Вступала в свои права весна сорок второго года. Чутко, будто к ударам собственного сердца, прислушивались мы к ритму жизни родной страны, к известиям, поступающим с фронтов. Каждого из нас радовали, ободряли и вдохновляли даже самые небольшие успехи советских войск. Тревогой и болью отдавались в сердцах известия о неудачах.
Начались ожесточенные бои в Крыму. К 20 мая гитлеровские войска овладели Керчью. Потеря Керченского полуострова резко ухудшила положение защитников Севастополя, но черноморская твердыня еще держится. Каждое газетное сообщение оттуда перечитываю по нескольку раз. Ведь в Севастополе мои родители, жена и сын. Они делят все трудности вместе с героическими защитниками города. Стараюсь представить себе, какие испытания выпали на их долю, но чувствую, что моя фантазия но может воспроизвести истинной картины.
Большая неудача постигла наши войска под Харьковом. Вскоре развернулись упорные бои на Юго-Западном и Южном фронтах. К середине июля врагу удалось прорвать пашу оборону и выйти в большую излучину Дона.
В один из таких июльских дней летчики и штурманы нашего соединения собрались в сосновом бору и расположились за столами, наскоро сбитыми хозяйственниками. Опираясь на палку, слегка прихрамывая, к нам подходит командир дивизии генерал-майор авиации Евгений Федорович Логинов. Все мы с большим уважением относились к этому человеку за его простоту, внимание к людям, а самое главное — за организаторское умение, ум в талант авиационного командира.
В авиацию Логинов пришел в 1928 году по путевке Володарского райкома комсомола Ленинграда. Был командиром тяжелой бомбардировочной авиаэскадрильи на Дальнем Востоке. В первые месяцы войны авиационная дивизия под командованием полковника Логинова уничтожила десятки вражеских железнодорожных эшелонов, складов с боеприпасами и горючим, сотни автомашин с грузами.
Сейчас мы встречаем генерала по-уставному, но даже в нашем коротком приветствии чувствуется то едва уловимое звучание, которое говорит об особом уважении к человеку. Все мы не с любопытством, а с сочувствием посматриваем на палку, с помощью которой передвигается генерал. Всего несколько дней назад он попал в ситуацию, исход которой мог оказаться для него трагичным.
Дело было так. Когда в излучине Дона завязались ожесточенные бои, экипажи нашего соединения наносили бомбовые удары не только по объектам, расположенным в глубоком тылу врага, но и по скоплениям его войск, а также по переправам через Дон в районе Коротояка и через Тихую Сосну недалеко от Острогожска.
На контроль результатов бомбовых ударов по переправе в районе Коротояка вылетел в составе экипажа майора Урутина генерал Логинов. (В 1942 году ночного фотографирования не производилось.) На самолете вместе с фугасными и зажигательными бомбами были подвешены на наружные балки РРАБы, начиненные зажигательными шарами КС. Для безопасности транспортировки в РРАБах эти шары пересыпали песком. Но и теперь одного попадания в них пули или осколка снаряда было достаточно, чтобы они воспламенились. А это неминуемо влекло за собой пожар.
Надо сказать, что зажигательные шары были довольно сильным оружием, наводившим страх и ужас на врага. Когда они рассыпались в воздухе, под самолетом образовывалась быстро снижающаяся огненная лавина. При падении она накрывала большую площадь.
Ночью экипаж майора Урутина вышел на освещенную цель и на высоте 1400 метров стал на боевой курс. Фашисты встретили самолет шквалом огня. Трассы снарядов вспарывали небо вокруг бомбардировщика. Штурман майор Мацепрас сбросил наружную подвеску. Высоко к темному небу взметнулась широкая и длинная полоса красно-белого огня. Это раскрылись РРАБы, и их содержимое стремительно понеслось к земле. Урутин, искусно маневрируя, вывел машину из-под обстрела и сделал маневр для повторного захода. Генерал Логинов, прильнув к стеклу штурманской кабины, тщательно наблюдал за разрывами бомб, сброшенных другими экипажами, и наносил их на схему.
Охваченный боевым азартом, Урутин, по команде штурмана, со снижением подвел машину к самой цели. С малой высоты лучше вести наблюдение и можно более объективно оценить действия экипажей. Но в это время над ними, как огромные фонари, повисли светящие авиабомбы. С еще большим ожесточением вели огонь зенитки? Враг будто бы знал, что именно на борту этого самолета находился комдив. Майор Урутин, маневрируя, стал выводить воздушный корабль из опасной зоны. И вдруг самолет вздыбился, словно осаженный всадником конь, накренился и, беспорядочно падая, стал терять высоту. Кабина наполнилась дымом.
Горящий самолет устремился к земле. В наушниках генерал Логинов услышал тревожный голос командира корабля: «Ранен! Самолет неуправляем! Всем покинуть машину!» Мацепрас открыл нижний люк и указал комдиву рукой на землю. С большим трудом тот вывалился из самолета.
Приземлился Логинов на дне оврага, окаймленного молодым невысоким сосняком. Освобождаясь от парашютных лямок, вдруг почувствовал острую боль в ноге. Долго всматривался в темноту, надеясь увидеть хоть еще один белый купол, но напрасно. Забравшись в самую чащу, он провел там остаток ночи.
Горячо дышала уставшая за день земля. Мерцание звезд чем-то напоминало морзянку, посылавшую на землю космические сигналы. Напряженная ночь осталась позади. Но куда идти? Где свои войска? Днем внимательно осматривался, наблюдал за дорогой. Сомнения исчезли: вокруг были немцы. Дождавшись сумерек, медленно двинулся в путь, ориентируясь по отзвукам артиллерийской канонады, доносившейся с фронта.
Только на третий день Логинов добрался до Дона и благополучно его переплыл. Сразу же наткнулся на боевое охранение нашего стрелкового полка. На финише трудного и опасного пути слова красноармейца прозвучали для него гимном спасения и возвращения к жизни:
— Одурел фриц, прет прямо в руки.
— Не стрелять. Возьмем его живым.
— Товарищи! Я советский летчик, — поспешил отозваться Логинов.
— Ишь чего выдумал! Откуда ты здесь взялся?!
— Сбит над Коротояком.
Конечно, бойцам на передовой не часто приходилось встречать летчиков. Они с недоверием отнеслись к сообщению нежданного гостя. Держа оружие наготове, разрешили спуститься в окоп. Логинову пришлось отрекомендоваться, что он не просто летчик, а командир дивизии, генерал. Такое признание бойцы боевого охранения встретили с еще большим недоверием. Старший распорядился отправить генерала в штаб.
— Конвоир, — рассказывал потом Логинов, — доставил меня на полковой командный пункт. Выяснение личности продолжалось недолго. От командира полка я узнал, что он имеет указание оказать помощь экипажу самолета, сбитого недалеко от места их дислокации, и что да его борту находится генерал. Командир полка связался по телефону со штабом воздушной армии. Начальник штаба генерал Степанов выслал за мной самолет По-2. Выйдя из блиндажа, я поблагодарил и расцеловал бойца, потом снял с ремня кинжал с цветной плексигласовой ручкой и вручил его своему спасителю.
Майор Михаил Урутин, стрелок-радист Александр Гаранкин и воздушный стрелок Шариков, выпрыгнувшие с парашютами вслед за Логиновым, приземлились на территории, занятой противником. Они также сумели пробраться к своим. Урутин сообщил, что штурман Мацепрас покинул самолет последним. Но, вероятно, он раньше времени открыл парашют, зацепился стропами за хвостовое оперение самолета и погиб...
После такого краткого отступления возвращаюсь к сегодняшним фронтовым будням. Итак, мы сидим за сбитыми из досок столами и ожидаем постановки задачи. Перед нами, на стволах сосен, развешаны карты, схемы целей, таблицы с расчетами. Вся обстановка говорила о том, что нам предстоит выполнять важное и нелегкое задание.
Неторопливо и четко, словно взвешивая каждое слово, генерал Логинов читает приказ. Бомбардировочным частям авиации дальнего действия предписывается наносить массированные удары ночью по военно-промышленным объектам и коммуникациям противника, удаленным на предельный радиус полета самолета Ил-4.
Зачитав приказ, комдив обращается к нам с краткой речью:
— Товарищи командиры! Ударные группировки врага перешли в наступление на сталинградском и кавказском направлениях. Нам приказано в ночь на 19 июля совместно с другими соединениями произвести налет по объектам Кенигсберга. Вам предстоит покрыть не одну тысячу километров, принести на крыльях наших бомбардировщиков возмездие за поруганную фашистами советскую землю. Бомбардировка объектов Восточной Пруссии явится началом активных действий авиации по военно-промышленным объектам Германии и ее сателлитов. Полеты в глубокий тыл врага потребуют от вас умения исключительно бережно расходовать горючее. Каждый сэкономленный килограмм топлива может стать для вас решающим. В первый полет пойдут самые обстрелянные экипажи. Остальные будут накапливать опыт, совершая боевые вылеты в интересах наших войск, сражающихся на сталинградском направлении.
Логинов называет фамилии командиров лучших экипажей, способных выдержать самое большое напряжение. И тут же предупреждает: о предстоящем полете должны знать только командиры кораблей и штурманы.
Шумной ватагой выходим из «зеленого класса». Настроение тревожное и взволнованное. Вражеские танковые колонны прорвались к Дону. Удастся ли остановить их на этом водном рубеже? Сумеем ли мы помочь нашим войскам выстоять в таких тяжелых боях? Волнует нас и высокое доверие, оказанное нам: нанести удар по глубокому тылу врага. Правда, задача эта очень трудная. Кому-кому, а экипажам дальних бомбардировщиков прекрасно известно, что такое многочасовой полет в ночном небе в условиях, когда земля еле просматривается, когда из-за сплошной облачности теряется даже представление о направлении движения, когда весь мир сужается до размеров слабо освещенной кабины самолета. На пути к цели экипажам бомбардировщиков предстояло преодолеть мощные грозовые фронты с обледенением и болтанкой, прорваться через шквал огня вражеских зениток, пробиться сквозь слепящие поля прожекторов, а возможно, и выдержать неоднократные атаки ночных истребителей противника.
...В помещении штаба воцарилась рабочая обстановка. Сюда заходят командир, комиссар, штурман полка. В беседах с нами они интересуются всем. Экипажи готовятся к боевому вылету сосредоточенно, вдумчиво. Они прекрасно сознают, что от их опыта, знаний, умения быстро принимать в воздухе грамотные решения в первую очередь зависит успех выполнения поставленной задачи. Вот почему летчики и штурманы так требовательны, даже придирчивы к себе. Точность расчетов и меткость бомбометания — главное, что требуется от каждого из нас.
Штурманы наносят на полетные карты средства ЗОС, тщательно подбирают контрольные, хорошо видимые с воздуха ориентиры, старательно обводят их кружками. Затем эти кружки соединяют жирной черной линией. Справа у каждого излома появляются надписи: расстояние, штилевое время, магнитный курс...
Особо выделяем районы вероятных встреч с ночными истребителями противника, зоны, насыщенные зенитным огнем и прожекторами. Ярко-красными пунктирными овалами наносим районы возможных действий партизан, на случай если придется покинуть самолет.
Долго и скрупулезно выполняются инженерно-штурманские расчеты. Бомбардировщик Ил-4 к тому времени значительно повысил свою живучесть: было улучшено бронирование кабин летчика и стрелков, течь топлива из поврежденных баков предохранялась протекторами. Для предотвращения взрыва при попадании снаряда в бензобаки они заполнялись углекислым газом. На всех самолетах нижние поверхности крыльев, фюзеляжа и хвостового оперения были покрашены черной матовой краской, не дающей отражения в лучах прожекторов. Все это было сделано. Но полеты на дальние расстояния по-прежнему оставались очень утомительными. Членам экипажа приходилось выдерживать колоссальные физические нагрузки. А кабины не обогревались, кислородные маски покрывались ледяным панцирем.
Для увеличения дальности полета приходилось пользоваться подвесными баками с горючим. Сделанные из прессованного картона, они были легкими, но, создавая дополнительное сопротивление, утяжеляли подъем и уменьшали скорость.
В общем, организация и осуществление полетов на предельную дальность оказалось делом весьма сложным. И не только по тем причинам, о которых я только что сказал. К лету нелегкого для нас 1942 года в распоряжении советского командования ближайшими к фронту аэродромами оставались те, которые располагались преимущественно в Московской зоне. Поэтому приходилось использовать площадки «подскока» в районе озера Селигер. Линия фронта здесь напоминала дугу, глубоко вклинивающуюся в территорию, занятую врагом. Но даже отсюда расстояние до тыловых объектов Германии намного превышало тысячу километров. Такая продолжительность полета при ограниченной заправке Ил-4 горючим ставила экипаж в жесткие условия, отклонение от маршрута или перерасход бензина не гарантировали ему возвращение на свою базу.
Оценив обстановку, командование АДД решило сделать так: взлететь засветло и выйти на группу озер южнее Торопца с таким расчетом, чтобы узкую горловину на траверзе Великих Лук пройти в сумерках. Над своей территорией выработать горючее из подвесных баков, сбросить их и набрать максимальную высоту. Далее следовать на заданную точку разворота в Балтийском море. Отсюда взять курс на Кенигсберг. Домой возвращаться по прямой на Московское море, обходя зону противовоздушной обороны столицы. Полет выполнять при наивыгоднейшем режиме работы моторов по высотам. Линию фронта в обратном направлении пересечь на рассвете.
Все было продумано и предусмотрено до мелочей, отработаны даже действия членов экипажей в различных аварийных ситуациях. И штурманы с облегчением вложили в планшеты сложенные гармошкой бортовые карты.
Подмосковный аэродром, словно огромным ковром, покрыт густой зеленой травой. Его поле позволяет производить взлет самолетов с максимальным весом. Бомбардировщики стоят в обвалованных землей подковообразных капонирах и покрыты сверху маскировочными сетями. Возле них по-хозяйски хлопочут техники, механики и мотористы. Ни одна мелочь не должна укрыться от их придирчивого взгляда, ни один прибор или агрегат не оставят они непроверенным.
На стоянке Борисов очень внимательно выслушал доклад Марченко о готовности бомбардировщика к вылету. Он, как и все мы, никогда не забывал о героическом труде техников, механиков и мотористов. Ведь без них ни один экипаж не поднялся бы в небо. Вот уж поистине верно говорится в песне: «И ничего бы не летало, когда бы не было меня». Вот и сегодня каждый из нас убежден, что машина не подведет.
Дружно заработали моторы. Самолет как бы ожил и рвется в воздух. Борисов поднимает руку — знак готовности к вылету. Затем выбрасывает обе руки в стороны, что означает — «убрать колодки из-под колес». Техник Василий Марченко вышел вперед, встал в поле зрения командира корабля и вскинул руку к пилотке: «можно рулить».
Качнувшись, бомбардировщик двинулся к взлетной полосе. Я высунулся по пояс в астролюк. Отсюда хорошо видно, как в длинную цепь выстраиваются самолеты. По цвету коков и хвостовым номерам можно сразу определить принадлежность бомбардировщиков к той или иной эскадрилье. Красные — это «федоровцы», голубые — «глазковцы», желтые — «вавиловцы».
А вот среди «ильюшиных» появилась желтая семерка. Это машина моего друга — Сергея Кондрина. Приветливо машу ему из кабины — дескать, над целью встретимся. Он отвечает кивком головы.
Старт дан. Словно напрягая мышцы для разбега, машина застыла. Царь Борис держит ее на тормозах, затем включает форсаж и дает полный газ. Бомбардировщик на разбеге, словно припав грудью к земле, с поднятым хвостом помчался по грунтовой полосе.
Наконец последний толчок, машина тяжело отрывается от земли и, на какое-то мгновение как бы зависнув в воздухе, вяло увеличивает скорость. Мигом убираются шасси, и кажется, что самолет не летит, а ползет животом по траве. Он буквально на метровой высоте проплыл над ближайшей рощицей. Чихни тут мотор и... не поминай лихом, заклепки не найдешь.
В наушниках слышу шутливый голос командира:
— Главное — взлетели, а сесть всегда сумеем...
Для экипажа понятен этот лирический тон. Пожалуй, предстоящая посадка будет не легче этого тяжелого взлета. Но я коротко отвечаю Василию:
— Все в ажуре! Ложимся на курс!
Мы поняли друг друга. Борисов привычным движением уменьшил обороты моторов и установил нужный шаг винтам. Высотомер показывает шестьсот метров. Включаются подвесные баки. Необходимо выработать прежде всего горючее, находящееся в них. А самолет, словно путник, взбирающийся в гору с тяжелой ношей, медленно набирает высоту.
Проходит час тридцать минут. Сбрасываем ставшие пустыми подвесные бачки. Почувствовав облегчение, самолет заметно увеличивает скорость. Стрелка высотомера поползла по окружности циферблата, отсчитывая метры. С высотой как бы замедляется бег земли.
— Командир, — докладывает Кулешевич, — связь с аэродромом установлена.
С этой минуты нам предстоит лететь в режиме радиомолчания. Радист будет находиться на дежурном приеме команд с КП авиасоединения, а с борта самолета нам предоставляется право вести передачу только в аварийном случае. Лишь после сброса бомб по цели он коротким сигналом доложит о выполнении задания.
Нам известно, что гитлеровское командование не раз заявляло об уничтожении советской авиации. Но наши многотонные воздушные корабли, покачиваясь, словно челны на легкой волне, идут туда, где видна еще светлая полоска угасающего дня. По мере продвижения на запад земля просматривается все хуже. Ориентиры постепенно сливаются вначале с ее серым, а затем со все более темнеющим фоном. А здесь, на высоте, такая красота, которую, пожалуй, не передать даже художнику: тонкая пелена серебристых облаков еще прощается с медленно угасающим солнцем. С каждой минутой они меняют окраску: из золотистых вдруг превратились в ярко-оранжевые, затем стали темнеть.
Не доходя до линии фронта, выключили бортовые огни. Бомбардировщики идут невидимой цепочкой. Их можно заметить только по трепещущим голубым выхлопам из патрубков, а при сближении — по мерцающему тусклому бледно-зеленому свету кабин.
— Командир, включить углекислый газ, — напоминаю Борисову. — Никита, подготовиться к сбросу листовок, — обращаюсь к стрелку. Ведь в этом полете кроме обычных обязанностей экипаж выполняет роль агитатора.
Через нижний люк, по моей команде, Никита пачку за пачкой выбрасывает листовки — наши «духовные боеприпасы». Они разлетаются в воздухе тысячами бумажных голубей и несут населению временно оккупированных немцами советских областей вести с Родины, ободряющее и призывное слово о том, что близится день освобождения, час победы над фашизмом.
Во время, полета штурману иногда можно немного помечтать. Вот и сейчас, склонившись в тусклом свете над навигационной картой, думаю об испытаниях, выпавших на долю советских людей. И сразу мысли уносят меня в родной Севастополь, оказавшийся теперь в руках врага...
...Небо, до сих пор радовавшее спокойствием, нахмурилось. Многоярусная облачность быстро закрыла землю, исчезли ориентиры, по которым можно было проконтролировать направление полета. Теперь все внимание — радионавигации. Настороженно прослушиваю широковещательные радиостанции Минска и Вильнюса. Вскоре вошли в зону сплошной облачности. С каждым пройденным километром пути растет белый слой льда. Им покрылась передняя кромка крыльев, образуется он и на лопастях винтов, с бешенством кромсающих промозглые тучи. Заиндевевшие стенки кабины сверкают и искрятся даже при тусклом свете. Бомбардировщик отяжелел. Это опасно, машина может потерять аэродинамические качества, и моторы не удержат ее в воздухе. Нам мешает и другая трудность: маневрирование высотой для выхода из зоны обледенения неизбежно приведет к излишнему расходу горючего, а значит, и к сокращению дальности полета. Временами на самолет обрушиваются лавины града. Дробь его ударов по обшивке фюзеляжа слышится даже сквозь надрывный гул моторов. В такие минуты порой кажется, что машина не выдержит яростной атаки разбушевавшейся стихии. Но привычный к трудностям «ильюшин», вибрируя всем «телом», с каждым поворотом винтов все ближе подходит к цели. Невольно вспоминаются немудреные стихи, воспевающие выносливость и надежность этой крылатой машины:
Молва ходила разная о нем:
И что дубовый он,
И что на взлете вправо тянет
И влево водит...
И что, мол, толком
Хвост поднять не может.
Каких тогда обидных слов ни говорили
Вдогонку работяге Ил-четыре...
И что бы там
Тогда ни говорили
О самолете Ил-четыре,
Но пороху понюхал он вполне,
Огня отведал вдоволь
И до Победы
Честно дожил...
Небо войны быстро и крепко сближало людей, в какой-то мере стирало и грани служебной официальности. На многоместных машинах, как нигде, ощущаешь плечо друга. В экипаже жизнь всех зависит от каждого, а судьба каждого решается умением и мужеством всех. Управление кораблем Ил-4 превращалось в искусство вождения самолета маленьким коллективом из четырех человек. Одним словом, экипаж — это боевые товарищи, воздушные братья. Чаще всего мы называли друг друга по имени или по должности: командир, штурман, радист, стрелок. Нигде так сильно, как на войне, не осознается и не оценивается закон товарищества и взаимопомощи. Нет ничего сильнее и крепче бескорыстной боевой солдатской дружбы.
Дальним бомбардировщикам приходилось преодолевать тысячи километров вслепую, полагаясь на точность расчетов штурмана. В условиях ночи, при ограниченных средствах самолетовождения экипажи порой испытывали трудности при выходе на контрольные ориентиры и заданные объекты. Штурманы по нескольку часов осуществляли полет вне видимости земли, ведя счисление пути по курсу и времени, уточняя свое местонахождение по радионавигационным приборам и, реже, замером светил. Но по-прежнему основным и надежным способом самолетовождения оставалась визуальная ориентировка.
...Судя по времени полета, до Кенигсберга было уже не так далеко. Погода улучшалась. Сквозь прозрачные стекла штурманской кабины хорошо просматривались кипенно-белые облака. В разрывах между ними временами появлялась береговая черта Балтики. Стараюсь как можно точнее рассчитать время прибытия на цель и произвести необходимые расчеты для бомбометания. Мои замеры показывают, что необходимо наверстать минуты, потерянные из-за встречного ветра.
Переключаю внутреннее переговорное устройство на радиста. Принятое им по радио приказание — обойти метеорологический фронт с севера — для нас уже не имело значения. В наушниках наряду с морзянкой слышатся помехи. Кулешевич, вращая ручку приемника, старается отстроиться от захлестнувших эфир шумов. Несмотря на сложность приема, ему все же удается периодически снимать пеленги, которые он сразу же докладывает мне. А Никита Курочкин замер у люкового пулемета, пристально наблюдает за воздухом, оберегая экипаж от внезапного нападения вражеских истребителей.
В дальних полетах летчику приходилось по многу часов вести воздушные корабли без помощи автопилота. От длительного напряжения затекали руки и ноги. Вот и сейчас, чтобы хоть немного помочь Борисову в пилотировании и дать ему возможность размяться, я вставляю ручку дублирующего управления, ставлю ноги на педали и веду самолет сам.
На борту все в порядке. Под крылом — города фашистской Германии. Моторы поют свою ноту ровно, без малейшей натуги. Но тишина здесь недобрая, она таит в себе ежесекундную опасность. Мы знаем, что ловушек по дороге к цели враг расставил больше чем достаточно, и каждый экипаж старается делать все, чтобы не угодить ни в одну из них. А Кенигсберг все ближе и ближе.
— Командир, — докладываю я, — курс... скорость... высота... Произвожу промер.
— Понял, — слышу голос Борисова.
Василий все делает спокойно, его унты на педалях почти неподвижны. Летчик властно удерживает самолет, стараясь избежать кренов и рысканья по курсу. Стрелки приборов, точно по команде, замирают на заданном режиме.
— Порядок! — кричу я. — Промер закончен. Впереди по курсу вижу освещенный город.
Раньше, когда дальние бомбардировщики устремлялись к вражескому объекту, перед ними вставал мощный заслон зенитного огня, холодные щупальца прожекторов словно присасывались к самолетам, мешая штурманам прицельно сбрасывать бомбы. В небе, как голодные ястребы, рыскали ночные истребители, высматривая добычу.
Теперь, при подходе к Кенигсбергу, ничего подобного не наблюдалось. Лишь изредка в небе появлялись отдельные вспышки разрывов.
То слева, то справа из мрака ночи в золотистых отблесках светящих бомб всплывают силуэты наших бомбардировщиков. После первых же «гостинцев», преподнесенных советскими летчиками, освещение в городе погасло.
Устремился на цель и наш самолет.
— Василий,-напоминаю я, — обратный курс: восемьдесят пять!
— Отменно, — ответил Царек и повторил:- Восемьдесят пять!
— Боевой! Так держать!
Лежа на полу своей прозрачной кабины, смотрю сквозь сетку прицела на пожар. Потом, довернув самолет на заданный объект, сбрасываю бомбы с увеличенным зарядом взрывчатого вещества .
— Бомбы сброшены! Разворот!
Смертоносный груз пошел вниз. На земле взметнулись черно-красные столбы.
...Теперь летим на восток, навстречу солнцу. Подгоняемый попутным ветерком, Ил-4 все быстрее удаляется от оставшихся позади пожарищ. Одна за другой гаснут звезды. Горизонт на востоке уже обозначился светлой полоской, которая постепенно становится все шире и меняет свою окраску. Рассвет. Кажется, все должно быть хорошо видно, но на самом деле глаза, отвыкнув от темноты, еще не привыкли к свету.
Перелетев линию фронта, снизились. В ложбинах белым дымком стелется предутренний туман. Хорошо лететь в такое раннее утро — нет неприятной болтанки, через открытые боковые форточки в кабину врывается освежающий поток воздуха.
Я всегда любил бешеный бег самолета на бреющем полете. Казалось, не машина несет тебя, а ты сам, раскинув руки, мчишься над землей. С малой высоты хорошо просматриваются деревушки, поляны, рощи, озера. Не успеешь толком разглядеть их, как они уже пронеслись под крылом. По сторонам мелькают холмы, овраги, телеграфные столбы. В таком полете нужно смотреть в оба: препятствия впереди могут возникнуть внезапно, недолго до беды.
Наш «ил» возвращается на базу, не имея ни одной царапины. Сегодня он вел себя молодцом. Позади многие часы полета, нелегкий поиск цели, отличный бомбовый удар. Впереди — по-родному близкий аэродром, появления которого с таким нетерпением ждет экипаж. За внешне будничным, не вошедшим в легенду полетом — кропотливый и напряженный труд экипажа.
Но счастье встретиться на родном аэродроме выпало не всем. С боевого задания не вернулся экипаж моего друга старшего лейтенанта Михаила Михайловича Михалева. Молодой, всегда полный сил и энергии, Михаил пользовался всеобщим уважением. Летал он умело и уверенно в любую погоду. Сегодняшний боевой вылет стал для него последним...
Только спустя некоторое время нам стали известны подробности гибели этого экипажа. Отойдя от Кенигсберга, он в районе Тильзита попал под сильный зенитный огонь. Михаил отчаянно пытался довести поврежденный «ил» до своей территории и отклонился от маршрута. На рассвете в районе ржевского выступа его самолет был сбит огнем малокалиберной зенитной артиллерии...
После каждого вылета в глубокий тыл противника генерал Логинов проводил разборы. Особое внимание, летного состава он обращал на чрезвычайную сложность выполняемых задач, на необходимость тщательной подготовки экипажей и самолетов на земле, на грамотную эксплуатацию техники в воздухе. Командир ставил в пример наших лучших асов. Они не только успешно выполняли боевые задачи, но и добивались экономии горючего. Такими мастерами дальних маршрутов, на которых равнялся весь летный состав дивизии, были экипажи Сергея Балалова, Василия Борисова, Глеба Баженова, Александра Вавилова, Павла Глазкова, Сергея Кондрина, Ивана Курятника, Леонида Мотасова, Алексея Назарова, Вячеслава Опалева, Алексея Петушкова, Василия Решетникова, Павла Радчука, Дмитрия Тарасовича, Андрея Ткаченко, Бориса Тихомолова, Евгения Федорова.
Подобные разборы были полезны еще и потому, что к выполнению дальних полетов все больше и больше привлекались молодые экипажи, недавно пришедшие в соединение. Бывалые экипажи не кичились своими заслугами. Они с радостью и с полным уважением к молодежи передавали ей боевой опыт. А молодость с присущим ей комсомольским задором рвалась в бой, искала подвигов.
В ночь на 21 и 24 июля налеты на Кенигсберг были повторены. С большим интересом и гордостью мы читали сообщения газет о результатах воздушных налетов на объекты Восточной Пруссии.
В первой половине августа полк выполнял задачи в интересах командования Сталинградского фронта. И вот в ночь на 19 августа был получен приказ: нанести новые бомбовые удары по объектам на территории врага. Теперь нам предстояло более глубокое вторжение в тыл врага. На очереди встал Данциг с его военно-промышленными предприятиями и первоклассной военно-морской базой. Он представлял интерес и как крупный речной порт, как важный узел шоссейных и железных дорог.
...Грозный строй дальних бомбардировщиков приближается к цели. Сразу чувствуем, что Данциг плотно прикрыт от ударов с воздуха. Зенитная артиллерия открыла заградительный огонь не только из города, но и с морских кораблей, находящихся в порту. Она четко взаимодействовала с прожектористами. Перед нами разразился грозный фейерверк: рвались снаряды крупнокалиберных зениток, метались по небу ослепительные щупальца множества прожекторов.
Под этим огненным шатром гирляндами повисли десятки наших светящих бомб, освещая землю подобно лунному свету. К ним сразу потянулись огненные пунктиры трасс малокалиберной зенитной артиллерии противника. Но мы упорно продолжаем начатое дело: на земле рвутся все новые серии зажигательных и фугасных бомб. На месте их падения ввысь вздымаются ярко-оранжевые фонтаны.
— Карнавальная ночь, да и только, — замечает Борисов. — А противовоздушная оборона здесь не слабее, чем в Брянске, Орле или Вязьме...
В результате удара наших бомбардировщиков в городе возникло большое количество пожаров. Было отмечено несколько сильных взрывов. Советские летчики нанесли немалый урон военно-промышленным объектам врага. Прямыми попаданиями бомб они сильно повредили и линкор «Гнейзенау». Позже мы узнали, что об этом налете сообщили миру многие газеты и радиостанции. Например, радио Сан-Франциско 21 августа 1942 года передало, что «в результате интенсивной бомбардировки советскими самолетами Данцига разрушен ряд военных объектов. Пригород Данцига в огне — горели верфи».
Участник этих дальних полетов — командир четырехмоторного бомбардировщика Пе-8 подполковник Эндель Карлович Пусэп — во фронтовой газете писал:
«Я готов летать день и ночь, чтобы приблизить час нашей победы. Я никогда не был жестоким, злым человеком. Сейчас я зол как сто чертей. Таким сделали меня фашисты, и злость моя направлена против них. И когда после очередного полета в немецкий тыл я узнаю, что нам удалось разрушить вражеский аэродром, железнодорожную станцию или завод, я бываю счастлив. Я доволен».
Герой Советского Союза Эндель Карлович Пусэп выразил мысли каждого из тех, кто в тяжелую для нашей Родины пору участвовал в исторических налетах на объекты, расположенные в глубоком тылу врага.
В День Воздушного Флота — 18 августа — приказом Наркома обороны Союза ССР за отличные боевые действия, высокую дисциплину и организованность, за храбрость и мужество личного состава, проявленные в боях за Родину, 750-й авиационный полк был переименован в 3-й гвардейский дальнебомбардировочный. Эту весть с радостью и воодушевлением встретил каждый экипаж.
В один из дней, когда осень в Подмосковье уже вступила в свои права, на аэродроме установилась непривычная для нас торжественная тишина. Молчали моторы самолетов, молчали люди, занявшие место в строю подразделений полка. Рядом стояли авиаторы разных возрастов, званий, специальностей. Там были и ветераны, вступившие в смертельную схватку с врагом в памятный июньский день сорок первого года, и молодые, с честью продолжающие их победный путь. Всем нам страна присвоила высокое звание гвардейцев.
Тихо. Заревым багрянцем полыхает кумач шелкового гвардейского Знамени. На нем золотыми буквами написаны священные слова: «За нашу Советскую Родину!» Нет выше чести и нет почетнее долга, как стать под стяг, на котором шелком вышит портрет дорогого и близкого Владимира Ильича Ленина. За дело Ленина насмерть стояли наши деды и отцы. Образ вождя стал и для нас путеводной звездой на тернистой дороге к Победе.
Наступила торжественная минута. Член Военного совета авиации дальнего действия генерал Г. Г. Гурьянов зачитал приказ Наркома обороны и горячо поздравил личный состав с присвоением высокого звания. Приняв из его рук гвардейское Знамя, командир полка подполковник А. И. Щербаков встал на колено и поцеловал алое полотнище.
Застыли шеренги воинов. Командир полка от имени личного состава клянется с честью пронести гвардейское Знамя сквозь огонь войны, до полной победы над фашизмом. Словами клятвы: «Будем бить врага по-гвардейски! Смерть немецким оккупантам!» — он закончил свою речь. Уверенно и гордо звучат простые, идущие от сердца слова прославленных людей полка. Они заверяют командование в своей решимости отстоять честь, свободу и независимость Родины, громить врага, не щадя своей жизни.
Торжественный ритуал закончен. Святыню полка передают в руки знаменосца и его ассистентов — Героев Советского Союза Евгения Федорова, Павла Глазкова и Франца Минкевича. Печатая шаг, они несут знамя вдоль строя.
В тяжелой и напряженной работе прошли август и сентябрь. Центр боевых действий переместился на юг страны. Бронированные полчища врага рвались к Волге и на Кавказ. Газеты, радио все чаще приносят тяжелые вести. Они угнетают каждого, но не сломят нас, нет! Не сломят, пока бьются наши сердца.
Наша повседневная боевая жизнь измеряется сухим языком цифр: числом боевых вылетов, тоннажем сброшенных бомб, количеством уничтоженных или разведанных объектов. На голубых планках левых бортов самолетов появились красные силуэты бомбочек. На каждом их столько, сколько тот или иной экипаж совершил успешных налетов на объекты в глубоком вражеском тылу. Вместе взятые, они олицетворяют боевую славу полка.