В четыре часа утра памятного июньского воскресенья сорок первого года надрывный вой сирены поднял полк по боевой тревоге. Они бывали и раньше, но на этот раз сердца подсказывали нам: это не просто учебная тревога. Прихватив все необходимое, быстро выбегаем из общежития. Потом поэкипажно выстраиваемся у самолетов. Встречаемся взглядами, будто надеемся в глазах товарища, соседа по строю прочитать ответ на вопрос: что это, война?..
Вскоре командир полка получил первое сообщение: рано на рассвете сотни немецких самолетов неожиданно, без объявления войны, нарушили воздушное пространство Советского Союза и бомбили ряд наших городов. По всей границе завязались бои. И как наглядное подтверждение этой суровой вести — попытка вражеских самолетов бомбить наш аэродром.
Летчики, штурманы, техники сосредоточенно и сноровисто делают свое дело — готовят самолеты к боевому вылету. Залито горючее, подвешены бомбы, заряжены пулеметы, проверены приборы. В любую минуту нам может быть поставлена боевая задача. Командир полка и штаб поддерживают постоянную связь с вышестоящим командованием. Никаких конкретных распоряжений от него пока нет.
Но вот поступил приказ: немедленно перелететь на полевой аэродром. Эскадрильи одна за другой уходят в утреннее небо. Новое место базирования — ровная луговина около маленькой деревушки, что недалеко от Старой Руссы. На зеленом поле самолеты с серебристой обшивкой явно демаскируют себя, и через несколько минут после приземления мы начинаем на участке, покрытом мелколесьем, сооружать капониры. Чуть поодаль будет наше первое фронтовое жилье — шалаши из веток и свежей травы,
В .двенадцать часов громкоговоритель разнес над аэродромом суровые и гневные слова заявления Советского правительства:
— Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну...
«Значит, началось всерьез», — мелькает в сознании. То, чего ждали и не ждали. К чему готовились и все же не особенно верили, что оно начнется так скоро и так неожиданно. В одно мгновение мысль уносит меня на самую границу, и кажется, что репродуктор вместе со словами заявления правительства доносит и отзвуки далекой канонады. Кажется, слышишь удары собственного сердца, в котором все сильнее стучит тревога за родную страну, за ее народ, за все, что бесконечно дорого нам. И рядом со всем этим — жена, оставшаяся в Елгаве. Так вот случилось, что она вместе с семьями наших летчиков, штурманов и техников оказалась у самого фронта, а мы от него за сотни километров...
— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами, — доносится из репродуктора.
Да, мы верим в победу, верим в то, что она будет завоевана. Только никто из нас не знал тогда, что прозвучавшая на рассвете боевая тревога будет самой долгой, что от новых мирных дней нас отделяют 1418 огненных дней и ночей, что путь на Берлин нам придется начинать не от Перемышля и Бреста, а от Москвы и Сталинграда, что многим из нас не суждено дожить до победы...
Едва смолк голос В. М. Молотова, как на аэродроме начался митинг. Летчики, штурманы, техники, младшие авиационные специалисты твердо и гневно заявляли о своей решимости сражаться — с коварным врагом до полного его разгрома, заверяли Родину, партию, народ, боевых товарищей, что во имя свободы и независимости Отечества не пожалеют ни сил, ни жизни...
Четыре десятки бомбардировщиков вылетели на выполнение первой боевой задачи. Им предстоит нанести удар по военно-промышленным объектам ближнего тыла фашистской Германии — в Восточной Пруссии. Наш экипаж остался на аэродроме — обнаружена серьезная неисправность в одном из двигателей. С завистью и тревогой смотрим, как в глубине ясного летнего неба уменьшаются и тают серебристые ДБ-3Ф. Их экипажи предупреждены, что выполнять задание придется без прикрытия истребителей. Мы поняли: от внезапного удара вражеских бомбардировщиков по нашим приграничным аэродромам истребительная авиация понесла серьезные потери.
Стрелки часов будто притормаживают, и время идет медленно и томительно. Мы, оставшиеся на аэродроме, то всматриваемся в даль, то прислушиваемся, ожидая возвращения товарищей. Вот на горизонте показались первые точки. Они приближаются, слышнее становится знакомый и привычный гул моторов.
Свободные от бомбовой нагрузки самолеты легко приземляются на зеленый ковер поля. Умолкают моторы, и мы спешим к стоянкам, чтобы сейчас же, немедленно увидеть и услышать тех, кто уже побывал в пекле начавшейся войны, был над территорией врага, получил крещение огнем. Что это так, нам сразу становится ясно: самолеты изрядно посечены пулями и осколками зенитных снарядов.
Кажется, что экипажи выбираются из машин нарочито медленно. Штурманы, летчики, стрелки-радисты и стрелки смотрят на нас то ли с радостью, то ли с удивлением. Из их немногословных рассказов узнаем: несколько экипажей погибли над целью от огня вражеских истребителей и зенитной артиллерии, некоторые на поврежденных машинах произвели вынужденную посадку.
Экипажи полка совершали боевые вылеты и в последующие дни. Нам было известно, что обстановка на фронте становилась все более тяжелой. Вражеские танковые и моторизованные соединения рвались в глубь территории нашей страны. Чтобы сдержать, остановить их, нужны были немалые силы. А их явно не хватало. Фронтовая авиация в первый же день войны понесла крупные потери. Сухопутные войска испытывали острый недостаток в танках и артиллерии.
В этих условиях для нанесения ударов по переправам, по танковым и моторизованным группировкам гитлеровских войск наше командование было вынуждено использовать и дальние бомбардировщики. Их удары причиняли врагу чувствительный ущерб. Но наши самолеты уходили к целям без сопровождения своих истребителей и непременно сталкивались с вражескими, имевшими превосходство над бомбардировщиками в маневре, скорости, стрелково-пушечном вооружении. Это приводило к серьезным потерям. Почти с каждого боевого задания не возвращалось несколько экипажей.
А вскоре вражеская авиация навестила и наш аэродром. Утром, когда почти все экипажи ушли на выполнение очередного боевого задания, недалеко от нас, на железнодорожном разъезде, остановился эшелон. Мы с Володей Петрищевым, пребывающие из-за ремонта самолета во «фронтовом безделье», поспешили к поезду с надеждой: а вдруг он идет из Риги и мы хоть что-нибудь узнаем о наших семьях. Когда подошли к вагонам, увидели, что в них много детей.
Вдруг до нас донесся вой сирены — сигнал воздушной тревоги. К аэродрому на небольшой высоте приближались две шестерки «юнкерсов». Но, заметив, что он пуст, фашисты начали разворачиваться над эшелоном. Дети и сопровождавшие их женщины выскакивали из вагонов и бежали в поле в надежде найти укрытие. Они не осознавали, что на ровной, открытой местности становятся еще более беззащитными. Предвидя беду, мы изо всей мочи стали кричать:
— Ложись! Ложись!
То ли гул моторов заглушал наши голоса, то ли от страха и сознания своей беспомощности, но женщины и дети продолжали бежать. Послышался свист бомб.
— Ложись! Ложись! — снова закричали мы. Земля вздрогнула. Над ней взметнулись черные фонтаны. Одна бомба разорвалась настолько близко, что по нас стеганула горячая упругая волна и над головой с шипеньем пронеслись осколки. Бомбы рвались и вблизи аэродрома, и в прилегающей к нему деревне. Потом в воздухе застучали очереди крупнокалиберных пулеметов: вражеские летчики открыли огонь по эшелону и рассыпавшимся по полю людям.
Когда фашистские самолеты улетели и дым немного рассеялся, мы увидели жуткую картину: горели разбитые вагоны, полыхала в огне деревня. В наступившей тишине со всех сторон доносились крики о помощи. Они леденили душу. Пострадал и наш аэродром, поскольку никаких средств противовоздушной обороны у нас не было. Чтобы положить конец безнаказанным действиям вражеской авиации, командир решил привлечь для ПВО все имеющееся у нас оружие, в том числе пулеметы, снятые с поврежденных самолетов.
...26 июня 1941 года. Этот день стал первым в моей боевой биографии. Едва забрезжил рассвет, как меня разбудил адъютант эскадрильи:
— Вставай! Сегодня летишь штурманом в экипаже старшего политрука Дубовского.
Быстро оделся, взял планшет, шлем и тихо вышел, чтоб не разбудить других. Спешу в штаб, а на душе тревожно и радостно. Наконец-то дождался настоящего дела. Первый боевой вылет, первое испытание. Выдержу ли его? Не придется ли потом краснеть перед друзьями, многие из которых уже не раз окунались в огненную купель?
Командир полка подполковник Шалва Алексеевич Дзамашвили знакомит вылетающие экипажи с обстановкой на фронте. Слушаем его внимательно, делаем необходимые пометки в полетной карте и бортовом журнале. Положение наших наземных войск тяжелое: в первый день войны танковые колонны врага (то был корпус Манштейна) продвинулись в глубь советской территории на несколько километров. Однако на второй день его части были остановлены в районе Кедайняй. Теперь корпус топтался на месте. Нашей эскадрилье было приказано нанести бомбовый удар по вражеским танкам, задержать их наступление на Двинск.
В установленное время наш бомбардировщик поднялся в воздух. Осматриваясь вокруг, невольно любуюсь красотой раннего июньского утра. Разноцветный ковер полей и лугов, темнеющие массивы лесов, будто красноватые зеркала, поблескивают реки и озера. Все радует глаз и бередит сердце: на эти мирные просторы рвется заклятый враг.
На половине пути попали в полосу низкой облачности. Видимость резко ухудшилась. Ведущий группы капитан Черноволенко покачиванием крыльев (командной радиосвязи между самолетами тогда не было) дал сигнал: разомкнуться и пробивать облака самостоятельно. Для экипажей начинался одиночный полет вне видимости земли. Такая команда меня озадачила: как-никак первый боевой вылет. Одно дело идти за опытным флагманским экипажем, когда нужно только строго выдерживать параметры полета, другое — принимать решения и действовать самостоятельно.
На высоте пять тысяч метров мы пробили мутную толщу облаков и внезапно выскочили на голубой простор. Кабину озарил яркий солнечный свет. Внизу расстилались белесые облака, и казалось, самолет плывет над сказочной снежной равниной, изредка срезая крыльями верхушки высоких сугробов.
Едва успел осмотреться, как заметил группу «мессеров». Они шли в стороне, но могли легко обнаружить нас. А встреча с ними не предвещала нам ничего хорошего. Пришлось снова нырять в облака. Надо сказать, что облачность служила для авиаторов, особенно в первый год войны, надежной маскировкой, иногда единственным спасительным убежищем. Но слепые полеты требовали от экипажей специальной и исключительно хорошей подготовки...
Минут за десять до подхода к цели мы со снижением пробили облака. Ориентиры просматривались лишь со стометровой высоты, а под фюзеляжами наших самолетов были подвешены стокилограммовые бомбы. Сбрасывать их разрешалось с высот не менее 300–400 метров.
Лопасти винтов врезаются в мутную пелену. Сквозь нее различаю черную ленту шоссе, по которому движется длинная колонна танков, автомашин с артиллерийскими прицепами и пехотой. Может быть, это наши войска? Сразу распознать не удается: дорога моментально исчезает из поля зрения. Самолет взмывает в облака для повторного захода. И вот мы снова над шоссе. Теперь уже хорошо видны черно-белые кресты на танках. Ошибки не будет. В подтверждение колонна огрызнулась беспорядочным огнем. Чувствуется, что противник не ожидал нашего появления. Вскоре движение на шоссе застопорилось. Фашисты в панике выпрыгивали из машин и рассыпались по придорожным кюветам. Докладываю командиру:
— Придется бомбить с набором высоты и уходом в облака.
— Так и сделаем, — соглашается старший политрук Павел Андреевич Дубовский.
Разворот, и бомбардировщик на малой высоте несется вдоль шоссе. Прицеливаюсь и плавно нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя. С такой высоты промахнуться не должен. Освободившись от бомб, самолет слегка вспухает, затем резко вздрагивает от догнавшей его взрывной волны.
Во время контрольного захода убеждаюсь, что мы неплохо сделали свое дело. Все, что находилось на шоссе, окуталось густым дымом. Но и сквозь него отчетливо различались языки пламени и фонтаны взрывов. Это горели и рвались вражеские танки и автомашины. В поле, возле дороги, метались уцелевшие фашисты.
Самолет легко набирает высоту. Пробиваем облака, и над нами снова заголубело небо. Словно приветствуя нас, ослепительно ярко светило солнце.
Как только самолет приземлился, я вышел из кабины и сразу же оказался в крепких объятиях друзей. Они поздравляли меня с боевым крещением и первой победой. Старший политрук Дубовский тоже пожал мне руку. Но он тут же указал и на ошибки, допущенные мною в полете, пожурил за то, что пришлось сделать лишний заход на цель, за пренебрежение к зенитному огню противника.
— Счастливо отделались, — заметил он, указывая на рваные дыры и пулевые пробоины в фюзеляже.
Не скрою, меня очень смутили эти справедливые упреки. А когда узнал, что не вернулись три экипажа с боевого задания, радостное ощущение победы испарилось бесследно. Вот так и запечатлелся в моей памяти первый боевой вылет.
К середине июля наши войска вынуждены были оставить территорию Латвии, Литвы, большую часть Белоруссии и Украины. На земле и в воздухе шли упорные бои.
Быстрый отход наших войск вынуждал авиационные полки часто перебазироваться. Из-под Старой Руссы мы перелетели в новый район. Как и прежде, продолжаем трудную боевую работу. Сегодня ночью нам предстоит нанести бомбовый удар с целью уничтожения самолетов на аэродроме Елгава, где еще недавно базировался наш полк. На этот раз меня назначили штурманом в экипаж старшего лейтенанта Семенова.
Ночной полет дальнего бомбардировщика во время войны требовал высокой выучки как от летчика, так и от штурмана. Ведь специального радионавигационного оборудования у нас тогда не было, мы довольствовались лишь визуальным способом самолетовождения. Требовались мастерство и опыт, чтобы с высоты 2000–3000 метров опознать в кромешной тьме опорные наземные ориентиры.
Остекленная штурманская кабина самолета ДБ-ЗФ была весьма удобной для обзора и по своему оборудованию чем-то напоминала лабораторию. Но одно дело работать в ней днем, когда хорошо виден каждый прибор, тумблер, рукоятка, и совсем другое — ночью, когда подобно звездочкам высвечиваются десятки фосфоресцирующих точек. Штурману нужно было на память знать расположение всей аппаратуры, до автоматизма отработать навыки использования имеющегося у него оборудования. Такой выучки в первые недели войны у большинства молодых навигаторов еще не было. Однако тщательная предполетная подготовка, кропотливое изучение района предстоящих действий и целей, советы более опытных товарищей помогали нам справляться с различными трудностями. Многому приходилось учиться в ходе выполнения боевых заданий. Мне, как и другим молодым штурманам, большую помощь оказывал командир корабля — опытный летчик, заместитель командира полка по ночной подготовке старший лейтенант Семенов.
...Душная летняя ночь. Взлетаем в полной темноте. Внизу — окутанная непроницаемым покрывалом земля,. сверху — черное небо. В первые минуты до рези в глазах всматриваюсь в окружившую самолет темень, но ничего не вижу. Только некоторое время спустя, немного освоившись с непривычными условиями, начинаю различать едва заметные пятна полей. Те, что темнее их, — лесные массивы, и совсем черные ломаные линии — железные дороги. Различимее становятся также озера и реки. Едва мерцающие под крылом огоньки кажутся далекими и таинственными.
Приближаемся к линии фронта и сразу замечаем иллюминацию тревожной фронтовой ночи: разноцветные строчки трассирующих пуль, вспышки ракет, взрывы мин и снарядов. Большими кострами полыхают деревни.
Вскоре вся эта жуткая картина остается позади. Земля снова погружается в темноту. Теперь уже недалеко до Елгавы. Для надежного выхода на цель беру курс на хорошо видимую береговую черту Рижского залива. Далее, ориентируясь по реке Лиелупе, направляемся к вражескому аэродрому. Но наше появление не застало противника врасплох. Еще издали мы заметили, как в небо врезались ослепительные лучи прожекторов. Они шарят по небу, стараясь нащупать бомбардировщики. Рвутся зенитные снаряды, оставляя после вспышек темные дымки. Редкие, словно огромные одуванчики, облака подсвечиваются багровыми сполохами рвущихся бомб, которые уже успела сбросить первая группа наших бомбардировщиков. Подходим к цели и мы. Нервное напряжение нарастает. Веду наблюдение и за целью и за воздухом. Впереди вижу темные силуэты своих самолетов, вокруг которых мелькают вспышки разрывов зенитных снарядов.
Высота более двух тысяч метров. Ложимся на боевой курс. Командир корабля с большой точностью выдерживает заданные параметры: высоту, скорость, курс. Внезапно перед нами встает огненная стена: рвутся снаряды, разбрасывая вокруг тысячи осколков. А каждому из нас достаточно и одного. Трудно не замечать смертельной опасности, если она рядом, но маневрировать на боевом курсе уже нельзя — бомбы пойдут мимо цели. Точку прицеливания выбираю без особого труда: там, на земле, уже пылают самолеты и аэродромные сооружения.
Как-то неожиданно колючий ярко-желтый сноп света вырвался из темноты и вонзился в самолет, ударив по глазам. Скользнув в сторону, он снова вернулся и остановился как вкопанный, словно щупальцами вцепившись в нашу машину. А еще через мгновение вокруг нас скрестилось несколько ослепительно голубых мечей прожекторов. Мы в светящемся поле. Самолет судорожно вздрагивает от близких разрывов. Семенов ведет машину сквозь зенитный огонь, я не отрываю взгляда от сетки прицела и в нужный момент сбрасываю два РРАБа. Это продолговатые металлические, самооткрывающиеся на высоте кассеты, начиненные мелкими бомбами. Они подвешивались снаружи между стойками шасси. Для врага такой сюрприз малоприятен.
Освободившаяся от наружной подвески машина стала более послушной, заметно прибавила скорость. Ведь не зря летчики не любили брать тупоносые РРАБы: от большого лобового сопротивления самолет недобирал скорость, становился вялым в управлении, трудно взлетал, плохо набирал высоту. По законам справедливости в полку был установлен строгий порядок: молодым, малоопытным экипажам РРАБы не подвешивать, остальным приходилось брать их обязательно в порядке очередности.
Маневрируя, уходим из зоны зенитного обстрела, вырываемся из цепких лап прожекторов. Заходим на цель вторично, чтобы сбросить бомбы внутренней подвески. От фугасок и зажигалок на аэродроме вспыхнул пожар, успеваем заметить сильный взрыв. Теперь цель напоминает гигантский костер.
Не успели отвернуть от аэродрома, как нашу машину прошила пулеметная очередь. Неужели немцы вызвали истребителей? А может, это с земли бьют зенитные пулеметы? На левом моторе появилось пламя. Семенов резким движением рулей бросил бомбардировщик с разворотом вниз, чтобы оторваться от противника. Пламя удалось сбить, но самолет с неработающим мотором начал терять высоту и скорость.
С большим трудом на израненной машине мы все же дотянули до своего аэродрома.
— Так держать» Иван! Для первого ночного вылета хорошо, — сказал Семенов, крепко пожимая мне руку.
По данным воздушной разведки, на аэродроме было уничтожено свыше 30 самолетов. За успешное выполнение этого задания все участвовавшие в налете экипажи получили благодарность Верховного Главнокомандующего.
После этой памятной ночи я был включен в постоянный боевой расчет. Моим командиром стал Михаил Тимошин — смуглый, среднего роста капитан, считавшийся в полку опытным летчиком. Аккуратный и подтянутый стрелок-радист старший сержант Петр Литвиненко тоже уже имел фронтовую закалку. Оба участвовали в боях с белофиннами. В нашем полку они уже совершили более десяти боевых вылетов, имели даже несколько побед в схватках с вражескими истребителями. Воздушный стрелок Саша Смирнов обладал завидным здоровьем, хорошей боевой выучкой.
До недавнего времени штурманом в экипаже Тимошина был мой однокашник по Краснодарскому училищу лейтенант Семен Спивак. Он показал себя смелым и знающим специалистом. Однако в последнем боевом вылете с ним случилась беда. Самолет Тимошина был подбит. Спивак покинул горящую машину, но в воздухе его прошила пулеметная очередь, выпущенная фашистским истребителем. С перебитыми ногами Спивак приземлился в стане врага. Через несколько дней нам стало известно, что истекающий кровью штурман забаррикадировался в подвале. Ему ничего не оставалось, как отдать жизнь подороже. Меткими выстрелами из пистолета он уложил трех фашистов. Но силы были неравные. Видя, что советского летчика живым не взять, немцы забросали убежище гранатами.
Так, предпочтя честную смерть позорному плену, геройски закончил свою недолгую жизнь отважный штурман лейтенант Семен Спивак. Теперь мне предстояло занять место товарища и друга. Это обязывало ко многому.