины XIV столетия играют местные товары Понта и Причерноморья. Создание державы Ак-Куйунлу и рост Османского султаната в XV в. вновь укрепили роль международных торговых путей, проходивших через города Понта к континентальной Малой Азии и Прикаспийским землям[1068]. Однако тогда Трапезунд делил функции терминала торговых коммуникаций с Синопом, Самсуном, Бурсой (Брусой), отчасти Севастополем (Сухуми).

Как же именно проходили через Трапезунд главные магистрали мировой торговли? Дорога в Тебриз лежала через Понтийские горы, пересекая их в наиболее удобном месте Зиганского ущелья. Она шла через Кампану (Каракабан, на границе империи) — Гюмюшхане (бывш. Аргирополь) — Пайперт (Байбурт) — Эрзерум[1069]. Модификация — через Эрзинджан[1070]. От Байбурта через Эрзинджан шли также дороги в сторону Сиваса, до Аяццо (Айяс, Киликийская Армения), но они имели меньшее значение, чем путь к Трапезунду. По сообщению Пеголотти, все путешествие из Трапезунда в Тебриз занимало у всадника 12–13, а у каравана 30–32 дня[1071]. Реже использовались пути от Керасунта к Токату, Сивасу или Эрзинджану (в этом случае с выходом к Тебризу)[1072], а также из Трапезунда в Грузию[1073] и — по побережью — к Керасунту, Самсуну, Синопу, Кастамону[1074], вплоть до Константинополя. Надежность последнего маршрута ослаблялась тем, что он размывался горными потоками[1075] и проходил через владения нередко враждующих друг с другом мусульманских правителей. В направлении на запад чаще предпринимались лишь небольшие поездки в пределах собственно Трапезундской империи. Главную торговую ось Трапезунд — Тебриз западнее Пайперта (Байбурта) пересекал трансанатолийский северный путь. Он пролегал вдоль реки Келькит и связывал Кастамон и Никсар с Байбуртом, а в районе Эрзинджана соединялся с дорогами к Сивасу и Токату — Амасии[1076]. Пути Кастамон — Байбурт и Эрзинджан — Сивас — Амасия обеспечивали внутренние связи примыкавших к Причерноморью районов Анатолии. Но они шли южнее горных хребтов, отделявших Понт от малоазийского плато, и были подконтрольны трапезундским императорам только через их тюркских родственников и союзников. Некогда активные связи Понта с Закавказьем по суше[1077] ослабели. Сухопутные дороги использовались лишь на небольших отрезках[1078], в основном в сторону Гонии и Самцхе, где влияние Трапезундской империи было заметным, а связи поддерживались преимущественно по морю.

Энкомиасты Трапезунда подчеркивали основное преимущество этого эмпория: соединение в нем морской и сухопутной торговли[1079]. Опираясь на традицию, Джон Мандевиль писал, что через Трапезундскую гавань вели торговлю те, кто направлялся в Татарию, Персию, Халдию, Индию, Армению[1080]. Для земель Грузии Трапезунд являлся крупным портом уже в VIII в.[1081] А через грузинские земли шел торговый путь к берегам Каспия, выходящий чаще всего к Железным Воротам — Дербенту. Однако основной морской путь соединял Трапезунд с Константинополем. И хотя он не был лишен риска, все же он был легче, безопаснее, требовал меньших издержек, чем дорога по суше, особенно если купцы везли дорогостоящие или тяжелые товары. Время подобного плавания колебалось в зависимости от конкретных условий в среднем от 8 до 19 дней[1082], но были случаи задержки в пути почти до месяца и 5-дневные путешествия при попутном ветре[1083]. Торговая корреспонденция в конце XIV в. в среднем доходила из Константинополя до Трапезунда за 12 дней[1084]. Каботажный характер навигации и необходимость приставать к тем или иным портам удлиняли путь. В IX в. агиограф считал тяжелым даже плавание из Амастриды в Трапезунд[1085], но с XIII в. и навигация до Константинополя была уже делом привычным, сложились устойчивые маршруты караванов венецианских и генуэзских галей от Константинополя до Трапезунда, иногда с заходом в Каффу, Тану, Синоп или Симиссо. Небольшие же генуэзские суда из самой Каффы, прежде чем идти в Трапезунд, часто посещали Тану, Копу, Воспоро или Чиприко, нагружая в портах Азовского моря и на Кавказском побережье Черного моря товары для продажи в Трапезунде[1086]. Правда, генуэзскими статутами конца XIII — начала XIV в. генуэзским судам, не имевшим специального оснащения, запрещалось заходить в Черное море в наиболее опасный период — с 1 декабря до 15 марта[1087]. Венецианский Большой Совет ограничивал плавание судов в Черном море периодом с апреля по октябрь, делая исключение лишь для возвращавшихся в любое время караванов или эскортов галей «линии»[1088]. Но уже с середины XIV в. с введением в навигацию новых типов судов формальные ограничения перестали действовать, и возможности плавания определяли факторы погодных условий, политической обстановки и риска, periculum maris et gentium, как их называли итальянцы[1089].

В XIII–XV вв. нередким стало и периодическое прямое сообщение между портами Италии и Понтом, осуществляемое преимущественно генуэзскими и венецианскими мореходами по традиционным для Латинской Романии маршрутам[1090]. Продолжительность навигации галей от Венеции до Трапезунда и обратно составляла примерно полгода, с четко регламентированным сроком стоянки галей «линии». С конца апреля до начала ноября длилась военно-морская экспедиция генуэзского флота от лигурийских к трапезундским берегам в 1417 г.[1091] Такие сроки довольно типичны. Свободная навигация частных галей допускала большую свободу плавания, хотя и здесь регулирующая роль административных органов осуществлялась как венецианцами, так и генуэзцами[1092].

Сообщение с Крымом всегда было особенно важным для Трапезунда. Арабский географ XIV в. из Каира ал-Умари, использовавший сведения генуэзского мореплавателя и путешественника Доменикино Дориа, писал, что через Трапезундскую империю проходили торговые пути «к провинции Крым, кыпчакской степи, к другим странам Севера»[1093]. Здесь имелись в виду не только традиционные и отмеченные во многих источниках связи с Крымом, но и контакты с половецкими и русскими землями, существовавшие еще в домонгольский период, а затем — с владениями Золотой Орды, не исключая Таны. С XIV в., отчасти благодаря регулярной навигации караванов венецианских галей, складывается прочная система связей между Таной и Трапезундом. Ранее ал-Идриси, следуя, вероятно, давней традиции, указывал на плавание от Трапезунда к Азовскому морю и до Тмутаракани[1094]. В первой половине XIII в. преобладали связи с Херсоном, в конце XIII–XV вв. — с Каффой и другими итальянскими факториями. При благоприятном' ветре путь от южного берега Крыма до Трапезунда продолжался от 2 до 10 дней[1095], но обычное плавание могло занимать и 12 и более дней[1096]. Прямой путь из Крыма в Синоп требовал и того менее — 5 суток[1097]. В середине XIV в. генуэзскими актами зафиксированы прямые связи Трапезунда и Керасунта с устьем Дуная, в частности, с генуэзской факторией в Килии[1098], с XIV–XV вв. также и Белгородом (Монкастро, Аккерманом). От Трапезунда до устья Дуная, по Идриси, было 9 дней плавания[1099]. Контакты Трапезундской империи с русскими землями осуществлялись в основном через Монкастро и Тану, но были и окружные пути — по Волге и Дону (через Сарай и Тану), а также через Астрахань и Дербент. Они имели в основном резервное значение, а последний из них стал шире использоваться лишь с XVI в.[1100]

Скрещивание важных морских и сухопутных дорог поднимало значение Трапезунда, его оценку современниками. В трапезундской и отчасти византийской исторической литературе и деловых источниках Трапезунд называют πόλις ευδαίμων, μεγίστη (счастливый, богатый, великий и прекрасный город), мегалополь[1101]. Однако сам по себе литературный штамп не имеет силы доказательства, если не подтверждается другими материалами. Уже в XIII в. у западного историка сложилось представление о том, что государь, правящий Трапезундом, отличался богатствами[1102]. В XIV в. Абульфида, следуя своему предшественнику Ибн Саиду, писал о Трапезунде как о знаменитом порте Черного моря[1103], ал-Умари подчеркивал известность и значительность империи, уважение к ней со стороны окружающих правителей и папы[1104]. В начале XIV в. Одорико Порденоне, а затем Мандевиль назвали Трапезунд портом Понта, добрым городом, общим рынком для персов, мидян и других народов[1105]. Клавихо, посетивший Трапезунд в начале XV в., отметил его прекрасную укрепленность, обилие садов в предместьях и красивый торговый квартал, расположенный на берегу моря[1106]. О тех же достоинствах, с добавлением, что земля приносит Трапезунду большие доходы, писал через три десятилетия Перо Тафур[1107]. А в середине XV в. Иосафат Барбаро свидетельствовал о величине и благополучии земли, множестве сел и небольших замков в округе[1108]. В это же время генуэзские документы называли города Трапезундской империи nес paucas, nес contemnendas urbes[1109]. Иеромонах Григорий, автор «Жития» св. Иоанна Нового, мученика родом из Трапезунда, именует столицу империи «славным и великим градом», повсюду известным своим изобилием, проистекающим от богатой морской торговли[1110].

По традиции, начиная с В. Гейда, исследователи уделяли основное внимание посреднической торговле[1111], а местное ремесло практически не изучалось. К сожалению, мы не располагаем данными об организации производства в Трапезунде и других городах Понта, а источники для рассмотрения самих предметов ремесла и ремесленных профессий скудны[1112].

Виссарион Никейский называл свою родину «эргастирием и эмпорием всей вселенной»[1113]. Иоанн Евгеник писал, что Трапезунд сам для себя производил все необходимое и нуждался в малом из привозимого извне, в то время как приезжие купцы нуждались во многих его продуктах[1114]. Но это — данные энкомиев. Их можно принять лишь за свидетельство (может быть, преувеличенное) о наличии ремесленного производства и его связях с торговлей, не более. Правда, энкомий Виссариона отличается в ряду произведений этого жанра большей конкретностью и предметностью описаний. При неизбежности некоторой формализации и стандартизации энкомий довольно точно описывает многие реалии средневекового Трапезунда, чему есть убедительные подтверждения в произведениях других авторов, в документах и топографических данных. Ряд сведений Виссариона, уроженца Трапезунда, уже давно имеет репутацию надежности у исследователей[1115]. Виссарион писал, что мастерские в Трапезунде были расположены прямо на рыночной площади, за стенами города (на Майдане). Здесь мастера непосредственно сбывали свою продукцию и покупали нужные им товары. Он отмечал и изобилие мастеров-технитов по сравнению с другими городами[1116]. Впрочем, далеко не все необходимое могло производиться в Трапезунде. К примеру, даже стеклянные лампады для монастыря Св. Евгения приходилось закупать в Константинополе или ближе — в Фасиане (Басиан, к северо-востоку от Феодосиуполя/Эрзерума), пока она не была завоевана сельджуками в конце XI в.[1117]

Немалая группа трапезундских ремесленников была занята в строительном деле[1118]. Это были и каменотесы, и печники, и плотники, и корабелы[1119]. Постоянная военная угроза вынуждала уделять большое внимание возведению фортификационных сооружений[1120]. Материал для строителей отчасти поставляли лесорубы[1121].

Вторая большая группа мастеров представлена металлистами: кузнецами и мастерами по железу[1122] и серебру[1123], ювелирами[1124], оружейниками[1125], чеканщиками монеты[1126].

Начало монетной чеканки Трапезундской империи М. Хенди и С. Моррисон относят к 1222 г.[1127], т. е. к началу правления Андроника I. Эта датировка относится, однако, только к медной монете, а начало чеканки основной серебряной монеты — аспра датируют временем Иоанна I Аксуха (1235–1238)[1128]. При Мануиле I и его преемниках — Андронике II и Георгии, чеканивших аспры с именем Мануила, возможно, дабы избежать обозначения на них имени Ильханов, формальных сюзеренов империи, денежный рынок Трапезундской империи был стабилен и включал западногрузинские подражания трапезундским монетам — кирманеули. Законный вес монеты составлял 3,02 г серебра[1129], при пробе от 94,3 до 100 % серебра[1130]. По вступлении на престол Алексей II понизил вес до 2,229 г, и эта норма оставалась до 1320–1321 гг., а затем высокая интенсивность обращения монеты, возрастание ее стертости с интенсификацией внутреннего товарообмена в этот период, привели к небольшому нормативному снижению веса аспра до 2,183 г.[1131] Серебряное содержание аспра также уменьшается до 75–71,5%[1132]. Долгое время тем не менее котировка аспра комнината оставалась стабильной, и по отношению к генуэзской лире существенно не изменилась с 1290 по 1338 г., составляя 20 аспров за лиру[1133]. Однако затем с середины XIV в. и, особенно, в XV в. нормативный вес серебряного аспра резко упал. В начале правления Алексея III до 1,637 г., а в конце его царствования — до 1,364 г. при содержании серебра от 63,5 до 72,7 %. Законный вес аспра при Мануиле III составлял уже 1,129 г., а содержание серебра — 54,3–57 %, а при Алексее Iv–0,904 г. с содержанием серебра от 45,9 до 53,9 %. При Иоанне IV, последнем императоре, чьи монеты известны, немногочисленные дошедшие до нас экземпляры весили от 0,73 до 0,9 г. Объем монетной чеканки сокращался уже с правления Алексея II[1134], видимо, и в связи с уходом Грузии из зоны монетного ареала аспра, и в связи с упадком крупной международной торговли через Тебриз и Персию. Вместе с тем, происходит все большее проникновение на трапезундский рынок иностранной монеты (западноевропейской и турецкой). Вероятно, в пределах Трапезундской империи действовал не один монетный двор. Об этом говорит не только объем чеканки аспров, но и их разновидности, так называемые «дифференты» на монетах. Один из них с буквами КА (XIII в.) относили к Леонтокастрону[1135]. Такой характер аббревиатуры нетипичен. Быть может, она (если только она действительно обозначает место) указывает скорее на Кораллу или Кордилу, где были императорские замки и небольшие городки[1136].

Третьей группой ремесленников были ткачи, производившие разные виды дорогих узорчатых и простых тканей, а также чесальщики шерсти. Наличие последних говорит о том, что часть ввозимого в Трапезунд сырья подвергалась в городе ремесленной доработке[1137]. Источники упоминают льняные и полотняные ткани местного производства[1138], а доставка в Константинополь льняных изделий, изготовленных в Керасунте, отмечена еще в Книге эпарха[1139]. В ХVІІ в. в Трапезунде и другом городе бывшей империи — Ризе сохранялись традиции производства высококачественного тонкого полотна[1140]. Османские дефтеры Эрзинджана и Кемаха 1516 г. фиксируют систематический вывоз льняных тканей из Трабзона в Эрзинджан и далее на Восток и устанавливают точный налог для этой торговли, что свидетельствует о ее стабильности[1141].

Четвертая группа объединяла портных и мастеровых, делавших всякого рода мелкий ремонт[1142], сапожников, чья продукция была довольно значительна, пользовалась спросом даже у иностранцев и экспортировалась[1143], гончаров и различных ремесленников, производивших посуду[1144], пекарей и поваров[1145]. Часто между отдельными специальностями трудно провести грань, они мало дифференцированы. Кузнецы, например, занимались заточкой оружия и ножей, они же являлись коновалами[1146]; профессии сапожников и портных совмещались[1147]. Ряд ремесленных профессий прикладного характера был связан исключительно с обслуживанием внутренних нужд и потребностей торговли эмпория.

В Трапезунде имелось также много неквалифицированной рабочей силы: грузчиков, переносивших товары за очень небольшое вознаграждение[1148], водоносов[1149], прачек[1150] и других наемных работников[1151].

Немало ремесленников, вероятно, занимались добычей полезных ископаемых. Добыча железа в окрестностях Трапезунда отмечается в источниках издавна, включая и ранневизантийский период[1152]. Правда, часть горнорудных разработок была утрачена в XIV в., но даже рудники, находившиеся на мусульманской территории, продолжали тяготеть к Трапезунду как к крупному рынку сбыта. Важнейшее значение имела добыча квасцов в Халивии, близ Колонии и южнее, в районах Сиваса[1153]. Трапезундские месторождения квасцов не уступали знаменитым Фокейским. Квасцовый камень (алунит) в соединении с пигментами образовывал не растворимые в воде цветные лаки, использовался для полировки металлов, дубления кож, он был кровоостанавливающим средством и антисептиком, применялся для лечения ран, язв, как дезодорант и профилактика от вшей, для лечения глазных и ушных болезней. Как минимум, с 70-х гг. XIII в.[1154] квасцы как важнейшее сырье для текстильной, красильной и суконной промышленности, медикамент широко экспортировались через Керасунт и Трапезунд[1155]. Турецкие завоевания обнаружили огромную зависимость Западной Европы от квасцов Малой Азии. После 1453 г., когда проливы перешли под османский контроль, и, особенно, после захвата турками Фокеи, затем Южного Причерноморья и, позже, в 1462 г. Митилены, цены на восточные квасцы, покупаемые теперь только у турок или через маону Хиоса, платившую османам большую дань, возросли на 400–500 %. По оценкам папы Пия II, к 1462 г. Европа платила османам ежегодно более 300 тыс. дукатов за квасцы[1156]. Европе грозил тотальный кризис сукноделия и многих других отраслей производства, и лишь неожиданное открытие богатых месторождений близ Рима, у Тольфы и близ Картахены в Испании в 1462 г. отвратило угрозу[1157].

Эксплуатация железных месторождений в районе Трапезунд — Керасунт продолжалась с античных времен в течение всего Средневековья[1158]. Железнорудные месторождения разрабатывались близ Триполи (Тиреболу) вплоть до середины XIX в.[1159] Древнюю историю имели и серебряные рудники Халдии, Чанихи (Гюмюшхане), Пайперта и Амасии (Гюмюш). Месторождения Чанихи и Аргирии, между Керасунтом и Триполи, могли быть основным источником серебра для местной монетной чеканки[1160]. Рудники Гюмюшхане довали руду вплоть до XIX в., хотя их производительность неуклонно сокращалась. Расположенный по утесам и на вершинах гор, Гюмюшхане в 1814 г. по населению уступал Трапезунду лишь в два раза[1161].

В первой трети XIII в., когда Синоп, Пафлагония и область Джаника (Чаник) входили в состав империи, казна получала значительные прибыли от добычи меди: месторождения Синопа и Кастамона считались лучшими в Передней Азии. В середине XV в. доходы с них составляли 200 тыс. золотых ежегодно (из них 50 тыс. уплачивалась как дань султану)[1162]. Доходы от медных рудников Кастамону приносили казне османских султанов в 1475 г. 45 % всех их поступлений от азиатских провинций[1163]. Даже после завоевания Синопа сельджуками Трапезунд продолжал пользоваться частью доходов, и тогда, когда ненадолго возвращал город под свою власть, и когда просто поддерживал с ним экономические связи[1164].

Тесная связь местного ремесла и сельского хозяйства проявлялась и в широком производстве, в том числе на экспорт, воска и свечей[1165], в специализации Халдии еще с X в. на изготовлении благовоний и сырья для мироварения[1166], в распространенности профессии хлебопеков в крупных городах, включая Трапезунд[1167].

Для оценки роли торговли в экономике империи обратимся сначала к номенклатуре экспорта и импорта[1168]. Из местных трапезундских товаров основная доля экспорта приходилась на вино, вывозившееся в очень больших количествах в Крым, Тану, Константинополь, венецианские и генуэзские фактории и станции Черного моря. Итальянские торговые республики создавали благоприятные условия для экспорта трапезундских вин. Эта же торговля использовалась в качестве политического нажима на Трапезундскую империю. Когда императоры отказывались или были не в состоянии платить долги либо репарации генуэзцам, власти республики грозили запретить экспорт вина и орехов, в уверенности, что это нанесет самый большой ущерб империи[1169]. Сейчас специалистами-археологами приведены довольно веские аргументы в пользу трапезундского происхождения большой группы наиболее распространенных в Причерноморье и Золотой Орде амфор[1170]. Хотя вопрос об атрибуции этой керамической тары вызывает дискуссии, письменные источники, фиксирующие большие объемы экспорта понтийского вина на север, косвенным образом подтверждают эту гипотезу. При оценке возможностей трапезундского экспорта вина при выплате контрибуции Великими Комнинами в 1417 г. генуэзцы исходили из 2500 вегет (1 312 500 л) в течение двух лет. Хотя это и завышенное требование, оно косвенным образом отражает масштабы товарного производства вина[1171]. В большом количестве импортировались в Италию и лесные орехи. Ими, как и вином, стремились покрыть долги трапезундских императоров, оценивая возможные взыскания цифрой около 30 т, что сопоставимо с урожаем орехов в области Керасунта в начале XX в. — 50–60 т.[1172].

Бортничество и пчеловодство давали для вывоза мед и, особенно, воск, отличавшийся дешевизной[1173]. Среди вывозимых местных товаров были также квасцы, лесные орехи, пенька. На рубеже XIII–XIV вв. масштабы экспорта одних только квасцов итальянцами превышали 500 т. в год[1174]. В значительной мере номенклатура торговли местными продуктами Понта оставалась той же, какой она была еще в античности[1175]. Вино, квасцы, лесные орехи и пенька оставались и в дальнейшем, вплоть до XIX в., важнейшими продуктами трапезундского экспорта[1176].

При нехватке местных ресурсов важную роль играл импорт зерна. В значительной мере он находился в руках итальянских купцов[1177], хотя и греки, и армяне, и турки принимали в нем участие. Импорт зерна в города Понта не отличался стабильностью, зависел от урожайности, политической ситуации, торговой конъюнктуры. Пшеницу и муку вывозили из Крыма, Таны, Константинополя, с Кавказского и западного побережья Черного моря и т. д. Экспортировали также просо и ячмень, притом в немалых количествах. В начале XIII в. хлеб шел также из русских земель[1178], однако затем татаро-монгольское завоевание прервало этот поток товара и в большей мере поставщиком зерна на Понт из Крыма, Приазовья, Кавказа стали итальянские фактории. Недороды зерна в Северном Причерноморье могли вызывать временный поворот направления торговли с Юга на Север[1179].

Жизненно важными были поставки в города Трапезундской империи соли. Они осуществлялись в основном из салин Крыма, контролировавшихся в ту эпоху генуэзцами, но закупали соль также и в Тане, и в Каффе, и в Чиприко, и в Пере. Масштабы поставок были значительными — сотни тонн. Доходы от этой торговли были весьма значительными. Если в Каффе соль стояла 1,75 аспра бариката за модий, то в Трапезунде — от 3,5 до 5 аспров барикатов. Джакомо ди Сан Ремо, перевозивший 2000 модиев соли на корабле, надеялся получить от трапезундского императора 5,5 тыс. комниновских аспров[1180]. Соляные налоги приносили генуэзцам большие доходы. Вероятно, и трапезундские императоры пополняли свою казну от коммеркиев на ввозимую соль. Из Каффы и портов Крыма, Приазовья и Таны, Ло Копы и устья Кубани привозили рыбу, в основном осетровых, и икру[1181].

Гораздо разнообразнее и шире представлены предметы транзитной торговли[1182], прежде всего шелк-сырец, шелковая пряжа и шелковые ткани (атлас, парча, камка, хазз, сендал итафта). В Трапезунде приобретались и готовые шелковые одежды. Шелк вывозился из Персии и с Кавказа через Трапезунд и Аяццо. Он существенно различался по качеству. Самым дешевыми низкосортным был китайский шелк, экспортировавшийся на Запад через Понт особенно с конца 50-х гг. XIII в. до середины 40-х гг. XIV в. В дальнейшем, с распадом державы Ильханов, в его вывозе все большую роль стали играть Тана и Крым. Более высокого качества был шелк Прикаспия: Гиляна, Шемахи, Ганджи, Талиша, Ширвана, а также Мерва в Туркестане. Первенство в торговле этим товаром Трапезунд сохранил вплоть до захвата черноморских проливов османами. В торговле причерноморским шелком венецианцы значительно опережали генуэзцев, и именно шелк был одним из главных приоритетов их торговли в регионе. Оценивая это обстоятельство и большую доходность транзита шелковых, златотканых и бархатных тканей, в хрисовулах венецианцам трапезундские монархи устанавливали на их экспорт особый коммеркий. Постепенно на Западе, в Лукке, Генуе и других городах было налажено собственное производство шелковых тканей, и некоторые из них, особенно камка, узорчатая ткань с золотыми нитями, стали поступать на рынки Востока, в том числе и через Трапезунд[1183]. В XVI в. торговля шелком через Понт не прекратилась. Налог на продажу шелка давал султанской казне 47 712 акче ежегодно, значительно превосходя поступления от других такс[1184]. Анатолийский и иранский хлопок, уступавший по цене и качеству сирийскому, в ограниченных масштабах также экспортировался через порты Трапезундской империи, главным образом генуэзцами. Торговля тканями из хлопка и льна известна в Трапезунде с IX в. и до конца Средневековья.

Через Трапезунд с Востока на Запад привозили различные специи. Так называли тогда пряности, красители, лаки, благовония, духи и ароматические мази, медикаменты, к которым относили и сахар, считавшийся, кстати, медикаментом. Основным центром производства сахара был Кипр. И сахар привозился в Трапезунд не только для реэкспорта, но и для местного потребления[1185]. Иногда к специям причисляли даже квасцы, воск и мед, масло. Пряности доставляли в Трапезунд через Тебриз, главным образом из Индии. Шелк и красители (такие как грана или вердзина) были наиболее дорогими товарами, вывозимыми с Понта[1186].

Драгоценные камни попадали на рынки империи с караванами Востока. Жемчуг из Ормуза и других мест, кораллы, янтарь, рубины встречаются среди товаров. При этом они, особенно жемчуг, служили средством платежа и залога. Сделки с шелковыми тканями и драгоценными камнями подлежали обложению особым налогом, принося немалые прибыли в казну василевсов[1187]. Особым предметом торговли, отмечаемым даже в императорских хрисовулах[1188], были шитые пояса. Пояс, как и шапка, на Востоке, особенно с широким распространением в Анатолии и Крыму всаднической культуры монголов, считался предметом особого достоинства, символом знатного происхождения, власти и богатства. Его особо украшали, надевали и снимали при совершении обрядов, в торжественных и церемониальных случаях[1189]. Именно поэтому и торговля поясами, их дарение были не обычной сделкой, а специально фиксируемым актом. Отсюда и особое значение Трапезундской империи в этой коммерции предметов престижа.

Из русских земель (через Крым или Тану), а также из Тебриза и с Кавказа привозили меха. Трапезунд был, хотя и не самым важным, пунктом их экспорта на Запад, существенно уступая в этом Каффе, Тане и даже Симиссо. В основном в нем приобретали недорогие сорта пушнины и изделия типа сшитых беличьих шкурок. С юга, из Центральной Анатолии, в Трапезунд доставлял и овчину и шерсть, из Таны, Феодоро, Каффы и Симиссо везли кожи как для экспорта, так и для местного ремесленного производства[1190].

Торговавшие в Трапезунде западноевропейцы должны были платить за многочисленные товары Востока либо звонкой монетой, преимущественно серебром, либо весьма ценимыми тканями, главным образом сукнами. По своему происхождению они были ломбардскими, тосканскими, фландрскими, английскими, французскими и германскими, а по качеству делились на элитные (тонкой выделки и, как правило, крашеные) и грубые, для широкого потребления. Сукно, бывало, также служило и средством платежа, и залогом, в него инвестировали значительные средства, заключали торговые контракты разного свойства на его доставку и реализацию. Сначала фландрские, с начала XIV в. — французские, с конца столетия — английские и итальянские сукна и одежды доминируют на трапезундском рынке, принося большие и все более стабильные барыши купцам. Кроме сукна на Понте активно торговали льняными и бархатными тканями, холстиной. Все эти товары продавались как в самом Трапезунде, так и перевозились оттуда в Тебриз и другие центры Востока[1191]. Развитие стекольного дела в Венеции, в Каффе и на Востоке[1192] позволяло экспортировать в Трапезунд изделия из стекла[1193]. Из Италии же доставляли и туда же, в Венецию, посылали на ремонт сложные технологические изделия, такие как башенные часы или церковные колокола[1194].

Для того чтобы яснее представить себе характер внутренней торговли в Трапезунде, обратимся к счетам английского посольства к Ильхану, которое состояло из 20 человек и производило в 1292 г. разнообразные закупки в Трапезунде, в том числе большого количества продовольственных товаров, притом по относительно недорогой цене. В счетах (некоторые из них утрачены) отражены расходы за время пребывания посольства в Трапезунде, на пути к ставке Аргуна в Тебризе, с 20 по 30 июня и с 7 по 21 июля 1292 г., а также при возвращении из Тебриза, с 13 по 20 октября 1292 г.[1195]

Посол и его свита приобретали разные продукты и товары. Это в первую очередь вино (36,7 % по подсчетам А. Брайера), мясо (говядина, баранина, свинина, поросятина, языки), птица, в основном курятина и голуби (25 %), а также гуси и каплуны, хлеб и рис (18,7 %), рыба (6,9 %). Меньше средств было затрачено на закупку фруктов, молока, яиц, сыра, растительного и животного масла, уксуса, зелени и приправ. В Трапезунде регулярно приобретали также дрова, фураж для скота, свечи. Об уровне цен не всегда можно судить достаточно определенно, так как в счета не заносилось в большинстве случаев количество продукта. Приведем лишь некоторые примеры: ягненок стоил в Трапезунде от 4 до 6 аспров, гусь 3–4 аспра; ежедневно расходовалось вина в среднем на 30–45 аспров, хлеба на 12–16, молока 2–3 аспра. Показательно, что именно в Трапезунде посольство сделало основные закупки провизии для следования к ставке монгольского хана. Довольно дешево в городе были куплены простые льняные одежды и ткани, вероятно, местного производства, а также более дорогие привозные ткани. По неполным вычислениям (так как часть счетов утрачена), 25–27 членами посольства было приобретено 146 пар туфель и сапог. Обувь была недорогой и местного производства. Например, две пары простых туфель стоили менее 4 аспров. Обувь закупалась не только для путешествия на Восток, когда приходилось преодолевать (правда, в основном в седле) трудные горные дороги, но и при возвращении на Запад морским путем. Возможно, это решает вопрос о ее качестве (ведь большие закупки обуви могли означать либо привлекательность товара, либо, наоборот, его низкое качество и быстрый износ).

Наконец, третья категория закупок — всякого рода дорожные принадлежности. Общая сумма расходов посольства в Трапезунде внушительна: 10 тыс. аспров. Перечисляемые счетами товары (наверняка, исключая обувь) были предназначены не для экспорта, а для местного потребления. Потребности эмпория обслуживала аренда домов и складов[1196], а также сдача внаем вьючных животных (верблюдов, мулов, ослов) и лошадей. Иногда такой найм носил характер централизованного договора сторон. Так, например, генуэзцами была создана специальная комиссия по найму, условия которого были детально разработаны[1197]. Впрочем, тягловые животные и лошади часто продавались в Трапезунде: в середине XIII в. лошадь стоила 180 аспров, а в конце века даже 150. Цена быка по акту 1245 г. — 90 аспров, а за 100 аспров можно было купить несколько ослов[1198].

Внутреннюю торговлю в Пафлагонии отражает греческая конторская книга середины XIV в., однако тогда этот регион уже не входил в состав Трапезундской империи[1199]. Но и там фрукты, злаки и местные продукты занимают большое место в деятельности купца[1200].

Особую категорию торговых операций составляла работорговля. Рабы, в основном использовавшиеся в качестве домашней прислуги, приобретались жителями итальянских факторий. Но эта торговля не носила широкого международного характера: Трапезунд лежал в стороне от основных магистралей торговли людьми, проходивших через Каффу, Тану, Севастополь, Синоп и другие турецкие порты. В нем в небольших количествах покупались рабы — домашние слуги, в основном кавказского происхождения[1201]. Однако письмо латинского епископа Севастополя Пьетро Джеральди (1330 г.) показывает, что и греческие купцы принимали участие в работорговле, допуская продажу христиан «сарацинам», правда, уже за пределами Трапезундской империи, в Абхазии[1202].

Из сравнения предметов производства и торговли можно заключить, что лишь часть продукции местного ремесла и сельского хозяйства получала широкий сбыт: полезные ископаемые, вина, мед, воск. Сам Трапезунд нуждался в ряде важнейших продуктов, в том числе в хлебе. Транзитная торговля на Понте выходила далеко за рамки сбыта и приобретения продукции местных ремесленников и имела широкий международный характер, особенно в периоды подъема торговли, конца XIII — 40-х гг. XIV в., а в отдельные десятилетия и позднее, особенно во второй четверти XV столетия. Объемы товарооборота были, особенно до середины XIV в., весьма велики: только одни венецианские торговые галеи экспортировали в 20–40-е гг. XIV в. до 2280 т. грузов за одну навигацию. За полгода в 1290 г. на частных генуэзских судах из Каффы на Понт было доставлено не менее 5281 т. грузов. В 1320 г. товарооборот одной только венецианской фактории в Трапезунде достигал 250 635 дукатов. Иски по делам о возмещении ущерба и налоговые материалы ясно показывают лидирующую роль Трапезунда в международной торговле Запада и Востока через Северную Анатолию[1203]. В периоды кризиса, особенно в середине XIV в., товарооборот резко падал, иногда в 5–10 раз. И все же международная торговля на Понте не останавливалась совсем даже в годы больших военных конфликтов, когда итальянские купцы, например, для торговли с Таной или Тебризом обращались к посредничеству своих греческих партнеров[1204].

О положении ремесленников в Трапезунде, к сожалению, почти ничего неизвестно. Для его уяснения приходится обращаться к косвенным свидетельствам. Так, например, биограф Виссариона Никейского Михаил Апостолий отмечал, что знаменитый кардинал происходил от родителей скромного происхождения, проводивших свою жизнь в ремесленном труде (χειρωναξία). Однако семья, вероятно, была достаточно известной и состоятельной: с талантливым мальчиком стал заниматься науками сам владыка Трапезундский Досифей[1205]. Несколько идиллическое описание жизни родителей Виссариона позволяет все же причислить их к зажиточным горожанам-ремесленникам[1206], предположив тем самым достаточно устойчивое положение верхушки этого слоя в империи Великих Комнинов. О том же свидетельствуют и другие факты. В XV в., например, портной смог основать церковь, и не где-нибудь, а в самой трапезундской крепости, Среднем городе. Затем, ранее 1426 г., церковь была приобретена у его наследницы императрицей Феодорой[1207].

Значение итальянской торговли в Черном море вообще и в Трапезунде в частности известно[1208]. Многочисленность иностранных купцов на трапезундском рынке довольно живо описана Виссарионом[1209]. Хотя в основном «латиняне» или «франки», торговавшие в Трапезунде, были генуэзцами и венецианцами, вместе с ними часто прибывали купцы из Пьяченцы, Вероны, Пизы, Флоренции, Бриндизи и других городов Италии и Западной Европы вообще. Торговля в Южном Причерноморье не стала монополией ни венецианского, ни генуэзского патрициата, хотя его роль в организации факторий и сообщений с ними была велика[1210]. Исследования, проведенные нами в архиве департамента Эро (Монпелье), показали, что купечество Южной Франции, в целом активное в левантийской коммерции, практически не имело серьезных торговых интересов в Причерноморье, подобных итальянским[1211].

Формы итальянской торговли в Трапезунде отличались большим разнообразием: от прямого ведения коммерции в самом городе в качестве резидентов до разного рода договорных поручений, созданий торговых обществ, появления институтов комиссионных агентов, распространения разных видов и типов кредита и страхования[1212]. Данные об отдельных венецианских купцах позволяют говорить о значительности средств, которые вкладывались ими в торговлю с Трапезундом. Томмазо Санудо, умерший в 1374 г., оставил в Трапезунде и Александрии товары на сумму 16 225 дукатов. Дж. Луццатто утверждает, что это даже ниже средней годовой суммы его операций[1213]. Книга копий писем купца Г. Квирини (1428 — декабрь 1461) свидетельствует о большой выгоде ведения торговли с Трапезундом и подтверждает, кстати, тот ассортимент товаров, который был нами указан выше[1214]. Даже такой средней руки купец, как Бадоэр, мало занимавшийся непосредственно торговлей с Трапезундом (из 800 контрагентов он имел здесь лишь четырех), за три с половиной года совершил в Трапезунде операций на сумму 4410 иперперов[1215]. Генуэзские купцы, жившие в Трапезунде, вели значительные торговые операции в Каффе и во всем регионе Причерноморья. Они особенно широко кооперировались с трапезундцами, более глубоко внедрялись в инфраструктуру управления империей. В процессе колонизации генуэзцы опирались не только на Лигурию, но и на ближайшие к ним области Пьемонта и Ломбардии. С другой стороны, и жители Каффы и Перы активно участвовали в коммерции с Трапезундской империей и оказывали немалое влияние на саму систему отношений Генуэзской республики с Великими Комнинами[1216].

Однако разнообразные источники свидетельствуют и об известной широте географического диапазона, и о масштабах торговли понтийских греков. Задолго до образования Трапезундской империи, в начале XI в., трапезундские купцы совершали далекие поездки, посещая группами (видимо, с караванами) Сирию[1217]. Да и купцы из Константинополя приезжали в Трапезунд, притом некоторые (как Дионисий, о болезни и исцелении которого рассказывается Лазаропулом) останавливались в монастыре Св. Евгения[1218]. Уже в начале XI в. торговая площадь города, где, видимо, встречались и купеческие караваны, была достаточно велика даже для размещения на ней на постой воинских отрядов[1219].

В XII–XIII вв. по всей Малой Азии существовала построенная в основном сельджуками и поддерживаемая затем монголами сеть караван-сараев. Они были существенным звеном в обеспечении как мусульманской, так и греческой торговли между внутренними и приморскими областями Анатолии[1220]. Не случайно, что и в самом Трапезунде фактория, постоялый двор для иноземных купцов, назывался венецианцами, да по сути, видимо, и был таковым, караван-сараем[1221]. Словом, инфраструктура торговли существовала до образования на Понте империи и поддерживалась после.

Среди купцов Трапезундской империи встречаются все имущественные и профессиональные категории — от зажиточных предпринимателей, ведущих значительную коммерцию как в городах империи, так и в других портах Черного моря, в Анатолии, Персии и т. д., до мелких розничных торговцев и лиц, занимавшихся торговлей от случая к случаю. Трапезундский гороскоп на 1336 г. дает интересную классификацию трапезундских «деловых людей». Он делит их: 1) на крупных торговцев и предпринимателей, которые с выгодой осуществляли далекие поездки (прагматевтов и эмпоров); 2) на купцов-метапратов, занимавшихся операциями с привезенными из-за моря товарами; 3) на мелких рыночных торговцев-пазариотов, классифицируемых вместе с простым людом[1222]. В том же источнике встречаем большой интерес к состоянию деловой жизни города. Автора интересуют колебания цен на трапезундском рынке, предсказывается их стабильность, повышение или понижение, застой в реализации товаров, прибытие купцов в город[1223]. Гороскоп специально отмечает благоприятствование путникам на дорогах и заботу императоров о торговых делах народа, частые поездки купцов с выгодой для них, быстроту товарооборота[1224].

Интенсивная торговля трапезундских купцов с Каффой, Перой, Таной, другими генуэзскими и венецианскими факториями имела важное значение для последних, особенно учитывая импорт туда вина и лесных орехов, зависевший от трапезундцев. Почти все порты черноморского бассейна были освоены ими. Присутствие трапезундских купцов в Султанин зафиксировано Клавихо в начале XV в.[1225] Трапезундцы торговали в Каффе с конца XIII в.[1226] Они постоянно бывали в Константинополе и Пере, получали от Генуи права оптовой и розничной торговли во всех восточных владениях республики на условиях ее граждан, под охраной ее официалов, а также привилегии и от Венеции[1227]. Их торговля имела самостоятельный характер, но, не обладая возможностью конкурировать с более сильным партнером, местное купечество стремилось наладить с ним торговые связи и использовать преимущества кооперирования. Такие связи устанавливаются с конца XIII в. и постепенно укрепляются. Если в 1314 г. по договору с Генуей греческим купцам было запрещено присоединяться к генуэзским караванам, то в 1341 г. трапезундские греки были единственными иностранцами (не считая венецианцев), имевшими такое право[1228]. По-видимому, и ранее греческие купцы присоединялись к генуэзским купеческим караванам. Так, например, по акту от 24 марта 1290 г. Мануил из Ватицы остался должником двух генуэзцев за провоз по суше его товаров. Мануил должен был взамен оказать какие-то услуги партнерам, но не смог этого сделать, и обязался до конца октября уплатить им 87 турецких аспров[1229]. Очевидно, речь шла о сопровождении им каравана на Восток.

Свидетельства о торговле трапезундцев (как и других жителей Южного Черноморья) еще не дают оснований судить о состоянии и направленности этой торговли. Более того, утрата греческих частных актов и использование данных о греческой торговле в латинских документах чреваты некоторым искажением (чаще всего — преуменьшением) масштабов и степени интенсивности греческой торговли. Несмотря на это, очевидно, что она представлена в источниках в течение всего изучаемого периода без видимых тенденций спада. Скорее напротив, она крепнет, и в нее вовлекается большое число лиц[1230]. Их коммерческая деятельность отмечена как в самом Трапезунде, так и в Каффе, Килии, Константинополе, Пере, Самастро, Синопе, Монкастро, Ликостомо — во всех крупных черноморских портах. Известно также об их пребывании в Тане и Севастополе. Трапезундцы торговали и за пределами Черноморского бассейна: в Венеции, Генуе, на Крите, хотя такие свидетельства единичны. Возможным указанием на связи трапезундских купцов с далеким Кипром является и упоминание о сооружении на Кипре церкви Св. Евгения, патрона Трапезунда, в Энкомии, сочиненном одним из первых лиц в империи Великих Комнинов, и в силу этого хорошо знавшим международные дела, протонотарием и протовестиарием Константином Лукитом[1231].

Зато их пребывание в Каффе было постоянным на протяжении всего изучаемого периода, тогда как греческие купцы Каффы, напротив, довольно редко торговали в портах Южного Черноморья. Кроме купцов столицы, очевидно также участие в торговле купечества других городов империи — Керасунта (оно наиболее значительно), Ватицы и Лимнии. В целом купечество Понта, особенно городов Трапезундской империи, представлено в источниках большим числом имен, чем купечество Пафлагонии, входившей до середины XIV в. в состав Византии. Греки из Трапезунда и Керасунта чаще, чем греки из Константинополя, отправлялись в крымские и иные черноморские порты. Правда, в тяжелые для Константинополя годы его осады Байазидом I представители знатных византийских семейств (Гудели и их партнеры) организовывали коммерческие путешествия в Синоп, Амис и Трапезунд, в том числе опираясь на свои «генуэзские» связи[1232]. Греческие купцы Понта нередко переселялись из родных мест в другие города Латинской Романии, с которыми их связывала деловая активность (Каффу, Перу, Кандию и др.)[1233].

Примечательно, что среди купцов Трапезундской империи почти полностью отсутствуют архонты и представители чиновничества, если не считать оффициалов-итальянцев. Это существенное отличие от Византии, где торговля в крупных масштабах в значительной мере осуществлялась магнатами[1234].

Сельская торговля, очевидно, также развивалась в империи Великих Комнинов. Она плохо отражена в современных источниках. Но в османских кадастрах почти повсеместно в деревнях Понта упоминаются лавки[1235], что отражает и предшествующие завоеванию реалии.

По нотариальным актам 1281 и 1289/90 гг. наличные капиталы греческих купцов не были велики. Суммы, инвестируемые греческими купцами в Трапезунде и купцами городов Южного Черноморья в Каффе, колебались от 125 до 500 кафинских аспров и от 75 до 1232 аспров комнинатов. Их средняя величина по 8 сделкам — 405,25 аспра комнината, или 20,26 генуэзских лир. Инвестиции же генуэзского купечества в торговлю Романии в 1261–1408 гг. были значительно выше, в среднем 1235 лир на 1 акт (359 лир для генуэзцев и от 79 до 124 — для жителей Ривьеры)[1236].

Таким образом, масштабы торговли греческих купцов Южного Причерноморья значительно уступали в конце XIII в. масштабам генуэзского предпринимательства. Но в XV в. инвестиции греческих купцов возрастают (даже с учетом девальвации аспра), составляя в среднем за 1404–1436 гг. 2780,5 аспра комнинатов на акт, а лишь одно греческое общество закупает зерно для генуэзской фактории в Самастро на сумму 24 032 аспра Каффы. Появляются крупные греческие торговые общества, которые вели операции в портах Южного Причерноморья и за его пределами. Одно из них в 1400 г. инвестировало в торговлю между Константинополем, Амисом, Синопом и другими черноморскими портами 3600 перперов другое, созданное трапезундским купцом Саввой Angnisas и его сыновьями, получает широкие привилегии от генуэзцев по торговле в восточных факториях Генуи в течение 10 лет третье, как уже отмечалось, специализируется на торговле зерном между Западным и Южным Причерноморьем. Суммы, упоминаемые при взаимных расчетах в этих обществах, составляли тысячи аспров. Некоторые торговые общества состояли как из греков, так и из итальянцев.

В номенклатуре товаров греческих купцов Южного Причерноморья явно преобладают местные продукты. Упоминаний о транзитных восточных товарах (специях и шелке) или о западноевропейских сукнах мало: все это в основном входило в сферу коммерческой деятельности итальянцев.

Перенимая коммерческий опыт и приемы торговли венецианцев и генуэзцев, вступая с ними в тесные связи, греческие купцы Понта оставались младшими партнерами итальянцев, уступая им в масштабах инвестиций и в организации торговли. Однако они опосредовали международную торговлю на внутренних рынках, доступ к которым для западноевропейцев был затруднен.

Современник отмечал, что «жители города кормились морской торговлей»[1237]. И действительно, мореплавание на Понте опиралось на давние традиции: многочисленные суда отмечены агиографом, описывавшим события конца 80-х гг. Х в.[1238] Трапезундская империя располагала своим как военным, так и торговым флотом. Типы кораблей довольно разнообразны, но в целом они отставали по мореходным качествам и оснастке от итальянских судов тех лет, да и по размеру уступали им[1239]. Но боевые военные суда типа галей — катерги применялись в сражениях и состояли на вооружении не только у императора, но и у мятежных архонтов[1240]. Видимо, вдоль побережья империи была налажена морская патрульная служба. Ее несли, в частности, жители Керасунта, сохранившие связанные с ней привилегии и после 1461 г.[1241] Трапезундскому военному флоту были по силам действия и против близких соседей — Синопского эмирата или иных тюркских правителей[1242], и даже далекие экспедиции против генуэзской Каффы[1243], и нападение на венецианские суда[1244]. Во многих случаях Трапезунду удавалось выдерживать военные демонстрации генуэзских и венецианских галер. Впрочем, в случае организованного натиска с использованием значительных сил победа чаще оставалась на стороне морских республик[1245].

Великие Комнины постоянно имели в своем распоряжении военные и посыльные суда[1246]. В 1363 г. послы трапезундского императора прибыли в Константинополь на царской катерге[1247]. В 1390 г. трапезундское посольство также путешествовало в Перу на собственной галеотте[1248].

Старое мнение о полном упадке трапезундского мореплавания[1249] не выдерживает критики[1250]. Разные источники свидетельствуют, что в империи Великих Комнинов были хорошие мореходы[1251], строились суда[1252]; постоянно упоминают разные категории трапезундских кораблей, часть которых была предназначена для торговых перевозок. В их числе гребные суда: лигнии, галеи, грипарии, катерги и «круглые» парусные: навы, барки[1253]. Катерга — самый большой тип военного судна-галеры. Барка была меньше, быстроходнее. Этим словом вообще обозначали разные суда. Гриппарион — одномачтовый военный и транспортный корабль, использовавшийся и для рыбной ловли[1254]. Многие суда принадлежали грекам не только из Трапезунда, но и из Амиса (Симиссо), и использовались для транспортировки рабов, фрахтовались итальянцами[1255]. Греки располагали в основном сравнительно небольшими судами, нередко в совладении с генуэзцами[1256], армянами[1257]. В XIV в. совладение допускалось как по долям (половина, четверть корабля)[1258], так и по паям — каратам[1259], при этом число каратов у греков зачастую невелико — 1,5; 3 и т. п. Такие совладельцы подчас создавали общества, как это сделали, например, пять жителей Керасунта, обладателей небольшого числа каратов[1260]. Патрону, командиру корабля, чаще всего принадлежало лишь несколько каратов[1261].

Трапезундская навигация не испытывала в XIII–XV вв. упадка, а в первой половине XV в. даже укреплялась, хотя и не выходя за пределы Черного моря. Мехмед II, установив специальный коммеркий для судов, проходивших из Черного моря в Геллеспонт, назвал в их числе трапезундские корабли[1262]. Введение эмбарго на морскую торговлю трапезундцев вином и орехами, а также недопущение трапезундских купцов в генуэзские владения рассматривались властями Генуи и Каффы как мощный инструмент давления на императора и его подданных[1263].

Немало греков из Трапезунда и Керасунта находилось на военной и иной службе в гарнизонах разных генуэзских факторий (Каффы, Самастро, Симиссо, Синопа), иногда с довольно значительным окладом, от 200 до 400 аспров барикатов в месяц[1264].

Греки и генуэзцы из Трапезунда и Керасунта вели совместные торговые операции. Например, греки из Керасунта получали в Килие от генуэзцев деньги в качестве камбия, на которые в устье Дуная закупалось зерно. После его реализации в Пере сумма камбия выплачивалась по назначению[1265].

Керасунт был крупнейшим после Трапезунда городом империи Великих Комнинов. Уже с конца XIII в. он стал опорным пунктом для генуэзского купечества. В 1291 г., например, генуэзские документы предусматривали возможность зимовки там навы (нефа) — торгового судна большого водоизмещения[1266]. Торговое значение Керасунта для генуэзцев прослеживается и позднее[1267].

Помимо греков и итальянцев, в коммерческих операциях в Трапезунде принимали участие и мусульманские купцы (прежде всего из Персии, Самсуна, Токата, Бруссы и Синопа), а также армяне, жившие во многих понтийских городах, включая Трапезунд. Армяне часто вели совместные операции с венецианцами и генуэзцами, иногда становясь натурализованными подданными этих республик. Нередко они являлись жителями крымских городов[1268].

Нотариальные акты XIII–XV вв., а также данные массариев Каффы позволяют утверждать, что греки — жители Трапезунда и Керасунта — были как зажиточными патронами судов, осуществлявшими самостоятельную навигацию в самые разные порты Черного моря (Синоп, Каффу, Ликостомо, Самастро, Перу и т. д.), так и простыми матросами на генуэзских судах в Черном море[1269].

Итальянские купцы способствовали снабжению Трапезунда и других городов империи продовольствием, доставляли большие средства в казну, уплачивая коммеркии. Значительная доля этих поступлений использовалась для укрепления обороноспособности державы Великих Комнинов. В известной мере транзитная торговля развивала и местное ремесло, особенно те его отрасли, которые обслуживали в первую очередь нужды этой торговли.

Однако по своей природе транзитная торговля была мало и однобоко связана с развитием внутреннего рынка области Понта, не способствовала равномерному экономическому подъему государства. Товарность сельского хозяйства в этих условиях повышалась медленно. Пребывание генуэзцев и венецианцев в Трапезунде было чревато военными конфликтами, что наносило ущерб империи. Но, сохранив коммеркии и извлекая из них выгоды, правящий класс Трапезундской империи в большей степени, чем византийский, был заинтересован в развитии значительной посреднической торговли. Даже местные архонты, жившие на границах и в провинции, черпали подчас основную долю доходов от поборов у проезжавших через их владения купцов и путешественников. Таким рисует Льва Кавасита «Дневник» Клавихо[1270]. Впрочем, как показывают раннеосманские кадастры, Каваситы получали значительные доходы от производства вина, злаков, оливкового масла. При этом лишь немногими землями, перечисленными в дефтере, они владели на правах гоникона (затем — мюлька). Возможно, это еще одно свидетельство распространенности проний и разных форм условной земельной собственности в Трапезундской империи[1271].

2. 3. Финансы

Доходы трапезундского фиска, и уж тем более бюджет империи, определить очень трудно. В нашем распоряжении нет приходно-расходных книг трапезундских государей, подобных массариям. Для их оценки приходится прибегать к весьма косвенным показателям и специальным методам анализа.

По сведениям о налогообложении венецианской торговли в Трапезунде, в самом начале обустройства там фактории в 1319–1320 г., доходы от нее трапезундского фиска составляли минимум 375,2 тыс. аспров в год[1272]. Если предположить, что существовавшая дольше и превосходившая венецианскую генуэзская фактория, чьи жители платили те же налоги, приносила столько же (а это минимальные показатели), то казна трапезундских императоров получала более 750 тыс. аспров в год от торговли с итальянскими морскими республиками в благоприятный для развития коммерции период. В 1441 г., когда торговля испытала значительный спад, откуп одного торгового налога с генуэзцев в пользу своей фактории (примерно 1–1,5 % ad valorem товаров) дал 14 тыс. аспров в год[1273]. Казна, получавшая не менее 2 % от коммеркиев с генуэзцев, должна была иметь, как минимум, вдвое больше только от лигурийской коммерции. Но 28–30 тыс. аспров, значительно девальвированных в то время, плюс примерно столько же или даже менее от венецианцев намного скромнее, чем поступления начала XIV в. Можно предполагать, что доходы казны от торговли с западноевропейцами сократились на порядок. Государство беднело, сокращалась и его территория. Между тем минимальные личные доходы последнего трапезундского императора Давида (1460–61) и его ближайших родственников от аграрной сферы были более 100 тыс. аспров[1274] (2048 зол. флоринов). Видимо, эта цифра, полученная в результате подсчетов по османскому кадастру 1486/87 г., не учитывает всех реальных поступлений в казну, ибо кроме того, что составитель кадастра оставлял без внимания большую часть недвижимого имущества и доходов с него[1275], отнюдь не все земли, принадлежавшие Комнинам, попали в опись, а среди упомянутых земель их прежний владелец, в том числе — император, не всегда назван. Поэтому на практике трудно различить крестьянскую альменду и земли гоникона, попавшие в хасс. О масштабах поступлений от аграрной сферы в конце империи свидетельствуют доходы получаемые одним трабзонским санджакбеем в 1486/87 г. — не менее 251 316 аспров-акче (5129 зол. флоринов) ежегодно[1276]. Возможно, доходы фиска Великих Комнинов от аграрной сферы стали превышать поступления от таможенных и иных торговых пошлин.

Доходы среднего трапезундского монастыря Фарос, имевшего 65 париков, в 1432 г. составляли 6680 аспров, а крупнейшего столичного монастыря Богородицы Хрисокефалы в середине XV столетия — 11 608 аспров в год. Это значительная часть, но не все поступления[1277]. Все приведенные цифры — сугубо ориентировочные показатели.