Избранный

9

Белла подумала, что сама купит Норману всё необходимое, и обрадовалась. Она решила съездить на автобусе в центр города, где, в отличие от их убогого квартала, выбор шире. В автобусе она мысленно составляла список покупок, но на нужной остановке так и осталась сидеть, проводив взглядом выходящих пассажиров. Отвернулась от окна, притворяясь перед самой собой, будто нечаянно проехала свою остановку, и вышла на четвертой, стараясь убедить себя, что возле дома Эстер оказалась случайно. К сестре она ездила редко. Эстер была так несчастна, что Белла воспринимала это как личное наказание. Куда удобнее было переписываться. Но теперь ей нужно было сообщить сестре, что Нормана упекли в психушку: не так-то просто написать о таком. Вдобавок она предвкушала реакцию Эстер. Это хоть отчасти облегчит ее бремя. Она надеялась, что муж Эстер на работе. Она не могла заставить себя назвать его по имени. Она винила его в несчастье сестры, хотя в глубине души знала, что он тут ни при чем, что его использовали и брак их был обречен с самого начала. Но нужно же винить хоть кого-то, тем более что Джон всегда был готов повиниться. Годами по доброй воле он играл роль виноватого. Он винил себя даже за то, что не еврей и потому стал причиной семейного разрыва. Он ни разу не выказал неприязни, лишь тихое, кроткое раскаяние, внушавшее Белле отвращение. Она отдавала себе отчет, что в глазах любого другого Джон — прекрасный человек, единственный грех которого в том, что он любил и любит ее сестру. Быть может, я злюсь от зависти, подумала Белла и от этой мысли еще сильнее прониклась неприязнью к Джону.

Она замялась у порога, не решаясь позвонить. Оглядела аккуратно подстриженный, травинка к травинке, газон; по краям явно ровняли вручную. Это сделал Джон. Белый штакетник вокруг газона тоже сделал Джон, пытаясь разбавить однообразие соседских изгородей из бирючины. Джон старался. Даже мезуза на косяке входной двери была делом его рук. Эстер ни за что не стала бы вешать мезузу. Она вышла замуж за нееврея и не видела смысла притворяться. Джон сам взял на себя такую ответственность. Правда, мезузу прибил не с той стороны. Но какая разница? И в самом доме всё тоже сделал Джон. Эстер домом практически не занималась, словно неизменно рассматривала свой брак как явление временное. Прошло двадцать лет, но почти все ее книги и вещи по-прежнему лежали в квартире над лавкой, и Эстер ни разу о них не спросила: ведь забрать их значило подтвердить, что разрыв окончателен. Белла не раз предлагала сестре заглянуть домой, пусть даже рискуя тем, что ее прогонят. И такой риск действительно существовал, поскольку отец пообещал их умирающей матери, что никогда не простит Эстер. Нет, порог их дома она переступит только после его смерти. При мысли об этом Беллу пробрала дрожь. Она никогда не допускала такой возможности и мысленно прокляла Эстер: хоть бы ей никогда не позволили вернуться домой. Белле не терпелось сообщить ей новость о Нормане. Пусть чуточку пострадает.

Она позвонила в звонок и принялась ждать. Она заранее знала, что придется немного подождать. В доме, где гости редки, после звонка открывают далеко не сразу. Нужно же удивиться, кто бы это мог быть, ведь никого не звали, потом встревожиться, что рутинный, но безопасный образ жизни переменился, потом усомниться, испугаться и уж потом взяться за дело: нерешительно направиться к двери. Белла мысленно рассчитала по времени каждый этап, и дверь наконец открылась.

На пороге стоял Джон.

— Библиотека сегодня закрыта, — тут же пояснил он. — Местные выборы. — Он просил прощения за то, что его застали в собственном доме. — Я позову Эстер, — добавил он со слабой улыбкой.

Джон проворно отодвинулся, и Белла вошла в дом.

— Это Белла, — крикнул Джон, и практически сразу же в прихожую выбежала Эстер. Она встревоженно хмурилась.

— Папа здоров? — прошептала она. — Он ведь не заболел, правда?

Присутствие Беллы напугало ее до ужаса. Каждый стук в дверь служил предвестием того, чего она вот уже двадцать лет изо дня в день боялась: что станет поздно просить прощения у отца.

— Белла, — снова прошептала она, взволнованная молчанием сестры, — он здоров?

— Здоров. Я просто шла мимо и решила заглянуть к тебе.

— Я сделаю вам кофе, — послышался голос Джона. Он подаст им кофе и удалится, как посторонний, каким его считали сестры.

— Ты хочешь мне что-то сказать, — догадалась Эстер. — Ты никогда не заглядываешь просто так. Всегда по какой-то причине. В чем же дело? — И она села, стараясь успокоиться. — Я знаю, однажды мне придется это пережить. Значит, сегодня, Белла?

— Он здоров. — Белла опустилась на подлокотник кресла и обняла сестру. Тревога Эстер невольно растрогала ее: она представила одинокие дни и ночи, изрешеченные уколами страха за отца. — С папой ничего не случилось, — успокоила Белла. — За него не волнуйся. Дело в Нормане.

— Опять серебристые рыбки? Бедный папа, — сказала Эстер. — Как он это терпит?

— На этот раз всё совсем плохо, — отрезала Белла. Ее злило, что Эстер замечает лишь мучения отца, хотя, видит Бог, Белла тоже страдает. — Пришлось упрятать его в психушку. — Она специально так выразилась, желая наказать Нормана за сумасшествие и за то, что оно делает с ними.

— Значит, он в больнице? — Эстер постаралась смягчить грубость сестры.

— Называй как тебе угодно, — ответила Белла.

— Бедная Белла, — Эстер взяла ее за руку, — как же трудно тебе живется.

После того как сестра это признала, Белла смягчилась, неспешно и подробно рассказала об очередном коленце их брата.

— Чем же я могу помочь? — беспомощно спросила Эстер, когда Белла договорила. — К нему ведь, наверное, не пускают? — с надеждой добавила она, страшась, что ей придется встретиться с ним — сумасшедшим, вдобавок прикованным к кровати и совершенно несчастным. Чего стоит его ненависть или прощение в этаких обстоятельствах? — Я подожду, пока он поправится, — выпалила Эстер. — И приглашу его в гости.

— К нему пускают, — холодно сказала Белла. — Мы с папой сегодня едем его навестить.

— Разве папе обязательно ехать? Неужели нельзя избавить его от этого? — удивилась Эстер и, заметив уязвленное лицо Беллы, прошептала: — Нет, я не поеду. Я не вынесу этого.

Белла встала.

— Тебе плевать на брата! — крикнула она. — Ты думаешь только о себе. Брат болен. Никогда еще ему не было так худо, а ты думаешь лишь о том, что случилось почти двадцать лет назад, и гордость мешает тебе признаться, что ты была неправа. Я знаю, Норман тоже был неправ, — добавила она, не дав Эстер вставить слова, — но почему бы тебе не забыть об этом? Ты нужна ему. Даже ты. Ему нужны все мы.

Вошел Джон с кофейными чашками на подносе. Эстер улыбнулась ему, обрадовавшись передышке. Он понимающе улыбнулся в ответ, и ей стало мучительно стыдно: он такой хороший человек, а она совершенно его не стоит. Она вспомнила, что в их спальне стоят ее чемоданы, которые она со дня свадьбы так и не удосужилась разобрать, и каждый вечер Джон без единого слова перешагивает через них, чтобы подойти к постели. Она вспомнила, как терпеливо он обставлял детскую, которую она со временем превратила в чулан. Такой человек, как Джон, будет с достоинством ждать и с таким же достоинством примет поражение.

Он налил им кофе, и Белла заметила, что себе он не принес чашку. Ей захотелось, чтобы он остался. Его присутствие разрядило бы напряжение между сестрами. Кроме того, он сейчас почему-то был ей близок.

— Джон, а где твоя чашка? — спросила она.

Эстер вздрогнула, услышав, что Белла назвала его по имени. Да и тон сестры ей не понравился. Она не хотела, чтобы они сблизились. Она знала, что рано или поздно разорвет брачный союз, и не хотела, чтобы этому помешали — ни со стороны Джона, ни с ее собственной.

— Джон не пьет кофе, — быстро ответила Эстер, коснулась его руки, чтобы смягчить резкость тона, и Джон радостно удалился.

— Не впутывай его, Белла, — сказала Эстер. — Он тут совершенно ни при чем.

Они пили кофе.

— Ты поедешь к Норману? — снова спросила Белла.

— Я беспокоюсь за папу. Не надо бы ему туда ездить, видеть все эти ужасы: как бы ему от этого не стало хуже. Белла, — взмолилась она, — звони мне каждый день, Пожалуйста. Ты ведь позвонишь? Я должна знать, как он себя чувствует.

Белла застегнула пальто.

— Хочешь, пойдем вместе за покупками. Норман просил шоколаду.

— Как же ты его балуешь, — еле слышно заметила Эстер. — Всю его жизнь. Всё, что он хочет. И посмотри на него. Дрянь, наркоман. Плевать мне на него, — сердито выкрикнула она. — Плевать, и всё тут.

Белла направилась к двери, Эстер последовала за ней.

— Папа знает, что ты поехала ко мне?

— Нет, — холодно ответила Белла. — Он о тебе даже не вспоминает.

— Пожалуйста, Белла, поговори с ним обо мне. Хотя бы упомяни мое имя. Большего и не нужно. Хотя бы раз. А потом еще раз. — Она сжала руку сестры. — Не дай ему забыть меня, Белла.

— Постараюсь, — солгала Белла. Имя сестры в доме было под запретом. Даже в воспоминаниях о детстве. Белла знала, что могла бы и попытаться это изменить, но все эти годы предпочитала не вмешиваться. У отца тоже есть гордость.

Они подошли к двери.

— Попрощайся за меня с Джоном, — сказала Белла.

— Передай папе привет от меня.

Белла молчала.

— Но попробовать-то ты можешь, правда? — взмолилась Эстер. — Просто скажи: «Эстер передавала привет». — Она произнесла каждое слово едва ли не по буквам. — Белла, разве ты не хочешь, чтобы я вернулась домой? — прошептала Эстер.

— Как папа решит, — ответила Белла. — Я сделаю что могу.

Но она уже знала, что не выполнит просьбу Эстер. Отец так же горд и упрям, как она, но его гордость Белле дороже. Он уже немолод, и гордость замедляет его старение. Откажись он от нее — и лишится последних сил. Ну уж нет, если Эстер когда и вернется домой, то исключительно по его воле, которой Белла перечить не станет.

— Позвони мне, — попросила Эстер. — Звони мне каждый день. Ты ведь позвонишь, правда, Белла?

Эта мольба внушила Белле ощущение собственной власти, и она вдруг осознала, что имеет к происходящему самое непосредственное отношение — и к безумию брата, и к страданиям отца, — тогда как Эстер изгнана, обречена дрожать на том конце телефонного провода. Ей стало жаль сестру, и из жалости она поцеловала ее на прощанье.

— Просто упомяни при нем мое имя, — повторила Эстер.