Временное поселение летчиков находилось на опушке соснового бора. В одном из деревянных бараков разместился летный состав нашего полка, в другом — соседнего, в третьем — штабы, столовая. Штаб дивизии располагался в километре от нашего зеленого городка, в бывшем монастыре. Неподалеку от него на берегу Оки оборудовали аэродром.
В одной из комнат деревянного барака поселились я и мои товарищи по госпиталю — Сергей Кондрин, Владимир Савельев. Изъявил желание жить вместе с нами штурман звена Александр Антонов.
Едва успел я положить на скамью скромные фронтовые пожитки, как ко мне подошел небольшого роста, белобрысый старший лейтенант. Он взял меня под руку и решительно повел к группе авиаторов, стоявшей у крыльца барака.
— Царек!.. Вот кто твой штурман.
Царьком оказался старший лейтенант Василий Борисов, мой новый командир экипажа. Он первый подал мне руку. Знакомимся, внимательно смотрим друг на друга, не решаясь начать разговор. Василий выше среднего роста, стройный, с красивой шевелюрой, с приветливой улыбкой на лице. Глаза у него живые, умные, в них светится неподдельный молодой задор, улыбка мягкая, располагающая к простоте и откровению. Старший лейтенант неторопливо осмотрел меня голубыми, с лукавым прищуром глазами и, слегка заикаясь, проговорил:
— Рад. Теперь экипаж сформирован. Надеюсь, после госпиталя ты уже пришел в форму?
— Чувствую себя хорошо, — отвечаю, — к полетам готов. Осталось только получить летное обмундирование.
— Вот и хорошо. Сегодня же полетим. Самолет у нас, слава богу, есть. А остальное зависит от нас. Слетаемся.
— Ну что, познакомились? — поинтересовался все тот же подвижный старший лейтенант, которого все добродушно называли Малышом. — Теперь и мы будем знакомы — Вячеслав Опалев, — с улыбкой протянул он мне руку. Я крепко пожал ее и тоже невольно улыбнулся.
Есть же такие люди, которые сразу располагают к себе. Именно такими оказались Василий Борисов и Вячеслав Опалев. Кстати, простым и очень душевным был также штурман звена капитан Александр Васильевич Антонов. О его боевых делах я уже говорил выше. Теперь коротко расскажу о его довольно интересном жизненном пути. Родился Александр в деревне Фофоново Тульской области, потом жил в Кашире. Со школьной скамьи мечтал стать командиром Красной Армии. И осуществил эту мечту: окончил Кремлевскую школу ВЦИК. В тридцатые годы, когда начался бурный рост наших Военно-Воздушных Сил, Антонова потянуло в авиацию. Он добился, чтобы его направили в Харьковское авиационное училище, и в 1938 году успешно окончил его. Службу в авиации Антонов начал на Дальнем Востоке. Сперва был штурманом бомбардировщика, а в 1939 году стал штурманом звена Александра Яковлевича Вавилова. Все считали, что у Саши Антонова есть профессиональный талант. Он быстро и уверенно ориентировался в любых условиях, действовал хладнокровно и решительно в самой сложной обстановке.
Антонов рассказывал нам, как, будучи курсантом школы имени ВЦИК, не раз выполнял особо почетное задание по охране поста № 1 — Мавзолея Владимира Ильича Ленина, о встречах с Михаилом Ивановичем Калининым и другими руководителями Коммунистической партии и Советского государства. С нескрываемой гордостью наш боевой товарищ вспоминал о том, что М. И. Калинин, вручая ему орден Красного Знамени, узнал в нем бывшего кремлевского курсанта. Михаил Иванович расспросил Сашу о службе, дал ему немало добрых советов.
Забегая вперед, скажу, что, когда майора Вавилова назначили командиром 18-го гвардейского авиационного полка, штурманом у него стал майор Александр Антонов. Многие десятки раз ходили эти отважные люди на ответственные задания и всегда возвращались с победой. Но двухсотый боевой вылет, выполнявшийся ночью 9 августа 1943 года, оказался для Саши последним. Когда экипаж командира полка уходил от цели, его неожиданно атаковал вражеский истребитель. Штурман полка майор Александр Васильевич Антонов был убит в кабине. На его место назначили майора Николая Алексеевича Алексеева, ставшего впоследствии Героем Советского Союза.
...Мой первый вылет с Борисовым совпал со знаменательной датой — 22 апреля. Каждому из нас хотелось ознаменовать годовщину со дня рождения В. И. Ленина достойными боевыми делами. Нам в ту ночь предстояло нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Брянск. Эта цель у авиаторов, как говорится, сидела в печенках. Для немцев Брянск стал фронтовой базой снабжения. Поэтому наша авиация дальнего действия систематически наносила по нему массированные удары. Полкам обычно указывались различные объекты в районе городской черты: одним — товарная или пассажирская железнодорожная станция, другим — аэродром и т. д.
Для большей эффективности в бомбардировках одновременно участвовали все действующие авиачасти. Полет от аэродрома к цели и обратно, как правило, отнимал около трех часов. Поэтому за ночь экипажи успевали произвести два вылета: первый начинался в вечерних сумерках, последний заканчивался на рассвете.
— А вот и наша «ласточка»! — весело сказал Борисов, кивнув в сторону самолета с голубой двойкой на киле. В его словах сразу проступило любовное отношение к своему кораблю. Около машины, как всегда перед вылетом, хлопотали наши верные друзья — механики, мотористы и оружейники. Они не поднимались с нами в воздух, но в успехе общего дела была немалая доля их труда.
Из штурманской кабины по стремянке спустился жилистый и крепкий техник-лейтенант в зимней технической куртке и сдвинутой на затылок шапке. Задумчивые глаза и румяные щеки придавали его лицу добродушный вид. Техник подошел к командиру экипажа, коротко доложил о готовности самолета. В его речи я сразу уловил украинский акцент.
— Ну, тезка, — обратился Борисов к технику, — знакомься, это наш штурман Иван Киньдюшев.
Техник протянул мне жесткую сильную руку и отрекомендовался:
— Василий Марченко.
— Он у нас до разговоров не охотник, но дело знает отлично. Настоящий специалист, — охарактеризовал техника Василий Борисов.
Потом я не раз убеждался в справедливости его слов. С рассвета до заката Василий Марченко следил за самолетом, как заботливая мать за ребенком. Он провожал нас в боевой полет, встречал на земле, добивался как только мог, чтобы бесперебойно работали моторы, чтобы машина всегда была заправлена бензином и маслом.
...День угасал. Багровое солнце опускалось за горизонт. Синие сумерки предвещали тихую ночь. Я поднимаюсь по стремянке в кабину, надеваю парашют, подключаю ларингофоны. Высунувшись в астролюк. смотрю, как Ил-4 подрулил к «Т». Борисов просит старт. Еще несколько секунд, и бомбардировщик, стремительно разбежавшись, отрывается от земли и уходит в ночь. Ровно гудят двигатели, машина уверенно набирает скорость, отмеряя новые километры. Идем к цели с набором высоты.
Над линией фронта вижу знакомую картину: ползут ввысь и гаснут, не достигая нас, трассирующие пули, вспыхивают ракеты. Где-то под нами, на далекой земле, пляшут отблески орудийных выстрелов.
Подходим к Брянску. В небе над ним шарят десятки прожекторных лучей, которые будто облизывают идущие впереди самолеты. В середине светового купола висят десятки светящихся бомб. Вокруг них вспыхивают и гаснут, словно бенгальские огни, разрывы сотен желтых и красных огоньков. На нашей высоте скрестились пунктиры малинового и зеленого цветов, протянувшиеся от вражеских истребителей, и ответные, посланные нами.
А внизу дружно рвутся зажигательные и фугасные бомбы. Подобно сполохам мелькают их короткие огневые всплески. Над железнодорожной станцией повисает огромная шапка багрового дыма, сквозь которую отчетливо проступают, плещутся языки пламени. Не столько красивое, сколько жуткое зрелище.
Расположение объекта, по которому нам предстоит нанести удар, определяем, ориентируясь по излучине реки, чуть поблескивающей в ночи, и по черным переплетениям железных и шоссейных дорог. Делаем первый заход. Когда перекрестие прицела ложится на цель, я нажимаю кнопку электросбрасывателя. Проходит несколько секунд, и внизу на земле вырастают кровавые фонтаны взрывов. По небу лихорадочно мечутся ослепительные стрелы прожекторных лучей. Вот они приблизились к нашему самолету и скрестились на нем подобно гигантским мечам. Разрывы зенитных снарядов становятся все ближе. Их звуки уже слышны даже сквозь рев моторов. Хорошо отработанным маневром Борисов выводит бомбардировщик из опасной зоны. А я быстро наношу на заранее вычерченную схему новые цели и места разрывов бомб. Производим маневр для повторного захода. На этот раз мы атакуем не одни. Одновременно с нами к цели устремляются еще несколько бомбардировщиков. Но вот один из них попадает в скрещение прожекторных щупальцев, и вражеские зенитки сосредоточивают на нем весь свой огонь. Мы, что называется, на «плечах» товарища быстро проскочили вперед и послали очередную, более щедрую серию бомб. Внизу, озаренная светящими авиабомбами и пожарами, содрогалась от взрывов земля. В центре железнодорожного узла вырастают фонтаны огня. Это горят эшелоны. Ночное небо над Брянском стало багрово-красным.
Над целями полк нес незначительные потери. Самые большие неприятности подстерегали нас на обратном пути. Экипажи, ослабившие бдительность, становились жертвами атак ночных истребителей-бомбардировщиков типа МЕ-110 или специально переоборудованных бомбардировщиков Ю-88.
Помнится, в одну из майских ночей после хорошей трепки, полученной над целью, наш экипаж возвращался на аэродром. Мы рассчитывали сделать еще один боевой вылет. Шли со снижением, далеко впереди виднелась серпуховская «вертушка» — световой маяк для входа в Московскую зону. Сравнительно недалеко от него в низине, на берегу Оки, располагался наш аэродром. Весной из поймы реки и с озер в низину частенько наплывал туман, закрывавший аэродром и подходы к нему. Очередной фортель выкинула погода и на этот раз: густая туманная пелена быстро закрывала взлетно-посадочную полосу. Мы торопились приземлиться.
— В районе аэродрома истребитель противника! — вдруг доложил радист.
— Смотреть за воздухом! — приказал Борисов. — Будем садиться.
Да, в такой обстановке нужны и острый глаз, и постоянная готовность вступить в схватку с врагом. Мы прекрасно сознавали и другое: в случае посадки на чужом аэродроме отдохнуть нам не придется. С рассветом надо успеть перелететь на свою точку, а вечером — снова в бой.
Впереди показалась тонкая расплывчатая цепочка стартовых огней. Не делая «коробочки», решили садиться с ходу. Включили фару, и по наклонной прямой Ил-4 заскользил вниз.
— Шасси выпущены, — докладываю я.
Взгляд командира корабля Василия Борисова устремлен через стекло кабины вперед, на приближающуюся полосу.
— Высота — пятьдесят метров. Скорость — сто восемьдесят! — продолжаю докладывать, а сам зорко слежу за воздухом и приборами.
— Щитки выпущены полностью! — слышен голос радиста.
— Высота — тридцать. Скорость — сто шестьдесят. В ту же секунду чуть выше правого мотора мелькнули огненные трассы. Одновременно заработал крупнокалиберный пулемет нашего стрелка-радиста Бориса Кулешевича.
Свет посадочных прожекторов с трудом пробивается через слой тумана. Огни полосы исчезли. Борисов не отрывает взгляд от приближающегося поля. Левая рука на секторах управления моторами, правая — на штурвале.
— Высота — десять. Пять...
Наконец наш Ил-4 плавно коснулся колесами грунта. На пробеге из кабины хорошо было видно, как над аэродромом, словно ленты серпантина, скрестились красно-зеленые мечи. Это стрелки били из всех пулеметов. Аэродром встретил врага шквалом огня. Замечаю, как в пелене тумана перед самолетом взметнулись четыре фонтана разрывов. Немецкий летчик после неудачной попытки атаковать нас в воздухе решил на посадке накрыть самолет серией бомб. К счастью, все они упали впереди и справа, ни один осколок нас не задел.
О втором вылете в эту ночь не могло быть и речи. Туман все уплотнялся и через некоторое время совершенно закрыл аэродром.
На другой день мы вторично встретились с вражеским охотником. Было это так. Основной аэродром снова закрыло туманом. Бомбардировщик, чуть не касаясь макушек сосен, взял курс на запасной. Вдруг видим: прямо на нас мчится «Мессершмитт-110». Я припал к пулемету, но было уже поздно. На встречном курсе он вихрем пронесся мимо буквально в нескольких десятках метров. На борту пирата хорошо был виден черно-белый крест, а под фюзеляжем я успел заметить створки бомболюков. Огонь радиста из верхней турельной установки тоже оказался запоздалым.
И все же вражеский охотник не вернулся в тот день домой. Атаковав один из наших самолетов, он ранил радиста, но тот, превозмогая боль, длинной пулеметной очередью сразил врага. Немецкий истребитель-бомбардировщик упал прямо на аэродром. Летчиком оказался матерый фашистский ас. В его планшете была найдена карта, а на ней отмечены города, которые он подвергал бомбардировкам. На груди у фашиста висел Железный крест...
Каждую ночь экипажи по нескольку раз ходили на выполнение боевых заданий. В полном объеме трудились и мы. Четыре-пять часов отдыха — и снова в полет. Только в июне наш экипаж совершил 24 боевых вылета, причем пять из них с бомбовой нагрузкой в 2500 килограммов.
Душой экипажа был командир Василий Александрович Борисов. Его часто называли рыцарем неба, а штурман эскадрильи Семен Чугуев дал ему меткое прозвище Царь Борис. Ибо небо для Василия было родной стихией, его царством.
Родился Борисов в Калязине. В 1930 году семнадцатилетнего строителя-арматурщика Ногинский райком комсомола направил на учебу в 3-й Московский авиатехникум ГВФ. В двадцать лет Василий поступил в Тамбовскую летную школу ГВФ, по окончании которой в 1935 году был направлен на Дальний Восток. С тех пор он не расставался с небом. Он водил воздушные корабли и над Камчаткой и над Чукоткой. Летать приходилось много, днем и ночью, в любых метеорологических условиях. В его летной книжке было записано, что он без аварий налетал миллион километров и может пилотировать любой тип самолета.
Через пять лет Василий Борисов уже командовал учебно-тренировочным отрядом Дальневосточного управления ГВФ. А как только началась война, он добровольно ушел командиром отряда по перегонке самолетов Ил-4 с Дальнего Востока на фронт. В январе 1942-го Василий «дезертировал» в наш полк. Здесь после выполнения одного контрольного полета инспектор по технике пилотирования майор Н. Ф. Борткевич сказал ему:
— Можешь лететь самостоятельно на бомбардировку железнодорожного узла Вязьма.
Так Борисов уверенно вошел в боевой строй. Он обладал не только летным талантом, но и имел свой почерк, свойственный пилотам высокого класса. В небе он чувствовал себя как птица.
Борисов стремился как можно полнее использовать тактико-технические данные вверенной ему крылатой машины. Он первым в нашем полку поднял в воздух десять стокилограммовых бомб и три пятисотки. Узнав об этом, на аэродром прибыл конструктор Ил-4 Сергей Владимирович Ильюшин. Он долго осматривал машину, ее узлы и, одобрительно отозвавшись о новаторстве летчика, уехал. Командование наградило Василия трофейным мотоциклом. Опыт Борисова стали перенимать и использовать другие летчики полка. Особенно он пригодился им в боях за Сталинград.
Наш командир был парторгом эскадрильи, влиял на окружающих и сослуживцев не только словом, но и личным примером в бою. Он хорошо знал характеры людей, всячески развивал у них чувства дружбы и взаимопомощи. А на войне, в условиях постоянной опасности, это очень и очень важно.
Говорят, что у добрых вестей легкие крылья. Так и весть о боевых делах Василия Борисова вскоре разнеслась по всему соединению и даже выплеснулась за его пределы.
Нам приятно было всем составом экипажа читать газету «Красный сокол» за 1 мая 1942 года. В опубликованной там заметке говорилось:
«Таких, кто бы не знал Борисова, найти в подразделении трудно, его знают все. Восхищаются его смелостью, мастерством пилотирования вслепую, в облаках и ночью. Инициативный, решительный, готовый на любую трудность, на риск — таков Василий Александрович Борисов. В нем хорошо сочетаются качества товарища, командира, воспитателя. Борисов избран секретарем низовой партийной организации. Он идет всегда впереди...»
Гордостью нашего экипажа стал и стрелок-радист старшина Борис Кулешевич. Не случайно на его выгоревшей гимнастерке красуются два ордена. Это настоящий работяга неба. Своей сложной специальностью он владеет в совершенстве, с радиоаппаратурой работает в воздухе виртуозно. Когда в эфире царит многоголосая какофония, он безошибочно находит позывные своего аэродрома. Среди писка бешено мечущихся на волне точек и тире он улавливает нужного корреспондента и быстро записывает кодированный текст. Прочитав его, немедленно докладывает командиру. Как и каждому квалифицированному радисту, Кулешевичу свойственна своя манера работы на ключе. В каких бы условиях ни находился самолет, какую бы задачу экипаж ни выполнял, Борис ни разу не терял связи с землей. Маневрируя частотами, он умеет отстроиться от радиопомех, вовремя передать необходимое донесение или принять распоряжение. Стрелок он тоже отменный. На его счету три сбитых истребителя врага...
Боевые будни авиаторов полны забот, тревог и опасностей. Но какой бы трудной ни складывалась обстановка, какими бы напряженными ни были полеты, всегда в нашей среде жили и шутка, и острое слово.
Помнится, надолго прижилось у нас слово, обозначающее старинный головной убор, «картуз». Говорили, что своим возрождением и популярностью оно обязано штурману Семену Чугуеву, любившему съязвить, а потом, распространившись среди летчиков и штурманов, стало даже нарицательным.
Причина тут вот в чем: в начале войны летчики и штурманы стали носить только пилотки. Этот головной убор был весьма удобным: его можно положить в планшет, в бортовой ящик, даже засунуть за голенище сапога или унта. Другое дело фуражка — картуз. В полет ее не возьмешь, и она подолгу лежала на стоянке на попечении техника. Постепенно изменилась категория людей, которые носили фуражки. В них ходили не летчики и штурманы, а те, кто не принимал непосредственного участия в боевых вылетах.
Слово «картуз» относили и к тем людям, которые по своей подготовке могли бы летать на задания, но находили множество причин, чтобы держаться подальше от самолета. Таких особенно не любили в нашей боевой семье. Ведь они зачастую жили процентами с капитала прошлых заслуг. Попадешь в среду таких «вояк» и будто горькое лекарство проглотишь: обращаются друг к другу только по имени и отчеству, что не было принято в боевых экипажах, разговоры ведут в основном вокруг званий, наград, продвижения по службе. На войну смотрят сквозь призму донесений, отчетов, сводок.
Если тыловики или штабники делали что-либо не так, как надо, допускали просчеты, им чаще всего адресовалось обидное словечко «картузы». Иногда его отпускали и по адресу некоторых членов экипажей.
— Эх ты, картуз! — говорили нерадивому человеку.
Были и казусы с этим забавным словом. Вспоминаю трудное лето 1942 года. Как-то неожиданно для всех в полку появился черноволосый вихрастый лейтенант, немного припадающий на правую ногу. Невысокий рост, щупленький вид и не по годам серьезное лицо делали его каким-то болезненным. Все это, конечно, не внушало доверия опаленным войной воздушным волкам. Они представить себе не могли, что рукам лейтенанта может быть послушен тяжелый бомбардировщик.
А вот черные глаза новичка, искрящиеся умом и задором, говорили о другом — о душевной силе человека. По своей простоте и незнанию обычаев полка он носил авиационную фуражку с «капустой» и надевал ее как-то залихватски — набекрень.
— Что за картуз? — задавали мы друг другу один и тот же вопрос.
— Откуда прибыл, кто он? — недоумевали полковые «следопыты».
— Ишь какой лощеный! — то ли с иронией, то ли с восхищением отмечали некоторые.
— Ничего! Лоск слетит с него после первого же боевого вылета, — скептически предсказывали другие.
А тем временем «картуз» ходил дежурить по аэродрому, помогал имитировать летную работу «беспокойного хозяйства» — ложного аэродрома. В общем, пока стоял в стороне от настоящих боевых дел. Но вскоре лейтенант сменил фуражку на пилотку и приступил к выполнению полетов ночью. Дела у него сразу пошли хорошо.
Насмешники, да и все в полку вдруг заговорили о «картузе» с большим уважением. Лейтенант Иван Грудаков оказался парнем расторопным и смелым. Он уверенно водил дальний бомбардировщик и наносил удары по важным объектам в тылу врага, грамотно ориентировался в незнакомой обстановке. Оказалось, что до прибытия в наш полк он уже участвовал в боях и прославился как отважный пилот. В конце 1941 года в воздушном бою был ранен, но нашел в себе силы посадить поврежденный самолет. Долгое время ему пришлось лежать в госпитале. И вот теперь он снова оказался в боевой семье.
Неукротимое стремление совершенствовать свое мастерство стало нормой повседневной жизни для каждого члена экипажа Грудакова. Владимир Романов, например, был сначала стрелком-радистом. Однако он поставил перед собой задачу во что бы то ни стало овладеть специальностью штурмана и все свободное время отдавал изучению этой довольно сложной специальности. Стремление старшины Романова активно поддержал штурман эскадрильи капитан Александр Антонов. Повседневно помогая ему, он в конце концов сделал из него хорошего специалиста. Глубокие познания Романова в области радиотехника позволили ему в совершенстве овладеть одним из важнейших разделов штурманской подготовки — радионавигацией. Умелое использование радиосредств и теперь здорово помогали штурману лейтенанту Романову.
Иван и Владимир слетались довольно быстро. Часто они совершали за ночь по два, а то и по три вылета. И так из месяца в месяц. Одним словом, это были славные, неутомимые ребята. Прилетят, бывало, с задания, отдохнут чуток — и снова в воздух. Когда им предлагали передышку, они нередко даже обижались.
13 августа 1943 года над полтавским железнодорожным узлом бомбардировщик Ивана Грудакова был подожжен. Командир корабля, спасая экипаж, перетянул через линию фронта и приказал всем покинуть машину. Штурман, радист и стрелок спаслись на парашютах. Их самолет стремительно прочертил в воздухе загадочную кривую и вспыхнул на земле огромным факелом. Иван Грудаков погиб...
Штурман Владимир Романов сражался до конца войны, стал капитаном, Героем Советского Союза. Свой 279-й боевой вылет он совершил на Берлин.
После случая с Иваном Грудаковым в полку стали осторожнее бросаться словечком «картуз».