Дальние полеты. Каждый из них требовал от экипажа огромного напряжения моральных и физических сил, мужества и мастерства. Некоторые наши боевые друзья не возвращались на свои аэродромы. Случалось и так, что покидать горящие машины им приходилось в глубоком тылу врага, а потом долгое время пробираться к линии фронта. Но это удавалось не всем.
О людях, которым выпала особенно трудная судьба, я расскажу особо.
Со старшиной Сашей Зотовым мы познакомились в Прибалтике еще до войны, в 7-м дальнебомбардировочном авиаполку. Это был стройный, ловкий юноша с приветливым лицом. Среди других стрелков-радистов он отличался веселым нравом. Но в его остротах и шутках проступала только доброта к людям. Уважали Сашу за бесстрашие и сметку, которую он проявил еще в воздушных боях с белофиннами. Тогда он летал в экипаже Алексея Пожидаева и совершил десять боевых вылетов.
Уже в первый день Великой Отечественной войны их экипаж бомбардировал днем объекты Кенигсберга. Несмотря на вихрь пулеметного огня, бушевавшего вокруг, он сумел пробиться к цели, успешно отбомбиться и уйти от назойливого преследования вражеских истребителей.
Вскоре в одном экипаже с Зотовым стал летать Иван Янковский, который был до этого механиком по приборам. В первые месяцы полки дальних бомбардировщиков, выполняя задания днем, без сопровождения истребителей, несли большие потери. Особенно ощутимы они были среди радистов и стрелков. Механик по приборам старшина Иван Янковский одним из первых откликнулся на призыв комсомольцев-добровольцев летать в качестве воздушных стрелков. Он быстро изучил оружие, теорию стрельбы и вскоре стал настоящим снайпером. Зотову и Янковскому приходилось участвовать во многих схватках с врагом. Не единожды они были ранены, но после выздоровления снова занимали свои места в дальнем бомбардировщике.
...Ночью 28 мая 1942 года экипаж капитана Серикбая Ерсентовича Асатова — первого летчика из казахов — угодил над Кенигсбергом в громаду грозовых облаков. Самолет швыряло как щепку. Трудяга Ил-4 не выдержал гигантских перегрузок и развалился в воздухе. Из кабины Ф-3 выбросило Сашу и Ивана.
Саша Зотов, приземлившись, спрятался в заброшенном сарае, но уйти от преследования ему не удалось. На рассвете немецкие солдаты схватили его и подвели к обломкам самолета.
— Ты есть официр? — тыча пальцем в лицо, орал на него старший.
— Нет, — отвечал он.
— Тогда знайт, кто есть это? — Фашист со злостью отбросил белое окровавленное полотнище парашюта.
Саша замер. Перед ним лежали изуродованные тела командира корабля капитана Асатова и штурмана лейтенанта Кротова.
В Кенигсберге Саша встретился с Иваном. Но они не подали вида, что знают друг друга. На второй день на них надели наручники, для большей надежности приковали друг к другу. Затем втолкнули в транспортный самолет Ю-52, где находились немецкие офицеры, и бросили в технический отсек, где были свалены стремянки, струбцины и чехлы. Пилоту удалось поднять машину в воздух только со второй попытки. По всей вероятности, она была перегружена.
— Вот бисовы вражины, — возмутился Сашко, — и взлететь толком не могут!
— Если бы не проклятые цепи и железные браслеты, — заметил Иван, — вцепился бы мертвой хваткой в горло пилоту и... хана.
— Ты прав. Но посмотри, как эти гады наблюдают за каждым нашим движением. Даже связанных боятся.
Самолет приземлился на Рижском аэродроме. Друзей отвезли в так называемые «кавалерийские казармы», в застенках которых не прекращались допросы и пытки.
Но вот наступил день, когда Зотова и Янковского перевели к другим военнопленным. Разместили в разных бараках.
В лагере Иван Янковский близко сошелся с артиллеристом Дмитрием Маклаковым. По ночам подолгу шептались, обсуждая план побега.
— Нам бы только вырваться из лагеря, — уверял Маклаков, — в городе у меня есть надежный знакомый латыш.
— А ты откуда его знаешь?
— Я здесь служил до войны. Латыш работает на железной дороге и все сделает самым лучшим образом. В этом не сомневайся.
...В тот день погода выдалась хмурая. Над землей низко плыли косматые облака, назойливо моросил мелкий дождь. Во время приема баланды авиатор и артиллерист тайком отделились от группы пленных и незаметно забрались в густые заросли акации. Стражники, обнаружив, что их нет, подняли тревогу. Они несколько раз приближались к кустам. Перед лицами беглецов не раз появлялись дула автоматов. В такие мгновения казалось, что вот сейчас прогремит очередь — и жизнь оборвется. Но все обошлось. Тревожно всматриваясь в темноту ночи, смельчаки ползли по сырой холодной земле. Все дальше оставался лагерь.
...Хозяин дома, латыш-железнодорожник, признал Дмитрия. Он накормил беглецов и надежно спрятал в погребе.
В один из дней железнодорожник посоветовал:
— Завтра ночью немцы планируют отправку на фронт партии скота. Это тот случай, который поможет вам пробраться к своим. В Риге оставаться нельзя. Рано или поздно немцы нападут на ваш след.
Дождавшись темноты, Маклаков и Янковский в сопровождении латыша пробрались к составу и незаметно залезли в вагон. На рассвете следующего дня у Старой Руссы поезд резко затормозил и остановился. В воздухе послышался нарастающий гул. К железнодорожной станции журавлиным клином приближались советские бомбардировщики. Охрана бросилась наутек. Это помогло нашим воинам быстро и скрытно покинуть вагон.
Долго брели потом друзья глухими тропами, болотами и лесными чащобами, пока не встретили разведгруппу партизан. Вступили в ряды народных мстителей и храбро сражались в партизанском отряде Дедовического района, Ленинградской области. Ходили в разведку, организовывали диверсии на коммуникациях врага. Летчик и артиллерист с честью выдержали проверку боем и заслужили уважение боевых товарищей. Как-то Ивана Янковского вызвал к себе командир и сказал:
— Есть указание товарища Сталина: всех летчиков, находящихся у партизан, незамедлительно переправлять на Большую землю.
Поздно ночью у партизанских костров приземлился «кукурузник». На нем Янковский перелетел в район Валдая. Так он вновь оказался на родной земле.
Однополчане не верили своим глазам, когда увидели старшину Янковского.
— Откуда ты взялся, дружище? Неужели с того света? Больше всех удивился возвращению старшины Петр Светлов.
— Кирилыч! Не сон ли это? Жив, курилка! Жив всем смертям назло! А ведь мы тебя похоронили. И похоронную послали родным. Выходит, живого похоронили.
— Да, поторопились, курилка еще повоюет, — отшутился Иван.
Долго Светлова терзали думы о том, будто и он явился в некотором роде соучастником еще одной семейной трагедии, посылая похоронку родителям Ивана Янковского. Конечно, на войне подобные случаи, особенно в частях авиации дальнего действия, были нередкими. Не раз хоронили заочно офицеров, старшин и сержантов, которые длительное время находились вне части. Но потом многие из них возвращались в родные полки и продолжали громить врага.
Отдохнув, старшина Янковский снова включился в боевую работу. После возвращения из плена он еще сто двадцать раз поднимался в воздух. Летал он со многими заслуженными летчиками полка — дважды Героем Советского Союза подполковником Евгением Федоровым, майором Николаем Зюзиным, капитанами Дмитрием Тарасевичем и Митрофаном Долгаленко. Во всех боевых вылетах Иван бдительно следил за воздухом и землей, неоднократно отражал атаки истребителей врага. Его всегда отличали высокая выдержка, спокойствие и уверенность.
А вот как сложилась судьба его друга Александра Зотова. Летним вечером группу военнопленных, в которой он оказался, загнали в обшарпанный вагон — «телятник». Наступила ночь. Переполненный узниками вагон неторопливо отстукивал километры. Через решетки узких окон, обмотанных колючей проволокой, проглядывал клочок неба, словно веснушками, усыпанного звездами. В вагоне, прижавшись друг к другу, сидели изможденные военнопленные. Саша Зотов чутко прислушивался к монотонному стуку колес. Они будто подсказывали: «Бежать, бежать!»
Достав лезвие безопасной бритвы, запрятанное в подошве изношенных сапог, Зотов попытался вырезать отверстие в полу вагона. Но лезвие быстро раскрошилось. Что предпринять еще? Осторожно толкнул соседа, изложил ему свой замысел:
— Я слышал, что нас везут в Освенцим. Там мы погибнем. Надо бежать. Вы меня опустите в окно, я постараюсь отбросить щеколду с двери.
Сосед медлил с ответом.
— Не решаешься? Будешь ждать смерти? Незнакомец наконец проговорил:
— Нас усиленно охраняют солдаты с собаками. Бежать незаметно просто невозможно. Немцы рядом, на тормозной площадке вагона...
— Браток, двум смертям не бывать. Побег станет дорогой к спасению, если не всех, то многих. Другого такого случая не будет.
Посоветовались с другими товарищами. Все решили: бежать. Раздирая в кровь руки, размотали колючую проволоку, выломали решетку и опустили Сашу Зотова за ноги в узкий квадрат окна. Потребовалось много сил, чтобы на ходу поезда отбросить металлическую щеколду, которой закрыта дверь вагона. Было уже далеко за полночь. Узники бесшумно раздвинули тугую дверь и, не теряя времени, начали выпрыгивать...
Зотов долго петлял по лесу, но с кем-либо из узников встретиться ему так и не удалось. Решил пробираться на восток один. Шел ночами. Притихшие, полусожженные деревни обходил стороной, днем отдыхал, забираясь в глухие чащобы. В одну из ночей, когда вдоль горизонта обозначилась светлая полоска зари, Саша Зотов услышал раскатистое эхо артиллерийской перестрелки. Значит, недалеко передний край. Там свои. Там спасение. Теперь предстояло преодолеть самый трудный и опасный отрезок пути, простреливаемый с обеих сторон. Под грохот артиллерийского и минометного огня, треск пулеметных очередей Зотову удалось переползти нейтральную полосу и благополучно перейти линию боевого соприкосновения вражеских и своих войск.
С черным от истощения и побоев лицом, голодный и оборванный, Саша появился в полку. Трудно было узнать в худом, изможденном человеке, с воспаленными глазами и запекшимися губами, весельчака Зотова. Саша сразу же попал в крепкие объятия сослуживцев. Расспросам не было конца. Несмотря на усталость, Зотов до мельчайших подробностей рассказал нам о своих мытарствах.
Прибыли в свои полки и некоторые другие авиаторы, сбитые над вражеской территорией и совершившие побег из фашистской неволи.
В августе 1943 года на долю Саши Зотова и его боевых товарищей выпало новое испытание. В те дни гитлеровцы начали отходить к Брянску. Полку была поставлена задача бомбардировать скопление живой силы и техники противника на Брянском железнодорожном узле. Экипажу старшего лейтенанта Лысенко, в котором радистом был старшина Зотов, приказали сфотографировать результаты удара. На боевом курсе их самолет атаковал ночной истребитель. Сашу ранило в ногу. Бомбардировщик качнулся и стал падать. По команде Лысенко экипаж оставил самолет. Зотов приземлился на болото. Девять суток, раненый и голодный, он бродил по лесу, пока не напоролся на вражескую разведку. Сашу доставили в Брянск.
Вскоре немцы начали уходить из города. Группу пленных погрузили в эшелон, направляющийся в Смоленск. В вагоне под охраной трех полицаев находилось двадцать человек летного состава. Среди них Саша повстречал своего командира звена Балалова. С ним сговорились бежать. Дверь вагона была открыта. Зотов первым набросился на охрану и коротким ударом сбросил часового под откос. Когда с охранниками было покончено, пленные с оружием покинули вагон.
До весны 1944 года Зотов воевал в партизанском отряде. Только в апреле он вернулся в свой полк. Его назначили начальником связи эскадрильи, и он стал летать в экипаже капитана Сергея Балалова. За проявленное мужество, смелость и дерзость в плену и освобождение из неволи советских воинов Александра Степановича Зотова наградили еще одним орденом.
Как-то во время сражения на Курской дуге не вернулись с задания командир корабля Григорий Ковбаса и остальные члены его экипажа. Все мы с большим уважением относились к этому опытному летчику. Григорий Романович был старше многих из нас и по возрасту и по летному стажу. Ладно сложенный, среднего роста, немного предрасположенный к полноте, он всегда был немногословным, принадлежал к тем людям, которые больше любят слушать, чем говорить. Улыбался редко, но если смеялся, то заразительно и при этом густо краснел. Несмотря на неустроенность военного быта, Григорий Ковбаса не прерывал ежедневные гимнастические упражнения. Воевал он смело, с полной отдачей сил и энергии, был, как у нас говорили, одержимым пилотом.
Темной июньской ночью 1943 года в небо, затянутое пологом туч, полк взлетел на бомбардировку железнодорожного моста через реку Болва в районе Брянска. Экипажи обеспечения повесили над целью гирлянды светящих бомб.
Один за другим бомбардировщики освобождались от бомбовою груза. Внезапность налета и высокая точность бомбовых ударов нанесли фашистам немалый урон.
Над целью экипаж Григория Ковбасы попал под сильный обстрел вражеских зениток. Ослепительные лучи прожекторов цепко ухватились за самолет и не отпускали его из своих объятий. Штурман нажал кнопку бомбосбрасывателя. Отрывается первая бомба, за ней вторая, третья... Грохот зенитных разрывов слышится все более отчетливо. Прямое попадание зенитного снаряда бросило самолет в сторону, он как бы на миг замер, а затем вспыхнул. Командир экипажа был тяжело ранен. Осколком снаряда ему пробило грудь. Получили ранения радист и стрелок. Самолет стал плохо управляемым, один мотор заглох, второй натужно ревел на полных оборотах.
Много сил и мужества потребовалось Григорию, чтобы в таком состоянии выполнить противозенитный маневр и вывести бомбардировщик из опасной зоны. С огромным усилием он удерживал малопослушную машину в горизонтальном полете. Когда же понял, что дотянуть до линии фронта не удастся, спокойно, но властно скомандовал:
— Прыгать!
Покидая самолет, штурман успел крикнуть:
— Поторопись, Григорий!
Задыхаясь, Ковбаса вывалился на крыло и соскользнул в бездну ночи. Свистел встречный ветер, небо и земля шли кругом. Внизу притаилась незнакомая местность. Напружинив тело, Григорий приготовился к приземлению и потерял сознание. Очнулся в лесу. Кругом было тихо и сумрачно. От потери крови летчик обессилел.
Освободившись от лямок парашюта, Григорий сбросил с себя унты, комбинезон, оторвал кусок шелка и с трудом перевязал себе раны на груди.
Неожиданно до слуха донесся отдаленный лай собак. Ковбаса понял, что по его следу идут немцы с овчарками. Надо спасаться. Не выбирая дороги, Григорий двинулся на восток и забрел в болото. Жидкая грязь становилась глубже, доходила уже до пояса. Идти больше не было сил. В груди хрипело, легкие обжигала боль. А лай собак, беспорядочная стрельба становились все слышнее. Немного отдышавшись, Григорий заметил вскоре темное пятно приближающегося зверя. Это оказалась овчарка. Началась схватка. Ковбаса вынужден был отступить на более глубокое место. Но собака крепко вцепилась в руку. Превозмогая боль, Григорий с большим трудом накинул на морду пса свой шлемофон, замотал на шее собаки конец шнура и оттолкнул ее от себя.
Выбравшись на противоположный берег болота, летчик углубился в чащу леса. Шел, спотыкаясь, изнемогая от боли. Отыскав заросли погуще, забрался туда, чтобы немного отдохнуть. От земли тянуло холодом и сыростью, раненое тело сводили судороги.
Опираясь на палку, Григорий брел днем и ночью по незнакомым тропам. Ныла раненая грудь, от потери крови и голода кружилась голова. Но воля, та железная воля, которая в полетах помогала ему преодолевать любые трудности, и теперь поднимала его на ноги и неукротимо влекла вперед...
Две недели Григория Ковбасы не было в части. И вот он снова среди друзей, до предела истощенный, но все-таки живой.
Григорию Ковбасе, возвратившемуся после лечения в строй, довелось еще немало полетать. Его грудь украсили орден Ленина и два ордена Красного Знамени.
Но отважному и мужественному летчику и его экипажу не суждено было увидеть послевоенное мирное небо, не услышали они и радостного салюта Победы. За десять дней до окончания войны, в ночь на 27 апреля 1945 года, экипаж Григория Ковбасы не вернулся с задания. Тогда он ходил на бомбардировку объектов в районе Свинемюнде.
11 октября сорок третьего года недосчитались мы и героического экипажа старшего лейтенанта Ивана Захарова. Иван принадлежал к тому типу летчиков, которые мало выделялись в повседневных фронтовых буднях, но во всей своей красоте раскрывались в сложной боевой обстановке. Они, как правило, являлись блестящими исполнителями самых трудных заданий.
Экипаж не раз встречался со смертельной опасностью, но Захаров не любил рассказывать об этом, хотя все мы прекрасно знали, какой выдержки, мужества и храбрости требовали от него ситуации, складывавшиеся в воздухе. Он как бы не замечал трудностей и суровых испытаний.
Такой характер у него воспитала вся его нелегкая жизнь. В первые годы Советской власти погиб отец Ивана — командир Красной Армии. Затем умерли мать и сестра. Пятилетний мальчик остался сиротой. Сначала беспризорничал, затем попал в детский дом. Семнадцатилетним юношей начал работать шофером и одновременно учиться в аэроклубе.
Война застала Ивана в Кировоградской авиационной военной школе на должности летчика-инструктора. Русоволосого, голубоглазого младшего лейтенанта не покидала мечта скорее попасть на фронт. И вот летом 1942 года, когда приволжские степи под Сталинградом стали ареной кровопролитных сражений, Захаров прибыл в наш полк. Среди молодых пилотов он выделялся старательностью, энергией и исполнительностью. Под стать ему были штурман старший сержант Вячеслав Шевченко и стрелок-радист сержант Шамрай. В короткий срок маленький коллектив стал дружной боевой семьей и успешно выполнял все задания.
В одном из ночных вылетов экипаж Захарова обнаружил у станции Колодня воинский состав, который немцы спешили вывести из-под удара наших бомбардировщиков. От меткого попадания бомб эшелон с боеприпасами взлетел на воздух.
Вскоре при бомбардировке аэродрома Городищи в районе Сталинграда экипаж Захарова был сбит огнем зенитной артиллерии. Стрелка-радиста Шамрая убило, остальные, покинув самолет, приземлились в расположении одной из наших дивизий. Радиста захоронили в братской могиле около Верхней Бузиновки, под Калачом.
Экипаж получил новый самолет. Стрелком-радистом теперь стал Александр Гаврютин, а в качестве стрелка несколько вылетов совершил техник самолета Евгений Башкатов. Гаврютин, родившийся в Подмосковье, с первого же вылета зарекомендовал себя отважным воином. Он не раз помогал штурману Шевченко в самолетовождении. В небе Сталинграда Гаврютин днем провел успешный бой с двумя Ме-109 и одного изрядно изрешетил.
При налете на железнодорожный узел Брянск штурман очень удачно сбросил все крупные бомбы, подвешенные снаружи самолета. Но десять соток внутренней подвески никак не сбрасывались из-за какого-то повреждения. А взрыватели их были уже расконтрены, стояли на боевом взводе. В такой ситуации посадка была очень опасной. Саша Гаврютин и Евгений Башкатов приняли смелое и, пожалуй, единственно правильное решение: отрезали стропы собственного парашюта и накрепко привязали ими каждую бомбу к балке. Теперь благополучное приземление самолета было обеспечено.
При возвращении с бомбардировки Керчи на самолет Захарова напали фашистские истребители. Несмотря на то что летчик искусно маневрировал, а Александр Гаврютин вел беспрерывный огонь, их машина получила серьезные повреждения. Дотянуть ее до ближайшего аэродрома было невозможно. Выбрав площадку севернее Сталинграда, Захаров с помощью штурмана все-таки сумел посадить бомбардировщик. Много пришлось повозиться техникам, механикам и другим авиаспециалистам, чтобы отремонтировать машину и эвакуировать ее в тыл.
В июне 1943 года в экипаж Захарова был назначен молодой штурман сержант Виктор Юркин. Почти каждую ночь их бомбардировщик летал на боевые задания, нанося все новые сокрушительные удары по врагу.
В ночь на 11 октября 1943 года экипаж старшего лейтенанта Захарова выполнял сто шестой боевой вылет. С подмосковного аэродрома он взял курс на Могилев, чтобы нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу, на котором скопилось большое количество подвижного состава. Успешно отбомбившись, авиаторы возвращались на свою базу. Вот уже под крылом самолета показалась знакомая лента реки Прони — надежного ориентира перед линией фронта. И как раз в это время на них неожиданно напал немецкий истребитель. Первая же выпущенная им очередь хлестнула по кабинам. Были убиты штурман Юркин, радист Гаврютин и стрелок Флегонтов. Захарова защитила бронеспинка пилотского сиденья. Второй атакой фашисту удалось поджечь наш самолет и ранить летчика. Превозмогая острую боль в ноге, Иван думал об одном: как бы дотянуть до своих...
Но пламя все ближе подступало к летчику, клубы едкого дыма уже проникли в кабину. Почти в бессознательном состоянии Иван вывалился на крыло.
Захаров не помнит, сколько времени пролежал в беспамятстве. Очнулся от холода. Попробовал встать, но тело оказалось непослушным, тяжелым, точно его налили свинцом. В голове стоял звон, к горлу подступала тошнота, нога горела словно в огне.
Смутно, как сквозь сон, Иван услышал приближающийся лай собак и треск кустов. А вскоре ощутил на лице прерывистое дыхание собаки. Летчика схватили, обыскали и поволокли в штаб. На допросе Захаров выдал себя за воздушного стрелка и упорно твердил, что призван в армию с должности шофера. Немцы тщательно проверили знания пленного по справочнику автомобиля ЗИС-5 и, по всей вероятности, поверили его показаниям.
Затем Ивана отправили в концлагерь Луполово, расположенный в районе Могилева. Там все было рассчитано на истребление людей: их содержали в холодных сараях с земляным полом, почти не давали есть и пить.
Однако верные друзья нашлись и в лагере. Военнопленный врач Иван Григорьевич Данилюк — бывший начальник полевого госпиталя — сделал Захарову операцию. Ему помогали Полина Семеновна Горбунова, бывшая когда-то медсестрой в партизанском отряде, и санитар Валентин Алексеевич Шапошников. Они извлекли из тела летчика несколько больших темно-пепельных осколков, промыли и забинтовали его раны. Но Ивану становилось все хуже. Начиналась газовая гангрена. Стараясь сделать все возможное для спасения летчика, Данилюк решился, казалось, на невозможное в лагерных условиях — на ампутацию ноги. Фашисты разрешили произвести операцию, но никаких инструментов не дали: пусть, мол, свой своего зарежет. Врач оперировал летчика столовым ножом и без всякого наркоза... Молодость и железная сила воли помогли Ивану побороть смерть.
В ноябре 1943 года Захарова, теперь уже инвалида, переправили сначала в лагерь военнопленных, расположенный в Борисове, а затем — в польский город Ченстохов. Инвалидный барак, куда его поместили, напоминал загон для скота. Питание — в день черпак баланды из сушеной брюквы или гнилой картошки. От такой пищи пленные быстро опухали и через несколько месяцев умирали.
С помощью шантажа, обмана и насилия гитлеровцы старались разжечь ненависть между советскими людьми, привлечь на свою сторону неустойчивых. Захарова не сломили угрозы и издевательства эсэсовцев, он держался с достоинством, до конца оставаясь преданным патриотом Родины, подавал пример другим. При первой же возможности летчик вступил в организацию советских патриотов за освобождение военнопленных из лагерей и вел активную подпольную работу.
В августе 1944 года Захарова увезли в Германию, под Дюссельдорф. В этом лагере его ожидали еще большие страдания. Пленные сотнями гибли от голода. Голодная смерть ожидала и Ивана. Как-то один из новых знакомых — Трофим Филиппович Балабай — доверительно предложил ему:
— Мне известно, что на днях из инвалидного барака будут набирать портных. Скажи, что ты тоже когда-то портняжничал. А на работе мы тебя прикроем.
С этого дня Захаров стал работать в лагерной портновской мастерской. В апреле 1945 года пришла долгожданная свобода.
После продолжительного лечения в госпитале Иван Захаров снова возвратился в строй. В 1946 году он уволился из рядов Советской Армии. До 1973 года жил в подмосковном поселке Малино, в том самом, откуда в последний раз вылетал на боевое задание. Здесь он встретил любимую девушку, ставшую потом его верной женой.
Несмотря на тяжелые раны, ветеран-коммунист продолжал трудиться. Много сил и энергии отдал он производственному обучению и воспитанию молодежи. А в мае 1973 года Ивана Ивановича не стало. Дали знать о себе старые раны.
Так в летних и осенних боях 1943 года начинались трудные судьбы некоторых моих друзей-однополчан. Но никакие суровые, даже жестокие испытания не сломили их волю, стремление сражаться с врагом до полной победы.