К победным рассветам

Молодежь мужает в боях

Этот октябрьский день 1942 года навсегда остался в моей памяти. Перед очередным боевым вылетом прямо на самолетной стоянке проходило партийное собрание, на котором обсуждался вопрос о приеме меня в партию. Парторг полка зачитал заявление, анкету, рекомендации, обратился к присутствующим, есть ли ко мне вопросы.

— Пусть расскажет биографию, — предложил кто-то. Биография у меня тогда была очень короткой, и я минуты за две выложил, где родился, жил и учился. Еле сдерживая закипевшую в сердце злобу, сообщил, что семья моя и родные остались в Севастополе.

— А как воевал, — сказал в заключение, — вы лучше меня знаете.

— Хорошо, надежно воевал, — отозвался заместитель командира полка по политчасти Василий Иванович Морозов. — Достойный будет коммунист...

Предложение было только одно: принять меня кандидатом в члены партии. Вижу, как дружно взметнулись руки боевых товарищей. Значит, верят, что оправдаю их доверие. «Что ж, друзья, — мысленно говорю себе, — никогда не подведу вас. Мой партийный билет, совесть моя будут чисты перед вами, перед партией, перед всем народом. Чего бы мне это ни стоило. Даже жизни».

Да, теперь я коммунист. А в служебном моем положении пока ничего не изменилось: штурман звена дальних бомбардировщиков. Но в сердце зажглось что-то новое, чего не было раньше. Я отчетливо сознаю, что в бою должен действовать теперь еще более смело и решительно, чтобы на меня равнялись другие. И спрос с меня за все будет совсем другой — не как с юноши-комсомольца, а как с коммуниста...

В очередной боевой вылет мы взяли повышенную бомбовую нагрузку. Едва сгустились ранние октябрьские сумерки, аэродром огласился гулом десятков авиационных двигателей. Летим бомбить войска и технику врага, который упорно и яростно стремится овладеть Сталинградом. Возвращаемся, заправляемся всем необходимым и снова с максимальным грузом ведем боевую машину в полыхавшую пожарищами фронтовую ночь.

Трудными были для нас те дни и месяцы. Летно-подъемный состав полка заметно обновился. Немало экипажей навсегда закончили свой боевой путь над объектами в глубоком тылу врага, некоторые летчики, штурманы, стрелки залечивали раны и ожоги в госпиталях. На смену им пришли новые люди. У каждого своя жизнь, своя летная биография. У одних за плечами уже солидный боевой опыт, другие только соприкоснулись с суровой фронтовой действительностью.

В числе новичков были командиры экипажей Владимир Замыцкий, Калистрат Недбайло, Петр Шумай. В полку их часто называли солдатами авиации. А суть дела в том, что перед самой войной на основе приказа Наркома обороны из военных летных школ летчиков и штурманов стали выпускать в звании сержантов. В мае 1941 года состоялся выпуск, а в июне началась война. Многие, вступив в бой с врагом, воевали по году и больше, но все равно оставались сержантами, а некоторые были даже рядовыми, как, например, Недбайло и Шумай. Такое положение создавало им дополнительные неудобства в отношениях с товарищами, равными по должности, с подчиненными, среди которых часто были сержанты и старшины, а иногда приводило и к досадным курьезам.

Помнится такой случай. Летом 1942 года для перегонки с завода новых самолетов Ил-4 комиссар полка Морозов взял с собой группу летчиков, в числе которых оказались Недбайло и Шумай. Самолеты были приняты, и Морозов дал подчиненным такое указание: он, как старший группы, взлетает первым, а остальные пристраиваются к нему в воздухе и строем идут на свой аэродром.

Заводские представители и не подозревали, что летчики могут быть в форме рядовых. Когда к вылету все было готово, Недбайло и Шумай заняли места в кабинах и запустили моторы. Морозов дал команду на взлет. Как только самолеты начали выруливать, представители завода засуетились, стали подавать сигналы, скрещивать руки — дескать, выключай двигатели. Но Морозов находился уже в воздухе. Недбайло и Шумай, не теряя времени, пошли на взлет и пристроились к ведущему. Не успели они возвратиться домой, как командиру полка позвонили с завода и пожаловались на то, что прибывшие с комиссаром Морозовым рядовые бойцы, не дождавшись летчиков, угнали два самолета. Подполковнику Щербакову пришлось убеждать представителей завода, что рядовые бойцы не какие-то дерзкие злоумышленники или любители приключений, а самые настоящие летчики, командиры экипажей...

В детстве Калистрату Недбайло жилось трудно. Рассказывая о себе, он частенько не без иронии читал известное стихотворение А. Н. Некрасова:

Надо мной певала матушка,

Колыбель мою качаючи,

Будешь счастлив, Калистратушка,

Будешь жить ты припеваючи...

В годы юности Калистрат мечтал стать писателем. Он собирался побольше путешествовать, чтобы лучше изучить души людей и написать интересную книгу. По его рассказам выходило, что в авиацию он попал случайно, из любопытства. Хотелось убедиться, крепкое ли у него здоровье и правду ли говорят о строгостях медицинской Комиссии, которая в летчики отбирает только богатырей. На удивление самому себе, родственникам и знакомым он прошел комиссию без сучка и задоринки, стал курсантом Балашовской школы пилотов. Теоретические дисциплины осваивал легко, а вот полеты...

В самый разгар вывозных полетов в училище прибыл инспектор техники пилотирования опытный авиационный волк капитан Кузнецов. На старте он грузно втиснулся в кабину самолета курсанта Недбайло. «Пропал, думаю, — может быть и сгущая краски, рассказывал Калистрат. — До сих пор в кабине видел спину инструктора, а тут инспектор...»

Кузнецов, подняв руку, попросил взлет. И вот Недбайло в воздухе. Он попытался строить «коробочку», но у него ничего не получилось. Первый заход на посадку сделал с «промазом», второй — с «недомазом», третий вообще не поймешь как. После серии грубых ошибок курсант с трудом посадил машину. Про себя он тут же решил сгоряча: «Авиация не для меня. Завтра же напишу рапорт об отчислении».

После полетов всех курсантов отряда построили. Обращаясь к ним, инспектор капитан Кузнецов вроде бы спокойно, но с хитрецой сказал:

— Товарищи, курсанту Недбайло я разрешил самостоятельный вылет. Но сегодня он устал и выполнит его завтра.

Вот так дела! Недбайло долго ломал голову над решением инспектора. Писать рапорт об уходе, конечно, не стал. Решил доказать, что может летать самостоятельно.

На следующее утро Недбайло выполнил контрольный полет. Затем поступила команда подать балласт. И остался Калистрат в самолете один на один с мешком песка. Старт. Машина покатилась по зеленому ковру аэродрома и, сделав подскок, легко устремилась ввысь. Взлет и посадка — нормальные. Затем Калистрат выполнил второй, третий полет и все с оценкой «отлично». Лицо его сияло нескрываемой радостью.

С этой минуты Недбайло стал совершенно другим человеком, настоящим летчиком. Он словно переродился. Летная профессия теперь для него была любимой, аэродром — родным домом, авиация — самой жизнью...

И вот экипаж рядового Калистрата Недбайло в составе штурмана Анатолия Макарова, бортрадиста Николая Яковлева и стрелка Ивана Селиванова прибыл в нашу часть, в эскадрилью майора Вавилова. Его определили в звено Сергея Кондрина. Третьим здесь был экипаж лейтенанта Митрофана Долгаленко, которого за высокий рост товарищи в шутку окрестили Каланчой.

Первый боевой полет экипаж Недбайло совершил на бомбометание по железнодорожному узлу Вязьма. Между собой мы называли этот объект полигоном, на котором испытываются физические и психологические возможности молодых.

Калистрат уверенно повел самолет на цель. Вот уже сквозь топкий слой облаков замигали красноватые пятна взрывов. Штурман видит зарево, которое все ширится по мере приближения к нему. Над целью световой шатер прожекторов, вспарываемый разрывами зенитных снарядов. Бомбардировщик врезается в самую верхушку этого шатра. Мощный прожектор лизнул его кабину и, будто споткнувшись, погас — наши асы-охотники погасили.

— Внимание! Сброс! — слышится голос штурмана. Самолет облегченно подпрыгивает и будто повисает на голубоватых световых столбах, взметнувшихся в небо от прожекторов.

— Вижу разрывы бомб, — докладывает стрелок, — возник пожар.

Задание выполнено. Надо возвращаться домой. Но и обратный путь нелегок. В кромешной тьме необходимо найти аэродром и совершить посадку, чему нередко мешали немецкие ночные истребители. Бывало, обнаружат они идущий с задания самолет по выхлопам из патрубков, «вцепятся» в хвост и идут до аэродрома, выжидая удобный момент для внезапной атаки.

Взволнованный и усталый, с испариной на лысеющей голове, Калистрат зашел в землянку и коротко доложил командиру полка о выполнении боевого задания. Мы от души поздравили нового боевого друга с первым успехом.

...Августовские ночи 1942 года. Комсомольский экипаж Недбайло, ставшего уже теперь сержантом, принимает участие в налетах на объекты, расположенные в глубоком тылу врага. Самым трудным для молодого экипажа оказался первый полет к Берлину.

— При обходе грозового фронта, — рассказывал потом Калистрат, — мы израсходовали много горючего, которого и так было в обрез. Достигли траверза Кенигсберга. Я сознавал, что рискую, отважившись идти в глубь Германии на такое расстояние. Надеялся в случае чего дотянуть до партизанского района, а там выброситься на парашютах.

Сильный встречный ветер еще более усложнил обстановку. Я понял, что до Берлина нам не дотянуть. Решил свернуть на Данциг. Высота шесть тысяч метров. Цель встретила нас зловещей тишиной. Немцы, конечно, слышали шум приглушенных моторов, но, видимо, приняли нас за своих.

«Боевой курс!»-слышу знакомую команду Анатолия Макарова.

Едва бомбы отделились от самолета, как на земле вспыхнули десятки мощных прожекторов. В детстве мне доводилось слушать рассказы деревенских старух об аде на том свете. Но то, что стало твориться вокруг, превзошло все мои представления. Мощные лучи словно прижали самолет к небу, и нам казалось, что он не летит, а ползет по булыжной мостовой. Только вымощена она не камнями, а разрывами снарядов. Я прибавил обороты моторов, отдал штурвал от себя и бросил бомбардировщик с креном вниз.

Вырвавшись из пекла, повернул на обратный курс. Горючего осталось совсем мало. А мощный грозовой фронт поджимает нас к Балтийскому морю. Снова борьба со стихией. Самолет покрылся коркой льда, стал плохо слушаться рулей. Надо менять высоту, чтобы выйти из зоны обледенения. Справа появляется светлое пятно. «Может быть, это окно в облаках?» — подумал я. Однако при приближении к спасительной дыре машину начало трясти, сначала слегка, потом как в лихорадке. Из приборов работали только компас и высотомер, стрелка которого указывала на быстрое падение самолета: 6000... 5000... 4000... 3000 метров...

Машина стала неуправляемой, на отклонение рулей не реагирует. Все мои попытки привести ее в «чувство»- тщетны. Сектор газа правого мотора бьет по руке, бомбардировщик рвануло в сторону, всех членов экипажа прижало к борту. Перегрузка была настолько велика, что подо мной оборвалось сиденье, и я оказался на полу. Вынужден резко накренить самолет и дать ногу в сторону работающего мотора. Увы, положение не изменилось. Высота все меньше и меньше. Подал команду: «Прыгать немедленно!»

В самолете тишина. Пытаюсь приподняться — не удается. Потом слышу проклятия в адрес стихии. Понял, что все члены экипажа не хотят покинуть самолет, идут на гибель вместе с командиром.

Прилагаю все усилия, чтобы как-то выровнять падающую машину. Тряска прекратилась, но стрелка высотомера по-прежнему ползет вниз. Высота 2000, 1500, 1000 метров... Наконец удалось остановить снижение. Самолет медленно и неохотно стал выходить к горизонту. Ориентировка потеряна. Экипаж уже девять часов находится в полете, из них более половины пути в условиях грозы. Силы меня покидают, уставшие руки висят на штурвале, но для спасения экипажа надо бороться до последнего вздоха! Жаль ребят, зря отказались прыгать, погибнем все...

Руки опять крепко сжимают штурвал. Решил в последний раз встряхнуть свою машину: авось лопнет перенапряженная струна. И тряхнул, да как! Машина перешла в падение, затем ее резко подбросило вверх. Треск — и снова тихо.

«Земля!!!» — закричали все разом.

«Земля, Калистрат, земля! Огни! Река!»-слышу доклад штурмана Макарова.

А я прижат к полу и ничего не вижу, но по радостным возгласам друзей сознаю: пришло спасение. Преодолеть бы последний барьер — подобрать подходящую площадку и скорей плюхнуться. Но кто находится за рекой? Может быть, немцы?

Штурман у меня цепкий, за землю держится крепко и все видит. Бывало, в кромешной темноте найдет какой-то одному ему известный ориентир и точно определит место нахождения самолета. Однако радость исчезла так же быстро, как и появилась. Включил резервную группу баков — это все.

«Вижу аэродром, — неуверенно пробормотал Макаров, — но чей?..»

Нам трудно восстановить не только ориентировку, но и прийти в себя. Уж слишком всех измотало. Решил заходить на посадку. Иду на одном моторе. Ни сил, ни горючего почти нет. Все члены экипажа у пулеметов.

«В случае если там окажутся немцы,-говорю экипажу, — откроем огонь, уйдем в сторону ближайшего леса и сядем на фюзеляж с убранными шасси».

На последней прямой экипаж помог мне зайти на посадку: сам я ничего внизу не видел. Вдруг напряженную тишину разорвал радостный голос штурмана:

— Андреаполь! Андреаполь!

И, словно очнувшись от этого крика, неожиданно заработал мотор. Замерзший карбюратор, видимо, оттаял, и горючее вновь стало поступать в смесительную камеру. Ухожу на второй круг, поскольку заход испортил воскресший мотор. Мгновенный прилив радости придал силы экипажу. Несмотря на усталость и напряжение, решаем тянуть до своего аэродрома.

Посадка с ходу. Не успели колеса коснуться земли, как моторы остановились. Горючее кончилось. Перед глазами, как в тумане, качаются капониры, кренится аэродром. Но мы дома, живы, здоровы, — закончил свой рассказ Калистрат...

Комсомольский экипаж сержанта Недбайло успешно выполнил сложное боевое задание. Портреты отважных авиаторов, заснятых у развернутого полкового Знамени, появились рядом с фотографиями опытных воинов.

К концу 1942 года экипаж Недбайло выполнил 64 боевых вылета, из которых 20 — на бомбометание дальних целей. Летчик, штурман, радист и стрелок были удостоены правительственных наград.

Быстро и уверенно завоевал славу опытного летчика сержант Владимир Замыцкий. Жизнерадостный, сообразительный, смелый и решительный в боевых вылетах, он как-то сразу пришелся по душе и командирам, и товарищам. Жизнь у Володи сложилась трудно. Родом он был из села Екатериновка Тамбовской области. Своего отца, работавшего кузнецом, не помнит. Оставшись без кормильца, семья бедствовала, и поэтому мальчик очень рано познал тяжелый крестьянский труд. Но рос он смелым, напористым и физически крепким. После окончания семилетки работал слесарем в конторе «Союзтеплострой» в Москве, одновременно учился в вечерней школе при заводе. Без отрыва от производства и учебы «отлично» окончил аэроклуб Красногвардейского района столицы, а затем был направлен в Балашовскую военную школу летчиков.

Первое боевое крещение экипаж сержанта Владимира Замыцкого, в состав которого входили штурман младший лейтенант Евгений Власов и радист сержант Иван Гогулин, получил 22 июня 1941 года. Он принимал участие в бомбардировке объектов фашистской Германии, затем в уничтожении вражеской техники на шоссейных дорогах в районе Киева, наносил удары по вражескому аэродрому, расположенному недалеко от Белой Церкви.

В один из фронтовых дней, когда наши войска вели упорные оборонительные бои под Киевом, Замыцкий вылетел на бомбардировку скопления колонн противника в треугольнике Сквира — Фастов — Попельня. Удар был точным. Освободившись от бомб, Замыцкий снизился и обстрелял колонну врага. Но и его самолет был подбит. Едва прошли Днепр, как обрезал правый мотор. Пришлось сделать вынужденную посадку на сжатой колхозной ниве неподалеку от деревни Волыниновка. Жители ее пригнали трактор и помогли летчикам отбуксировать самолет поближе к селу. Замыцкий сумел связаться со своей частью и сообщить о случившемся. Из полка прибыла ремонтная бригада, но ввести бомбардировщик в строй она не смогла.

Вскоре экипаж Замыцкого вместе с другими «безлошадниками» был отправлен в запасную часть. После специальной подготовки Владимир и его боевые друзья прибыли в наш полк.

Быстро ввести в строй каждого молодого летчика и штурмана, сделать все, чтобы они умело громили ненавистного врага, — об этом постоянно заботились командиры, политработники, партийная и комсомольская организации. Для работы с пополнением они привлекали самых опытных авиаторов, таких, чьи крылья уже не раз опалила война.

Как-то перед боевым вылетом под Сталинград к нашему самолету подошел секретарь комсомольской организации полка старший лейтенант Валерий Васильевич Яшин.

— Киньдюшев, — сказал он озабоченно, — проведи сегодня молодого штурмана лейтенанта Михаила Шумило. Его командир старший лейтенант Виктор Бойцов заканчивает программу ввода в строй.

— Я не возражаю, а вот как Борисов...

— Надо, значит, сделаем, — согласился Василий. — Я хорошо знаю, что Бойцов рвется в бой.

И вот перед нами молоденький чернобровый лейтенант с добродушным лицом. Чуб у него тоже как крыло ворона.

— Лейтенант Шумило, — представился он, — прибыл для выполнения боевого задания.

К вылету Михаил готовился тщательно. Район полетов изучил, что называется, до ручейка, потом несколько раз вычерчивал его на бумаге, чтобы лучше запомнить.

— Действуй так, — наставлял я его, — будто летишь самостоятельно, без инструктора. Начни с проверки самолета, кабины...

...Бомбардировщик поглотила звездная ночь. Под нами залитая голубым лунным светом земля. Моторы поют привычную для нас песню. Выполняя команды молодого штурмана, Борисов послушно меняет курс. Шумило придирчиво сверяет его по карте, периодически крутит «шарманку» — радиополукомпас, снимает необходимые пеленги.

Я не опекаю стажера, а даю ему полную самостоятельность. Внимательно наблюдаю за ним и лишь изредка даю советы. Работает быстро, точно, сноровисто, не допуская ни одного лишнего движения. Во всем чувствуется хорошая подготовка и увлеченность делом. Мне нет надобности вмешиваться в его действия.

Но вот вокруг самолета заклубились серые облака. Началась болтанка. Машину бросает как на ухабах. Шумило изменил высоту. Его штурманский расчет был точным: под нами вражеский аэродром. Тщательно прицелившись, штурман обрушил на пего бомбовый груз. Я фиксирую попадания. А в небе замелькали яркие вспышки разрывов. Вражеские зенитчики поливают нас огнем. Но Шумило спокойно и уверенно подает команды, помогает Борисову маневрировать.

Второй заход тоже выполнен отлично. После посадки мы всем экипажем поздравили Мишу Шумило с боевым крещением и пожелали ему дальнейших успехов.

Особых замечаний по работе стажера у меня не было. Я лишь напомнил ему об одном; пользование радиополукомпасом при возвращении на привод только своего аэродрома не всегда надежно. Бывали случаи, когда более мощные немецкие радиостанции, настроившись на наши частоты, уводили невнимательных штурманов обратно к линии фронта. Когда пришли на КП, Шумило разложил свои штурманские принадлежности и начал что-то скрупулезно высчитывать в бортовом журнале. Я помог ему заполнить отчетную документацию.

После двух провозных Шумило самостоятельно пошел на задание с Борисовым. А я, в свою очередь, сделал несколько боевых вылетов с его командиром корабля старшим лейтенантом Виктором Бойцовым. Шумило быстро накапливал опыт, рос, мужал. Одним словом, он оказался способным штурманом, настойчивым и трудолюбивым. Вдобавок ко всему это был неунывающий, компанейский паренек.

Вскоре мне пришлось выдать путевку в боевую жизнь еще трем молодым штурманам — Василию Белянцеву, Алику Мозолеву и Михаилу Лихолит.

Василий Белянцев — худощавый, подтянутый парень со слегка вытянутым лицом и крупным подбородком — с первого взгляда производил впечатление сильного и волевого человека. Говорил он всегда кратко, отличался завидной смекалкой, быстротой реакции и решительностью, высокой культурой, свойственной опытным специалистам своего дела. Товарищи могли поучиться у него и аккуратности в оформлении полетной документации.

Алик Мозолев был побойчее и пошумнее своих друзей. Из-под его черных бровей смотрели большие глаза. У Михаила Лпхолита лицо добродушное, походка легкая, шаг твердый, взгляд спокойный и цепкий. Все трое рвались в небо, жили полетами и стали потом замечательными штурманами. Ими гордилась вся наша дружная полковая семья.

В октябре 1942 года обстановка в междуречье Волги и Дона еще более осложнилась. Гитлеровским войскам удалось пробиться к центральным кварталам Сталинграда. Наше соединение перебазировалось ближе к району боевых действии. Это значительно повысило боевые возможности частей. Мы наносили бомбовые удары пе только по скоплениям врага в городе, но и по его войскам и технике на подступах к волжской твердыне, по железнодорожным узлам, станциям и перегонам. Постоянному воздействию с воздуха подвергались и вражеские аэродромы. 27–29 октября полки авиации дальнего действия совместно с 8-й воздушной армией Сталинградского фронта провели крупную операцию по уничтожению вражеской авиации на аэродромах Тацинская, Морозовский, Облинская, Суровикино, Зрянинский, Тузов, Аксай, Питомник. От наших мощных бомбовых ударов противник понес большие потери в личном составе и боевых самолетах. Это позволило к началу контрнаступления изменить воздушную обстановку в пользу советских войск.

Вот уже первые заморозки подбелили аэродромные постройки и капониры, покрыли густой сединой высохшую траву. Дальние бомбардировщики все чаще стали переходить к дневным действиям, наносить удары по вражеским объектам, расположенным на удалении 250– 300 километров от линии фронта. Дни и ночи смешались. В этой напряженной обстановке промежутки между повторными вылетами определялись не отдыхом, столь необходимым летному составу, а лишь временем, которое требовалось для осмотра самолетов, их заправки топливом и боеприпасами. Когда последние экипажи заходили на посадку, то севшие первыми уже снова поднимались в небо.

Неутомимый Вячеслав Опалев настойчиво искал возможности повышения эффективности боевого применения Ил-4, своим примером развивал у авиаторов дух соревнования, чтобы они еще беспощаднее били врага. По его инициативе здесь, на передовом аэродроме, зародился почин — увеличить бомбовую нагрузку самолета более чем вдвое против установленной. Вот с каким документом тех дней мне удалось познакомиться в Архиве Министерства обороны:

«Во многих соединениях, — писал командующий авиацией дальнего действия, — между полками, эскадрильями и экипажами было широко развернуто социалистическое соревнование за увеличение бомбовой нагрузки на самолет, за количество вылетов в неделю, месяц и отличное поражение цели.

Командир авиазвена 3-го гвардейского авиаполка 17АД капитан В. Г. Опалев в те суровые дни совершил 100 боевых вылетов. По этому случаю в эскадрилье был проведен митинг личного состава. Командование поздравило юбиляра с достигнутыми боевыми успехами и объявило ему благодарность.

В ответ на это в следующую ночь он поднял в воздух 2500 кг бомб и над целью совершил 8 заходов. Каждая бомба попадала в заданную точку. В результате удара отмечено 4 очага пожара. Вслед за инициатором коммунистом Опалевым военком эскадрильи батальонный комиссар С. Н. Соколов поднял на своем корабле тоже 2500 кг бомб и удачно их сбросил на объекты противника» .

Каждый старался не отстать от товарищей и вывести свой коллектив в лучшие. Дело доходило до того, что те экипажи, которые садились раньше других, ухитрялись «позаимствовать» бомбы у соседа, чтобы взять большую нагрузку и побыстрее вылететь. Все это не мешало хорошему, полезному соперничеству. Пока технические экипажи заканчивали последние приготовления и моторы молчали, Вячеслав Опалев успевал выдать на-гора не одну забавную историю. При этом он ничуть не ослаблял внимания к подготовке своего самолета.

Зима 1942/43 года не баловала авиаторов погодой. В приволжской степи кружила поземка, бил в лицо обжигающий, словно крапива, ветер. Над землей висела плотная облачность. В такие дни боевые задания планировались только экипажам, уверенно летающим в облаках. Им указывались лишь районы действий, а цели для удара они выбирали сами.

19 ноября в 7 часов 30 минут притихшая приволжская степь взорвалась громом артиллерийской канонады. Начался разгром гитлеровских войск под Сталинградом. Несмотря на неблагоприятные условия погоды, советская авиация завоевала и все время прочно удерживала за собой оперативное господство в воздухе. Окруженная вражеская группировка была полностью изолирована не только на земле, но и в воздухе.

Дальние бомбардировщики наносили удары по танковым войскам генерал-фельдмаршала Манштейна, которые из района Котельниково, Тормосин стремились прорваться к окруженным войскам 6-й армии Паулюса и помочь ей вырваться из сталинградского котла. Дело, начатое авиацией, завершали артиллерия и пехота.

Фашистское командование пыталось организовать доставку боеприпасов и продовольствия своим окруженным войскам по воздуху. Для этой цели оно бросило большие силы авиации. Караваны тяжело груженных транспортных самолетов Ю-52 сбрасывали мешки с одеждой, баллоны с бензином, боеприпасы и продовольствие. Многие из них уничтожались советскими истребителями в воздухе, а дальние бомбардировщики усилили удары по аэродромам.

По нескольку вылетов в сутки совершали экипажи тяжелых кораблей, предназначенных для дальних полетов. Нередко люди валились с ног от усталости, но не падали духом.

31 декабря нашему экипажу была поставлена задача произвести воздушную разведку в районе Морозовского для определения интенсивности железнодорожных перевозок противника и обнаружения его авиации на аэродромах. Ночь шла на убыль. Темнота постепенно таяла. Ледяной ветер сдувал с капониров белую пыль. Но ни обжигающий лицо и руки холод, ни поземка не помешали технику Василию Марченко вовремя подготовить самолет к вылету.

Направляемся из штаба на стоянку. Леденящая пурга безжалостно сечет лицо, слепит глаза. Снег забивается за воротник мехового комбинезона, оттаивает и холодными струйками скатывается под одежду. Нагруженная до отказа машина долго бежит по укатанной полосе аэродрома, оставляя за собой снежные вихри. Едва оторвались от полосы, как уперлись в облачность. Но наша задача — разведка, и надо идти под нижней кромкой облаков.

По степи гуляет метель. Горизонт еле угадывается. Далеко под нами станционные сооружения, сожженные деревни-кладбища со столбами печных труб. По обочинам дорог громоздятся разбитые автомашины, обгоревшие танки. Сталинград. Огромный город, растянувшийся вдоль Волги, весь истерзанный, но не сломленный. Тракторный завод выглядит мертвым гигантом. Такой видится с воздуха жуткая картина войны.

Выходим в назначенный район. Железнодорожное полотно держим по левому борту. Впереди по курсу показался вражеский аэродром. На снежном фоне видна накатанная взлетно-посадочная полоса, вокруг нее стайками сгруппировались самолеты, возле которых суетятся экипажи, разъезжают автомашины и бензозаправщики. Неподалеку штабеля мешков и ящиков. Замечаем, как на старт выруливает Ю-52, а другой, поднимая снежную пыль, уже готовится к взлету. Решение созрело быстро: не дать возможности взлететь транспортным самолетам. Сейчас наш верный союзник — облачность. Она поможет скрытно подобраться к аэродрому, а в случае нападения истребителей противника ее спасительная мутная пелена позволит уйти от преследования.

Фашисты явно не ожидали нашего появления. Открываю створки бомболюков, и сразу же по самолету загулял сквозняк. Прильнув к прицелу, ловлю цель. Четко видна ненавистная паучья свастика.

— Вот вам, гады! — выкрикнул я, нажимая кнопку. Потянуло запахом пороха. Это сработали пиропатроны сброса бомб. Наша серия накрыла скопившиеся на старте самолеты. Позади вздыбились огромные взрывы, полетели в воздух обломки вражеских машин.

— Сработано здорово, — слышен голос Кулешевича.

— Пока они не опомнились, сделаем еще заходик, — говорит Василий Борисов.

Снизившись до бреющего полета, сбросил вторую серию бомб. Стрелок и радист обстреливают аэродром из пулеметов. Нам хорошо видно, как внизу буйствует огонь от рвущихся бензиновых баков. В небо поднимаются клубы черного дыма. По летному полю мечутся гитлеровцы. Стоянка усеяна искореженными фюзеляжами и другими частями самолетов. «Юнкерс», который шел на взлет, перевернулся в конце полосы и горит.

— Хорошую помощь оказали нашим истребителям, — с гордостью замечает Борисов.

Не меньше десятка машин врага никогда не поднимутся в воздух. Нашим истребителям пришлось бы гоняться за каждым и уничтожать их по одному. А тут р-раз — и собирай огарки...

— Не аэродром, а костер, — добавляет Борис Кулешевич.

Как бы сговорившись, мы всем экипажем запели переделанный на свой лад куплет известной песни:

И добили — песня в том порука —

Всех врагов в атаке огневой

Летчик, штурман, два стрелка-радиста —

Экипаж машины боевой...

Родной аэродром встретил нас радостной предновогодней вестью — командирам экипажей Василию Александровичу Борисову и Борису Ермиловичу Тихомолову присвоено звание Героя Советского Союза.

Во второй половине января битва за Сталинград достигла своего апогея. Окруженная группировка фашистских войск сопротивлялась ожесточенно. Господство в воздухе сохранялось за нашей авиацией. Правда, иногда днем нам приходилось встречаться с немецкими транспортными самолетами.

В одном из вылетов, после удачного бомбометания железнодорожного узла, наш экипаж решил пробить облака вниз. Выйдя под их кромку, мы неожиданно увидели, как «Мессершмитт-110» атакует Ил-4, который, отбиваясь от его наскоков, пытается уйти в облака. Недолго думая, пошли на выручку товарищей. Кулешевич припал к турели пулемета и, выбрав удобный момент, хлестнул длинной очередью. Но, увлекшись атакой, мы не заметили, как из облаков вывалился другой стервятник и стеганул по нашей машине. Его огонь достиг цели. Отказал правый мотор, вышел из строя генератор, питавший бортовую радиостанцию и электрооборудование. Экипаж остался без связи. С радистом и стрелком переговаривались по пневмопочте, а с командиром корабля-жестами. Пришлось сразу же нырять в облака.

Только возвратившись на аэродром, мы узнали, что выручили экипаж капитана Тимофея Диомидовича Тарасюка. Его машина была изрядно побита, стрелок и радист ранены, а штурман, считая, что самолет потерял управление, покинул его над территорией, занятой противником. Тарасюк с большим трудом привел машину на свой аэродром. Самолет был весь изрешечен, обшивка висела на нем клочьями. Воздушному радисту и стрелку была оказана медицинская помощь. О судьбе выпрыгнувшего штурмана ничего не было известно...

Трудными, напряженными были для нас те дни. Но даже тогда, когда от усталости подкашивались ноги, а веки смежались сами собой, мы сохраняли оптимизм и бодрое настроение. Особенно отличался веселыми выдумками Вячеслав Опалев.

Помню, как однажды перед рассветом усталые экипажи спешили на отдых. Оборудование в казарме летного состава было обычное, фронтовое: деревянные нары, на которых мы размещались поэкипажно, стол, а на нем чадящие коптилки из снарядных гильз.

Возвратясь из столовой первым, экипаж Опалева по инициативе командира придумал очередную шутку, назвав ее «удар по прожекторам». Ребята погасили коптилку, заняли места у входа и притаились, ожидая прихода товарищей.

Послышался скрип шагов по морозному снегу. Гулко пристукивая унтами, чтобы сбить снег, в проеме двери один за другим появлялись летчики и штурманы. Ничего не подозревая, они входили в помещение, освещая путь карманными фонариками. Вот на эти светящиеся точки и полетели меховые унты. Атакованные, поняв, что им устроили очередную каверзу, немедленно гасили фонарики и занимали свои места. Затаившись, выжидали очередную жертву. Для нее был подготовлен соответствующий запас унтов и набитых соломой подушек. Получалась своеобразная цепная реакция: количество вещей, обрушиваемых на входящих в помещение, все время увеличивалось.

Казарма превратилась в арену сражения. Стоило только вспыхнуть фонарику, напоминавшему луч прожектора, как в его сторону летела «серия» подушек. Опалев незаметно подбирался к одному из друзей, включал свой мощный фонарик, вызывая «огонь» на себя, и быстро перекочевывал на другое место. Расплачиваться приходилось тому, у кого он только что задерживался.

Казарма гудела от оглушительного хохота и улюлюканья. В итоге «побоища» больше всех перепало самому Вячеславу Опалеву. Его изловили и устроили «темную». Остальные долго разыскивали свои вещи. Находились и такие «мстители», которые в суматохе кое-что припрятывали и потом за выкуп возвращали владельцу его вещи. Обиженных не было, да и быть не могло.

После такой разминки, кажется, не было ни тяжкого напряжения, ни валящей с ног усталости. Иной строгий читатель скажет: вот, мол, мальчишество! Но я надеюсь, меня правильно поймут, если я напомню, что мы слишком часто смотрели смерти в глаза и очень любили жизнь, а потому любили и шутку. И ничего, что она иногда выглядела как юношеское озорство. Да и свободного времени между боевыми вылетами у нас оставалось очень мало.

Долго еще в ту предутреннюю пору летчики и штурманы смеялись перед сном, забыв обо всем страшном, что пережили всего несколько часов назад. Но вот все притихли, и по нарам снова начали бродить беспокойные сны. Час-другой отдыха, а потом опять в бой.

Помнится и такой случай. В одном из вылетов молодой штурман сержант Михаил Волков, возвращаясь на аэродром с боевого задания, сбился с курса. После посадки штурман соседнего полка Герой Советского Союза майор Максим Алексеев подверг его тщательному опросу. Разложив на столе карту, Волков вынул бортовой журнал и во всех деталях воспроизвел полет. Неожиданно вошел командир дивизии, его сопровождал интендант с увесистым мешком в руках. Там находились хромовые сапоги, которые предназначались для лучших летчиков и штурманов. Уже осталась одна-единственная пара, соответствовавшая размеру ноги сержанта. Глаза у Волкова загорелись, и он отважился обратиться к комдиву:

— Товарищ генерал! За всю службу в авиации ни разу не носил хромовых сапог.

— Что скажет Алексеев?

— Да вот, товарищ генерал, этот штурман «пустил пузыря», и по его вине экипаж болтался лишних двадцать минут.

— На свой аэродром он все же вывел самолет?

— Да, но отклонился от маршрута. Сдуло маленько ветром, — с хитроватой улыбкой отозвался Алексеев.

— Значит, этот урок останется для него на всю жизнь. А то, что он не растерялся и нашел аэродром в сложных условиях, — молодец. Придется авансом выдать ему сапоги, — заключил генерал Логинов.

Случай сам по себе не характерный, но полковым острословам он послужил темой для анекдота, который через несколько дней стал переходить из уст в уста. Вот как он выглядел в новой редакции:

«Пассажирский состав еле тащился сквозь ночь. В купе за трапезой сидели три авиатора: истребитель, пикировщик и дальний бомбардировщик. Навеселе, перебивая друг друга, они вспоминали памятные эпизоды из боевой жизни.

— Мое звено, — рассказывал истребитель, — по сигналу поднялось в воздух и вышло на охраняемый объект, к которому приближалось до десятка «мессеров». Я подал команду атаковать. Меткой очередью срубил одного, второго. Азарт боя захватил меня. Вот в прицеле третий «мессер», но он стал уходить с резким снижением. Не раздумывая, я устремился за ним. Смотрю — земля уже совсем рядом. И вдруг фриц нырнул в темную пасть туннеля. Я за ним. В темноте вижу приближающиеся огни идущего навстречу поезда. Не долго думая, загнул вираж и выскочил из этой дыры.

Спутники переглянулись, подмигнули друг другу, но ничего не сказали. Выпили по чарке, и рассказ начал пикировщик:

— А я вел на задание девятку «пешек». На предельной ноте звенели моторы. Взглянул на левый — батюшки! С него сорвался винт и штопором стал уходить от самолета. Перевожу взгляд на правый мотор. О ужас! Та же самая картина. Не долго думая, бросаю самолет в пикирование, догоняю левый винт и насаживаю его на носок коленчатого вала, затем правый водрузил на место. Моторы зарычали словно звери. Сделал горку, догнал эскадрилью и стал на свое место.

Собеседники, переглянувшись, почесали затылки. На войне, дескать, может быть и не такое. Наступила очередь летчика дальней бомбардировочной рассказать о самом памятном.

— Все, что вы рассказали, ерунда по сравнению с тем случаем, который произошел со мной. Под вечер вызвали мой экипаж на аэродром. Пора бы в путь, но кругом такой туман, что нечего и думать о скором вылете. Зашли в землянку. Не успели расположиться на нарах, как слышим настойчивый стук в дверь.

— Войдите, — ответил я. Вижу, в дверях стоит интендант со свертком в руках.

— Капитан Каримов? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю, поднимаясь с нар.

— Получите положенные вам хромовые сапоги. Внимательно слушавшие летчики в один голос воскликнули:

— Э! А вот этого не может быть!..»

2 февраля 1943 года закончилась ликвидация окруженной фашистской группировки под Сталинградом. Радостное чувство, вызванное этой исторической победой, в которой была доля и нашего солдатского труда, не покидало нас ни на один день.