Избранный

3

За рулем сидел незнакомец с напряженной спиной. Норман был сзади, зажатый между мистером Ангусом и отцом; ни первый, ни второй, каждый по собственным причинам, не отваживались взглянуть ни на него, ни друг на друга. Норман подуспокоился, хотя рабби Цвеку казалось, что его плечи содрогаются от рыданий сына. Ему доводилось видеть, как плачут старики и маленькие дети, но взрослые мужчины — никогда. Он молился, чтобы больница оказалась недалеко. Что бы ни ждало его там, ему хотелось поскорее с этим покончить. В окно он видел, как молодые женщины делают покупки, а их дети носком ботинка ковыряют трещинки в тротуаре. Он вспомнил, что когда-то и Норман так развлекался. Рабби Цвек заерзал на сиденье. Его беспокоил желудок. Тело охватила усиливающаяся боль, не имевшая отношения к пугающим мыслям. Спину ломило, поясницу тянуло, живот то и дело сводили мучительные колики. Он никогда ничем не болел, а потому и не мог объяснить этих внезапных симптомов. А вдруг у Нормана тоже что-то болит, подумал он и обернулся к сыну. Норман улыбнулся и наклонился якобы расправить задник ботинка. Внезапно он схватился за дверную ручку и дернул ее вниз, застав своих стражей врасплох. Ручка с щелчком вернулась в прежнее положение, и он понял, что дверь заперта снаружи. Не только попытку, но и его неудачу заметили: это было до того унизительно, что Нормана охватило дикое желание сбежать. Он забарабанил кулаком по стеклу.

— Помогите, помогите! — крикнул он.

Проходившие мимо люди оглядывались на безумное лицо за окном.

— У вас там всё в порядке? — спросил водитель, не поворачивая головы.

Норман вскочил, снова забарабанил по стеклу, стараясь привлечь внимание прохожих.

— Остановите, если увидите полисмена, — велел мистер Ангус водителю.

— Нет-нет, — запротестовал рабби Цвек. — Позвольте я попробую. Норман, — взмолился он, — сядь, пожалуйста, пожалуйста, ради меня. Не надо полисмена, — упрашивал он мистера Ангуса. — Я сам с ним справлюсь.

Мистер Ангус, обхватив Нормана за пояс, пытался повалить его на пол.

— За ноги хватайте, — крикнул он рабби Цвеку, но рабби Цвек этого сделать не мог. Сын в своем безумии обрел нечто вроде неприкосновенности, которая для рабби Цвека была почти что священной. Он беспомощно наблюдал, как мистер Ангус уронил-таки Нормана на пол. После этого мистер Ангус уселся на место и поставил на Нормана ноги, как победитель.

— Не надо полисмена, — сказал мистер Ангус шоферу. — Теперь он никуда не денется. — Он с некоторым раздражением отряхнул костюм и ногой надавил Норману на живот. — Замолчите уже, — отрезал он, — вы и без того причинили нам немало хлопот.

Даже те, чья работа — общаться с сумасшедшими, считают их грешниками, которых следует наказать. Рабби Цвек наклонился и погладил сына по голове. Со лба его лился пот, и рабби Цвек пальцами ощутил жар.

— У него же температура, — возмущенно сказал он мистеру Ангусу.

— И если бы только это, — ответил мистер Ангус.

Дома остались позади, и вскоре машина выехала за город. Рабби Цвек съежился в пальто, стараясь отъединиться от окружающих, и глубоко сосредоточился на ситуации, реальность которой не укладывалась в голове. Всё это время он, не отрываясь, смотрел на Нормана, взглядом изливая на него всю отцовскую любовь в надежде, что Норман поймет.

Но лежащий на полу Норман не чувствовал ни устремленного на него взгляда, ни даже ботинка, неприятно давившего на живот. Он таращился в потолок, обитый черным дерматином, пузырившимся и трескавшимся в углах. И чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, будто потолок опускается, обвивает его, точно легкие пелены его собственного умирания, незаметного для посторонних. Вот что он чувствовал, лежа на полу машины: он словно бы уклонялся, убегал от сомнений, прятался от подозрений, своих и чужих, смиренно отворачивался от неизвестности. Он закрыл глаза и целиком отдался охватившему его покою и радости. Отец взглянул в его лицо и увидел, как Норман медленно расплывается в улыбке.

— По крайней мере, он счастлив, — подумал рабби Цвек, и его поглотила безбрежная нежность. Он толкнул локтем мистера Ангуса, приглашая разделить это минутное облегчение.

Мистер Ангус улыбнулся.

— Мы почти приехали, — сказал он, — скоро всё кончится.

Рабби Цвек совсем позабыл, куда они едут, и вздрогнул от этого напоминания. Машина петляла узким проселком, по обеим сторонам которого не встречалось ни единого признака того, что эти места обитаемы, — далекий, глухой предвестник изоляции более строгой.

Вдруг Норман открыл глаза. Он почуял окружающую темницу. Попытался встать, но ботинок мистера Ангуса еще сильнее надавил ему на живот.

— Выпустите меня, — завопил Норман.

— Скоро мы вас выпустим, — заверил мистер Ангус. — Почти приехали.

Норман заметил, что машина свернула и покатила по лесистым больничным угодьям. Потом резко затормозила, так что мистеру Ангусу, чтобы не упасть, пришлось еще сильнее упереться ногой в живот Нормана. Острая физическая боль на миг затмила для Нормана и саму ситуацию, и того, кто послужил ее причиной, и вопрос, как он тут оказался и почему. Норман знал, что за болью кроется долгая неловкая история, отчасти позабытая, но оттого не менее мучительная. Но сейчас он не мог думать ни о чем, кроме боли. Норман держался за живот, мистер Ангус с шофером вытаскивали его из машины.

— В чем дело? В чем дело? — воскликнул рабби Цвек, невольно надеясь, что чудачествам сына в конце концов нашлось подлинное, осязаемое объяснение. — Аппендицит, — торжественно объявил он и прокричал о своем открытии мужчинам в белых халатах, которые шагали к ним по больничному коридору. — Его нужно везти в больницу. Немедленно.

— Мы о нем позаботимся. Не беспокойтесь, — сказал рабби Цвеку медбрат. — Чего они только не выдумают, лишь бы отсюда сбежать, — непринужденно продолжал он, словно рабби Цвека с вновь прибывшим связывали исключительно деловые отношения.

— Я его отец, — пояснил рабби Цвек.

— Присядьте пока, — любезно предложил медбрат.

Но рабби Цвек не хотел выпускать Нормана из виду. Они подошли к приемной главного отделения. Здесь стояли ряды столов, ходили туда-сюда мужчины с заварочными чайниками и тарелками хлеба с маслом. Выглядели они бесконечно уязвимо, как всякий человек в пижаме, беспомощный, обнаженный и беззащитный. Один из них, с лысой головой, похлопал проходившего мимо Нормана по руке. Новые лица всегда будоражили отделение, разбавляли обыденную монотонность безумия. Со временем устаешь от человека, уверяющего всех в том, что он улитка, или от того, кто глотает всё, до чего может дотянуться. Возможно, очередной пациент внесет хоть какое-то разнообразие.

— Здорово, приятель, — произнес лысый. — Христос ждет тебя. Надевай пижаму, и я отведу тебя к нему.

— Скажешь тоже, Гарри. К нему надо идти в костюме, — вмешался другой пациент. Жалкий юмор безумца, смеющегося над безумцем.

Лысый с чайником чая поплелся прочь, улыбаясь про себя. Потом, словно вдруг вспомнил что-то, устремился обратно к Норману.

— Нас тут помешанными считают, — громко прошептал он. — Но мне всё равно. Христос принимает только помешанных, и я не хочу быть непомешанным.

Эту последнюю фразу он прокричал, чтобы слышали его чаевничающие коллеги. Одни посмеялись; другие слишком ушли в себя и даже не услышали. Он выпустил рукав Нормана.

— Аллилуйя, — воскликнул он, перекрестился свободной рукой и вприпрыжку побежал меж столов. — Аллилуйя, я балбес, аллилуйя, вот балбес, — распевал он, пока медбрат не усмирил его и, похлопав по спине, усадил на стул.

Сжавшееся пространство Норманова душевного здоровья вдруг сфокусировалось. Он посмотрел на отца, одним взглядом вобрал и его, и гротескное окружение, произнес:

— Спасибо за то, что ты со мной сделал. Спасибо.

Рабби Цвек схватился за стул. Медбрат помог ему сесть.

— Вам не в чем себя винить, — сказал он. — Вы поступили как лучше для него.

Нормана увели в комнатушку в конце чайного коридора, рабби Цвек увидел, как за ним закрылась дверь. Он уставился на заляпанную белую скатерть. Заметил, что напротив сел человек. Увидел, как пальцы с грязными ногтями ставят на стол тарелку с хлебом и маслом, выливают коричневый чай из блюдца обратно в чашку. Рабби Цвек заметил, что на некоторые куски хлеба с маслом тонким слоем намазано малиновое варенье. Признательный и за эту ничтожную роскошь, он улыбнулся сидящему напротив человеку. Ему хотелось поговорить с ним, с этим пожилым человеком. Ему хотелось хоть кому-нибудь рассказать о сыне, хотелось оставить Норману защитника на всё время, что он будет в лечебнице.

— Давно вы здесь? — робко поинтересовался он.

Старик не ответил.

Рабби Цвек попробовал снова.

— Вы скоро вернетесь домой? — спросил он.

Старик откусил кусок хлеба и отпил чай.

— Вы хорошо себя чувствуете? — уточнил рабби Цвек. Старик вышел из-за стола, сунул в рот недоеденный хлеб с маслом, обеими руками взял чашку с чаем, демонстративно направился в коридор и скрылся в палате.

— Отстаньте от меня. Нет у меня ничего в карманах, — закричал за дверью Норман.

Рабби Цвек машинально встал, чтобы идти выручать сына, но не успел он подняться, как руки медбрата преградили ему путь.

— Что они с ним делают? — прошептал рабби Цвек.

— Обычная проверка, — ответили руки. — Вдруг он в карманах прячет таблетки и будет их здесь принимать. Мы должны убедиться, что всё в порядке.

Рабби Цвек кивнул. Такие порядки он одобрял. Невыносимо было лишь унижение сына.

— Надо найти убийцу, который их ему продает, — решил он про себя. — А иначе он выйдет и снова начнет. Как вернусь домой, проверю все ящики, переверну весь дом, но найду их, я их найду… — Туг он понял, что разговаривает сам с собой, поднял глаза и увидел, что напротив снова сидит человек, на этот раз помоложе. Ногти у него были чистые, аккуратно подстриженные; в одной руке человек держал чашку, в другой бутерброд и изящно откусывал от него. Он улыбнулся рабби Цвеку.

— Ваш сын играет в шахматы? — ласково спросил человек. Судя по выговору, деньги у него водились.

— Да, — с надеждой ответил рабби Цвек: вдруг незнакомец ровня Норману?

— Это хорошо, — сказал человек. — Я уже полгода не играл. С тех пор, как выписался последний шахматист.

— Давно вы здесь? — почти с опаской поинтересовался рабби Цвек.

— В этот раз полгода.

— В этот раз?

— Я уже был здесь год.

Рабби Цвеку хотелось спросить, что с ним такое. Вдруг то же, что и у Нормана? И Норману, как и этому человеку, придется сюда возвращаться?

Человек поднес чашку к губам, и рукав его шелкового халата задрался почти до локтя. Запястье охватывали красные шрамы — браслет самоубийцы. Рабби Цвек вздрогнул.

— Я присмотрю за вашим сыном, — пообещал человек. — Не волнуйтесь за него.

— Он не очень хорошо играет в шахматы, — сказал рабби Цвек, стараясь разубедить человека в том, что за Норманом надо присматривать. — Вообще-то, — продолжал он, — мой сын Норман не любит шахматы, разве что играть с самим собой. Это ему нравится.

Он собирался было добавить, что и чужое общество его сын недолюбливает, как вдруг дверь в конце чайной комнаты открылась, и он увидел Нормана, укрощенного, измученного и босого, цепляющегося за руку медбрата, который встретил их по прибытии. На отца он не смотрел. Побрел в палату вслед за медбратом, точно ребенок, которого мать ведет в парк. Рабби Цвек смотрел, как сын и волочащийся за ним пояс халата скрылись за дверью. Он не знал, что делать. Пойти в палату и увидеть там Нормана было страшно, но и уехать тоже. Он сидел, проклиная безымянного поставщика, и грозился вслух, что обязательно его найдет.

Чуть погодя из палаты вышел медбрат и направился к нему.

— Теперь вы можете повидать сына, — сказал медбрат. — Он уже угомонился. Мы дали ему успокоительное, он скоро уснет.

— Он попросил меня прийти? — уточнил рабби Цвек.

— Идите повидайте его, — ответил медбрат и помог ему подняться со стула.

Рабби Цвек оробел. Что, если Норман не хочет его видеть, но и отказаться не сможет, ведь он, должно быть, в постели, беспомощный? Да и разве осталось что-то невысказанное между ними, что оба могли бы облечь в слова? Но и не пойти он не мог, поскольку медбрат уже вел его в палату. Рабби не знал, что увидит за закрытыми дверьми. Пока ждал, он видел, как оттуда выходили люди с одинаково невыразительными лицами — надежды не было ни у кого, и всё же они надеялись.

Вдоль стен палаты тянулись нескончаемые ряды коек, расставленных с пугающей аккуратностью. Одни были заняты, на других громоздилось накрытое одеялом отчаяние, те же, что попались по пути, пустовали. Между двумя рядами коек шаркали люди в шлепанцах, туда-сюда, вперед-назад, словно ждали поезда на станции, где он никогда не ходил. Рабби Цвеку хотелось домой. Но он уже заметил Нормана, точнее, его скрюченную фигуру на кровати в середине палаты. И хотя фигура выглядела точно так же, как любая другая — спокойная, сдержанная и пустая, — по внезапной резкой боли в паху он сразу же догадался, что это его сын. Медбрат пододвинул стул, чтобы рабби Цвек присел у кровати, и оставил его одного.

Рабби Цвек коснулся груды на кровати.

— Норман? — позвал он. — Это папа.

Одеяло не шевельнулось. Рабби Цвек решил, что Норман его не слышал, встал и наклонился над грудой.

— Норман, — повторил он, — это папа.

— Забери меня домой, — прошептал Норман.

Рабби Цвек огляделся. К ним направлялся человек с шахматной доской. Рабби Цвек покачал головой.

— Не сейчас, — шепотом сказал он подошедшему. — Он хочет спать.

Шахматист с досадой пожал плечами, медленно отошел и присоединился к группе шаркунов меж рядами кроватей.

— Норман, — снова позвал рабби Цвек.

Норман откинул одеяло с лица. Он всхлипывал.

— Что они сделали с тобой в той комнате? — спросил рабби Цвек.

— Ты сам отправил меня сюда, — ответил Норман.

— Для твоего же блага. Так говорят врачи. — Ему не хотелось брать на себя ответственность.

— Но, папа, ты же сам разрешил им увезти меня. Ты мог их остановить. Забери меня домой. Пожалуйста. — Норман расплакался.

Рабби Цвек старался сохранять твердость.

— Побудь здесь немного. — Он обхватил ладонями голову Нормана. — Всего несколько дней. Если ты сегодня вернешься домой, снова начнешь принимать таблетки.

— Не начну, не начну, — крикнул Норман. — Обещаю. Я к ним больше не прикоснусь. Никогда. Я же вижу, как они на меня влияют. Обещаю.

Из его опухших глаз лились слезы, и рабби Цвек не выдержал. Он уже сомневался, правильно ли поступил. Даже подумал, не забрать ли Нормана тайком. Он взглянул на соседнюю койку. Раньше там никого не было, теперь же, подложив под спину подушки, сидел человек и таращился на него.

— Что смотрите? — заорал рабби Цвек. — Не ваше дело. — Его охватила ярость отчаяния. — Это мой сын, — крикнул он. — Что смотрите?

Человек по-прежнему таращился на него.

— Что смотрите? — снова выкрикнул рабби Цвек.

Норман сел на кровати.

— Пап, тише, — сказал он. — Не обращай внимания. Он сумасшедший. Они тут все сумасшедшие. Забери меня домой. Пожалуйста, — умолял он.

— Я поговорю с врачом, — пообещал рабби Цвек и сразу же пожалел об этом. Как бы ни было тяжело, он вынужден оставить сына в этом месте.

— Так иди и поговори, — сказал Норман и добавил великодушно: — Я тебя здесь подожду.

— Послушай, — ответил отец, — ты должен остаться. Это для твоего же блага, — беспомощно пояснил он. — Пожалуй, не очень долго ты тут пробудешь. Я спрошу у врача, — снова не удержался он.

— Иди и спроси.

— Как буду уходить, зайду и спрошу.

Норман с ненавистью посмотрел на отца.

— Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Я так же здоров, как и ты, что бы это ни значило, но, если останусь в этой психушке хотя бы на несколько дней, обязательно рехнусь, как эти. Я тебе клянусь. Ты хочешь, чтобы я рехнулся?

К койке подошел медбрат и жестом показал рабби Цвеку, что пора уходить. Рабби Цвек обрадовался медбрату и тут же устыдился того, что при виде него почувствовал облегчение.

— До свидания, Норман, — сказал он, ненавидя себя за слабость. — Мне пора. Дольше сидеть не разрешают. А ты поспи.

Норман укрылся одеялом.

— До свидания, Норман, — повторил рабби Цвек.

Ответа не последовало. Рабби Цвек наклонился, поцеловал холмик под одеялом, и медбрат мягко увел его прочь.

За дверьми отделения он спросил, можно ли видеть врача. Но, как ему предстояло узнать в последующие визиты, в психиатрической больнице застать врача не так-то просто. Только если приехать в определенный час и в определенный день. В прочее же время приходилось довольствоваться общением с медбратьями и бесчисленными санитарами, развозящими тележки с транквилизаторами: они ежечасно лавировали между кроватями, раздавали суррогаты иллюзий или забвения. Нет, он не хочет видеть медбрата, сказал рабби Цвек. Ему нужно видеть врача.

— Его нет и до завтра не будет.

— Тогда с кем можно поговорить? — робко спросил рабби Цвек.

— Можете поговорить с дежурным медбратом.

Рабби Цвека отвели в комнату, куда до того забирали Нормана. К его удивлению, она оказалась маленькой и безобидной: стол, пара стульев, тележка с лекарствами. За столом сидел медбрат в белом халате. При виде рабби Цвека он поднялся и пододвинул ему стул. Под стулом рабби Цвек заметил один из Нормановых ботинок — пустой, с загнутым задником — и расплакался, не скрываясь и не стыдясь. Медбрат сжал его руку.

— С ним всё будет хорошо, — сказал он. — Это самое трудное время, в особенности для вас.

— Сколько ему придется здесь пробыть?

— Не могу вам сказать, — ответил медбрат. — Завтра его осмотрит врач.

— Мне приехать завтра? — спросил рабби Цвек.

— Лучше подождать несколько дней. Можете звонить в любое время.

— Где он их только берет? — сказал рабби Цвек. — Я выясню, я обыщу весь дом. Я узнаю, кто их ему дает. — Он в отчаянии рухнул на стул.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал медбрат. — Пусть сначала оправится. Через несколько дней он здесь освоится. И ему даже понравится.

Рабби Цвек вздрогнул. Он не хотел, чтобы сыну здесь нравилось. Он хотел, чтобы Норман оказался дома и был хорошим сыном, без всяких серебристых рыбок.

— Дома он видит их, — вяло проговорил он. — Везде он видит их. Он чувствует их запах, слышит их. Они живут с ним. Почему мой сын? Мой умный сын, — заключил он, обращаясь скорее к самому себе.

Медбрат наклонился над столом.

— Рабби, — мягко произнес он, — если бы ваш сын вышел в сад, вернулся и сказал: «Отче, я видел горящий куст», — неужели вы не благословили бы его?

Он проводил рабби Цвека до дверей. В коридоре его ждал шофер. Мистера Ангуса уже не было, и долгий путь домой рабби Цвек проделал один.

— Я обыщу весь дом, — снова и снова обещал он себе, а в ушах его стоял голос Нормана, умолявшего забрать его домой.

Когда он вернулся, лавка была пуста, только Белла сидела за прилавком. Ей, как и отцу, не хотелось обсуждать произошедшее. Она пыталась уговорить его лечь в постель, но он не желал отдыхать. Рабби Цвек поплелся наверх, в квартиру, и, не снимая пальто, направился в комнату Нормана.