Камрань, или Последний «Фокстрот»

Глава 15 На мостике

Время далеко за полночь. Лодка лежит в дрейфе, лениво переваливаясь с борта на борт. Вокруг корпуса то загорается синеватыми всполохами, то разваливается на куски искрящаяся фосфоресцирующая бахрома. Глухо булькает подводным выхлопом правый дизель — продолжается зарядка аккумуляторной батареи. Несколько теней курят в темноте ограждения рубки и еле слышно переговариваются. Чуть дальше в корме, в аппендиксе возле надводного гальюна кто-то шумно принимает душ, выливая на себя несчётные литры тёплой забортной и — что особенно ценно — абсолютно дармовой воды. Желтоватым пятном выделяется провал рубочного люка. Через него неровными бликами мерцающего в глубине отсека подсвечиваются влажные, с чайными потёками свежей ржавчины, внутренности рубки. Тускло поблёскивают непроницаемо чёрные в ночной темноте квадратные стёкла иллюминаторов.

Если обратить взгляд ещё ниже и заглянуть через шахту люка в самое чрево подводной лодки, то там, в душной пещере центрального поста, можно различить клюющего носом старшину команды машинистов-трюмных, известного нам Затычкина Арнольда. Тут же сидят и под монотонное пение приборов, попивая крепко заваренный чаёк, о чём-то переговариваются штурман с механиком. В восемь утра и мне заступать на вахту, но спать совершенно не хочется.

— Товарищ командир, прошу «добро» на мостик!

— А, это ты, минёр? — командир глядит на меня сверху вниз вполне благосклонно.

— Что, не спится? Ну давай, залезай.

Я карабкаюсь, держась руками за липкие от влаги и соли поручни, перебирая ногами по истёртым скобам.

И вот надо мной — только усеянное звёздами небо! Нет толщи воды над головой, нет мрачных казематных сводов. Непередаваемое ощущение! Лунный свет струится по шероховатой поверхности моря. Искрясь тысячами блёсток, стремительно бежит вдаль и растекается по горизонту зыбкая, словно серебряный расплав, световая дорожка.

Где-то там высоко, над медленно раскачивающимися в такт лодке острыми штырями антенн, колюче блистает в угольной черноте бездонная искрящаяся пропасть. Невозможно не смотреть туда, оказавшись подвешенным над ней вниз головой. Именно такое ощущение возникает у меня всякий раз, когда я оказываюсь на краю этой бездны. Вот и сейчас я стою, задрав голову, и машинально цепляюсь руками за поручни, словно боюсь упасть.

Слева по борту в свете Луны в двух-трёх милях от нас различаются угловатые силуэты и мерцают палубные огоньки противолодочных кораблей наших недавних противников.

— Чего они ждут, почему не уходят? Уж не собираются ли и завтра играть с нами в кошки-мышки? Ладно, что бы ни случилось, это будет завтра… Но до чего же хорошо сейчас!

Спокойствие и умиротворение, неповторимое ощущение безмятежности и счастья! С годами такое чувство возникает всё реже. Хочется остановить мгновение и задержаться в этом состоянии подольше. От осознания того, что это невозможно, что течение времени неумолимо, что минуты летят, приближая утро и новый беспокойный день, становится немного грустно.

Очертания ходового мостика и людей на нём едва различимы в жидком призрачном свете. Сигнальщик — худой, длинный, как жердь, матрос Журавков — сидит на верхушке шахты перископа и сам, словно поднятый перископ, крутит время от времени головой из стороны в сторону. Вахтенный офицер тоже занят своими делами — вот уже минут десять, как он прилип к окулярам бинокля и глядит на лимонно-жёлтую и совершенно необъятную в этот час Луну. До моей персоны, похоже, никому нет дела, и это меня вполне устраивает. Хочется побыть одному и немного разобраться в своих переживаниях и ощущениях. Словно понимая моё теперешнее состояние, командир тоже не спешит с разговорами.

Лишь здесь, под неспешно раскачивающимся над головой небом, я наконец-то оказался в относительном уединении. Мысли о постигшем меня отцовстве беспрестанно крутятся в голове, вопросы возникают один за другим. Переживания последних недель — что там и как — отошли на задний план и сменились вполне обоснованным любопытством:

— Какая она, та, что, благодаря Богу, стала моей дочерью?

Перед глазами возникает идиллическая картинка: я — молодой статный офицер, милая молодая жена и светленькая, в рюшечках и завитушках, похожая на Мальвину лапочка-дочка. Вот мы уже полноценная счастливая семья. Что ещё в жизни надо?

— Эх, одним бы глазком посмотреть, как они там!

Я начинаю грезить наяву, пытаясь представить, как там дома, и незаметно полностью абстрагируюсь от действительности. И вот я уже несусь туда, в чёрную даль, за тысячи миль к северо-востоку, в несколько секунд совершая обратный путь домой.

Вот в ажурном кружеве пенных гребней подо мной проносятся и остаются позади благодатные, покрытые густой тропической зеленью скалистые берега Индокитая. Словно некий сверхзвуковой Икар, я несусь вдоль изломанной линии побережья и, набирая высоту, устремляюсь туда, в неведомую даль моря, навстречу рассвету. Сквозь лазурную гладь прибрежных вод просвечивается морское дно, и в первых лучах восходящего солнца золотятся песчаные пляжи. Спокойные зеленоватые воды тёплого Южно-Китайского моря стремительно уносятся за горизонт и сменяются густыми ультрамариново-синими глубинами моря Филиппинского. Проскочив вдоль гряды экзотических островов Нансей и оставляя по сторонам берега Японии и Кореи, я лечу над оживлённым Цусимским проливом. И вот уже внизу кипят и пенятся свинцовые гребни неприветливого Японского моря. Пройдя на бреющем полёте над хищно скалящимися островками архипелага Римского-Корсакова, над щетинистыми, словно недельная небритость, лесистыми верхушками Русского острова, я вижу под собой сопки родного Владивостока.

Здесь, как обычно, туманно, промозгло и сумрачно. Чахлая приморская весна не спешит вступать в свои права. Середина мая, а на серых склонах едва забрезжили первые мазки зелени. Бесплотным духом я устремляюсь к своему дому, влетаю в открытое окно, и вот она — моя дочь! Она лежит в уютной колыбельке, аккуратно спеленутая чистыми нежно-розовыми простынями, маленькая, беленькая и такая хорошенькая! Ещё не известная мне, но уже родная и близкая, она водит по сторонам своими бусинами-глазками и даже чему-то улыбается. Я не вижу лица, не различаю милых черт, но знаю, что это именно так и что это именно она. И как-то странно получается: ещё вчера я не знал её и не ведал, а вот сейчас она у меня есть, и я абсолютно уверен, что это — самое дорогое из всего, что сегодня существует для меня на свете! Чувство неизъяснимой нежности к ней, недавно вступившей в этот мир, и к той родной и единственной женщине, которая подарила мне это счастье, накатывает сентиментальными волнами и щемящей истомой сдавливает горло и грудь.

Вспомнилась сцена прощания. Без звучных фанфар и напутственных речей. Вслед платочком мне никто не махал. Слёзы и тёплые напутственные слова — это только в героических фильмах про моряков. Действительность, как всегда, прозаичнее. Просто рано утром я поцеловал тёплую ото сна, непонимающе хлопающую сонными ресницами жену, обнял её, выпорхнувшую из-под одеяла, и, сказав, что вечером обязательно вернусь, ушёл в морозный сумрак на службу.

Так как до выхода оставалась ещё почти неделя и не предвиделось никаких катаклизмов, я был абсолютно уверен, что вечером вновь окажусь дома. Но известно, как бывает, когда начинаешь что-то предполагать. Неожиданно пришлось заступить дежурным по кораблю, потом — перешвартовка на топливный пирс, очередная бункеровка, пополнение запасов топлива и дистиллированной воды, потом — зарядка аккумуляторной батареи, последние приготовления, и до самого отхода никому домой попасть так и не удалось. А она ждала вечером… и все последующие дни.