История Трапезундской империи

Глава 14. Связи Трапезундской империи с Крымом и славянскими государствами Балкан

Связи Понта с Крымом всегда были тесными и разнообразными. По ал-Умари, трапезундские земли были отправным пунктом для желавших посетить Крым и кыпчакские степи[3350]. Торговые связи Херсона с областями Южного Причерноморья прослеживаются с X по XV в.[3351] Свидетельством отношений являются и памятники художественной культуры, и трапезундские монеты, находимые в Северном Причерноморье. В Херсоне были найдены, видимо, изготовленные на Понте, глиняные штампы для оттискивания изображений на евхаристических и иных, приносимых в храм хлебах с изображением св. Лонгина Криния, храм которого известен в Трапезунде с начала XIII в. Хотя предложенная В. Н. Залесской датировка — VI в. основана лишь на иконографических параллелях, тогда как для VI столетия храм Св. Лонгина в Трапезунде неизвестен, сама эта находка, как справедливо заметила издательница, свидетельствует о тесных церковных и культурных связях Трапезунда с Херсоном[3352]. При архаичности иконографического канона подобных изображений нельзя исключить и более поздней датировки памятника — временем расцвета связей между регионами — XII–XIII вв. Ктакого же рода штампам относятся и две найденных в Херсонесе плакеты-евлогии с изображением св. Фоки Синопского, почитание которого распространилось с берегов Понта на берега Крыма, где, вероятно, был сооружен птохион и храм святителя[3353]. Указанием на непрекращающиеся торговые взаимоотношения между Южным и Северным Причерноморьем XII–XV вв. может считаться и импорт амфор понтийского типа в Херсон и Тану[3354], а также поливных чаш со специфическим орнаментом[3355]. Единичные находки монет Трапезундской империи, в том числе и медных, встречаются в разных местах Крыма, например в Чембало, в слоях, относящихся к периоду существования там генуэзского консульства[3356]. Вместе с тем сельджукские монеты в первой половине XIII в. играют весомую роль как в денежном обращении крымского южно-бережья[3357], так и, возможно, самого Понта — особенно до начала регулярной чеканки аспров Великих Комнинов и до монгольских завоеваний. Заинтересованность Румского султаната в освоении рынков Крыма, равно как и в овладении портами Северной Анатолии (Синоп, Трапезунд и др.) для торговли с Крымом очевидны. В этом одна из причин сельджукской военной экспансии в сторону Трапезунда — Синопа — Судака/Херсона, о которой мы писали выше. Херсон поддерживал наиболее тесные связи с Амастридой, Синопом, Амисом, Трапезундом и Керасунтом, а через них — и с Амасьей[3358].

События в Крыму всегда были в поле зрения трапезундцев. Даже Трапезундский гороскоп 1336 г., чей топономический горизонт отнюдь не отличался широтой и был ориентирован на Восток[3359], дает (вероятно, достаточно типичный) прогноз нападения саранчи на деревни Крыма — «Хазарин»[3360] «Хазария» всегда оставалась для Трапезундской империи поставщиком соленой рыбы[3361], зерна и многих товаров, привозимых из итальянских факторий[3362].

С начала XIII в. Западный и Южный Крым номинально входили в состав империи Великих Комнинов[3363]. После 1204 г. Трапезундская империя собирала ежегодные подати с Херсона и бывших Крымских владений Византии (Готских Климатов). Архонт димосия и херсонские архонты доставляли собранные налоги трапезундскому василевсу. Нападение на них создавало casus belli, как это случилось около 1225 г., когда такой корабль, терпящий бедствие, был захвачен сельджуками Синопа. Следовательно, Трапезундская империя осуществляла суверенитет над Климатами[3364]. Монголо-татарские завоевания в Крыму и, в частности, разрушение Сугдеи, вызвали отток населения оттуда в Малую Азию[3365]. Ослабевая после татарского завоевания Крыма в 1249 г. и установления даннической зависимости Сугдеи от улуса Джучи, суверенитет империи Великих Комнинов над «Ператией» сохранялся и значительно позднее[3366]. Даже в 1343 г. трапезундские власти смогли остановить в Ператии корабли с участниками династических смут, арестовать их там и вернуть в Трапезунд[3367]. Сделать это было бы невозможно, если бы Ператия не признавала власти трапезундских государей. Свидетельством экономических связей между ними является обилие гончарной керамики «трапезундского» типа в раскопках Судака[3368]. О сохранении связей Трапезундской империи с округой Херсона и после восстановления Византии в 1261 г. свидетельствуют находки на территории города печатей Великих Комнинов с изображениями св. Евгения и императора на конях: две из них относятся к рубежу XIII–XIV в., одна — Мануила II — к 1332 г.[3369] Постепенно, с середины XIV в., даже номинальная власть Трапезунда над Южным берегом Крыма вытесняется генуэзцами, и все большее значение с конца века приобретают его отношения с Мангупом. Для византийской дипломатии связка Трапезунд — Готия была реальностью вплоть до середины XV в.[3370] А для самого Трапезунда и вся Готия все больше отождествлялась с Мангупом — Феодоро[3371].

Как и для Византии, основными опорными пунктами в Крыму для Великих Комнинов первоначально были Херсон и Сугдея. По замечанию Рубрука, именно через Сугдею — Солдайю, обращенную к Синопу, осуществлялось сообщение между Анатолией и северными странами[3372]. В начале XIII столетия торговая роль Сугдеи значительно затеняла Херсон, и именно за Солдайю, как было показано выше, шла борьба между половцами, сельджуками, русскими и греками, а позже — и татарами[3373]. После освобождения Сугдеи от власти татар в 1249 г. там, как свидетельствуют приписки к сурожскому синаксарию, устанавливается власть греческих севастов[3374]. В. Г Васильевский полагал, что это связано с восстановлением там верховной власти трапезундских императоров[3375]. Косвенным указанием на авторитет Трапезундского василевса в Сугдее и важности для города связей с Южным Причерноморьем является запись синаксария под 24 июня 6762 (1254) г. о взятии Синопа киром Мануилом Комнином[3376]. Но равным образом упомянуто и о взятии Константинополя «святым василевсом Михаилом Палеологом» 24 июля 6769/1261 г.[3377] И в том и в другом случае государи не названы «нашим василевсом», как это обычно было принято (ср. Панарета), что не дает оснований предполагать прямой зависимости Сугдеи от любого из них. Напротив, настойчивые и постоянные упоминания о кончине многих местных архиепископов склоняет к мысли о том, что их власть не ограничивалась чисто церковными функциями, а была значительно шире и подкреплялась властью местных севастов, среди имен которых встречаются и греческие, и тюркские корни.

Ныне можно считать доказанным существование средневекового Херсона, правда, в очень редуцированном виде, до конца XIII–XIV в. Слои последних пожаров и разрушений датируются именно этим временем. Однако их связь с двумя набегами хана Ногая 1278 и 1298–1299 гг.[3378] проблематична. Во всяком случае, со второй половины XIII в. Херсон постепенно превращался в «мертвый» город[3379]. Значение его как экономического центра было как бы поделено между генуэзскими факториями Западного Крыма, прежде всего — Чембало, и городами княжества Феодоро, Мангупом и Каламитой.

Позиция церковных властей епархий Крыма нередко следовала в фарватере Трапезундской политики. Как и во владениях Давида Комнина, в Херсоне и Сугдее в начале XIII в. не приняли поставленных никейским патриархом епископов[3380]. Аланский епископ Феодор сообщал никейскому патриарху Герману И, что во время его поездки в Крым он столкнулся с противодействием епископа Херсонского, вероятного сторонника Трапезундской империи и недоброжелателя Никеи[3381]. Очевидно, этот эпизод вписывается в историю никейско-Трапезундской конфронтации в эти годы. Как предполагает В. Г. Ченцова, действия архонта Цамана в Крыму против поставленного в Никее Аланского епископа Феодора около 1226 г. вполне объясняются трапезундско-никейскими противоречиями, если усматривать в Цамане назначенного из Трапезунда чиновника[3382]. Позднее, как и Трапезунд, Херсон был одним из центров оппозиции униатству Михаила VIII Палеолога[3383]. Неясными, впрочем, остаются противоречия между Цаманом и епископом Херсона, причина волнений в Херсоне, быть может, связанных и с борьбой за выбор политической ориентации города.

Связи Трапезундской империи с генуэзскими факториями Крыма[3384] были постоянными и зародились еще в последней трети XIII в.[3385] Трапезундские торговые люди издревле посещали Каффу, и в момент венецианского нападения на город в 1296 г. понесли немалый урон в 4000 перперов[3386]. Отношения Каффы с Понтом были столь прочными, что автор древнейшего географического трактата на французском языке Ж. Бувье, путешествовавший на Левант в 1443–1444 гг., считал Каффу городом и портом Трапезундской империи, принадлежавшим генуэзцам[3387].

В историографии нередко высказываются предположения, что с начала XIII столетия горная Готия и Мангуп признавали зависимость от трапезундских Комнинов[3388]. Эта точка зрения не подкреплена, однако, достоверными данными источников. Отчасти основанием для нее являлось старое утверждение о том, что основателями Мангупской династии ХІV–ХV вв. были Гавры[3389]. Сейчас высказаны серьезные сомнения в достоверности этой теории[3390]. Тем не менее наиболее вероятно греческое происхождение правящего с XIV в. на Мангупе рода[3391]. Греками его прямо называют генуэзские хронисты, о том же свидетельствует позиция местного греческого населения Чембало, в результате сговора с Алексеем Мангупским открывшего ему ворота города и изгнавшего генуэзцев[3392]. А. Г. Герцен полагает, что после разрушительного похода эмира Ногая на крымское южнобережье в конце XIII в. происходит «объединение христианского грекоязычного населения под властью какой-то провинциально-византийской аристократической фамилии, возможно, трапезундского происхождения»[3393].

Во всяком случае, между Палеологами, считавшим Феодоро своим «хазарским уделом», и правителями Мангупа не было прочных связей, а Мануил II Палеолог относился к Феодоро с подозрением[3394]. Напротив, прочные матримониальные союзы князей с Великими Комнинами с 20-х гг. XV в. позволяют предполагать, что династия государей Мангупа имела поддержку у понтийских государей, а возможно, и была выдвинута ими.

Связи Великих Комнинов с княжеством Феодоро укрепились со времен правления Алексея Старшего, когда (в 20–30-е гг. XV в.) младший сын императора Алексея IV Давид вступил в брак с дочерью князя Марией, а ее брат Иоанн женился в Трапезунде же на породненной с трапезундской династией по женской линии Марией Асаниной Палеологиней[3395]. Его малолетний сын Алексей скончался в Трапезунде и на это событие была написана стихотворная эпитафия Иоанна Евгеника[3396], позднее создавшего и монодию на кончину самого княжича Иоанна, которого Евгеник знал с детства[3397]. В поддержку Феодоро Трапезундский флот под командованием деспота Давида, как отмечалось, провел военно-морскую демонстрацию под стенами Каффы в 1446 г.[3398]. Именно связями Феодоро с Великими Комнинами объясняются и геральдические эмблемы князей Мангупа[3399].

Материальными свидетельствами отношений Феодоро с Трапезундом являются найденные на Мангупе расписные трапезундские тарелки XV в.[3400]

Связи Трапезундской империи и западнославянского мира не были постоянными и регулярными ввиду отдаленности территорий и отсутствия прямых экономических контактов. Некоторым исключением, пожалуй, были контакты купцов Дубровника с городами Понта.

Дубровник (Рагуза) с 1205 по 1358 г. управлялся Венецией, а затем, получив автономию, находился под номинальной юрисдикцией венгерской короны. В течение всего исследуемого периода он имел теснейшие экономические связи с Республикой св. Марка и ее заморскими факториями. Участие его жителей в венецианских торговых предприятиях в Трапезунде зафиксировано в документах с 1335–1336 г.[3401] Рагузанцы посылали свои суда вместе с венецианским конвоем или принимали прямое участие в венецианских предприятиях[3402]. Жители Рагузы служили моряками на венецианских галеях. Документы Raspe сохранили свидетельство о суде над одним из рагузанцев, Леонардо Педоро, приговоренным к повешению за кражу специй в 1335 г. на борту «галеи линии»[3403]. Данные об отправлении венецианских галей в Трапезунд, приведенные в связи с делами Рагузы, также свидетельствуют об интересе далматинских предпринимателей к черноморскому эмпорию[3404]. В 1415 г. правительство Дубровника было хорошо осведомлено о событиях на Понте, в частности о междоусобной борьбе между братом османского султана Мустафой и Мехмедом I и об успехах Мустафы недалеко от Трапезунда. Об этом оно сообщало королю Венгрии[3405].

Единственный эпизод столкновения интересов Трапезунда и Болгарии связан с фигурой деспота Добротицы. Добруджанский деспот, чье владение с центром в Калиакре занимало стратегически важное положение на Западе Причерноморья[3406], поддержал попытку сына Иоанна V Михаила Палеолога при помощи Венеции захватить трапезундский престол в 1373 г.[3407] Сам он, однако, в экспедиции не участвовал[3408]. Михаил Палеолог получил в апанаж от отца в 1369 г. область Загоры со столицей в Месемврии (Несебре)[3409] и стал южным соседом Добротицы. Несмотря на неудачу, Михаил в том же 1373 г. году женился на дочери Добротицы, в чем просматривается явное желание последнего и породниться с Палеологами, и унаследовать часть их владений. Михаил, в свою очередь, пытался вновь участвовать в венецианской интриге против Трапезунда в 1376 г., а в 1377 г. был убит сыном Добротицы Иваном, видимо, в борьбе уже за добруджанский престол[3410]. Трапезундский эпизод Добротицы связан с его провенецианской и антигенуэзской политикой: с 1373 по 1382 г. шла настоящая война между Добротицей и генуэзцами, причем чаще всего ее жертвами были генуэзские торговые корабли[3411], и не случайно флот Добротицы участвовал на стороне венецианцев в осаде Константинополя, предпринятой генуэзцами в 1379 г.[3412] Для Трапезунда владения Добротицы могли рассматриваться и как ресурс снабжения зерном.

Болгарская хроника начала XV в. отметила помощь Трапезунда, Самастро и Каффы блокированному Байазидом в 1394–1402 гг. Константинополю. Эта уникальная информация, насколько мне известно, не встречается в других источниках[3413].

Связи Трапезундской империи с западным Причерноморьем вообще прослеживаются слабо. Эти области время от времени служили для Трапезунда местом закупки зерна, что с конца XIII столетия было сферой деятельности преимущественно итальянского купечества. Лишь находки трапезундских монет да редкие свидетельства нотариальных актов указывают на наличие таких контактов[3414].

В отношениях Трапезунда и Сербии неясным эпизодом остается предположение о возможном браке дочери Алексея III Евдокии с деспотом Константином Драгашем (между 1386 и 1395 гг.). Весьма косвенным свидетельством этого служит именование Драгаша Комнином в ряде источников[3415]. Предположение о возможном первом браке деспота Георгия Бранковича и одной из дочерей Алексея IV Великого Комнина ныне доказательно отвергнуто[3416]. Но существовало и более дальнее, но точно известное родство династии Бранковичей с Великими Комнинами и с турецкими султанами одновременно. Деспот Георгий Бранкович был женат на Ирине Кантакузине, а их дочь Мара стала затем женой султана Мурада II[3417]. Ирина Кантакузина была племянницей Феодоры Кантакузины, супруги Алексея IV Но крови Великих Комнинов в жилах Бранковичей не текло, да и связи двух отдаленных православных государств не были активными. Правда, последний трапезундский протовестиарий философ Георгий Амируци приходился внуком серба Ягари и двоюродным братом знаменитого османского полководца и великого везиря Махмуда паши Михалоглу[3418]. Но это родство не спасло Трапезунд и, быть может, лишь смягчило переговоры о сдаче города османам[3419].

Хроники славянских стран отмечали падение Трапезунда и его обстоятельства. Так, например, сербские хроники, в основном XVI столетия, указывая на важность события, приводят его разные даты— от 6969 (1460/61) до 6971 (1462/63) гг. Примечательно, что в них походы на Трапезунд и Синоп связаны и верно отмечено, что на Трапезунд султан пошел, возвращаясь из похода на Узун-Хасана[3420]. В компилятивном хронографе валашского монаха Михаила Моксы 1620 г. эти сведения также приведены из сербской хроники с верной датой — 6969 г.[3421] Недостаток информации и прямых связей между сербскими землями, уже в основном находившимися под турецким владычеством, и Понтом приводили к искажению хронологии и самого написания имени Трапезунда как Трапезой или Трапезонт[3422]. Описание события — скорее отклик на завоевание империи, прозвучавший в сербских землях, для которых единоверный Понт был известен. Но его нельзя рассматривать как точную информацию о текущих событиях. В конце XV в. уроженец Сербии Константин Михайлович из Островицы, свидетель и участник похода, привел по памяти подробный рассказ об экспедиции Мехмеда II на Трапезунд[3423].